#слежка

После двух дней лежания на диване, лишь иногда разговаривая с возмущающейся его тупым времяпровождением сестрой и интересующимся, не нужно ли ему что-то привезти, как «больному» (ведь именно таким все его считали в офисе), Намджуном, Юнги наконец-то решается встать с постели и выйти на кухню, спрашивая Гаи, нужна ли той хоть какая-то, пусть и не особо являющаяся важной помощь. Та только просит его перемешать тесто как можно тщательнее, умоляя о том, чтобы оно случайно не вылилось за границы блюда и не оказалось на полу во время её отсутствия. Юн только послушно кивает, понимая, что со скуки и добровольного самобичевания уже сходит с ума, кажется, нуждаясь в помощи конкретного специалиста. — Чёрт, Юнги! Твою мать! Я же просила, чтобы ты был осторожен! — Гаи указывает на тесто, часть которого оказалась на полу, а затем на блюдо, чьи края теперь остались в остатках когда-то присутствующей там светлой густой смеси. — От тебя никакой помощи! Всё равно же выздоровел, так какого теперь дома сидишь, когда с лихорадкой не пойми куда бежал?! — припоминая его недавние приключения, зло ворчит Гаи, с каким-то определенным промежутком собирая все известные ей на тот момент нецензурные выражения. — Давай я помогу, — отходя от мыслей, из-за наличия которых теперь половина теста валялась на полу, тихо, с определенным осознанием своей вины тянет парень, берясь за первую попавшуюся в руку сухую тряпку. — Извини. Я случайно, правда. — Хватит с тебя уже помощи на сегодня! — грубо выхватывая зажатую до этого в пальцах Юна тряпку, уже покрываясь не предсказывающим ничего хорошим румянцем, кричит Гаи, эмоционально взмахивая руками в разные стороны. — Всё, иди! Раз болеешь — болей на диване своём. Не мешай лучше! Юнги тяжело и как-то совсем печально вздыхает, но соглашается со словами сестры. Несмотря на возраст, он всё равно порой не против прислушаться к её советам, так как хоть иногда, но они бывали достаточно правдивыми. А ещё Гаи умела злиться, полностью повторяя слова и действия его матери, когда та ещё была довольно молода. Этим самым она заставляла мозг Юна автоматически срабатывать на происходящее, предлагая лишний раз подчиниться, нежели испытывать странное ощущение и губить себя этим ещё огромное количество времени. Мин успевает только вновь вернуться на уже подстроенный под его тело теплый диван и к лежащим на нём подушке и пледу, включить какое-то не очень увлекательное и непереведенное на корейский американское шоу, в котором он понимал только «привет, ребята» и «до скорой встречи», ограничиваясь и этим, как раздавший звонок в входную дверь заставляет его слегка привстать, облокотившись уставшей от постоянного лежания спиной на мягкую подушку позади и кинуть вопросительный взгляд на измазанную в тесте и с тряпкой в руках сестру, зло шипящую из-за абсолютно не вовремя пришедшего гостя. Она раздраженно смотрит на всё ещё полусидящего-полулежащего на диване в гостиной перед телевизором брата, прежде чем наконец-то открыть дверь, встречая человека возле входа в не самом лучшем, но определенно запоминающемся виде. — Здравствуйте, — вдруг голос Гаи становится в тысячу раз добрее, пока милая улыбка украшает её сейчас словно светившееся от счастья лицо. — А вы к кому? — Мин Юнги же живёт тут, верно? — Чонгук искренне надеется, что не ошибся, несколько раз проверив откопанное в стопке бумаг личное дело Мина. Он слабо улыбается девушке в ответную, осматривая её с оценивающим, присущим ему взглядом. — Да, всё верно, — она спокойно кивает, наконец-то приходя в себя после прозвучавшего вопроса. — Но… Простите, кто вы? — Я его коллега, — совершенно не думая, представляется Гук, заинтересованно скользя взглядом по представленному его взгляду участку квартиры. — Чон Чонгук. Рад познакомиться. — А, прекрасно. Не знала, что Юнги хорошо общается ещё с кем-то из своих коллег, кроме Намджуна, — сейчас младшая сестра Юнги — синоним к словам «дружелюбие» и «идеальное приветствие». — Я Гаи. Проходите, — закрывая за гостем дверь, девушка ещё несколько секунд непроизвольно широко-широко улыбается, пока не вспоминает, где находится и что перед ней незнакомый ей человек, за которым в любом случае, несмотря на то, что он всего-то коллега брата, стоит следить. — Я принёс фрукты, — Чонгук поднимает вверх пакет купленных им полчаса назад продуктов, обращаясь к уже стремившейся в гостиную, где Юнги нервно пытался хоть как-то привести себя в подобающий для чужих глаз вид, новой знакомой. — Где их можно оставить? Гаи указывает на кухню, в мгновение проскальзывая за дверь гостиной, где Юнги снимает с себя спортивные просторные штаны, порываясь к своей комнате в надежде быстро откопать какие-нибудь не особо выделяющиеся и не «модные с прорезями» джинсы. Девушка только тяжело вздыхает, обреченно скрещивая руки на груди и словно показывая парню, что вряд ли у него получится сделать хоть что-то хорошее за этот короткий промежуток выделенного ему времени. — Бесполезно, — она медленно качает головой из стороны в сторону. — Либо напяливай свои спортивные штаны, либо вообще будешь в одних труселях сидеть. Когда Гаи уже заканчивает последнюю фразу, Чонгук наконец-то заходит в гостиную, одаривая вопросительным взглядом поспешно выбегающего из своей спальни Юнги. Последний же только сжимает в руках первые попавшиеся в шкафу джинсы и тяжело дышит не столько из-за заставившего его утомиться туда-сюда бега (так как такого не наблюдалось), сколько из-за натянутых тонкой струной нервов. Мин быстро останавливается, всё ещё не замечая стоявшего в дверях Гука и пытаясь по-быстрому натянуть на себя узкие, еле-еле лезущие на ноги джинсы. Только потом, уже надев бедную вещь почти до колен, непрерывно прыгая на месте, Юн наконец переводит рассеянный, словно покрытый огромными пикселями взгляд на посетителя, почему-то совершенно не удивленного сложившейся перед его глазами яркими красками ситуацией. — Эм, — это всё, что может сказать Юн, наконец-то встречаясь с направленным на него заинтересованным в происходящем взглядом стоявшего напротив Гука. — Пиздец, — и несмотря на своё образование, где их учили различными способами выражать свои мысли, доказывать точку зрения, приводить аргументы и описывать ситуации, Юнги считает «пиздец» самым глубокомысленным и подходящим в данный момент словом. Ему кажется, что его эмоциональный диапазон и выражение чувств постепенно сводится к произношению слова «пиздец» с различной интонацией. Чонгук только слабо улыбается, аккуратно прикрывая рот рукой, чтобы не засмеяться во весь голос, потому что Мин Юнги, стоящий в наполовину надетых на него штанах, с растрепанными в разные стороны волосами и немного сонным лицом выглядит более, чем просто