Ольга

Покуда Муня перелистывала одну страницу за другой, упивалась пикантными подробностями, Ольга подводила итог. Выводы напрашивались неутешительные. Любой, пожелавший убить Распутина, должен был встать в конец огромной очереди. Смерти старцу желали все до единого великие князья, полицейское начальство, духовенство, и не только столичное, а также государственная дума в полном составе. Куда проще было посчитать тех, кого Григорий мог назвать своими друзьями. Хватило бы пальцев на двух руках. И все же представить себе тех же великих князей, тайно нанимавших каких-то неведомых крестьян ради совершения убийства было странно и даже смешно. Эти люди, ежели и видели когда-нибудь крестьян, то издали. О разговорах даже речи быть не могло. Полицейские были к народу куда ближе. Зуб на Распутина был у каждого второго. Но на кой черт им нанимать крестьян, которые старца за святого почитают, и в любой момент все дело испортить могут, когда в распоряжении полиции целый штат своих отменных стрелков? Да и сговориться с уже осужденным убийцей, которому каторга грозит, куда как проще. Впрочем, крестьяне со своими подброшенными поленьями могли появиться в этой истории только для проверки. Сдюжит ли водитель? Насколько близко можно к машине подойти? Что Распутин и его люди сделают в случае неудачного покушения? Ничего, кстати, не сделали. Арон заплатил в больнице за лечение крестьянки, которая под колеса угодила, а сам Распутин за нападавших долго и настойчиво молился. Молился старец истово. За каждого своего врага. Странно, что при такой набожности церковные служители его так ненавидели, что от анафемы Григория спасала только близость к царской семье. Главным виновником первого покушения сам Арон посчитал некоего монаха Илиодора. Ольга его мало знала, он в Санкт-Петербурге не жил. Вспоминались какие-то нападки на Льва Толстого, многолюдные шествия и громкие речи. Монах был талантливым оратором, но умом не блистал. Дабы его религиозный пыл не растрачивался попусту, духовный наставник в лице епископа Гермогена, постоянно указывал ему верное на данный момент направление для праведной ненависти. Правда, проживал обладатель этого затейливого имени в Тобольске, и боролся со скверной в основном письменно. Оба священнослужителя бывали в столице проездом, и подолгу тут не задерживались. Но вот крестьяне в их распоряжении водились в огромных количествах. Связи государственной думы с крестьянством оборвались в одиннадцатом году вместе с жизнью Столыпина. Для всех остальных крестьяне выступали серой массой, которой в стране едва ли не девяносто процентов населения. Любой из членов думы мог с легкостью припомнить, сколько и в какой губернии крестьян проживает, какие они платят подати и сколько на каждую крестьянскую семью приходится земли. Но вблизи они крестьян видели только на крестный ход. Тщательно оберегали от них города и учебные заведения. Что уж, крестьян с нетерпением ждали в столице только промышленники. Едва ли кто-то из них был готов потратить этот важный для производства ресурс на борьбу с каким-то деревенским святым. Тем более, что жены, дочери и сестры чиновников и промышленников «паслись» подле Распутина потихоньку. А в случае убийства все его связи были бы преданы гласности. Человеку богатому проще заплатить за молчание одному старцу, нежели каждому столичному газетчику. -ЦЕСАРЕВИЧ НЕЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ! – выдохнула Муня, вдохновенно вчитываясь в текст. А что, если удар направлен не столько по Распутину, сколько по царской семье? Умрет он, умрет и наследник. Кто может желать смерти царевичу? Родственники! Да, царь в полном расцвете сил, но из наследников у него только этот больной гемофилией мальчик. А за спиной целый выводок братьев и дядюшек, готовых принять на себя этот нелегкий пост. За царским семейством безусловно шпионят. Кто-то передает о них сведения тому же Арону. Не сам же Николай Александрович распускает эти нелепые слухи! Отношения у царя хорошие только с женой и детьми. Его мать, вдовствующая императрица, так из столичного дворца и не съехала. Сына с невесткой в Царское село вытеснила. При такой энергии странно, что она сама не заняла трон после мужа. Но Дагмара* совершенно точно не стала бы нанимать крестьян для расправы. Не её метод. Тот, кто мог убить вместе со старцем ещё минимум двух человек, вряд ли ценит чужую жизнь очень высоко. А кто готов бросить толпы невинных в жернова своих грандиозных планов? Тёмные иные. Но вот незадача, Лефорт спит и видит, как на трон взойдет «тёмный» император. Он кровно заинтересован в том, чтобы наследник дожил хотя бы до совершеннолетия, как и обещано целителем Распутиным. Правда, уже двенадцатый год вокруг маленького Алексея пляшет весь Дневной Дозор, а мальчик не затемняется. Но это все равно вопрос времени. Тёмные умеют не только ждать, но и очень жестоко управлять обстоятельствами. В год рождения наследника началась русско-японская война**. Вскоре вдохновленный заклинанием седьмого ранга священник Гапон повел голодных рабочих