#слежка

Тэхён, как и при первой встрече, выглядит скромным и даже немного запуганным, пытающимся не мешать своим существованием рядом стоящим деревьям. Его квадратная улыбка заставляет подходящего всё ближе Мина ответить тем же и слабо хмыкнуть, когда чужие щеки окрасились в светло-розовый. — З-здравствуйте, — Тэхён неуклюже сжимает в руках маленький зонт, взятый на случай дождя, и жестом предлагает прогуляться по окруженной цветами и деревьями аллее. Пахнет более чем просто приятно, и Ким даже слегка прикрывает глаза, пытаясь отстраниться от реальности и представить этот мир в границах сделанных фотографий. Небо не выглядит уже таким тучным, каким было буквально час назад. — В конце августа т-такая прекрасная п-погода для п-прогулок в-в парке или в лесу. Н-не с-считаете? — Да, просто прекрасная, — Юнги говорил с таким же напряжением, с каким и слушал слова идущего рядом собеседника. — Любите лето? Мину даже показалось, что сегодня слушать Тэхёна было как-то легче; ощущение, будто Ким стал меньше смущаться и тем самым меньше заикаться, что было напрямую взаимосвязано между собой. — Да, л-люблю, — Тэ безо всякого обычного присущего ему смущения выпалил данное предложение и кивнул головой в знак подтверждения своих слов. — А вы? — Мне больше по душе ранняя осень, когда дожди ещё не начались, листва остается на ветках, а температура принялась постепенно понижаться. Когда уже не так солнечно, иногда пасмурно, но всё ещё тепло. Такая погода всегда помогает успокоиться. Юн редко разговаривал с кем-то на подобные темы, хотя те и помогали узнать человека лучше, составить о нём хоть какое-то представление. У него не было подобного ни с сестрой, хотя та знала и так больше, чем просто достаточно, ни с Намджуном, который гордо носил звание друга, ни с Чонгуком, ведь с тем они предпочитали либо ругаться, либо не разговаривать вообще; всё это разочаровывало. Тэхён был похож на ангела с внешностью выпрыгнувшего из модельного агентства ада демона. Его квадратная улыбка была похожа на лучи солнца, которым он и являлся. — В-вот он-но что, — Тэ протянул последнюю «о» и задумался на некоторое мгновение, подняв голову для того, чтобы пробежаться мимолетным взглядом по ставшему более ясным небу. — Я х-хотел бы ист-торию, к-которая была бы п-похожа н-на это н-небо. Не с-сол-лнечное, но и н-не тучное. Что-то с-серое, холодное и п-при этом з-заставляющее с-смотреть на себя с-снова и снова и д-думать, д-думать. Что-то з-захватывающе печальное. — Да, думаю, я могу помочь с этим, — Юнги остановился, наблюдая за тем, как фотограф с восхищением рассматривает оставшиеся на сером небе словно кусками сахарной, измазанной в грязи ваты облака. — Может, вы хотели что-то конкретное? Просто не зря же вы тратите своё время. — З-знаешь, Юнги… М-можно же на «ты»? — бросив взгляд на согласно кивающего головой старшего, Тэхён, уже привыкнув к обстановке и человеку, продолжил: — Так в-вот, я хотел кое-что в-воплотить в жизнь. Мол, г-герои не хотят п-принимать свою с-симпатию друг к другу, и из-за этого с-страдают ещё больше. Я н-не хочу о-описывать всё в д-деталях, потому что и сам не знаю, что м-можно из этого делать. Просто х-хочу п-прочитать уже готовое, и с-сделать фотографии по этой ис-стории. С-справишься? Юнги смотрел на Тэхёна, и не мог поверить, что его заикание так сильно могло выдать почти все его эмоции; Ким нервничал, пытаясь изложить свою идею и боясь получить отказ, из-за чего количество дефектных, изувеченных подобным произношением слов увеличилось вдвое. — Да, конечно, — Мин чуть ли не произнес «очень знакомая ситуация», из-за чего, наверное, в очередной раз собственноручно загнал бы себя в тупиковую ситуацию. — Извини за такой вопрос, но это может быть важно… Герои должны быть противоположного пола? — Эм… Что? — Тэхён не сразу понял, о чем его спрашивают; даже своё проблемно «что» от удивления он смог произнести без какого-либо намека на заикание. — Ч-что ты хочешь этим сказать? — То, что и хотел изначально, — журналист чувствует неловкость, но, несмотря на это, понимает, что с подобным — и даже с большим, чем это — ему придется сталкиваться в будущем, если он всё-таки решится остаться с Чонгуком. — Герои должны быть противоположного пола или нет? — Ну… Ты х-хочешь описать л-любовь д-двух д-дев-вушек ил-ли п-парней?.. — Тэхёну казалось, что прямо сейчас он задушит самого себя своими же словами; ему было особенно трудно говорить, когда смущение оказывалось выше самоконтроля и тысячи уроков у логопеда. — П-просто… — Да, я понял тебя, поэтому мы можем закрыть тему. Тэхён ещё несколько секунд смотрит на растерянного журналиста таким же впору взглядом и не знает, что ему стоит ответить и стоит ли говорить что-то вообще. Эта неловкая пауза буквально оседает каждому на кожу мурашками и неприятным скрипучим ощущением глубоко в душе. Тэ слабо улыбается уголками губ, давая понять, что ничего страшного, включая произнесенную ранее фразу, не произошло. — Н-нет, всё нормально, — Ким легко кивает головой в подтверждении своих слов, когда вопросительный взгляд журналиста застывает на нём, словно оставленный на воздухе цемент. — Без п-проблем. В последнее в-время это актуально. Юнги чувствует это произнесенное тихо «актуально» каждой клеточкой своего тела и понимает, что Тэхён не планирует прощаться и уходить в далекие-далекие дали, оставив журналиста в одиноких поисках вдохновения и ниточек сюжета. Младший так и остается стоять на месте, пытаясь вдохнуть аромат растущих рядом поздних цветов лета. — Юнги… — наверное, это было единственное слово, которое