забавно. Гук по-доброму ухмыляется, пока Мин хочет провалиться сквозь землю. Ему неудобно намного больше, чем в прошлый раз; оно и понятно: вряд ли кому-то приятно, когда он стоит в наполовину надетых на него штанах перед своим коллегой (или не совсем просто-коллегой). — Может, чаю? — мило улыбаясь, но будто данным жестом извиняясь за поведение своего старшего брата, наконец-то закончившего разбираться со своими джинсами и теперь выглядевшего словно помятая, очень-очень долго подвергающаяся насилию бумага, предлагает стоявшая рядом с гостем Гаи. — Или кофе? Что Вы больше любите? — обращаясь к кивающему на предложение про кофе Гуку, интересуется со всей данной ей природой дружелюбностью девушка. — Большое спасибо, — кивает Чонгук, когда Юнги уже кажется, что тот, решив не тратить своё время на неудачливого и полностью не приносящего пользу сотрудника, решит вежливо отказаться, вновь натянув самую широкую, на которую он только мог быть способен, улыбку. На мгновение Юну думается, что он попал в другую вселенную, но затем он абсолютно в этом убеждается, наблюдая за поддерживающим без всякого смущения разговор напарником, что с удовольствием принимает приготовленный ему Гаи кофе. Мин лишь тихо жует стоящее на столе печенье и тяжело вздыхает, когда Чонгук бросает на него, как, наверное, кажется самому Чону, «мимолетный» взгляд. — Юнги, а ты почему молчишь? Я думала, что Вам есть, что обсудить со своим напарником по работе, — Гаи, словно маленький земной купидон, о чем она сама вряд ли подозревает, заставляет своего старшего и без того чувствующего себя не лучшим образом брата побледнеть, через мгновение покраснеть, а затем умереть и воскреснуть, чтобы страдать. А у них и правда было достаточно тем для беседы. Но вряд ли Юнги хотел говорить хоть о чём-то, что всё ещё назойливо крутилось в его голове не менее достающими мыслями. Смотря на сидящего напротив него за столом на кухне Чона, парень непроизвольно ломал в руках несколько печений, пока не решил съесть их разом. Сложившаяся после этих слов тишина давит на него, словно принуждая ещё больше опустить плечи и без того поникшего и одновременно чертовски раздраженного Мина. — Я бы хотел поговорить насчёт нашей работы, — наконец-то закончив этот тихий балаган, предлагает Чон, будто специально не покидая квартиру. — Надеюсь, у тебя есть все необходимые данные, информация и наработки на ноутбуке? Юнги понимает, что дальше так продолжаться просто не может, поэтому натянуто улыбается уголками губ и медленно кивает, словно пребывая в какой-то непонятной для других коме. Гаи же только пожимает плечами, смотря на вопросительный, но в какой-то мере даже осознающий и понимающий, что здесь происходит, взгляд резко заявившегося в их квартиру без всякого приглашения гостя. Гаи решает остаться на кухне и приготовить что-нибудь сладкое на случай, если Юнги и Гук захотят ещё раз устроить чаепитие, пока Юн подключает разряженный ноутбук к розетке, понимая, что за всё тупо пролежанное на диване в поисках какого-нибудь американского шоу время не сделал ничего, что могло бы помочь делу. От этого ему становится не по себе, когда вина словно играет на крепко натянутых нервах боящегося слишком громко вздохнуть, тем самым издав слышный для Гука звук Мина. — Когда ты планируешь выйти на работу? — наблюдая за быстрыми передвижениями мышки ноутбука в почему-то немного дрожащих руках напарника, со слишком подозрительным для Юнги интересом произносит Гук, удобно, словно давно живущий тут человек, усаживаясь на диван в гостиной. — Наверное, завтра, — понимая, что идея бегать оказалась бесполезной, решается Мин, находя необходимую им папку с информацией. — Ты нашёл что-нибудь интересное? Считая необходимым перевести тему, Юн быстро листает предоставленную ему папку с текстом до самого конца, садясь на колени перед журнальным столиком. Чонгук же подходит почти незаметно и неслышно для занятого своими мыслями журналиста, что только вздрагивает на положенную ему на плечо руку теперь находящегося в полусогнутом состоянии Гуком. Мин даже может чувствовать его дыхание, или он просто воображает себе это: он же не может осознавать здраво, пытаясь подвинуться как можно ближе к стеклянному столику с работающим компьютером, хотя в какой-то момент ему кажется, что это уже просто невозможно. — Да, есть кое-что, — Гук слабо улыбается, косясь на смотрящего только из-за смущения в сторону Юнги, постепенно ощущающего нарастающий жар на ранее совершенно белых щеках. — Но вряд ли это касается работы, — довольно хмыкая и теперь усаживаясь на колени рядом со своим напарником, на выдохе быстро проговаривает, словно ненужную никому ремарку, юный журналист. Юнги удивленно поворачивает голову, чтобы посмотреть на довольного и слишком по-доброму ухмыляющегося Гука, но резко дергается обратно, вспоминая о том, насколько близко тот находится. Чон же делает вид, что не замечает этого действия, поэтому сохраняет серьезное выражение лица, искренне надеясь не засмеяться в чужое ухо. — Я только посмотрел некоторую доступную в интернете информацию про ту нашу «официальную» мадам, — как всегда, говоря какими-то странным, но присущим только ему слэнгом, вздыхает Гук, когда Юнги в очередной раз дергается, пытаясь незаметно отстраниться, — и выяснил, что ничего интересного нет. До этого в отношениях не состояла и вся такая ерунда. В общем, ничего такого, за что можно было бы ухватиться. Родилась в провинции, закончила обычную школу, затем поехала на каникулы к тёте, а дальше — агентство, дебют, отличная карьера. В общем, скучная, прямо как моя учительница физики. — Учительница физики? — Да, она умерла, — Чонгук слабо пожимает плечами. — Думаю, что мёртвые скучные. А там — не знаю. Чон пытается забрать у Юна компьютерную мышку, аккуратно отодвигая его пальцы, на что парень смущенно дергает рукой, краснея ещё больше, чем раньше. Ему моментально становится не по себе, поэтому он пытается напоминать себе, что ему просто необходимо дышать, чтобы не умереть прямо здесь, возле журнального столика, с работающим ноутбуком и чёртовым Чон Чонгуком, теперь накрывающим его руку поверх на компьютерной мышке. — Спасибо, — когда Мин убирает руку, молниеносно реагируя на действие Гука, младший слабо улыбается, когда улыбка мягкой линией рисуется на его красивом лице. — Хочу кое-что тебе показать. Посмотри: я тут нашёл статью про семью этой мадам, — забивая название статьи на сайте, быстро печатает Гук. — И что там? — А то, что они с Джином родственники, — как будто самую обычную информацию, бесцветным голосом тянет Чон, не обращая никакого внимания на чужое удивление, явно выраженное на всё ещё красном лице напарника, теперь каждый раз нервно дергающегося от