#слежка

Несмотря на прошедшие шесть дней после того, как Юнги, обнявшись вместе с чужой печалью, шагал по загородному кладбищу, рассматривая не радующихся им воронов и мемориальные, встречавшиеся на пути плиты, он всё ещё пребывал в некотором замешательстве, пытаясь отгородиться ото всех мыслей, которые могли быть хоть как-то связаны с тем днём. За полуоткрытыми жалюзи виднелось мрачное, покрытое каким-то вязким сплином небо, из-за чего покидать работу, которая после окончания «слежки» стала синонимом к словам ненависть и скука, совершенно не хотелось. Усевшись на один из серых не очень удобных стульев у выхода из офиса, он крутил в руках черный, украшенный какими-то мультипликационными персонажами зонт, словно заставляющий вспомнить то находящееся рядом с издательством кафе, в котором Чонгук молчаливо насмехался над его наклейками на ноутбуке. Какие-то — на первый взгляд нелепые и малозаметные — мелочи были говорящими сами за себя посланиями о чужой инфантильности, детской хрупкой натуре, которая совершенно не переносила алкоголь, любила странные японские шоу, при этом совершенно не зная этот язык, а также хоронила свой талант изо дня в день под сгустками ненужных никому сухих статей. Юн берет в руки телефон, ощущая холод металла, в очередной раз просматривает фанатские аккаунты, какие-то личные блоги всех, кто хоть как-то был связан или как сумасшедший увлекался их бывшей целью, но ничего интересного — ощущение, будто Джин словно назло улёгся на дно, не желая показывать голову. Мин солжёт, если скажет, что его отпустило первое и, кажется, последнее его дело, которое действительно смогло заинтересовать уже давно пресную сухую душу; он снова и снова ищет какие-то материалы, пытается потянуть за ранее неиспользуемые в расследовании ниточки, но всё летит к чертям, потому что «теоретическая сторона» уже давно — как и теория в этой работе — перестала приносить хоть какую-то пользу. Чонгук спустя какое-то непродолжительное количество времени наконец-то появляется на горизонте. В мрачном коридоре, где Юнги ожидает его уже больше часа, его фигура, облаченная во всё черное, кажется медленно переступающим с ноги на ногу манекеном: такой же высокий, такой же прекрасно сложенный. — Сонбэ! Сонбэ, постойте! Гук не сразу понимает, что все эти слова, брошенные словно в пустоту, адресованы никому иному, как его удаляющемуся к выходу силуэту; в таком возрасте, когда он уже не был для своих коллег по офису хубэ (благодаря своим умениям и заработанному со временем уважению), а также не планировал становиться чьим-то учителем, ему было тошно слышать что-то подобное в свою сторону. Он не считал себя тем, кто может чему-то научить; он знал и понимал, но рассказывать, систематизировать для кого-то эти знания было для него непосильной и просто-напросто раздражающей работёнкой. Пытаясь что-то вбить в молодые, не каждый раз слушающие его головы, он понимал, что новые стажеры обязательно сделают из этого издания какое-то выставленное не в самых лучших красках и не с самыми шикарными заголовками на страницах других журналов посмешище. Не было тех, смотря на кого, он бы мог сказать, что видит талант, желание и хоть малейшее понимание происходящего; складывалось четкое ощущение того, что в журналистику рвались только те, кого больше нигде не посчитали нужным допустить к обучению. — Да, Джихун, что ты хотел? Разговаривать с парнем, который был младше его меньше чем на четыре года, в официальной форме ему казалось странным и тем, что заставило бы кровь закипать в венах, поэтому Гук сразу же оповестил, что его стошнит, скорее всего, на первые парты, если кто-то посмеет поправить его эгоцентричную душонку на бесящее «вы». — У нас ещё остались вопросы, — Юнги сразу