Тэ всегда говорил без каких-либо запинок. — Сходишь со мной на ф-футбол с-сегодня? Я п-понимаю, ч-что ты не обязан и м-мы вообще не знакомы, н-но… Тэхён действительно был солнцем: искренний, мягкий, улыбающийся и притягивающий к себе не только внимание, но и любовь, заботу и другие великие чувства, на которые только мог быть способен человек. Ким говорил ровно то, что думал и хотел; ему было неловко, смущение проползало змеями и душило, заставляя и без того всегда розоватые щеки краснеть, но он всё равно продолжал говорить. — Как так вышло, что тебе не с кем пойти? — В-вообще, мы д-договорились с моим другом, но он в п-последний момент уехал к своей д-девушке. И я подумал, что т-ты был бы не п-против… И да, Юнги был полностью не против. От Чонгука в тот вечер — как считал лично Мин — он не получил больше ни одного сообщения; сегодня напарник тоже не объявился, даже не соизволив набрать чужой номер; начальник не звонил и не интересовался продвижением работы, которого не наблюдалось; Намджун занимался своей девушкой, у которой неизвестно почему резко повысилась самооценка до слова «космос», а Гаи была самой собой, носящей обиду глубоко в себе и показывая её только в особых случаях, которые, к сожалению, были каждую минуту каждого часа каждого дня. Домой возвращаться журналист не горел желанием: Гаи начала докучать его различными тупыми вопросами больше, чем обычно, пока мать и тётя громили его кухню совместно с просящей мультики Бао. — Да, я не против. Возможно, Тэхён действительно боялся быть одним в толпе или просто-напросто настолько неуклюже, не умея подвести разговор в нужное для него русло, старался завести дружеские отношения с тем, с кем пересекаться было возможно лишь по заранее совершенной договоренности. Юн не знал, был ли второй вариант правдивым и чем в таком случае он мог привлечь молодого и успешного, обитающего в совершенно иной сфере деятельности человека. Но Ким Тэхён был тем, с кем хотелось провести своё свободное время, потом ни разу не пожалев о ранее принятом решении. Ким обожал фисташковое мороженое, которым смог накормить и пытающегося чисто из вежливости отказаться старшего, теперь тщетно старающегося оттереть оказавшуюся на рубашке каплю светло-зеленого цвета; жить не мог без футбола, на который и привел мало что понимающего в этом Мина, теперь не знающего, что стоит делать на трибунах и стоит ли делать что-то вообще. Толпа становилась всё больше, медленно рассаживаясь по предоставленным им местам. Справа от Юна уселась какая-то милая и ещё совершенно юная пара, где девушка отчаянно плохо делала вид, что заинтересована предстоящей игрой; её знания, являющиеся даже больше, чем у сидящего рядом журналиста, ограничивались десятью минутами, просиженными в Википедии до выхода. Мин же откровенно не понимал ничего, кроме того, что ему стоит болеть за «красненьких» и искренне ненавидеть все победы и какие-либо успехи «беленьких» (в каких-то фильмах он видел, что «блондинки» вели себя точно так же и не понимал, как жизнь довела его до такого сравнения). — Юнги, т-ты когда-нибудь б-бывал на м-матчах? Даже не смотря на фотографа, можно было понять, что он был до предела взволнован: обычно подвластные его языку слова будто коверкали сами себя. Но Тэхён даже тут, будучи словно из другого, обратного спорту мира, выглядел органично в своей просторной футболке и черных обтягивающих джинсах; с этой широкой квадратной улыбкой, которая казалась такой знакомой, заставляя старшего впадать в ступор каждый чертов раз, как он только мог заметить направленное в его сторону улыбающееся лицо. — Нет, никогда. Ты часто сюда ходишь? — Я так и знал, что ты здесь в-впервые, — добавив к своей фразе доброго, не имеющего даже намека на какое-то другое чувство, кроме обволакивающей теплоты, смеха, выпалил чуть ли не на одном дыхании Тэ; ему было приятно в обществе такого вот понимающего, способного подстроиться под разговор и пусть даже непривычную от слова «совсем» атмосферу Юнги. — Об-бычно я ходил с-сюда с братом. — Настолько заметно, что никогда тут не был? — Ты в-выглядишь как котенок, к-которого привели в чужой д-дом. Не знаешь, ч-что д-делать, но и уходить не х-хочешь. Юнги не оставалось ничего, как только смущенно хмыкнуть и пожать плечами, понимая, что ничего иного, походящего на ответ, он сделать не может. Тэхён казался единственным, кто мог быть похож на котенка, не знающего, что делать, и всё равно не желающего покидать старшего; тогда, стоя в парке, он так и не смог найти завуалированный предлог, выпалив всю правду. — П-после м-матча у тебя есть раб-бота? Юн уже не чувствовал былого дискомфорта и напряжения, когда ему приходилось вслушиваться в то, что говорит фотограф. Казалось, что он начинает медленно привыкать к такой манере общения и даже может почувствовать чужое настроение с помощью количества исковерканных слов. — Написание истории для твоих фотографий, — напоминая Киму, хмыкает парень. — А, да… Т-точно. Тэхён замолкает, пока его щеки покрываются ярко-розовым румянцем; он выглядит странно и мило одновременно, заставляя Мина тихо улыбнуться в кулак с чувством легкого умиления, будто он старший брат этого порой несуразного и нелепого сорванца. — Юнги, м-можно я пофотографирую тебя в своей с-студии? Ким произносит это настолько быстро и резко, что справляется даже с таким сложным словом как «пофотографирую»; кажется, в легких парня даже не остается воздуха, чтобы сказать что-то ещё. Его щеки становятся ещё более розового оттенка, вынуждая Тэ спрятать лицо в вспотевших от волнения и смущения