передвижений младшего. Мин с искренним непониманием смотрит на коллегу, кажется, вовсе забывая о том, что недавно заставило его неконтролируемо краснеть каждый раз в присутствии сидящего рядом Чона. Гук же, будто специально пытаясь похвастаться, по-хитрому улыбается, прищуриваясь с довольной широкой улыбкой, но только на этот раз Юнги кажется, что что-то поменялось, стало другим, отличным от того, что он видел когда-то. И понимает, ещё больше впадая в некую, необъяснимую даже для него панику: Чонгук улыбается действительно искренне. — Ага, — совершенно позабыв о сказанном и теперь уделяя всё своё внимание только будто светящей улыбке, журналист в очередном ступоре, заставляющем его быть более медленным, кивает головой. — Подожди. Что? Родственники? Как ты это выяснил? И Мин вновь чувствует себя чертовски ненужным в их паре «слежки», ибо, несмотря на полное распределение обязанностей, Чонгук занимался всем, что касалось отданного им на журналисткое расследование дела. Это давно беспокоит его, но почему-то странное, заполняющее словно всё тело чувство останавливает от попытки вновь броситься в пропасть самобичевания и разбиться о неоправданные, но данные самому себе пустые обещания стать своему напарнику хоть в чём-то полезным. — Ну, об этом я должен спросить «теоретическую сторону», — эти слова сегодня звучит без какого-либо злого, обычно направленного в сторону старшего журналиста ехидства. — Но раз я вовремя не отправил тебя домой тогда, то в этом есть и моя вина. Несмотря на то, что эгоистичность в Чоне определенно присутствовала, как и некоторый нарциссизм, в данный момент он полностью осознавал, что тогда, не обращая внимания на свою холодность к чувствам другим, он ещё в офисе мог остановить Юнги и, не воспринимая его протесты слишком серьезно, отправить обратно домой, к девушке, что сейчас хозяйничала на кухне, лишь иногда с великим женским любопытством аккуратно и незаметно для этих двоих заглядывая в гостиную. — Да, — тянет Юн, вряд ли соглашаясь с чонгуковским высказыванием; в такие моменты он чувствовал себя не просто бесполезным работником, тупо занимающим чьё-то место в офисе, но и таким же впору ненужным никому человеком, не способным даже на то, чтобы выполнять свои должностные обязанности более-менее правильно. — Спасибо большое и… — парень запинается, вновь краснея от заполняющих его голову мыслей. — Не обращай внимания. Тем более, те продукты я купил не на свои деньги, а на деньги, которые тебе собрал коллектив, — и Гук фальшиво смеётся, но вряд ли Юн в состоянии заметить это. — Так что можешь и их поблагодарить. Он только пожимает плечами, пытаясь показать безразличие на в раз принявшем грустные оттенки лице. Мягкая полуулыбка, вызванная недавними мыслями о заботливом напарнике, пропадает, словно нарисованная простым карандашом линия, стертая ластиком. Ему кажется, что что-то обрывается внутри, наполняясь чем-то странным и неимоверно тяжелым, будто пытается утопить Юна изнутри дождями минорной осени. А Чонгук отчаянно лжёт, потому что не может признаться, что гонялся по магазину в поисках самого полезного, проверяя сроки годности на стоящих на полках йогуртах, тратя свои честно заработанные деньги не на коктейли для девушек в клубах, что тоже являлось редкостью для него, а на лежащие сейчас на кухонном столе самые свежие мандарины. — Отлично, спасибо им, — Юнги смотрит в монитор, пытаясь успокоить зарождающееся в груди непонятным комком чувство обиды, принимающее главенствующую роль на второстепенном фоне всего остального. — Обязательно передай им. Гуку тоже становится не по себе, поэтому он, как и сидящий рядом напарник, пытается сосредоточиться на открытой на ноутбуке статье, будто не видел её пару часов назад, открывая то одну, то другую вкладку на своём рабочем компьютере. Всё ещё щелкая чужой мышкой, Гук листает статью до конца, выделяя левой кнопкой необходимые в тексте предложения. — Вот, смотри: эта семейная фотография сделана отцом нашей прекрасной «официальной» мадам. А теперь видишь это парня? — Гук подводит курсор мыши к какому-то мужчине на фото. — Раз это семейное фото, то, следуя просто железной логике, получается, что они все тут родственники. А если возьмем в расчет Инстаграм нашей «жертвы», многоуважаемого Джина, то получим, что он выкладывал фотографию с этим мужиком на фото с подписью «мой брат» или что-то в этом духе. Я, конечно, ни на что не намекаю, но… Думаю, всё и так понятно. — И что это нам даёт? — То, что если этот чувак родственник официальной мадам, а также родственник нашей жертвы, то они все между собой родня. Ещё одно доказательство нашей теории о том, что Джин встречается с какой-то неизвестной нам девушкой, а не вот с этой мадам посередине, — теперь курсор мышки перемещается на симпатичное личико популярной певицы, и Гук тяжело выдыхает, смотря на заинтересованное, но с всё ещё горящими щеками лицо Юна. — Но это не для нас, а для сочной такой статьи. Мол, чтобы ни у кого не возникло даже предположений, что это может быть не так. — Прекрасно. — И не говори, — Гук наклоняется ближе к ноутбуку, тем самым становясь ещё ближе к зажатому словно в уголке Мину, тщетно пытающемуся проскользнуть под журнальный столик, несмотря на то, насколько по-детски это выглядит со стороны. — У тебя, кажется, температура, — не обращая внимания на неудобную для этого позу, аккуратно облокачиваясь на край стола, с долей искреннего беспокойства шепчет Чон, прикладывая холодную ладонь к буквально пылающему лицу старшего. Если Юнги сейчас всё ещё дышит, то он не чувствует себя хоть немного живым. Его сердце бьется в темпе «аллегро», напоминая бешеный, сошедший с ума маятник, а щеки продолжают пылать. Он чувствует, как пытается отползти назад, но тело будто сопротивляется, напоминая своему хозяину, что это последнее, что он хочет в подобной ситуации. Но таким действием он делает только хуже, чувствуя холодные прикосновения на своих раскрасневшихся, остро ощущающих в данный момент подобное щеках. Мин Юнги проходит стадию неконтролируемой симпатии, отдающейся во всём теле. Руки Чонгука опускаются ниже, очерчивая контуры чужого подбородка, пока сам младший, кажется, остаётся в прострации, не делая больше ничего. Юнги задыхается, лишь изредка напоминая себе, что ему необходим воздух, в тщетной попытке отодвинуться как можно дальше. Ему кажется, что сейчас его лицо выглядит ещё более уродливо, чем обычно, когда кожа словно напоминает пропитанную кровью ткань. — Джин, — думая, что это спасительный ключик к тому, чтобы избавиться от съедающего его сейчас целиком смущения, резко и достаточно громко возвращает своего напарника в реальность Мин, радуясь собственной мини-победе и тяжело выдыхая набранный