Ольга

Ольга в доме Головиных вполне освоилась, хоть и прониклась частично царящей в нём скукой. Муня выделила ей отдельную комнату в том крыле, где жила остальная прислуга, и помогла обустроиться. Экономки и горничные, чем-то отдаленно похожие на свою хозяйку, встретили девушку прохладно. Зато госпожа Головина была всем довольна. Похвалила простонародные манеры своей новой компаньонки, её скромность и честность. Расчувствовавшись, подарила ей свою надоевшую уже шляпку с маленьким пером и почти новые перчатки, да попросила их при людях не снимать. И то правда, руки у Павлины были некрасивые и натруженные. Да ещё и огрубели от работы в госпитале. Рабочий день Ольги теперь состоял из поездок по городу, продолжительного стояния в церквях, а также выслушивания нудных душеных излияний самой Муни, и её престарелой матери. Последняя была глуховата. Приходилось говорить громко, и все повторять по два раза. Зато Распутина она теперь видела каждый день, а случалось, что дважды. Мария Евгеньевна то сама у старика обедала, а то приглашала его к себе. За столом всегда присутствовали ещё какие-то гости. Ольга с неудовольствием отмечала, что целитель крайне не пунктуален, и не придерживается одних и тех же маршрутов. За столом он себя вел, как обычный крестьянин. Щедро крошил в роскошную супницу хлеб, или бросал туда горсть сухарей, принесенных в кармане, после чего предлагал всем попробовать. Ел неаккуратно, и столовыми приборами почти не пользовался. В тоже время собеседник он был приятный. Своим положением не кичился. Не ел мяса, и даже на столе его вида не выносил. Этим, и многим другим он был похож на Фёдора. Как и со всяким «тёмным», с ним было очень уютно находится рядом, весело в большой компании. Печаль присутствующих разом куда-то пропадала, хотя шутки и разговоры целителя были простыми и незатейливыми. Муня в обществе Распутина заметно оживлялась. Ольга же всё больше печалилась. Ведь это для неё он враг. А для многих, в том числе и для царской семьи, он хороший верный друг. Вот, если бы кто-то решил убить Басманова, как бы она по нему горевала. Как ненавидела бы убийц и мстила за его смерть. И как бы ей потом всю жизнь его не хватало. Как и всякая женщина её круга, Муня вела жизнь лёгкую, праздную, и подчиненную монотонным ритуалам. До полудня её можно было не беспокоить. Ровно в двенадцать часов горничная потихоньку проходила в господскую спальню, и заводила граммофон. Под его хриплые напевы Мария Евгеньевна просыпалась. К тому времени Ольга уже успевала помочь горничной, выпить чаю с кухаркой и повздыхать о жизни вместе с экономкой. Затем наступала пора умывания и долгого одевания. Все происходило в присутствии двух горничных, и компаньонки. Пока обсуждали последние городские сплетни, дозорная с неудовольствием вспоминала собственную прислугу. Хоть и трудились у неё всего только кухарка да горничная, а ведь и они тоже её секреты куда-то носили. Делились подробностями её жизни на чужих кухнях. Завтракали поздно и обильно. Дом пропах ванилью и корицей. Барыня любила долго спать, красиво одеваться. Обожала сладкое. Было не совсем понятно её стремление уйти в монастырь, где вставать нужно будет затемно, и вся жизнь расписана между праздниками и постами. Где ты сам себе не принадлежишь. Правда, в церкви Муня бывала каждый день, да не по разу. Проезжая мимо храма, она всегда крестилась. А это было весьма утомительно, церкви были в городе на каждом шагу. День был расписан поминутно, и состоял в основном из визитов. В гостях тоже были бесконечные чаи и обеды. Ольгу за общий стол не сажали, её место было в уголке, с другими компаньонками, или в комнатках, где пили чай кучера и лакеи. Мужчины вели себя сдержанно. Павлина, хоть и происходила из крестьян, слыла девушкой серьезной, при должности. Да и взгляд у неё был суровый. В двух или трех богатых домах к ней подсаживались с разговорами дворецкие. Девушка не знала, считается ли это ухаживанием. И только у Распутина она сидела за общим столом, вместе с разодетыми графинями и княгинями. Да и разговоры здесь были другие. К удивлению дозорной, хорошо знавшей о болезни царевича, большая часть придворных дам о трагедии в царской семье даже не подозревали. Распутин тоже не спешил делиться этими сведениями. И для всех присутствующих оставался чудотворцем, подружившимся с царем и имевшим на него неограниченное влияние. Царь с царицей жили отшельниками, уделяя общению с придворными лишь положенные часы. Да и те доставались почти одному только царю. Его жена, Александра, почти не имела друзей среди знати, и вся её жизнь проходила в кругу семьи. Царица плохо говорила по-русски, да к тому же получила весьма строгое воспитание. Светские львицы казались ей развратными кокотками, а с министрами ей попросту не о чем было поговорить. В политику она не лезла, ограничиваюсь своей ролью жены и матери. И пока «развратные кокотки» на свои деньги содержали приюты и родильные дома для нищенок, Александра создала для себя и своих детей отдельный, закрытый мир. Приближалась