ладонях. — Что? — Мин прекрасно слышал каждое, пусть и быстро произнесенное слово, но ему всё равно не верится в действительность сказанного. Наверное, ему просто послышалось. Ветер же может шуметь такими звуками? Юн уверен в этом ровно настолько же, сколько в том, что Тэхён, сейчас пытающийся найти успокоение в собственных ладонях, был способен сказать что-то, по смыслу напоминающее «Ты. Я. Фотоаппарат. Студия». С таким же успехом Мин мог бы делать описания к порно роликам. — Я… — матч ещё не начался, а Тэхён уже чувствует, как сотня мячей попадает ему по голове, а болельщики другой команды обливают ледяной водой. — Если т-ты против, т-то я… Самооценку Мин Юнги можно было бы сравнить с адекватностью Гаи, когда она видела очередное выступление своего любимого певца — её просто-напросто не было, поэтому подобные вещи и заявления заставляли журналиста искать подвох, читать между строк в попытке увидеть ложь человека, сказавшего что-то, что могло бы считаться комплиментом. Юн понятия не имел, почему Гук делал те снимки, бережно сохраняя на своём ноутбуке, и, черт возьми, зачем Тэхёну нужно тратить драгоценное время и нервы не на клиентов, а на что-то несуразное и странное, не отличающееся ничем от других нечто вроде него. — Нет, подожди… Просто это немного странно, — парень чувствует, как ускоряется ритм его бешено бьющегося сердца; ладошки потеют, и Юн старается впиться пальцами в ткань джинсов. — Ты действительно?.. Это было самое неловкое предложение, которое мог сделать Ким за всю свою пусть и недолгую, но достаточно успешную карьеру, и самый смущающий ответ, который он только мог услышать от теперь пытающегося не задохнуться от переизбытка эмоций Юна. Мин не всегда — как и сейчас — осознавал, что ему тридцать и что, наверное, стоит вести себя сдержаннее, чем раньше; чувства почти всегда были сильнее его безуспешного борющегося с сердцем разума. Эмоциональность действительно была семейной реликвией, избавиться от которой потомкам можно было лишь на короткий промежуток времени под действием белых таблеток-колес или огромного количества выпитого алкоголя. — Н-нет, я имею в виду… Т-твоё лицо… В их первую встречу старший показался Киму самым обычным просто-напросто симпатичным парнем с идеально ровной черной подводкой, встретить прототип которого было возможно на любом оживленной популярной улице города. Но чем больше Тэхён смотрел на этот подвергающийся всем эмоциям лик, широкую красивую улыбку, заставляющую мимические морщинки собираться возле глаз, тем больше влюблялся в мягкие, складывающиеся в идеальную картину черты лица. Парень никогда не встречал ничего и никого подобного, сейчас искренне наслаждаясь играющим на чужих щеках смущением и смятением, словно окатившим старшего литром ледяной воды. — Ч-что с моим лицом? — он не знает, заразно ли заикание, но, кажется, оно передается воздушно-капельным путем. — Что-то на лице? — Б-боже, я просто х-хочу сказать, что мне н-нравится твоё лицо, и я х-хочу тебя… — Тэхёну не хватило воздуха на такое сложное для него «сфотографировать», оставив слишком странную без уточнения фразу висеть в и без того перенасыщенном смущением и непониманием воздухе. — В-в смысле, сф-фотограф-фировать. Ким настолько привык к учтивым улыбкам уже увидевших многое в своём бизнесе моделей, их холодным «я подумаю» и «оставьте мне свой номер телефона, я переговорю со своим менеджером и позвоню вам», что не мог сдержать улыбки, когда щеки Юнги стали настолько красными, что могли бы сравниться со спелым гранатом. — А как же рост и параметры и всё такое? — Фотомодели это всё не н-нужно, — спокойно, поняв, что их диалог перестал напоминать какое-то долбоебическое японское шоу, объясняет Тэхён. — М-модели, которые п-покоряют подиум должны им-меть т-такие параметры, но фотомодели эт-то не н-нужно. — Тогда тебя нужно познакомить с Чонгуком, — Мин не знает, почему вспоминает о Чоне сразу же, когда слышит хоть что-то, даже мимолетно соприкасающееся с понятием красоты; просто Чон Чонгук тот, чьи снимки должны украшать обложки модных журналов, а не доску почета в каком-то углу давно погрязшего в духоте и скуке офиса. — Тогда бы точно не предлагал мне эту фотосессию. — Чонгуком? — Тэ вопросительно приподнимает правую бровь и лишь пожимает плечами, понимая, что даже примерно не представляет, о ком идёт речь. — В н-нём есть изюминка? Н-недостаточно быть п-просто красивым. — Нос как у орла достаточная изюминка или всё ещё нет? — Лучше. Как п-пакет изюма. Тэ заливается добрым смехом, вынуждая Мина хлопнуть его по плечу и улыбнуться в ответную. Ким напоминает редко существующий диссонанс, становящийся благозвучием лишь для тех, кто слушает его до конца, не прикрывая уши в приступе неизмеримого отвращения. Он напоминал сошедшую с обложек журналов модель или вышедшего прямо со съемок фильма актера; речью — больного; характером — ребенка; амбициями и идеями — настоящего мастера своего дела и великую талантливую личность. Ким Тэхён был тем, кто, возможно, был в состоянии спасти мир. Юн слабо, поддавшись эмоциональному порыву и чужому заразительному смеху, обнимает Тэхёна; его ладони оказываются на чужих широких плечах, за которыми, возможно, Мина даже не было видно. В этом жесте не было бы ничего такого, если бы не пришедшее осознание того, что Чонгука Юнги обнимает как-то совсем иначе: с другими ощущениями, с иными мыслями, со странными, не присущими другим людям чувствами глубоко в сердце. Когда старший оказывается в чоновских объятиях, дыхание словно перестает существовать, заглушаясь работой перешедшего в бешеный