за это время воздух в лёгких. — Что ты там хотел рассказать мне дальше? Юнги боится, и он это прекрасно осознаёт, но всё ещё отказывается верить в полной мере. Хоть наполовину, но всё-таки понимая свои чувства, он боится продемонстировать их или подпустить Чонгука, которому вряд ли нужен кто-то, похожий на бесполезного во всём Юна, хоть на миллиметр ближе; Мин боится совершить самую большую ошибку в своей жизни, и именно поэтому он решает, что лучше сделать вид, что ничего не произошло: заглушить этот вихрь чувств, бушующий где-то глубоко в груди и забыть, словно страшный нехороший сон, заставивший его проснуться ночью. — Да-а-а, так вот, — тыкая пальцем в монитор и упорно держа серьезное выражение лица, уверенно, будто ничего и не произошло, объясняет журналист, сканируя взглядом пытающегося скрытно отдышаться напарника. — Может, тебе лучше померить температуру? — Может, ты лучше подвинешься, потому что твоими духами разит за версту, и я просто уже не могу дышать?! — решая защищаться от близкого присутствия Гука любым способом, пусть даже и под самым тупым в этот момент предлогом, чуть ли не срывается всё ещё остающийся с красным лицом Юнги, напоминая находящегося в приступе лихорадки больного. Чонгук ничего не говорит, лишь тихо вздыхает и медленно отодвигается в сторону. Ему кажется, что Юн напоминает сейчас капризного, пытающегося отвергать очевидное ребёнка, вновь заливающегося краской от сказанных ранее в порыве высказать своё наигранное недовольство слов. — Извините, но я там приготовила кое-что сладкое, — на самом деле Гаи не хотела создать какую-то интригу, а потом просто забыла название блюда, рецепт которого случайно нашла в интернете, в то время когда с печалью вынашивала обиду по отношению к ушедшему из дома, несмотря на её пререкания, брату. — Я бы хотела, чтобы ты, Юнги, и ты, Чонгук, как наш гость, попробовали, — и сейчас, стоя в дверях и мило улыбаясь, девушка буквально спасает сгорающего от витающей вокруг и находящейся непосредственно в нём неловкости парня. Гук же согласно кивает, отвечая за них обоих, пока Юн в очередной раз мысленно благодарит вовремя пришедшую на помощь сестру. Они вновь садятся за стол, и Мину в какой-то момент кажется, что всё повторяется, кроме теперь стоящих на столе шоколадных кексов, что служат заменой недавно лежащему в блюдце печенью. Юнги тяжело вздыхает, скорее бросаясь на приготовленный ему чай и пытаясь скрыть свою молчаливость и нежелание разговаривать за активным пережевыванием предложенной ему пищи, пока Гаи вновь улыбается с долей извинений за его поведение и внимательно изучает взглядом покрасневшие щеки старшего. — Юнги, у тебя что, температура? — девушка, уже давно не считающая парня болеющим, начинает резко беспокоиться, думая о возможном после перенесенной отвратительной простуды осложнении. — Может, тебе стоит поехать к врачу или вызвать его, пока не стало хуже? — Нет, просто в квартире жарко. А ещё чай ужасно горячий. «А ещё чертов Чон Чонгук чертовски горяч, поэтому мне приходится буквально поджаривать воздух своими щеками, но я взрослый человек, поэтому никогда не скажу этого, предпочитая всеми способами утверждать, что мне плевать на присутствие этого придурка в моей квартире» — заканчивает про себя журналист, думая о том, что он наверняка выглядит как полный идиот, пытающийся что-то сделать, когда ни черта не получается. — Какая-то странная у нас немного беседа, правда? — решая, что дружеского чаепития у них всё равно не выйдет, Гаи перестаёт пытаться хоть как-то повернуть ситуацию в другое, более приветливое русло и с улыбкой, полностью передающий весь ощущаемый ею дискомфорт, говорит так, как есть. — Поэтому я, пожалуй, не буду вам мешать и пойду. У меня ещё много дел. Приятного чаепития. И Гаи, явно уставшая от напряжения, давящего на её плечи, и активно, но тщетно придумывающего какие-либо нейтральные темы для разговора мозга, покидает кухню, оставляя свой недопитый кофе в раковине вместе с грязной кружкой и безуспешными попытками Юна выглядеть более-менее спокойно. Юнги чертовски ненавидит это состояние, когда эмоции берут над ним верх, и он ни черта не может поделать с горящими щеками, быстро бегающим туда-сюда взглядом и это нервозностью, отражающейся во всех его действиях. — Спасибо, что был чертовски дружелюбен, — голос Чонгука серьезен, смешан с нотками необъяснимой обиды и разочарованности. — Как всегда, просто прекрасно. — Всегда пожалуйста, — сарказм слышится в каждом произнесенном с не меньшей обидой, чем у Гука слоге. — Сам не лучше. И обязательно передай «спасибо» нашему коллективу. Я очень рад, что они нашли время и позаботились обо мне, но, к сожалению, ошиблись с проводником их пожеланий скорейшего выздоровления. — Это наезд? — Гук даже не шевелится, так как напряжение вкупе с неимоверной злостью, несмотря почему-то на его привычную холодность, захватило его поддавшееся легко на эти чувства тело. — Ты сейчас серьезно говоришь всё это, а потом называешь меня эгоистом? — он делает особый акцент на «меня», пытаясь как можно лучше выделить это слово и подчеркнуть его значимость в данном предложении. — Тебе пора. Юнги больше не хочет спорить и не хочет никого видеть. Несмотря на свой пусть маленький, но всё жизненный опыт он решает бежать от проблем, от своих чувств, с которыми он просто-напросто не может по-нормальному разобраться, и от Чонгука, который и заставляет его испытывать всё то, что туманит его разум, не давая нормально думать. Гук подходит сзади, будто дожидаясь, пока Юнги, явно не решающийся на такой поступок, повернется к нему. Гуку не нравится, когда люди не видят плохое в себе, но обязательно замечают это в других; он не хочет быть одним названным эгоистом, когда в этой комнате их, по-любому, двое. Не найдя ничего лучше, чем наконец-то посмотреть объекту всех своих страданий и желания провалиться сквозь землю от смущения в глаза, Юн так и замирает с недомытым бокалом в мокрых и испачканных в пене руках. Чонгук выглядит злым: не сдержанным и холодным, серьезно смотрящим на него, а именно злым, буквально прожигающим его взглядом. Чон тяжело дышит, видимо, пытаясь привыкнуть к эмоциям, которые редко беспокоили до появления в его жизни этого порой бесполезного, но иногда действительно приносящего хорошие результаты для дела и быстро учащегося напарника. — Если хочешь знать, то коллектив, кроме Намджуна, о тебе даже не помнит. А теперь мне и правда пора. Гук быстро обувается, покидает пропахшую его духами и запахом шоколадных кексов квартиру, оставляя Мина со своими, мучающими его голову мыслями. Юнги рассыпается выбеленным пеплом таких же впору неоправданных надежд, наконец-то встречаясь с хитро улыбающимся ему истинным «я».