к Зимнему дворцу. Несмотря на страшную кровавую расправу над демонстрантами, через год восстания стали массовыми. А ещё через год уже бастовали моряки и солдаты. Сам царевич болел так сильно, что его повсюду приходилось носить на руках. В то время, как его сверстники набивали себе синяки и шишки в дружеских потасовках, Алексея Николаевича катали по парку в кресле на колесиках. Но аура царевича все ещё оставалась нейтральной. Лефорт не унимался, ведь было же предсказание! «Придет долгожданный темный к трону. И узрят два лагеря Великую Стену». И то верно, рождения наследника вся страна ожидала много лет и с большим нетерпением. А над тем, чтобы «светлым» наследник не стал ни при каких обстоятельствах, Лефорт работал лично. Что до обещанной «стены», то можно было ожидать чего угодно от укрепления государственности до присоединения Китая. Но тут что-то во дворце пошло не по плану. Дашкова, посмеиваясь, рассказывала о знакомстве Претемного и маленького наследника. Было это в прошлом году. Несмотря на яростные протесты Распутина и Деревянко, Лефорт вызвал мальчика на долгий разговор. О чем они беседовали, догадаться было нетрудно. Всем иным при первой встрече рассказывают про Договор, и обрисовывают перспективы дальнейшего бессмертного бытия. Царевич слушал очень внимательно, не перебивал. Обещанному излечению был рад. Задал несколько вопросов по договорным отношениям и своим будущим возможностям. Но от предложенной инициации наотрез отказался. После этого он просто встал и ушел, не удостоив Лефорта даже минимальными объяснениями. С той поры Претемный именовал его не иначе, как «анфан террибль***». И все же глава Дневного Дозора не стал бы вдохновлять крестьян на убийство темного целителя. Распутин остается одним из самых близких к маленькому Алексею людей. Рано или поздно мальчик даст себя уговорить. Предположить, что крестьяне каким-то образом сами сплотились против старца Григория, было просто невозможно. Ольга сама имела возможность убедиться, что Распутин сдувает пылинки с любого попавшего к нему в дом крестьянина. В своей родной деревне он содержал всех нищих и больных. Кроме того, оплачивал образование деревенских детей и помогал местной земской больнице. У себя на Гороховой он принимал крестьян почти без очереди, кормил, давал им деньги на обратную дорогу. Помогал, чем мог. В отличие от тех же членов государственной думы, крестьяне никогда не просили высоких должностей или огромных денежных сумм. Убивать Распутина им не было никакого смысла. Кроме него за крестьян никто никогда не заступался. Старец был для многих последней надеждой. Возвращать прочитанный дневник поехала одна Ольга. Муня осталась дома переживать полученное впечатление. Секретарь ожидал девушку на квартире Распутина. Человек он был подвижный, и в день мог наносить до десятка визитов. И чтобы не гонять несчастную компаньонку Головиной по городу, предложил ей самый удобный для них обоих вариант. В доме обедали. Впрочем, обедали там весь день. Распутин был в Царском селе, но по квартире сновали какие-то люди, в кухне суетились сразу несколько женщин. Прямо в ванной какая-то полная баба стирала мужское белье. На веревках, протянутых в кухне, сушились гимназическое платье и передник. Нюра, младшая дочь Распутина, хлюпая носом, утирала слезы, сидя за большой тарелкой пельменей. -Мужичкой меня дразнят, - буркнула она, утирая лицо краем скатерти, - говорят, от меня навозом несет. И на что меня тятя в гимназию отдал? Жила бы себе в деревне! А так, и там я не своя, и тут. Дочку всесильного старца Григория нещадно задирали в классе. Гимназия была, хоть и женская, и крайне дорогая, но девочки в ней учились довольно жестокие. Арон, принимавший близко к сердцу любую беду семьи своего патрона, кинулся к телефону. И пока Ольга пила чай, и пробовала наваристые щи, в доме появилась испуганная тощая женщина в строгом черном платье и пенсне. Классная дама бросила все дела, и примчалась по первому же зову. Трясущимися руками она поправляла то воротник, то цепочку от пенсне, и никак не могла успокоиться. -Григорий Ефимович давно знали, - чуть заикаясь от волнения, оправдывалась она, - велели внимания не обращать. А что я сделаю? Ну, запишу в кондуит****, меня же в шею из гимназии вытолкают. Девочки все до последней дворянки. Из приличных семей. Что я против них могу? Если встану на защиту Григория Ефимовича, меня тут же объявят немецкой шпионкой. Арон Самуилович, родненький, меня же в каторги отправят! И она разрыдалась истерическим плачем. Ольга вопросительно уставилась на секретаря. -Представьте себе, - он развел руками, - пока Григорий лечит чужого ребенка, его собственная жизнь летит ко всем чертям. Полиция не дремлет. Распутин шпион, я диверсант. Под подозрением даже царица Александра! Всех прослушивают, за всеми присматривают. -Зато на старца больше не покушаются, - задумчиво отозвалась Ольга, - как его убить, когда за ним все время следят? -Дистанционно, - тут же нашелся Арон, - хорошо стрелять много ума не надо. Помяните мое слово, его застрелят!