же заметил, что разобрать, девушка или парень говорит эти слова, было невозможно; именно поэтому он повернул голову и окинул данную особь (других слов для описания у него, к сожалению, не нашлось) внимательным взглядом, но понятнее, увы, не стало. — Почему вы убегаете? У этого человека с не очень короткой стрижкой, волосами цвета зрелой пшеницы и невообразимо красивым милым лицом был совершенно нейтральный, но приятный голос. Только сконцентрировавшись на полумраке коридора, журналист смог рассмотреть вполне мужские руки. — Ну, потому что… — Чон замялся, понимая, что не может просто проигнорировать своего ученика, как мог бы спокойно провернуть это с Юнги. — Потому что я хочу домой, а ваше время закончилось. — А что у вас дома? Теперь определенно девушка с черными, как ворон, волосами дружелюбно улыбнулась, становясь рядом с не знающим, зачем он резко всем понадобился, журналистом; эта толпа из маленькой быстро превращалась в так называемый консилиум всех, кто совсем недавно находился в аудитории и в большинстве своём бил баклуши. Мин уже начал ненавидеть идею миссис Ким организовать стажировку для тех, кто совсем недавно закончил университет или закончит его в скором времени. Парень с красивым девчачьим лицом, пытающийся как можно больше контактировать с Чоном, то хватая его за руку, то за плечо, то просто привлекая к себе внимание очередным вопросом, раздражал Юнги больше всех остальных, причём вместе взятых. — Так что у вас там дома? Повторяя фразу своей знакомой, протянул Джихун с довольной улыбкой, оголяя ряд идеально ровных белых зубов; он ещё не знал, что Мин считал, сколько ударов ему понадобится, чтобы выбить каждый этот чёртов зуб и заставить шепелявить и кушать только жидкие каши слишком надоедливую особу. — Десять мегакрутых путан и один маленький старичок с гармошкой, который разводит пингвинов у меня в ванной. И я уже опаздываю на омлет из пингвиньих яиц! Поняв, что разговора дальше не получится, стажёры потихоньку начали рассеиваться; некоторые, например, Джихун, даже навязывались подвезти бедного учителя, так не вовремя оказавшегося без зонта, на что Чонгук лишь слабо и раздраженно улыбнулся в ответ и спустя минуту, когда все уже покинули границы издания, уселся рядом с недовольным, но тщательно скрывающим это старшим. — Если продолжишь так сильно мять несчастный зонт, то точно придется догнать того парня и согласиться на его предложение, — шутливо кидает Гук, смотря на ещё больше склонившуюся после этих слов голову Мина. — Можешь стартовать хоть сейчас. — Так, понятно, — Чонгук прекрасно знал это горькое чувство ревности, которое сеется тянущей болью в области сердца, поэтому не решился сказать что-то ещё, хоть каким-то образом связанное с ушедшим, но скорее всего не сдавшимся Джихуном. — Твой рабочий день же уже как больше часа назад закончился. Ты меня ждал? — Нет, пингвиньи яйца, — саркастично, закатив глаза, передразнивает чонгуковский голос Мин и слабо улыбается, понимая, насколько глупо и по-детски это было; но ему всё равно, потому что младший уже привык. — Там дождь. У тебя нет ни машины, ни зонта. Поэтому неудивительно, что я ждал. Чонгук хочет сказать «но у меня есть ты, а это намного лучше всяких машин и зонтов», но слова предательски застревают в глотке, давая младшему понять, что он ещё не готов и вряд ли когда-нибудь действительно будет спокойно говорить подобные милости; если бы он смог, он уже не был бы тем самым Чон Чонгуком, который так нравился наивно ждущему его больше часа в коридоре Мин Юнги. — Пошли домой, — спокойно, поняв, что ответа от Чонгука он не дождется, каким-то бесцветным уставшим голосом говорит Юнги. — Вы теперь домой вместе ходите? Вы что, вместе живёте?! Хосок. После знакомства