***

Юнги искренне ненавидит себя всё то время, что находится с теперь как обычно холодным Чонгуком, кажется, окончательно потерявшим даже свою фальшивую, созданную для других улыбку. Юн становится тенью, пытаясь слиться с толпой в офисе, столовой и на улице или стенкой, когда Гук с серьезным, но всё ещё недовольным даже в такие моменты видом перебирает необходимые для дальнейшего расследования статьи и бумаги в архиве, переворачивая ранее нетронутые пыльные полки и сгребая с них на первый взгляд не представляющий из себя никакой ценности хлам. Складывается четкое ощущение, что Чон будто ушёл в свой мир; его действия точные, но какие-то словно искусственные, а привычный сарказм, на какой-то стадии перешедший с даже немного дружеские подколы, сменился на обычный, будто запрограммированный компьютером набор команд и нейтральных, сказанных порой для «просто так» фраз. — Нужно поговорить с этим парнем, — и это не звучит как идея, скорее, как просто озвучивание давно хранящегося в голове молодого журналиста, — и выяснить, кем приходятся друг другу Джин и та «официальная» мадам, — он тычет на семейную фотографию в распечатанной с сайта довольно-таки старой статье и откусывает предложенное ему добрым поваром на обеде яблоко. Юнги же сидит рядом, мимолетно осматривая остальных офисных сотрудников отдела Мисс Ким, пока та что-то упорно печатает на одном из своих рабочих ноутбуков. Гук же в это время всё ещё лежит на удобном диване, на котором порой проводит выдавшиеся для него свободные для сна ночи и откусывает очередной кусок сочного яблока, даже не желая смотреть в сторону сидящего почти рядом на стуле Юна. — Проверь их семейный регистр, — звучит как приказ, не более. — Или сам разберись. Не хочу делать всё то, за что должен отвечать ты. Мин послушно кивает, потому что Чонгук в кои-то веки всё-таки прав: он не обязан занимать своё время тем, что по всем правилам их совместной работы принадлежит «теоретической стороне». И несмотря на своё неумение и некоторую неопытность в порученном ему деле, обходя все возможные трудности и тупики, быстро обучающийся журналист наконец находит необходимое, подпирая больную от многочасовой изматывающей работы голову. Проходит ещё несколько дней, прежде чем Юн наконец-то завершает небходимую работу, будучи в полной уверенности о достоверности полученной им информации. Он невероятно рад этому завершенному этапу их сложному, но, безусловно, интересному пути, прекращая встречать вечера в душном офисе и видеть вечно серьезное и порой даже словно загорающееся необъяснимой злобой лицо своего всё ещё часто лежащего на диване напарника, что порой что-то набирает на ноутбуке и думает о дальнейших действиях со стороны «практической части» их «слежки». Старший распечатывает последний необходимый им лист с адресом проживания нужного им для дальнейшего продвижения в деле человека и протяжно, вкладывая всю свою усталость, зевает, даже забывая про приличия и не закрывая широко открытый рот теперь занятой различными бумагами рукой. Он не удивляется, когда вновь находит Чона на своём месте — всё на том же офисном диване и с какими-то постепенно уменьшающимися в количестве печеньями неподалеку. Он без особого интереса и теперь будто прилипшей к нему холодностью даже без доли бывшей доброй фальшивости листает новостную ленту в телефоне и тяжело вздыхает, замечая картинки милых животных, опубликованные какой-то, видимо, знакомой. — Я нашёл всё, что было нужно, — подумав, что фраза «я всё сделал» будет звучать сейчас очень-очень жалко, напоминая больше отношения начальника и подчиненного, чем на слаженную парную работу, оповещает абсолютно бесцветным голосом Юн. Он непроизвольно наблюдает за потянувшейся к блюдцу с печеньями рукой Гука, зависая на некоторое мгновение в прострации, пока тот только согласно кивает, не отвечая ничего, кроме брошенного в сторону Мина странного, непонятного и, кажется, состоящего из огромного набора чувств взгляда. Младший подрывается с места, быстро доедая взятое со стола печенье и берет предложенные ему бумаги, всё ещё остающиеся теплыми после продолжительного печатания. На некоторое мгновение их пальцы соприкасаются, и Юнги непроизвольно чувствует то, насколько холодная, но мягкая чонгуковская кожа; Гук опускает лицо, изучая сосредоточенным взглядом написанное на бумаге, пока Юн непроизвольно отдергивает руки, надеясь, что стопка с листами не повалится на пол.

Юнги всё ещё чертовски неловко.

— Поехали. — Что? Уже? — Нет, сейчас я предлагаю постучать в бубен и попросить богов, чтобы всё прошло хорошо и картошка в магазинах подешевела, — и своим возвращающимся на место сарказмом Чонгук заставляет Юна широко и радостно улыбнуться, чувствуя, как дыра сквозь легкие, будто изуродованная воронами, мгновенно зарастает, видя привычного ему за это время парня. — Да понял я, иду. Юнги кажется, что Чонгук вернулся на то самое место, с которого они и начали своё знакомство: сарказм, холодность и полная невозмутимость, не считая тех звучащих порой с какой-то долей злости шуток. Но Мину некогда об этом думать, когда он вновь запрыгивает в служебную машину, понимая, насколько чистой та стала за время его отсутствия; буквально всё, включая даже руль, блестело от наведенного здесь порядка. И теперь, прислоняясь головой к стеклу, Юн не боялся за испачканных в чем-нибудь непонятном волосы. — Забивай в навигаторе необходимое нам место. В другой любой раз Чонгук, полностью способный сделать это самостоятельно, не стал бы заставлять кого-либо другого заниматься этим, возможно, тем самым отнимая отведенное для работы время, но прямо сейчас, смотря на потерянного и скользящего взглядом по чистому впервые за всё это время автомобилю, Чон чувствует, что не может просто тихо сидеть в машине, не говоря ни слова, как это было когда-то: тогда, когда они только встретились, не желая даже добровольно видеть друг друга в радиусе двух метров. Младший включает веселый, даже немного детский саундтрек из какого-то аниме, о котором Юн даже и не подозревает, не говоря о том, что он мог видеть его хотя бы однажды, пытаясь полностью сконцентрироваться на дороге и внимательно слушать указания навигатора — голос девушки, командующий, куда следует повернуть дальше. Юнги только слабо и незаметно для своего напарника улыбается уголками всё ещё сухих после болезни губ и мысленно радуется тому, что Чонгук больше