***
Утро. Из-за резкого, пришедшегося на спину удара, Чонгук с грохотом и нецензурными высказывания быстро скатывается на пол. На автомате он хватается за край одеяла, крепко вцепляется пальцами и утаскивает вместе с собой плед с нагретого, промявшего под весом двух тушек дивана. Тело непроизвольно ноет от неудобной, принятой во сне среди чужих, расположившихся вокруг в хаотичном порядке конечностей, позы, пока запечатленный на коже удар всё ещё полыхает отголосками тупой, постепенно сходящей на «нет» боли. Юнги, полностью довольный своей выходкой и огорченный затекшей из-за лежащей на ней головы младшего рукой, поспешно подползает к краю и упирается локтями в мягкую поверхность. Его щеки становятся более здорового розового оттенка из-за «поддерживающих» их, касающихся приятно-теплой, словно парное молоко, после сна кожи, рук. Он сонно смотрит на валяющего на полу Гука и нахально улыбается, всё ещё пребывая в эйфории от сделанной гадости. — Мин Юнги?! — вряд ли Чонгук злится так сильно, как пытается это показать, но это не отменяет его играющее на подрагивающих губах раздражение. — Да-а-а? — Юн совсем по-лисьи, напоминая себе юную Гаи или любую другую, ходящую на грани звания «сученьки» особу, с удовольствием растягивает последнюю гласную. Ему не страшно. Старшему даже на мгновение кажется это забавным; по крайней мере, до тех пор, пока Чонгук всё ещё лежит на полу, дуется из-за трогающего его спину холода и мысленно матерится, пытаясь скрыть вырывающееся наружу раздражение. Чон Чонгук привык быть холодным, саркастичным и скрытным; дежурная улыбка была словно маской для уставшего от жизни лица, где единственное, что было привычным, — слежки в машине, запах лежащего на заднем сидение пледа и привкус дешевого кофе, навсегда оставшийся с ним словно под кожей. Ему трудно смотреть на Юнги и понимать, что он действительно раздражен и, кажется, немного зол из-за затекших конечностей, холода, исходящего от пола и плохого, резкого пробуждения — да, но не так, как обычно; не так, как его бесят остальные; не так, как бы он ненавидел кого-то другого. — Умереть хочешь? — Мне завтра сдавать статью. — Значит, хочешь. Юнги не успевает увернуться и перекатиться на другую сторону дивана, когда Чонгук, быстро поднявшись с пола, наваливается сверху в попытке схватить брыкающегося, желающего вырваться из крепкой хватки журналиста за руки. Юнги непроизвольно заливается смехом и широко заразительно улыбается, когда Чонгук оказывается повален на спину с недоумевающим из-за непредвиденного провала своей миссии лицом. Он вздрагивает, когда теплые кончики пальцев старшего касаются его ребёр сквозь тонкую, ни черта не греющую и помятую после непродолжительного сна ткань; скользят чуть ниже, а затем, словно впившись в кожу, заставляют его рассмеяться. Юнги знает верное, на первый взгляд детское и находящееся при себе изо дня в день оружие — щекотка. Чонгук выворачивается в тщетной попытке скинуть с себя плотно обнявшего его ногами Юнги, брыкается из стороны в сторону, ударяясь руками то о мягкую спинку дивана, то о пустоту. Привычно сложенные в тонкую струну губы наконец-то приобретают очертания улыбки, приводя за собой поток нескончаемого, звенящего в ушах старшего смеха. — Слушай!.. Остановись!.. Блять, Юнги! Чонгуку не хватает дыхания, и он ёрзает из стороны в сторону, пытаясь хоть как-то схватить необходимый его лёгким воздух; сердце заходится в бешеном темпе, пока взгляд непроизвольно застывает на радостном, лишившемся любой усталости и больше похожем на подростка напарнике. Волосы последнего растрёпаны и взъерошены из-за вчерашних перепалок, сна в странной и изощренной позе; одежда приятно помята, отдает ароматом чужого — чонгуковского — парфюма; от тела веет приятным, словно солнечным, теплом. — Ты боишься щекотки, словно ребёнок. — А ты похож на