режим сердца. В этот момент не существует ничего, кроме чужого парфюма, теплых рук и мягкости надетой на Гука одежды. Лишь от одной мысли Юнги начинает дрожать, словно в приступе нахлынувшей на него лихорадки; с этим осадком в собственной голове он отстраняется от всё также широко улыбающегося ему Тэхёна, и пытается более-менее не нервно ответить тем же. — В любом с-случае, я не буду п-против, если ты пришлешь м-мне его ф-фотографии. Мне же н-нужны претенденты на м-моделей для той истории, к-которую ты н-напишешь. — Разве к тебе не выстроится толпа моделей для кастинга или типа того? — В-выстроится, но это не значит, что н-не модели не м-могут участвовать в нём, — несмотря на свой статус уже успевшего прославиться среди молодежи фотографа, мастера своего дела и просто талантливого человека с необычным видением мира, Тэ всё ещё оставался обычным, стесняющимся своего дефекта парнем; его щеки словно по щелчку пальцев розовели каждый раз, когда кто-то из сидящий рядом на трибунах поворачивал голову в его сторону, услышав непривычную ушам речь. — Т-тем более «нос орла» неплохая причина д-для того, ч-чтобы посмотреть н-на т-того, о ком шла речь. Ким вновь заставляет старшего широко улыбнуться. Наверное, никогда не поздно завести себе ещё одного хорошего друга.

***

— Господь Бог, он купил карту памяти, — девушка-стажерка в классической юбке чуть выше колена тяжело вздыхает, понимая, что спросить Хосока о выборе подарка стоило чуть раньше, чем через два дня после его покупки и перед тем, как имениннику стоило вручить его через считанные минуты. — Надеюсь, у тебя достаточно сдачи, чтобы прикупить себе ещё гроб. Другая девушка, с ярко-рыжими волосами и стрижкой по плечи, прикрывает лицо ладонью и тихо выдыхает накопленный в легких воздух. Она была единственной, кто голосовала «против», когда все единогласно выбрали Хосока тем, кто без проблем мог выбрать подарок человеку, с которым проработал около недели. — Нужно было сделать что-то самим или поговорить с Юнги, — Анна — та самая рыжая девушка европейской внешности, со взглядом, так и продолжающим за неё фразу «я же говорила», смотрит на лишь пожавших плечами в ответ сотрудниц. — Так что теперь нечего вешать вину на того, кто хоть что-то сделал. — Ну, Аннет, — стажерка противно тянет её имя и эмоционально взмахивает руками в приступе недовольства. — Почему ты всё время оказываешься не на нашей стороне? — Потому что я ещё в своём уме. Наверное, это одна из основных причин. Хосок, наблюдая за перепалкой сцепившихся друг с другом девушек, отправляет очередное сообщение ничего не подозревающему, но согласившемуся приехать в кафе в шесть часов вечера в свой выходной по «очень важному делу, которое требует его личного присутствия» Чонгуку, уже успевшему усесться в машину своего автомобиля и нажать на газ. Его последней миссией на сегодня было именно это — сделать так, чтобы Чон, ни о чем не догадываясь, оказался в нужное время в нужном месте. И он уже справился с этой задачей, предварительно пригласив Юна и других более-менее умеющих держать себя в руках после бокальчика выпитого спиртного работников офиса. — Всё, успокойтесь, — мистер О поднимает правую руку в успокаивающем жесте и смотрит на замолчавших в момент стажерок. — Работники не организовывали даже мой День Рождения, что уж… Ладно, так что с этих пор данная традиция считается официально открытой. И не надо портить её начало. Не позорьте всех, включая офис. Юнги резко открывает дверь, заставляя Хосока быстро повернуть голову в его сторону и взглянуть на недоумевающего, не верящего собственным глазам парня в одной просторной черной футболке, обтягивающих джинсах с прорезями и старых кедах, что вряд ли соответствовало наряду остальных присутствующих здесь людей. — Хосок, у меня только один вопрос, который решит твою судьбу: какого хрена ты сказал мне, что у тебя какое-то супер-пупер важное дело, отложить которое ты не в состоянии? Да я даже подумал, что ты умираешь, но в следствии своей тупоголовости боишься вызвать «скорую», серьезно! — Юн похож на человека, который способен в данный момент заработать себе срок за убийство. Он подходит к младшему настолько близко, что чеканит каждое произнесенное слово прямо в чужое лицо. — Что это вообще за маскарад? Нельзя было написать по-нормальному? — Если бы я написал по-нормальному, то, просто поверь, ты бы не приехал, — подняв руки, словно в попытке сдаться, спешно проговаривает каждое слово журналист. — Я знаю, ты бы нашёл сто и одну причину, включая то, что твоя кошка рожает при условии, что у тебя нет кошки, но только бы не ехать сюда. Юнги не понимает, почему Чон Хосок настолько идиот; ему даже в голову не приходят варианты, кроме тех, что «три раза подбросили и два раза поймали» и прочей ерунды, которая могла вполне оказаться реальностью. — Откуда ты знаешь, что у меня нет кошки? — Ой, да брось, ты не в состоянии даже о себе позаботиться, не говоря о каком-то домашнем животном. Ладно, Мин Юнги начинает понимать, что здесь происходит и почему бы он не приехал сюда по собственной воле; наверное, потому, что причина — пусть для других детская и глупая — была слишком велика. Быть на организованном Дне Рождении человека, говорить которому «привет» он не планировал ещё ближайшие два дня (возможно, месяца, года или даже столетия), не входило в его список дел на сегодня, точно не разместившись в строчке где-то между «почистить зубы» и «проводить надоевших родственничков, которые наконец-то решили покинуть мою квартирку». — У меня нет подарка. Я буду выглядеть как идиот, если