хотя бы не напоминает запрограммированного только на работу робота. Юнги незаметно даже для самого себя засыпает, подвергаясь успокаивающему теплу в салоне машины и хвойному, приятно завораживающему ароматизатору. А когда просыпается, то видит счастливо, но тихо подпевающего японским саундтрекам Гука, продолжающего активно качать головой в словно созданный для него мотив. Это заставляет Мина широко-широко улыбнуться, пока блаженство от увиденного буквально пропитывается под кожу, заполняя каждую частичку расслабленного после сна тела. Это необъяснимое чувство будто плетет внутри прочную паутину, занимаясь истинным паразитизмом и желая полностью захватить разум своего хозяина; приятное, буквально ласкающее чувство прорастает внутри бесцветными эфемерными гифами, скручиваясь в один неразрушимый для Юна мицелий. — Ты знаешь японский? — Юн всё ещё слабо улыбается, когда Чонгук от неожиданности резко поворачивает голову в его сторону. На некоторое мгновение он даже забывает про дорогу и автомобильный руль, остающийся в его руках. — Забудь всё, что ты видел. — Будет очень трудно это сделать, — Мину в какой-то момент хочется истерически засмеяться, но он сдерживает этот странный порыв, аккуратно прикрывая теплую улыбку кулаком. — Да, — в том же духе, что и до того, как Юнги заснул, бросает Гук, понимая, что, как и его напарник когда-то, попал в довольно-таки смущающую ситуацию, забыть о которой можно будет не так уж и скоро. — Что «да»? — Я знаю японский. — Можешь что-нибудь сказать на японском? — Мин, словно маленький ребенок, просит то, что обычно и желают услышать или увидеть люди, когда встречают человека, способного сделать то, о чем они порой даже не в состоянии помыслить со всей присущей этому миру реалистичностью. — Юнги, иди на хуй по-корейски, так роднее, — после этих слов Чон мгновенно переключает своё внимание на начавший объяснять дальнейший путь навигатор, пока записанный голос девушки на устройстве только раздражал сейчас тяжело вздыхающего Юна, желающего как можно сильнее ударить грубого и чертовски эгоистичного коллегу. — У меня с хуями определенно проблемы, — не задумываясь о том, насколько это ужасно звучало, скрещивая руки на груди и краем глаза замечая уже пройденный, обозначенный яркой линией на карте путь, тихо бубнит себе под нос парень. — Так что нет. — И давно? — давясь смехом, но пытаясь при этом выглядеть как можно серьезнее, чем делает ситуацию ещё более нелепой, задыхаясь, хохочет в ответную всё-таки не сумевший контролировать себя Гук. — Чёрт, не говори так больше. — А что? У тебя какие-то гомофобские замашки? — Нет, но у тебя просто ужасный сарказм. На этом их разговор и заканчивается. Юнги вновь облокачивается на мягкую спинку переднего кресла и прикрывает глаза, понимая, что, попытавшись выкрутиться из ситуации, сделал лишь хуже, а Гук продолжает вести машину, иногда косясь в сторону периодически дремлящего парня. Гук замечает, что у того немного поменялся цвет волос: стал более светлый — наверное, какой-нибудь оттеночный шампунь или что-то в этом духе, — Чон, правда, в этом не особо-то разбирался, несмотря на свою привычку выглядеть на людях (не считая работы) ухоженно-красиво с долей некоторого стиля нынешних корейских знаменитостей. Когда они уже останавливаются возле дома, для Чонгука открывается вид на двухэтажный дом с прекрасным ухоженным зелёным садом и несколькими шикарными клумбами. В окнах ещё не горит свет, так как дома наверняка всё ещё светло из-за солнечных, проникающих внутрь лучей, поэтому многие комнаты прекрасно можно увидеть сквозь поставленное стекло. Гук, заглушая автомобиль, выходит из машины первым, аккуратно, чтобы не напугать, толкая полуспящего парня. Парень, на поиски информации о котором Юнги убил не один день, радостно встречает их, даже радуясь приезду журналистов, решивших устроить ему интервью. Как знал сам Юн, этот человек был не против заработать хоть какую-то популярность от своих знаменитых родственников, чтобы в очередной раз самоутвердиться в этой жизни, и плевать, насколько жалким считали этот способ другие. Усаживаясь на предоставленный им достаточно мягкий диван в гостиной, журналисты по принятому шаблону начинают работу, в процессе которой мысленно обещают себе вывести интересующего их сейчас человека на нужную в дальнейшем тему. Гук широко улыбается младшему брату Джина, и Юнги понимает: эта улыбка не похожа на ту, когда-то словно подаренную ему, что заставляет линию полуулыбки вырисовываться на его радостном от подобной мысли лице. — Ох, как это забавно, — Юнги быстро подхватывает начавшего основательно откровенничать парня, мило улыбаясь человеку, в гостях у которого они сейчас и находились, просиживая своё отведенное работе время на уютном диване в такой же впору гостиной. — Так, значит, Сохи и Джин обожали играть друг с другом в детстве? — Ну да, мы играли всей нашей большой семьей. Это было наше любимое занятие и даже в каком-то роде традиция. Юнги пытается дать резко начавшему откровенничать человеку понять, что он заинтересован во всём, что тот увлеченно рассказывает им. Чонгук же только кивает головой, тем самым оповещая о том, что прекрасно слышит всё произнесенное, то конспектируя, то прекращая писать и пододвигая диктофон к говорившему как можно ближе. Следующие полчаса продолжавшегося почти всё это время монолога заинтересованного в происходящем парня проходят в таком же духе, когда Чонгук от усталости уже трясет правой рукой, сгорая от желания выбросить ручку в ближе расположенное к нему окно. Юнги же одним легким движением головы предлагает передать блокнот с записанным текстом и ручку ему и немного отдохнуть, но тот только незаметно от увлеченного собственным рассказом парня машет в его сторону рукой, пытаясь показать, что всё и правда нормально. Покидая чужой дом, Юнги чувствует, как его голова начинает болеть, а тело буквально ноет от неудобно принятой на диване позы; ему хочется лечь в собственной гостиной, как несколько дней назад и лежать до тех пор, пока отвратительное состояние не перестанет быть таковым. Гук ровняется с ним, что-то болтая об ранее услышанном и оставшемся на бумаге темно-синими чернилами, в то время как Юн только согласно кивает головой, делая вид, что он находится в состоянии, способном воспринимать находящуюся вокруг него реальность. И останавливается только тогда, когда Чонгук слабо толкает его