подростка. Чонгук наконец-то может спокойно вдохнуть. — Да, вы просто прекрасно друг другу подходите! Резко поворачивая голову на раздавшийся сзади голос, Юнги встречается взглядом со стоящим возле двери Хосоком. У него скрещенные на груди руки, глупая ухмылка с лёгкой примесью насмешки и полное отсутствие чувства самосохранения. Он с дерзостью смотрит на отчитавшего его Чонгука, который медленно, совершенно не посчитав сложившуюся ситуацию неловкой, выбирается из-под так и оставшегося сидеть на диване напарника. Юнги прикладывает ладонь к горящему от смущения лицу и ненавидит свою везучесть. Гук же, в отличие от старшего, только разминает затекшую шею, поднимает сброшенный на пол плед и внимательно смотрит на заявившегося в отдел раньше всех новенького. — Вот это рвение к работе, — с сарказмом начинает Чон, видимо, вовсе позабыв своё былое, смешанное с искренним смехом настроение. — Похвально. Только интересно, где оно было вчера? — А ты разве босс, чтобы интересоваться? — Я твой старший. Так что, будь добр, усмири свой пыл, если хочешь остаться в этом издании, — у Чонгука привычно ничего не выражающее, словно бесцветное лицо, но определенно наделенный суровостью голос. — А теперь — собирайся. Мы едем на «слежку». Юнги замирает, смотря на лишь недовольно хмыкнувшего, но явно не собирающегося спорить стажёра. Ему кажется, что он является здесь лишним и искренне ненавидит это колющее где-то между ребёр неопределимое чувство. В голове лишь одно — ему завтра сдавать какую-ту ненужную ни одному читателю статью, за работу над которой он ещё даже не брался; ему нужно собраться с мыслями и вернуться в привычное до появления в его жизни Гука русло. Но выходит, если честно, от слова «никак». — И ты тоже, — переводя свой смягчившийся взгляд на так и застывшего, лишь иногда пропускающего через лёгкие воздух, Юна, всё в таком же стиле жёсткости — будто юный диктатор — произносит парень. — Эм, я? Подожди… Что?.. Мин запинается, пытаясь выговорить что-то, но получается не очень. Слова будто вертятся на языке, но совершенно не хотят быть произнесенными; мысли путаются в голове невообразимой кашей, каким-то клубком ниток и не дают нормально функционировать. — Чёрт, Юнги, — прикладывая ладонь к лицу, Чон не может обойтись без вертящегося на языке уже с самого момента пробуждения ругательства. — Нам нужна твоя сестра. Как думаешь, она сядет к двум парням в машину, учитывая, что одного она знает по твоим рассказам — а зная тебя, она думает, что я ебнутый придурок, — а второго персонажа видит первый раз в жизни. — Вау, а ты и правда ебнутый придурок, — нахально парирует старший. Чонгук слегка поднимает голову и одной лишь мимикой проговаривает «да ладно?», в очередной раз отдающее смесью доброго сарказма и привычками почти всегда замкнутого в себе парня. Юнги отвечает ему примерно тем же, решая избавиться от ненужных, не дающих дополнительной информации слов. Оба довольствовались и этим. — Последнее, что я хочу узнать, так это то, зачем нам чья-то сестра, и то, что здесь было, парни! — Хосок кивком указывает на диван, лежащий там же плед и сидящего, поджавшего под себя ноги Юнги. Чонгук раздраженно вздыхает, направляясь к выходу.***
Гаи чертовски долго собирается, около получаса выбирая между сережками с клубникой и серебряным браслетом, а ещё ненавидит и кричит в трубку, когда её торопят без «веской на то причины», оправдывая свою раздражительность фразами «это вам надо» и «можете не ждать, если желаете». Это единственное, что Чонгук понимает за час ожидания в салоне автомобиля, пока Хосок громко, словно делает это нарочно, шуршит пакетиком от недоеденных чипс и пытается объяснить сюжет какого-то аниме слушающему его через раз Юнги. Последний же часто кивает головой, посматривая на экран своего телефона, чтобы проверить, как одна минута медленно следует за