с этим парнем Чонгук фразу «блять, Хосок» считал одной сплошной тавтологией. Именно поэтому сейчас, встретив своего недолго продержавшегося напарника, он не горел желанием отвечать ему, а также объяснять хоть что-то. Для всех других, кроме Юнги, он всё ещё оставался холодным молчаливым принцем, который умел обворожить одной — пусть и фальшивой — улыбкой. — А… Нет. Ну, мы просто идём выпить. Да… Решили выпить. Юн мысленно бьет себя ладонью по лицу и тяжело вздыхает, понимая, что придумывать оправдания явно не его суперспособность; он молча кидает раздраженный взгляд на младшего, единственного, кто мог придумать что-то вразумительное, а затем смотрит на подозрительно весело улыбающегося Хосока. — Выпить? Кто сказал выпить? — Намджун появляется словно из ниоткуда, в спешке накидывая на себя своё чертовски красивое лёгкое пальто, и радостно улыбается, предвкушая полный веселья и пьянки вечер. — Алкоголь — это прежде всего веселье. А веселье полезно для здоровья. Так что, где пьянствуем? Чону хотелось кинуть «нигде» и в присущей ему манере выйти за дверь, но он только рвано выдыхает воздух из лёгких и окидывает серьезным взглядом уже вставшего, как и сам младший, со стула Мина в его тщетной попытке вымолвить хоть слово, каким-то волшебным образом способное спасти их и свести загоревшийся энтузиазм этих двоих ненужных попутчиков на нет. — У меня дома, — Мин сдаётся, понимая, что не может отказаться уже успевшему обрадоваться такой новости Намджуну, который был его хорошим старым другом; в таком случае приходилось прихватить и любящего халяву Хосока. — Ладно, идём. — У меня нет зонта. — Для сотрудников офиса Ким отдельный, какой-то другой прогноз погоды что ли? — не выдержав, бросает Юн, у которого определенно не было никакого желания тащить под своим зонтом ещё и надоедливого бывшего напарника Гука. — Намджун, скажи, пожалуйста, что у тебя есть этот чёртов зонт и твоё сердце достаточно доброе. — Зонт? Да, конечно. — О, мне хватит! — Хосок берет чужой зонт из рук и слабо улыбается уголками губ, будучи чертовски довольным. — Я понесу. Не люблю, когда кто-то другой несет зонт, на меня всегда капает. Не сказать, что Намджун был рад такому заявлению; сие предложение казалось тупым по причине того, что — как ни крути — Ким был выше своего нового болтливого знакомого. Именно поэтому у них было лишь два развития событий: либо Хосок шагал на носочках до самого дома Мина, либо Джун бился головой о мокрую поверхность своего зонта. Был и третий, где Намджун спокойно нёс зонт в своих руках, но Чон не хотел ничего об этом слышать. Чонгук молча сканирует ситуацию взглядом и, не посчитав нужным сказать хоть что-то, направляется к двери; ему кажется глупым Чон, что слишком много говорит, заполоняя собой всё предоставленное ему в пользование пространство, а также почему-то слишком радостный выпивке Намджун, строящий о себе двоякое впечатление: то умирающий возле кулера замученный жизнью журналист, то вполне бодрый даже под конец вечера парень, готовый выпить парочку стаканчиков пива прежде чем уснуть. Всё это заполняло голову Гука, который просто-напросто хотел пройтись вечером под зонтом вместе с так трогательно ждущим его парнем; да, черт возьми, его парнем, проводить вечер с которым он имел полное право. Младший крутит в руках достанную из темно-красной пачки сигарету, слушая предсмертные возгласы разбивающихся об асфальт капель дождя; иногда, когда начинался ливень, он любил смотреть на страдающее от раскатов грома и молний небо и думать о том, что это в какой-то степени похоже на то, что он чувствовал тогда, когда впервые узнал о смерти Ёнджэ. Эта тема долго была запретной, не нуждающейся в обсуждении, но чуть меньше недели назад открылась, словно ящик