в плечо и не двигается, задерживая свой взгляд на чужом лице, пытаясь понять этот потерянный, направленный теперь в его сторону взгляд уставшего и одновременно загнанного, больше не желающего бороться зверя. — Ты в порядке? — А? А… Да-да, — Юнги пытается улыбнуться, но выходит чертовски натянуто и до безумия фальшиво. Все его попытки быть «в порядке» сводятся на «нет», разочаровывая тяжело вздыхающего, держащегося за голову Мина. — Я сказал «тебе он понравился?», и ты кивнул. Поэтому я и спросил, — Чонгук пожимает плечами, как-то по-детски пытаясь засмеяться сквозь странное чувство, оставшееся комком в горле. — Но он довольно симпатичный, если говорить об этом. — Эм, что? — Юнги, смотрящий на лицо, что никогда раньше не выражало таких искренних и одновременно смешанных, непонятных, кружащих чужую голову в недоумении эмоций, заставляет парня задаться объяснимым для такой ситуации вопросом. — Причём тут симпатичный или нет? Я просто задумался тогда. — Ну так… — Гук хитро улыбается уголком губ и довольно хмыкает, замечая чужое недоумение, смешанное с некоторым желанием стукнуть стоящего напротив младшего. — Кто красивей: я или он? Если бы Чонгука сейчас спросили, зачем ему это, то, по правде говоря, он вряд ли бы смог конструктивно ответить на этот вопрос, не имея такому поведению никаких разумных объяснений. Ему непроизвольно хочется улыбаться, и он лишь тщетно пытается справиться со своими губами, медленно растягивающимися в разные стороны. Наблюдать за чужим недоумением и, кажется, постоянным вопросом, застывшим в глазах, медленно принимает статус счастливо-доброй традиции. — К чему этот вопрос вообще? — с надрывом, чувствуя приливающее к лицу смущение, пытаясь не кричать, произносит уже вряд ли имеющий хоть каплю спокойствия журналист, в надежде списать горящие щеки на жаркую погоду и яркое, палящее ему прямо в голову солнце. — Какая разница? Или ты собрался в моделинг, и мы с коллективом чего-то не знаем? — Ну, так меня бы взяли в моделинг? — у Чонгука такое игривое настроение, что он и сам не может объяснить, откуда взялась эта самая нарисовавшаяся в момент радость от отвращения, появившегося на чужом лице после произнесенного утверждения о том, что тот парень достаточно симпатичный; Юн всем своим телом и душой неуправляемо искренне отвергал это. — Уверен, что да, — пытаясь перевести всё это в шутку, с остатками некоторого сарказма тянет Юнги, всё ещё чувствуя, как температура его тела растет с каждой секундой всё больше, окрашивая теперь буквально горящие от смущения уши; Мин мысленно шутит, что это уже новый уровень его неловких ситуаций. — Наверное, я бы неплохо смотрелся, ибо модели должны нравиться. А парни-модели должны, наверное, в первую очередь нравиться девушкам. Так что… А ты бы хотел иметь такого парня? Юнги не может понять, Гук дразнит его или… Но для Мина, кажется, уже заставившего себя поверить в то, что всё, что делает Чонгук, — самая настоящая ложь и никак иначе, не существует того самого «или», принуждающего его выдавить фальшивую ухмылку и такой же впору никому ненужный сейчас сарказм. Юнги делает вид, что ему всё равно, но, сам того не подозревая, делает лишь хуже. Собранный в его глотке ком обиды словно режет его изнутри, заставляя истекать эфемерной кровью и чувствовать необъяснимую тяжесть во всём теле. — Эй? Чего молчишь? А Юнги не хочет ничего говорить, потому что знает, что это работает ужасно: как только он начнёт говорить, то обязательно заплачет, а если его начнут успокаивать, то желание поливать чужую жилетку слезами станет лишь больше. Эта человеческая психология заставляет его хотеть провалиться сквозь землю и не чувствовать ничего, что сейчас буквально разрывает его изнутри, не давая возможности сосредоточиться и спокойно кивнуть в ответную, открыть дверь автомобиля и молча сесть в салон в очередной попытке усмирить ненужные ни ему, ни стоящему рядом Чонгуку чувства. — Эй? — Что за бред? Парня?.. — у Юнги дрожит голос, и он действительно больше не может контролировать рвущиеся наружу слёзы, потому что те предательски закрывают его глаза сизой пеленой отчаяния и непринятия самого себя; вопрос звучит рефреном. Его руки дрожат, и всё тело трясет в необъяснимым никакой температурой и простудой в этом мире ознобом; Юн тонет изнутри, глотая словно остужающие горящее недавно на щеках смущение водами темно-синей боли, прорастающей в лёгкие прочными гифами разочарования в этой чёртовой, покрытой стереотипами, забитыми в твою голову с рождения, жизни. Юнги ненавидит себя за то, что порой его чувства напоминают бомбу замедленного действия, которая работает в самый неподходящий момент, словно реагируя на имя одновременно выводящего его из себя и «неважно» парня. То самое «неважно» играет на струнах его души, издавая ужасающие предсмертные крики чайки, не слышные для других — эфемерные, не существующие в реальности, но определенно затрагивающие продолжающего чувствовать льющиеся одна за другой слезы на своём лице журналиста. — Пожалуйста, не шути так никогда больше. У тебя ни хрена не выходит.

Юну не смешно. Юнги не смешно от слова «больно».

Чонгук не улыбается и не говорит ничего, хватая пальцами чужое тонкое, но всё-таки мужское запястье. У Юнги теплая, даже горячая кожа; он совсем не пытается вырваться или сделать что-то, чтобы освободиться, преданно смотря на опустившего голову Гука и пытаясь дышать хотя бы через раз. Юнги и всё, что осталось в нём, — непонимание, что переплетается в объятиях с той удушающей ноткой симпатии, в то время как пальцы Чонгука застывают на запястье задыхающегося старшего. Сегодня и прямо сейчас Юн забывает, что ему уже тридцать, так как Гук пахнет первым свиданием, эфемерной радугой и сухим несуществующим дождём; заставляет Мина, пускай и только на мгновение, почувствовать то, что он больше никогда не сможет увидеть, ощутив невероятный спектр того, что в реальности, запрятавшись в обыденных вещах, просто-напросто не существует. — Я и не шучу. Юнги хочется сказать что-то в ответ, вновь сделать вид, что ему всё равно, и уйти, оставив витать после себя нотки привычного для их обычных отношений сарказма, но не может, лишь неуверенно и всё ещё смущенно сжимая чужие пальцы чуточку сильнее; контраст между их руками заставляет Мина чувствовать себя более, чем странно. Юнги больше не жарко, а Чонгуку — на удивление, не холодно. Т е п л о.

Чонгук играется.