останусь здесь, — Мин не считает нужным лгать, поэтому просто недоговаривает правду; частично то, что он говорил, являлось одной из частей его настоящей проблемы. — Мне лучше уйти. — Нет, ты будешь выглядеть как идиот, если сейчас уйдешь, — решив, что это прозвучало недостаточно убеждающего, Хосок продолжил: — Вы работаете вместе уже достаточно долго, чтобы все могли спокойно назвать вас «сплоченной командой», так что ты можешь оказаться здесь единственным, кому он будет действительно рад. Вряд ли он будет биться в конвульсиях радости и веселья, если заметит на горизонте только пару начальников из разных отделов, включая нудного босса О, и девиц, представляющих его в не самых радужных фантазиях. Хочешь испортить ему День Рождения окончательно — пожалуйста, можешь уходить. Возможно, с этой речью Хосок мог бы спокойно стать президентом страны и повести за собой народ, но пока он только застает этими словами врасплох до последнего сомневающегося в своём решении Мина. Последний же рвано выдыхает накопленный в лёгких воздух и согласно кивает головой, сам не веря собственному выбору. — Вот и отлично! — Чон не сильно, совсем по-приятельски ударяет его кулаком в грудь и широко улыбается, пытаясь развеселить подобным жестом потерявшегося в собственных мыслях парня. — Тогда перестань пугать всех таким выражением лица, это действительно выглядит странно. Чон, ещё немного постояв рядом и поняв, что ответ он вряд ли получит, уходит к всё ещё зло смотрящим на него девушкам в красивых облегающих платьях. Ключевыми словами были: девушки в красивых облегающих платьях, так что остальное, включая направленные на него всё ещё недовольные лица, не имело особого смысла. Чонгук оказывается на пороге банкетного зала спустя десять минут, когда Анна уже готова убивать раздражающих её своим нытьем стажерок и гневно прожигать взглядом Хосока, тщетно старающегося подкатить к самой симпатичной девушке отдела. Они ещё не начали пить стоящие на столе вино и шампанское, а уже выглядели как идиоты, способные сотворить любую возможную и невозможную ерунду этого мира. Гук останавливается, с отпечатавшимся на его лице непониманием и следующим за этим раздражением наблюдая за представшей перед его глазами картиной, точно отличающейся от какого-то ранее описанного Хосоком «неотложного дела». Журналист не был слепым или глупым, чтобы не осознать происходящее, пока это самое «происходящее» заставляло его нервно набирать в легкие воздух и рвано выдыхать его обратно. Возможно, это было бы приятно. И младший не отрицал того, что в любой другой ситуации счастливо улыбнулся и поблагодарил всех собравшихся, затративших своё личное время на такую скромную и закрытую от других персону как он; но прямо сейчас, надевший первое, что попалось под руку, и в спешке покинувший ванную с так и оставшейся на руке засохшей пеной, Гук не хочет комментировать всё, что испытывает. Уже успев выдумать себя сто и один сюжет, возможный с таким наивным идиотом как Хосок, Гук действительно переживал, выжимая последние силы из его рабочей машины, что жалобно скрипела на попадающихся на её пути кочках. — С Днём Рождения!!! С! Днём! Рождения! С Днём Рождения!!! Лица всех здесь присутствующих направлены в его стороны с широко открытыми ртами, снова и снова повторяющими словно заевшее на сломанной пластинке «С Днём Рождения». Гуку становится немного не по себе, и даже зарождающееся в нём до этого всё больше и больше раздражение уходит на второй план, уступая некоторое место для проплывающей фоном по умолчанию благодарности тем, кто всё-таки решил уделить время его черствой, злящейся на всех и вся персоне. — Чонгук-оппа, С Днём Рождения! — одна из недавно возмущающихся по поводу подарка девушка уже вручает Гуку подарочную коробку с купленной Хосоком картой памяти и широко улыбается своей фирменной обворожительной улыбкой; Юнги второй раз за сегодня оказывается тем самым человеком, который не против сесть за убийство. — Мы так рады, что ты всё-таки пришёл! Журналист принимает всунутый ему в руки подарок с лицом, не выражающим ничего, кроме смирения с происходящим; ему совершенно нет дела до предмета, лежащего в этой красивой, блестящей на свету коробке, буквально заставляющей его глаза побаливать от спектра изображенных на ней цветов. Он поднимает голову, быстро пробегаясь взглядом по стоящей перед ним толпе, и разочарованно смотрит на всё ещё стоящую рядом девушку, так и не найдя нужного человека. — Э-э-э… Оппа, тебе понравился подарок? — Да, он просто шикарен, — Чонгуку не до этого: не до подарков, не до почти незнакомых ему людей; вообще не до чего, кроме Юнги, наконец-то оказавшегося за спиной высокого, заслонившего его до этого парня. — Спасибо огромное. — Но, оппа, ты даже не посмотрел, что внутри… Чонгук слабо улыбается, раскрывая коробку, всё ещё находящуюся в его руках. Ему приходится изобразить искреннее удивление; нет, он действительно благодарен всем присутствующим здесь за то, что за последние пять лет это единственный День Рождения, который он не был обречен провести в одиночестве, но ему и правда не до этого. … Юнги находится на противоположной от Гука стороне стола, причем достаточно далеко, чтобы не пересекаться с ним даже взглядами, не говоря о случайных фразах и даже банальном «привет», который мог оказаться поводом для, возможно, очередной ссоры или слишком бурного примирения, что станет новым поводом для самобичевания и бессонных, заполненных тупыми мыслями ночей. Чон опрокидывает в себя очередной бокал вина и, пытаясь сфокусировать зрение, натыкается на