пасха. Заканчивался великий пост. Со стола давно уже исчезли мясо и сдоба. В доме и раньше было мрачно, а теперь стало просто невыносимо. Муня, почти совершенно лишенная сладкого, давилась постным печеньем и яблочным конфитюром. Настроение у неё было подавленное, но она делала вид, что счастлива. Барыня пробовала развлечься тем, чтобы научить свою деревенскую компаньонку читать и писать. Но быстро к этой затее охладела. Любое обучение требовало системы, а «рабочий» день у Марии Евгеньевны был забит под завязку. Ольга же сделала вид, что барыня учительница от Бога, и «выучилась» кривенько писать и читать по слогам всего за месяц. Каждый день она, как могла, притворялась деревенской. Говорить старалась просто, и у модистки выбирала самые безвкусные и дешевые наряды. Муня получала удовольствие от роли благотворительницы, да и Распутин в крестьянском происхождении Павлины не сомневался. Правда, ни о каких больших планах с девушкой не говорил, сомнительных знаков внимания не оказывали и больше ничего не дарил. Наедине с ним невозможно было остаться даже на пять минут. Часто вместо Распутина в гости заходил его секретарь. Мужчина, казалось, знал каждого обеспеченного петербуржца в лицо, и был принят во всех богатых домах. Муня была на каком-то благотворительном приеме для особо избранных, и Ольга принимала гостя в одиночестве. Барыню ждали с минуты на минуту. Арон принес небольшую коробочку с бриллиантами россыпью, и хотел показать ей. Ольга тоже глянула на «стеклышки». Мужчина свое дело знал. Бриллианты были чистейшей воды и превосходной огранки. Пожалуй, дороговаты для Муни. -Царю предлагал, - недовольно объяснил секретарь, - а он по случаю войны больше ничего не покупает. Царица весь семейный бюджет на госпиталя пустила. Прижимистая особа. Вы бы видели, Пашенька, как скверно одеты царевны! Ольга пожала плечами. Сестер Романовых она видела только в дешевых больничных платьях. Пожалуй, хуже сестер милосердия были одеты только ученицы Смольного института*. Но ведь не платье же красит человека! Вон, Распутин, всегда в одной и той же черной одежде ходит. И в тюрьмы и во дворцы. А бриллиантов даже руками не касается. Дозорная надулась. - Отчего вы так мрачны, Павлуша? – весело осведомился он. Будучи правоверным иудеем, секретарь не постился, и тоже с грустью посматривал на полупустой стол, накрытый к чаю. - Развлечь мне вас нечем, - вздохнула Ольга, - Барыни дома нету, а с меня что взять, с деревенской? И читать-то еле выучилась. Разве что наливочки? -Не откажусь! – рассмеялся Арон, - А что мало образованна, так не о чем сокрушаться! По нашим временам это не такой уж и недостаток. Царь, к примеру, неграмотных крестьян больше уважает. Верит им, считает их честнее свои министров. Хотя, я бы на его месте поостерегся. На Григория Ефимовича крестьяне дважды покушались. Правда, без особого успеха. -Это когда же? – насторожилась Ольга. До сей поры в Ночном Дозоре было известно лишь об одном покушении. -Давно, - отмахнулся Арон, - в девятьсот пятом. Вру! Это на царя покушались. Я, почему запомнил-то? Через два дня демонстрацию расстреляли**. А Григория Ефимовича ножом пырнули в четырнадцатом. Это с началом войны*** совпало. И потом прошлой зимой нам какие-то крестьяне под колеса на полном ходу пару поленьев подбросили. Кабы не мой шофер, не сидеть бы нам с вами тут, за интересным разговором. -Страсти какие! – прошептала Ольга, придвигаясь ближе, и подливая собеседнику вишневой наливки прямо в чайную чашку, - А не путаете? Если бы против царя злоумышляли, все бы об этом знали. -Вы себе не представляете, - усмехнулся секретарь, - что и про кого я знаю. Точно вам говорю, это было покушение, хоть и подстроили все под несчастный случай. -Экий вы памятливый, - недоверчиво протянула Ольга, - я, вот, прошлую неделю с трудом вспоминаю. -Памятью Бог не обидел, это верно, - рассмеялся Арон, - А вообще я всё в тетрадку записываю. Когда состарюсь, книгу напишу. Муня, вся взъерошенная, влетела в гостиную. Она пыталась казаться окрыленной, но пятичасовое посещение какого-то сиротского приюта её утомило. Ольга тут же плеснула ей вишневой наливки, и сунула в руки коробку с бриллиантами. И пока барыня приходила в себя, Арон повторил свой рассказ про покушения и поделился планами издания своих дневников. Мария Евгеньевна тут же ожила. Возможность сунуть нос в секреты царской семьи выпадала ей не каждый день. Секретарь жался, и набивал себе цену. Сведения, содержавшиеся в его записках, были весьма пикантными. Ольгу царские тайны мало интересовали. Ей хотелось понять, кто ещё хочет смерти Распутину, и по возможности если не возглавить эти неудачные попытки, то хотя бы к ним присоединиться. Сошлись на том, что за пятьдесят червонцев Арон принесет дневник на один день, только прочитать. Переписывать из него что-то или передавать эти сведения третьим лицам категорически запретил. Муня дала слово чести, что сохранит в тайне все, что узнает. Но судя по тому, как у неё горели глаза, понятия о чести у них с Ольгой сильно различались.