Перед рассветом

Ранним-ранним утром лестничный пролёт был надёжно затоплен темнотой. Лампочка, продержавшаяся меньше года, ещё вчера утром затрещала, вспыхнула ярче, чем всегда, и погасла. Сколько ни щёлкай чёрной кнопкой старого выключателя, снова не заработает. Перегорела. В этой пахнущей затхлой водой и подгнившим мусором (какой-то кретин опять оставил у мусоропровода этажом выше целый пакет) темноте не помешал бы фонарик. Альтернативой, за неимением лучшего, служила родная зажигалка. После щелчка всегда мигала синяя крохотная искра. Затем робкий жёлтый язычок огня должен был подпалить кончик отсыревшей сигареты — не стоило оставлять пачку в промокшей насквозь куртке на ночь. Но сегодня обычный ход событий дал сбой. Наверное, закончилось топливо, поэтому вместо тонкого языка огня выскочили всего несколько искрящих точек. Хидан раздражённо встряхнул зажигалку в левой руке, перемотанной старым бинтом, и попробовал снова. Колёсико прокрутилось с негромким жужжанием, но чуда не случилось. А чего он, спрашивается, ожидал от зажигалки, которая работала на запас его сигарет уже три месяца? В подъезде было влажно. Спёртый воздух заставлял дышать медленно, через раз, и то — морщась. Но Хидан растирал в пальцах кончик незажжённой сигареты и терпел. Стоило ли терпеть? Ведь на улице, несмотря на рухнувшие заморозки, было гораздо комфортнее. Но когда в прошлый раз он ждал там, то в груди горело сильнее. Там его можно было рассмотреть, а здесь, на этом вонючем лестничном пролёте, Мацураши не вызывал подозрения. Кому какая разница, что старшеклассник делает утром в подъезде собственного дома с сигаретами? Да и для маскировки всегда можно было взять в руки старый телефон с потрескавшимся экраном и сделать вид, что зависаешь в соцсетях. Тепло пробиралось под красно-чёрную куртку, к капюшону которой недо-дизайнер прифигачил опушку из искусственного меха. Смотрелось убого, но отдирать мешала совесть и Таюя, которая ему эту куртку подарила. Медленно прея под слоем дешёвой школьной формы и этой отстойной куртки, Хидан выжидал. Он медленно покачивался с пятки на носок, заставляя свои обшарпанные кроссовки скрипеть, держал руки в карманах и считал минуты. Где-то сверху хлопнула дверь. Что-то внутри, радуясь, встрепенулось. Он быстро достал из кармана школьных штанов телефон и разблокировал экран. Вспыхнуло оповещение о новой смс-ке, но он небрежно смахнул его с экрана большим пальцем и запрокинул голову. Три лестничных пролёта — это три минуты. Три минуты — это сто восемьдесят ударов сердца у нормального человека. Для Хидана эти три минуты и ещё тридцать секунд после — это момент, когда сердце било все рекорды. Пульс скакал, как арабский скакун во время забега. Каждый раз казалось, что вместо привычного и размеренного стука в груди настоящий грохот. Но снаружи его слышно не было. Снаружи слышно было только стук каблуков об крашенные в грязно-рыжий цвет бетонные ступеньки. И минуты превращались в мгновения. Белый и слабый свет фонарика тонко прорезал темноту по краю, высвечивая под чужими ступнями дорогу вниз. Потом показалась ломкая фигура в тёмно-зелёном утепленном плаще. На бледном от недосыпа лице уютно устроились отблески света. Вид на чужие заострившиеся скулы открылся всего на пару секунд. Но для Хидана эти скользкие моменты стали целой вечностью. Безразличные и сонные глаза тускло-зелёного (в темноте, даже если с подсветкой снизу, просто тускло-тёмные) цвета прошлись по сгорбившейся тени Хидана мельком и опустили взгляд опять на ступеньки. «И правильно, — подумал он с какой-то щемящей нежностью внутри, — всегда смотри себе под ноги». Хорошо, что не вырвалось вслух. А даже и вырвись… её узкая и прямая спина уже виднелась внизу, через прутья ограждения, на следующем лестничном пролёте. Поздно. Белое пятно искусственного света погасло. Хлопнула дверь в подъезд. Лестничный пролёт снова погрузился в темноту. Прождав пару минут, Мацураши Хидан метким щелчком отправил измусоленную сигарету в чей-то ящик для писем и размашистым шагом направился вниз. Именно ради трёх с половиной минут он вставал каждое утро ровно на час раньше. И с каждым разом он чувствовал всё большую уверенность в том, что делал это не зря.