предоставляющую всем на обозрение свою грудь девушку; её лицо кажется ему знакомо, но он всё ещё не может вспомнить её имя, чтобы сказать что-нибудь саркастичное для поддержки образа холодного, заставляющего других чувствовать себя ничтожно принца. Одно такое поведение сделавшего вид, будто ничего не произошло, Юнги вынуждает Гука ненавидеть весь этот чертов мир всем своим пьяным — как и разум — сердцем. Он начинает вторую бутылку вина, понимая, что переходит порог дозволенного, но пока содержимое не лезет наружу, это всё ещё не кажется причиной для сказанного самому себе «достаточно». Пытаясь забыться за литрами опрокинутого в себя алкоголя, Чонгук всё больше перестает контролировать эмоциональные порывы. Он пьян, но всё ещё в состоянии понимать происходящее и воспринимать его больше, чем просто-напросто нормально. Наверное, некоторые месяцы его не самой светлой юности научили его оставаться в рассудке в любой непонятной даже для разума ситуации; тогда, когда в университете дела шли не очень, личная жизнь катилась ко дну, не было ничего лучше дешевого, купленного на последние деньги вина. Но Мин Юнги, продолжая сидеть там и спокойно уплетать очередную порцию принесенной официантом еды, был каким-то чертовым заставляющим Гука хотеть крушить и убивать всё исключением из всех возможных правил. Кто-то из сидящих рядом вновь роняет на Гука свою испачканную в каком-то салате салфетку и поспешно, не успев даже поймать направленный на него раздраженный, но наполовину пьяный взгляд, извиняется в попытке успокоить почему-то зло сжимающего пальцы в кулаки парня. Чонгук и сам не замечает, как спустя десять минут оказывается на балконе очень хорошо продумавшего свою планировку и фасад ресторана. Всё это выглядит слишком красиво, довольно-таки стильно и дорого, заставляя Чона на мгновение задуматься о том, сколько на самом деле было вложено в организацию его праздника, отмечать который он не был намерен вовсе. Наверное, подарком больше являлась аренда данного внушающего восторг заведения и присутствие здесь пусть не особо близких людей, готовых поздравить его и провести этот день вместе, нежели лежащая в коробочке почти нужная карта памяти. Журналист облокачивается на перила достаточно просторного балкона со стоящим в углу столиком и деревянными стульями, закуривая светящуюся в темноте словно огненный светлячок сигарету. Привычный запах вновь пропитывается в одежду, заползает в глотку, обволакивая покровом вечера будто плотным, не дающим вдохнуть свежий воздух одеялом. Пробежавшийся по его коже прохладный ветер вынуждает непроизвольно съежиться в попытке сохранить ушедшее вместе с ним из банкетного зала тепло. Слышится звук открывающейся, а затем в мгновение захлопнувшейся двери. Чон поворачивает голову, встречаясь взглядом со стоящим на пороге балкона мистером О, что, кажется, совершенно не чувствует себя расслабленным даже после опрокинутого бокала красного вина. — Слушай, Гук, — почему-то босс решает, что это самое подходящее место и время, хотя любой другой, наверное, решил бы иначе. — Я ещё до этого хотел сказать тебе и Юнги… В общем, я закрываю дело вашей группы «слежки». — Что? — Чонгук не сразу понимает сказанное, но даже потом принимает это за очень тупую и неудачную шутку слишком занудного, но пытающегося по-пьяни отморозить что-нибудь веселое начальника. — Что вы имеете в виду? — Нет, Чон Чонгук, я серьезно. Я давно хотел сказать, но всё как-то… — мужчина не находит нужное для этой ситуации слово, и замолкает на некоторое мгновение, чтобы потом продолжить вновь. — Я не шучу. Я закрываю ваше дело и прерываю работу «слежки». Вы больше не обязаны работать друг с другом, и вообще… Ты можешь полностью вернуться под руководство начальника Ким и не иметь передо мной обязанностей. — Что? Но мы почти добрались до цели и вообще… — Нет, не добрались. Я всё знаю, — мистер О слабо улыбается с самым сочувствующим видом, на который только мог быть способен; его разум был недостаточно трезв для интервью на телевидение, но вполне подходил для подобных разговоров. — Я прекрасно знаю о том, что произошло. Это слишком опасно. Не вздумайте продолжать расследование, иначе подставите не только себя, но и всё издательство. Это никому, включая меня и вас, не нужно. — Мне плевать, насколько это опасно, — героизм Гука всегда был его сильной стороной, но не сейчас, когда от его решения зависела судьба многих. — Я не хочу прекращать тогда, когда уже почти добрался до цели. Нам нужно совсем чуть-чуть, чтобы наконец-то набрать нужное количество материала, и тогда мы сможем выпустить эту статью. — Удивительно и похвально, что ты наконец-то начал говорить «нам» и «мы», когда речь идет о вашей группе «слежки», — начальник остановился, понимая, что такими темпами никогда не сможет склонить своего подчиненного к нужному и правильному для всех решению, — Но я закрываю это дело на правах начальника. И ты обязан подчиниться, и Мин тоже. Я не хочу, чтобы потом в других газетенках писали, что двух сотрудников убили в таком-то таком-то агентстве, а моё лицо висело рядом с этими статьями!.. В общем, если я узнаю, что ты продолжаешь это дело, то сразу же, даже ни секунды не думая, уволю. — Убили? — Гук разочарованно хмыкает. — Они вам угрожали, да? Или сколько они вам заплатили? — Кто «они»? — Вы поняли. — Я ничего не понял, — мистер О ещё раз с возмущением окидывает журналиста серьезным взглядом и, прежде чем уйти, бросает очередную, уже сто раз успевшую повториться за такой короткий промежуток времени фразу. — Не лезьте в это дело. Чонгуку ничего не остается, как