— Хочу сказать что-нибудь грубое, но твоя кожа и без того достаточно грубая. Юнги рушит эту сопливую, как показалось ему, романтику, почему-то усмиряя горящее в нём недавно смущение. И плевать, что эта романтика кажется ему сопливой, — ему всё равно нравится стоять вот так, чувствуя палящее, согревающее кожу солнце, что останется теплым воспоминанием глубоко внутри. Юнги знает: хоть Гук и не подает виду, но ему весело (и не в том хорошем смысле, в котором хотелось бы). — Я, вообще-то, парень, поэтому это нормально, — всё это время Гук слабо улыбается, пока его губы нервно дергаются. — Я тоже парень, — Юнги опускает взгляд на их руки и, стоя так, не может до конца понять, когда всё это началось. Но сейчас, находясь рядом и ощущая это приятное, текущее будто по его венам тепло, он не хочет отпускать. — Так что хватит, пожалуйста, играть театр одного актера. Чонгук не хочет смотреть на чужие, медленно ослабляющие хватку и теперь находящиеся словно в полете пальцы, что недавно были под его властью. Юнги не уверен в том, что он делает, пытаясь разрушить существующие в своей голове стереотипы, ломающиеся подобно платинам, — слёзы появляются на его щеках, потому что внутри самое настоящее наводнение. Ему слишком тяжело дышать, потому что в лёгких вместо воздуха настоящие океаны непонимания самого себя, смешанные с невыносимым, подталкивающим его делать подобные, безумные, никак не связанные с чем-то здравым поступки. Чонгук опускает руку, не пытаясь удержать словно убегающего от очевидного Мина; он лишь тяжело вздыхает, но вряд ли в этом вздохе есть то самое необходимое им двоим понимание происходящего и время на то, чтобы подумать как-нибудь «потом». — Я поеду в офис, — Чонгук не хочет обсуждать произошедшее, потому что ему всё ещё плохо — в его даже сейчас серьезном голосе нет привычной, идущей словно комплектом холодности; в какой-то момент ему кажется, что всё это больше не игра, а он не главный кукловод. — Поедешь со мной или остановить тебе возле дома? — Мы узнали нам необходимое или ты хотел что-то ещё от него? — Не знаю, — Чон качает головой из стороны в сторону, словно находясь в каком-то странном трансе. — Пожалуйста, не спрашивай меня сейчас ни о чем, если не хочешь потом обижаться. Чонгук быстро садится в машину, в момент пристегивая ремень безопасности и случайно, даже не пытаясь этого сделать, замечая, что тот самый парень, чей дом они недавно посетили, провожает их взглядом через выходящее с видом на сад окно. Чон с силой сжимает руль уже заведенной машины, пока Юнги только садится на переднее сидение, вполне осознанно пряча взгляд сплошного недоумения и желания разобраться во всём этом; ему хочется сесть и плакать до иссохшихся внутри морей, надеясь, что это может решить все его проблемы. Гук не думал, что, подшучивая тогда, осознает, что совершенно не хочет переводить сказанное в какую-то задевшую Юна шутку. То странное, необъяснимое тогда для него чувство, когда он только увидел растрепанного, лежавшего всё это время на диване в гостиной Мина, расплываясь в какой-то счастливой улыбке и пытаясь не залиться добрым смехом, было понятно только сейчас; тогда, когда Юнги всё ещё не в состоянии понять то, что он действительно хочет, выстраивая какие-то логические цепочки и заставляя себя мыслить рационально, когда это просто-напросто никому, кроме него не нужно. — Он сказал достаточно много, — Юн, всё ещё не поднимая голову и рассматривая разноцветный, почти закатившийся под автомобильный коврик салона брелок, решает перевести тему, почему-то думая, что это у него выходит почти так же, как и у уже имевшего в этом «роде деятельности» заслуги Чона. — Только всё это всё равно не то. Нам нужны прямые доказательства их связи, а всё остальное можно при желании нарыть и потом. — Юнги, если ты сейчас не заткнешься, то я тебя ударю, — зло, даже как-то раздраженно сквозь зубы буквально цедит Чонгук, пытаясь успокоить свои эмоции, наконец-то нашедшие время для своего проявления. — Это будет первый раз, когда я изобью человека, который… И Чонгук замолкает, потому что хватит на сегодня, потому что Юнги и так достаточно взбесил его. Младший полностью осознает, что не должен и просто-напросто не может злиться, но ничего не может поделать с собой, осознавая лишь несколько, но при этом достаточно важных вещей: на него просто наплевали с высокой колокольни, не восприняли так, как должны были и отнеслись как к идиоту. Просто отлично. Гуку нужно успокоиться, чтобы не убить их обоих в этой чистой, но явно испортившей атмосферу какого-то уединения машине. Пока они на бешеной скорости будут мчаться домой, к Юнги в квартиру, а Гука будет ждать офисный диван в их отделе, они не проронят ни слова, занимаясь каждый своим делом на фоне очередного, тихо играющего японского саундтрека из аниме. — Пока, — когда они останавливаются, Юн почему-то чувствует себя виноватым в тщетной попытке найти себе хоть какое-нибудь оправдание, которое, словно назло, переходит лишь в очередную тему самобичевания на ночь. — Извини, пожалуйста, если что-то сделал или сказал не так… Я просто… — Юнги, иди, пока я тебя не ударил, — Чонгуку не весело, и именно поэтому он совершенно не шутит. — Пожалуйста, просто иди. Юнги ненавидит себя за то, что чувствует себя виновным за то, что Гук больше не кажется таким холодным и вечно серьезным, сосредоточенным, как прежде. Ощущение, будто что-то в нём сломалось, развалилось на части и мелкими осколками перемололось в разброшенную по улицам крамолу. Старший ещё пару секунд сидит в машине, смотря в пустоту и пытаясь привести свои мысли в порядок, пока не понимает, что вряд ли может помочь даже самому себе. Юн тянется к лежащей на ноге Гука руке и резко одергивает себя, смотря на резко опустившего голову Чона. На его лице ни доли улыбки, ничего другого, кроме приятного удивления, перерастающего в самый настоящий, но такой же впору сильный шок. Чонгук поворачивается в сторону буквально сгорающего от смущения, но почему-то именно сейчас уверенного, что он самый настоящий, почему-то живущий пустой надеждой, идиота Юна. — Может, Джин не так прост, как кажется? И эта девушка тоже просто уловка? — быстро проговаривает Чонгук, пытаясь вернуться к игре, к игре без всяких там эпизодов «реализма»; не сказать, что у него очень хорошо получается, пока напряжение активно растекается по его телу и застывает в мышцах. — Может, — Мин не особо понимает, о чём говорит Гук, пока его лицо находится прямо напротив его. — А может и нет. Он слабо улыбается, пытаясь перебороть уже алеющее на его ушах смущение, понимая, насколько странно это выглядит. Он думает о том, что, когда они впервые встретились, он и подумать бы не мог, что всё сложилось бы именно так. Мин списывает на то, что в коктейлях, предложенных в том доме гостем, был алкоголь, но проблема состояла в том, что никаких коктейлей и не существовало вовсе. — Иди, пока я тебя не ударил. И Юнги быстро собирается, с некоторой неохотой покидая автомобиль. Только пройдя больше двух метров своего пути, он поймёт, насколько всё это было ошибкой. В такие моменты, смотря на лицо действительно красивого и очаровательного, каким-то образом пленяющего Чонгука, он забывает, что ему уже давно как тридцать, а ещё жизненный опыт, заботы и родители, наседающие на шею своими мольбами о внуках и прочей, теперь почему-то совершенно не заботящей голову Юна стереотипной ерундой.

И если Чон Чонгуку просто весело, то Юнги невыносимо горько.

Чонгук по-глупому улыбается, смотря на какую-ту старушку, переходящую дорогу, но совершенно не замечая её. Мыслями он находится с другой вселенной, где, на удивление, нет объяснений тому, что происходит; Гук даже матерится на японском, потому что не выдерживает и резко врубает играющий до этого слишком тихо опенинг на максимум, чтобы заглушить свои мысли, словно роем пчёл жужжащие в голове. «Мне просто весело. Я просто играю». Он повторяет это как мантру и наконец-то приходит в себя, нажимая на газ.