другой, перетягивая одеяло терпимости в обратную сторону гнева. Время тянется неимоверно долго, и Мину на какое-то мгновение кажется, что это и вовсе никогда не кончится. Сейчас, когда Хосок откровенно мешается на заднем сидении автомобиля и приносит в привычную старшему атмосферу неудобство и полное отсутствие спокойствия, Юн не может сосредоточиться на планировании их дальнейших действий, на ускользающих постепенно в небытие минутах и сидящем на водительском сидение Гуке, размеренно и почти спокойно отбивающем ритм пальцами на чёрном руле. Чонгук вздыхает с облегчением, когда дверь машины наконец-то открывается, и на заднее сидение усаживается мило, но натянуто улыбающаяся девушка в черном кардигане, с распущенными завитыми локонами, без сережек с красными ягодами и браслета. Видимо, противостояние этих двух украшений закончилось тем, что победил названивающий через каждые десять минут Юнги и его настойчивость. — Удивительно, что ваша машина в порядке. Впрочем, как и вы сами, — (по уровню сарказма сейчас ей мог позавидовать даже сам Чонгук, который с интересом уставился на её изогнувшиеся в недовольной ухмылке губы). — По количеству звонков на мой телефон мне в какой-то момент показалось, что я диспетчер службы «911». — Я только выгляжу так, словно я в порядке. На самом деле я морально изнасилован такими словами, как «хайлайтер» и «консилер», — Гук возвращается к рулю, продолжая выстукивать на плотной поверхности незамысловатый ритм. — Я нуждаюсь в помощи психолога и горячем чае. — А ещё в помощи травматолога, если не изъявишь желание заткнуться прямо сейчас, — Гаи ещё пару секунд роется в своей сумочке прежде, чем преступить ко второй части своего высказывания. — Объясните мне лишь одно: почему я вообще должна в этом участвовать? Вы что, сами не можете сделать всё, что нужно? — Вообще-то, это немного опасно. Юнги не решается перечислить весь список причин, по которым они просто не могут там появится; хотя бы факт того, что та самая «цель» уже видела его лицо, был достаточно веским поводом для того, чтобы появляться на глаза «жертвы» как можно реже. Чонгук отвечает на поставленный вопрос молчанием, пока Хосок пытается выскребать из пачки чипсов жалкие, но желаемые остатки. — Ещё вопросы будут? Или мы можем ехать? Чон пытается скрыть раздражение с привычным бесцветным тоном и холодностью своего голоса, но Юнги отчетливо видит зарождающийся гнев. Чонгук не любил спектакли тогда, когда не считал их нужными; ненавидел сарказм, когда он отвлекал от дела или не являлся дозой успокоения для шалящих и рвущихся на тонкие платки нервов. — Да, один, — Гаи откладывает в сторону телефон, запихивая его в маленький карман своей такой же впору фиолетовой сумочки и поднимает указательный палец вверх. — Мне за это заплатят? — А что бы ты хотела? — Ну, что-нибудь дорогое, — по-лисьи, совершенно в своей привычной манере, тянет девушка, кокетливо перебирая тонкими пальцами. — Хорошо, — Гук согласно кивает, наконец-то нажимая на педаль автомобиля. — Мы подарим тебе почку Хосока, если ты будешь хорошей девочкой. Гаи в мгновение примеряет маску обиженной дивы с условием сменить её на улыбчивость только после того, как они окажутся возле салона. Хосок сдавленно хихикает, ещё не совсем понимая суть сказанного. Губы Юнги на мгновение дергаются в ухмылке, вскоре возвращаясь в исходное положение. Он понимает: Чон Чонгук всё ещё тот чёртов, выводящий его из себя и принуждающий впадать в депрессию через каждые пять минут придурок, зазнавшийся нарцисс и идиот, не знающий, куда деть лезущий из него сарказм и тупые, порой до беспредела обидные шутки. Но это и тот же самый младший, заставляющий его улыбаться и открыто, совсем без каких-либо комплексов смеяться во весь голос, чувствовать тепло и пленяющий аромат чужих духов; пытаться унять это лимитирующее в области