тяжело вздохнуть в унисон со звуком закрывшейся двери. Ему кажется, что все вещи в этом мире поворачиваются к нему не самой приятной стороной, заставляют убегать от реальности к лежащим в кармане сигаретам. Он пытался бросить курить, а в итоге готов броситься с этого балкона. — Юнги?.. — совсем тихо, почти неслышно, заканчивая на умирающем в тишине вибрато; младший смотрит на теперь стоявшего на пороге, слушавшего всё это время чужой разговор напарника и не замечает проскальзывающее на лице раздражение. — Что ты тут делаешь? Это был не тот вопрос, который стоило задавать уже пьяному, не переносившему алкоголь от слова совсем парню, что спустя секунду бросился к выходу, не имея ответа. Юн убегал не только от следующего за ним по пятам Чонгука, но и от реальности, где больше не было «слежки», их общего дела и вечеров, проведенных в пахнущем кофе салоне автомобиля; больше не существовало ничего, к чему парень уже успел не только привыкнуть, но и пристраститься за время, проведенное с младшим за вечными спорами, перепалками, саркастичными ответами и прочим, что, наверное, с натяжкой можно было назвать романтикой. Без «слежки» у Мина больше не было оснований видеться с Чонгуком: ругаться, мириться, напиваться и устраивать истерики. Всё это — пусть и не самое прекрасное, что могло бы быть — являлось частью их жизни; жизни, которая, кажется, закончилась вместе со словами начальника. Быстро перебирая ногами по пустынному, еле-еле освещенному парой лампочек коридору, Мин окончательно сбивает и без того рваное дыхание. Ему становится не по себе из-за выпитого ранее алкоголя, пока желудок пытается выкинуть залитую в него высокоградусную жидкость. Он останавливается только тогда, когда чужая сильная рука спустя минуту бега ловит его запястье, заключая в цепкую, не дающую возможности продолжить безориентирный путь хватку; злость закипает в нём ещё с большей силой, заставляя и без того затуманенный алкогольной дымкой разум плавиться подобно находящемуся во включенной микроволновке сыру. — Юнги, что случилось? Объяснись! — Я всё слышал! Нет больше «слежки», нашего дела тоже нет! — в тот момент Мин не был человеком, являясь словно оголенным нервным окончанием. — Мы проделали весь этот путь, нарвались на неприятности, даже смогли обойти тупики в расследовании, а теперь, когда нам осталось придумать, как сделать один лишь последний шаг к цели, всё летит к чертям! — Спокойно, пожалуйста. Будь тише. Чонгук не понимает, почему Юнги превращается из обычного идиота в супер-пупер идиота, когда делает хоть один глоток алкоголя; почему так эмоционально реагирует и, вообще, почему, будучи с размазанной подводкой под глазами, слегка опухшим красным лицом и устрашающе грустным видом нытика, всё ещё нравится полностью противоположному в этом плане Чону. — Почему так? Почему?! Больше, чем плачущих людей, парень ненавидел только недовольного и тщетно пытающегося что-то отстоять Юна. На заданные старшим «почему» у Чонгука не было адекватного, способного объяснить все детали данного дела ответа; он бы сам с удовольствием послушал вразумительные, более-менее логичные версии, но не надеялся дождаться их от кого-то вроде кричащего, но пытающегося — уже более удачно — взять себя в руки Мина. — Чонгук… Я… — старшему не хватает воздуха; он запрокидывает голову, пытаясь остановить вдруг появившиеся на глазах слезы. — Мы столько всего сделали. Неужели нам надо бросить всё сейчас?! Я не понимаю. — Не веди себя как ребенок, — Гук только тяжело вздыхает, хотя не против встать рядом и устроить подобную этой истерику. — Это обязательно бы когда-нибудь произошло. Это дело с самого начала не было слишком легким. — Но теперь его не будет вообще, — Юнги успокаивается вместе со своим ставшим более размеренным и серьезным тоном; всхлипывания заменяются тяжелым, но уже более ровным дыханием. — Неужели ничего нельзя сделать? Чон, ты же можешь поговорить или ещё что-то, и… — Нет, не могу, — отрицает парень, вынуждая Мина опустить голову в попытке найти на полу что-то интереснее, чем ещё один повод для возмущений. — Прекрати быть идиотом, хотя я знаю, что для тебя это очень проблематично. — Тогда… — Юнги опускает голову ещё ниже, словно в попытке спрятаться в сумраке оставившего их вдвоем коридора; ему становится всё равно даже на произнесенное оскорбление, а ещё кажется, что в трезвом виде он никогда бы не произнес то, что так потом и осталось висеть в воздухе подобно сгустку смущения. — Нам надо расстаться? Чонгуку хочется по-глупому хмыкнуть и кинуть насмешливо-ироничное «а мы встречались?», хотя сердце предательски бьется в режиме неудержимого аллегро. Если он скажет это, что тогда ответит Юнги и ответит ли вообще хоть что-то? Чон прекрасно понимал, насколько тупо и нелепо они выглядят со стороны и какими идиотами являются на самом деле, но всё это не решалось одним нажатием на клавишу, часом смотрения друг на друга и даже днём, проведенном вместе; им стоило пытаться снова и снова, но даже это не гарантировало хороший конец начавшейся с оскорблений, презрения и некой ненависти истории. Если бы тогда, увидев старшего в первый раз, Гук знал, чем всё это закончится, он бы никогда не сказал ему даже лишенного любого уважения «привет». — Ну, в смысле… Мы не будем вместе работать и… — оправдания произнесенной фразы кажутся ещё более нелепыми, чем она сама; Юнги хочется провалиться сквозь землю, потому что эта неуверенность в ответных чувствах, мыслях другого, стоящего напротив него человека, заставляет его чувствовать себя возглавляющим целый отряд умалишенных