пандоры. После грома и молний следовали продолжительные, затянувшиеся на несколько лет дожди, а сейчас, когда у Гука под боком эмоциональный и инфантильный придурок, всё это начало напоминать лишь изредка проходившуюся по коже теплую морось. За спиной наконец-то послышались оживленные голоса явно спорящих о чем-то людей, а затем — открытая дверь явила повернувшемуся Чону милую картину двух дерущихся за право обладать зонтом идиотов и Юна, смотрящего на своего младшего стеклянными глазами в попытке сохранить ускользающее от него самообладание. — Я несу зонт! — Ты не можешь нести зонт, потому что это будет неудобно для нас двоих, — отвечая продолжавшему доводить его Хосоку, Намджун устало вздыхает. Он думает о том, что если терпеть Хосока и является его платой за выпивку, то он с огромным удовольствием вынет из своего кошелька пару банкнот, только бы не выносить это шумного и не понимающего, что он является занозой в заднице, парня. Хосок казался взрывающейся снова и снова бомбой; казалось, что у него было столько энергии, что хватило бы обеспечить электричеством небольшой городок и ещё пару заводов и больниц. Он крутился вокруг бедного Кима, что только тяжело вздыхал в ответ, уже вовсе позабыв о былом веселье и довольной улыбке на лице, выкручивал новому знакомому руки в попытке отобрать чертов зонт, пытался уболтать и как-то уговорить Намджуна, который решил, что не собирается лишаться головы или волос (или того и другого) чисто из-за прихоти какого-то ненормального мальчишки. — Они меня дост… — подойдя почти вплотную к Гуку, Мин хотел что-то сказать, но чужая, в тот же момент приложенная к его рту рука остановила его. — Не обращай внимания, — шепчет Гук, наклоняясь к чужому уху; он хотел бы оправдать себя тем, что делает это лишь для того, чтобы дерущиеся на втором плане парни не услышали его, но на самом деле порозовевшие в момент щеки Юнги были его единственной целью. — Они сами разберутся. Гук выпрямляется, заставляя Мина в припадке смущения опустить голову и слабо улыбнуться, прикусывая губы и пытаясь не рассмеяться от нахлынувших на него эмоций. В итоге Намджун, смотря на своего новоиспеченного садиста глазами, полными желания, чтобы его просто-напросто оставили в покое, спустя семь минут борьбы отдаёт ему ставший для них обоих предметом мини-антагонизма зонт. — Если у меня станет хоть на один волос меньше, тебе не поздоровится, — бросает Намджун, заставляя Мина вспомнить прошлое, широко улыбнуться и сдержать рвущийся наружу смешок. Когда-то, когда им было ещё двадцать, Ким умудрялся держать в страхе всех чуть ли не падающих ему в ноги университетских хулиганов и при этом получал вполне заслуженные «отлично» на экзаменах. Как он совмещал в себе бандита и прилежного, слушающего советы мамочки ботаника, оставалось загадкой для каждого, кто знал его в те годы. Но время быстро пролетело, оставив за спиной и университет, и стажировку, и осело внушительной цифрой в паспорте. — Ты меня услышал? — снова обращаясь к радостному Хосоку, что теперь с счастливым, полным чувства победы лицом стоял и широко улыбался во все тридцать два, небрежно бросает Намджун, понимая, что этот мальчишка, кажется, совсем не имеет совести. Когда он видел его до этого, он думал, что Чон просто ещё ребёнок, которого нужно приучить к работе, и его энергия определенно направится в правильное русло, в водоворот статей. И он оказался прав: это определенно было то ещё дитя, но невыносимо наглое, шумное, надоедливое, не уважающее статус старших. — Да-да, услышал, — наконец-то открыв зонт, он раздраженно повел плечом, к которому Джун посчитал нужным прикоснуться для привлечения внимания к своей терпеливой, но не железной в плане нервной системы персоне. — Ну что