живота чувство влюбленности. Он упирается затылком в стекло и наслаждается поездкой до конечной, мысленно обозначенной в голове каждого, станции, пока перед глазами мелькает образ собранного и готового к «слежке» Чонгука, пролетающего пейзажа за окном и силуэты других, двигающихся по той же дороге машин. — Напомните мне, у меня есть страховка, если что-то пойдёт не так? Гаи выходит через минуту после того, как машина останавливается возле обозначенного уже давно на карте их расследования салона. Девушка поправляет свой задравшийся в поездке кардиган и расправляет волнистые локоны, слегка наклоняясь вперёд и стуча в окно сидящего на пассажирском сидении брата. — У меня есть молоток в багажнике и бита, — Чонгук пытается улыбнуться, но вместо этого цедит не лишенные зарождающегося гнева слова сквозь зубы; его язык перестает его слушаться, и он замолкает. — Даже не знаю, обрадовало меня это или напугало, — Гаи кажется, что она наконец-то нашла достойного соперника в сарказм-битве. Юнги поднимает стекло автомобиля нажатием на кнопку управления, пока девушка уже скрывается за дверьми салона вместе с её выделяющейся на фоне черного кардигана фиолетовой сумочкой. Мин со вздохом облегчения откидывается на спинку мягкого сидения, чувствуя привычный запах конфет и, кажется, впитавшегося в каждую молекулу этого салона кофе. Ему становится приятно лишь от одного осознания, где он находится; всё вокруг превращается в смешивающееся со спокойствием нечто, где нет войн, конфликтов, ядерного оружия и раздражающей утки Дональда Дака, преследующего его своим «кря» в детских кошмарах. — У тебя реально в багажнике бита? Хосок с некоторой осторожностью задает интересующий его вопрос и утыкается спиной в спинку пассажирского сидения в надежде получить более-менее нейтральный, смешанный с холодом, а не гневом ответ. Примерно так и происходит, когда Чон лишь слабо кивает головой в ответную и, видимо, полностью довольный собой, насмешливо хмыкает. — А ты смотришь аниме. Кто из нас более страшный человек? Как думаешь? — Чонгук наконец-то находит в себе силы ответить; его голос наполняется привычным сарказмом и игривым настроением «простебать всё вокруг, включая то безобидное, стоящее неподалеку дерево». — Я, если вы не заглохните! — Юнги резко открывает глаза и принимает больше лежачее, чем сидячее положение; на мгновение Чонгуку кажется, что его напарник в прямом смысле этого слова сломался — руки и ноги в секунду поменяли своё обычное положение. — Я хочу просто отдохнуть. — Единственный, кто тут должен отдыхать, так это я, — Чонгук вытягивает перед собой руки и переплетает пальцы, потягиваясь в сопровождение громко зевка. — Кто-то чертовски громко храпит. — Что? — лицо Юнги приобретает оттенок непонимания. — Ты серьезно? Да я никогда не храплю! — Да ладно? — Чонгук насмешливо хмыкает, словно имеет доказательства своим словам. — Мне каждую секунду казалось, что возле моего уха, как минимум, вертолет приземляется. Это у нас так теперь «я не храплю» выглядит? Хосок ещё сильнее вжимается в спинку сидения, чувствуя себя так, словно попал на кухню во время разборок своих родителей; и если те делили телевизор во время вечерних передач, то у этих двоих проблемы были определенно моложе. Юнги недовольно цокает языком и цыкает на пытающегося продолжить монолог Гука, что в очередной раз одаривает его глупой полуулыбкой. — Ещё одно слово, и — я обещаю — я засуну ту биту из багажника тебе в задницу. — Обязательно. Чонгук спокойно кидает пропитанное безразличием «обязательно» и устраивается в кресле как можно удобнее; абстрагируется от шуршащего пакета с чипсами, вертящегося сзади и играющего в телефон Хосока, обращая внимание лишь на четкое ритмичное дыхание сидящего рядом — на пассажирском сидении — Юнги. Тот недовольно щурится, но ни разу не злится. И Чонгук это знает.