идиотов. — Я похож на идиота? — Больше, чем обычно. Гук спокойно качает головой, хотя эта глупость, смешанная с такой же впору неуверенностью и пьяным отголоском в глазах и порозовевших щеках, вынуждает его спрятать слабую ухмылку умиления. В этом сумраке лицо Чонгука выглядит идеально, несмотря на будто разбитую на плохой фотографии на пиксели кожу; темные глаза напоминают потухшие угольки и одновременно оставленный на дне бокала остывший кофе. Он стоит слишком близко, пока чужое дыхание впитывается в воротник надетой на нём рубашки, что пахнет отголосками выпитого алкоголя, ванили и мятной жвачки. Этого достаточного для того, чтобы белые узловатые пальцы оказались на чонгуковской черной рубашке, сжимая легкую ткань в кулаке; раз — сильная хватка, два — резкий рывок, заставляющий податься вперёд. Юнги кажется, что всё, что он делает сейчас, — неправильно; но уже поздно исправлять начатое. Чонгук чувствует чужие сухие губы и больше не может думать, отвечая на резкий, смешанный с отчаянием поцелуй; сбитое дыхание обоих, где рефреном отдается поражающая тишина, обволакивающий их сумрак и сказка, в которой лишь они и их чертово непонятное «притяни/оттолкни». У Мина заканчивается воздух, и он постепенно ослабляет хватку, отпуская черную ткань из собственных рук. Его глаза до сих пор закрыты в надежде никогда не увидеть лицо смотрящего на него сейчас с изумлением Гука, пока у последнего тщетные попытки контролировать впервые в жизни наливающиеся словно кровью уши. Юн медленно приоткрывает глаза, сквозь маленькую щелочку пытаясь рассмотреть реакцию младшего, что так и остался стоять, боясь сделать хоть одно засчитанное как отказ или согласие в данной ситуации движение. Мину страшно, и он действительно чувствует, как ноги дрожат и подкашиваются, норовя уронить его лишенную здравого смысла тушку на пол. Он понимает, что, возможно, совершит огромную ошибку, разорвет последние ниточки, которые связывали его с сейчас пытающимся прийти в себя напарником, но: — Мы можем встречаться? Юн говорит это так быстро, что и сам не сразу осознает смысл заданного им вопроса; возможно, если бы на фоне играла драматичная романтическая музыка, вокруг был зеленый луг, укрытый словно рассыпанными бисером цветами, а на дереве птицы пели незаурядную колыбель природы, то старший бы не выглядел таким идиотом. Но здесь не было этого самого «возможно», они не были в сказке, и, наверное, это было больше по-искреннему тупо, чем по-глупому мило. Чонгук выглядит человеком, которого только что облили кипятком, лишив и дара речи, и способности двигаться и даже думать. Парень даже не имел четкого понятия для более зрелого, не связанного со школьными годами «встречаться», не говоря о том, чтобы знать точный ответ на поставленный вопрос. Хотел ли он вообще встречаться, встречаться с кем-то конкретным — встречаться с Юнги? Для Чонгука, уже давно оставленного в одиночестве, данный вопрос равнялся «ты хочешь облажаться или скорее облажаться, чем облажаться?» — Ты пьяный. — Ты тоже. Мин только делает вид, что ему не страшно, что он сильный и независимый парень, хотя у самого трясется каждая клеточка тела, каждая чертова синтезируемая аминокислота. Оказывается, жить в непонимании происходящего было чуточку легче, чем наконец-то поставить точку определенности в этом круговороте истерик, выяснения отношений и поцелуях, которые делали из них тех, кем они хотели-не-хотели становиться. Слова начальника стали «рычагом» для пьяного словесного поноса Юнги; возможно, в любой другой ситуации он оставил бы всё это в своих мыслях, навсегда запечатал в сердце или уничтожил серной кислотой — больно, мучительно, с дырой в груди, но не сейчас, когда на губах всё ещё горят жаркие, будто пытающиеся пропустить старшего по венам поцелуи Чонгука. — Я никогда этого не скажу. Они оба понимают, о чем идет речь и что не в стиле Чонгука распинаться, пытаться успокоить, как-то оправдаться или разъяснить ситуацию; тот, кто близок, способен понять его и без лишних слов. Юнги слабо хмыкает, читая в этом «ты мне нравишься, но я слишком Чон Чонгук, чтобы сказать об этом». Он не знает, когда научился этому, но, наверное, это приходит со временем. — Я знаю. — Это мой подарок на День Рождения? — У тебя есть выбор между ничем и этим. — Тогда «ничем» мне нравится больше. Юнги бьет его в грудь — без злости, но достаточно сильно, чтобы заставить Гука изменить привычное, словно застывшее в гримасе иронии, выражение лица на синоним «неприятная неожиданность, с которой я теперь встречаюсь». Возможно, в отношении других пар после озвученного «мы встречаемся» что-то кардинально меняется, облака резко окрашиваются в розовый, а все дороги ведут в рай, но эта история явно была не про них: они всё ещё смотрели друг на друга и не до конца понимали произошедшее. Хотя казалось, что ничего не изменилось с того момента, как они остановились в этом коридоре, полного сумрака и собранного воедино смущения. Будучи всё ещё теми же Чон Чонгуком с боязнью выражения всех возможных человеческих чувств и Мин Юнги, истерики которого заслуживали как минимум Оскара и как максимум хороших пиздюлей, они не до конца понимали, что им стоит делать. — Нам стоит вернуться? — Юнги кажется, что он сгорит из-за смущения, несмотря даже на буквально служащий обезболивающим алкоголь. — Наверное… — Наверное, — передразнивая манеру Юна, повторяет Чон. — Как хочешь. Всё-таки их «встречаться» отличалось от «встречаться» других — адекватных — людей. В отличие от других, их «встречаться» не означало конец истории, но и не означало начало.