ещё? Волосы… Да, я понял. Хотя в твоём возрасте облысение — это нормально. Не стоит стесняться. Или у тебя парик?.. Подожди, ты что, боишься, что я собью твой парик?! Ну, эй, старик, тогда надо крепить его лучше или вообще… Пока Хосок продолжал нести бред, поправляя неправильно открытый и из-за этого вывернувшийся в обратную сторону зонт, лицо Намджуна отобразило такой спектр эмоций, что даже сам Джим Керри не смог это повторить. Чон говорил так быстро, не давая никому даже и слова вставить в его монолог, что Ким просто смирился, наблюдая за происходящей перед его глазами вакханалией. Чонгука не веселила эта ситуация в отличие от пытающегося не засмеяться в голос Мина, что вскоре спокойно передал младшему зонт. — Вы идете? — Гук бросил взгляд на продолжающего что-то говорить — Чон не посчитал нужным впитывать эту информацию в свой мозг — парня, наконец-то закончившегося возиться с зонтом. — Ага, да. Идём, — Хосок слабо улыбнулся, закончив с зонтом и смотря на недовольного, но смирившегося с ситуацией Намджуна. — Пошли, Намджун-хён! Чонгук чувствует, как его тряпочные кеды начинают постепенно намокать из-за уже образовавшихся на асфальте луж, но предпочитает терпеть. Он прекрасно понимает, что обсуждение данной проблемы вряд ли заставит влажную ткань высохнуть в ту же секунду, как только он откроет рот и произнесет что-то вроде «эй, парни, не хотите ли послушать моё нытье по поводу того, что я могу простудиться, если сейчас же не переобуюсь?»; тогда в чём смысл говорить хоть что-то? Именно поэтому Чонгук только ещё сильнее впивается пальцами в ручку зонта, украшенного мультипликационными персонажами, ярко выделяющимися на темном фоне. — Ты не мог купить нормальный зонт? — увидев, как прошедшие мимо них старшеклассницы с насмешкой над ними хихикают между собой, тихо спрашивает Чонгук. — Чем этот зонт плох? — хоть и понимая, что Чон имеет в виду, немного раздраженно бросает Юн. — Если бы тебе было семь, то ничем. — Чёрт, просто заткнись. Заставляя Гука заткнуться злобным шипением, Мин поворачивается в сторону стоящего неподалеку магазина с огромной светящейся надписью; он понимает, что все, включая даже продолжающего биться об влажную поверхность зонта Намджуна, молча, не задавая лишних вопросов, следуют за ним. Юну казалось, что сзади него происходила самая тихая во всей истории этого мира война: Джун мысленно добивал этого мелкого (причем в данный момент он действительно ненавидел его рост); Хосок же, прекрасно понимая, насколько раздражает старшего, продолжал вести себя как избалованный ребёнок. Последнего мучило всегда приводящее его к не самым радужным последствиям любопытство: ему просто было интересно, сколько времени в его присутствии продержится настолько спокойный, повидавший за время своей учебы и работы многое человек в красивом, но благодаря Чону мокром пальто. Волосы Кима, уложенные с помощью мусса, из-за такого количества жидкости слиплись между собой, напоминая построенное птицами гнездо. Но он терпел, очень долго мучился и ждал, когда всё это закончится, собирая пальцы в кулаки и тяжело выдыхая накопленный в лёгких воздух. Хосок стал его сегодняшним личным наказанием. — Юнги, не хочешь пройтись с Хосоком до твоего дома? — когда оба Чона пропали где-то в стеллажах с продуктами, Намджун остановился рядом с рассматривающим чипсы Юнги. — Ты такими просьбами ему поминки устроишь. Не хочу пить за упокой, извини. Мин берет пару упаковок чипсов и смотрит на измученного Намджуна с его слипшимися волосами, умоляющими глазами и тяжело вздыхает, понимая, что, как бы Ким ни старался, он всё равно не собирается принимать на себя удар такого неугомонного человека как Чон Хосок. — Разве тебе не странно оставаться так часто рядом с Чонгуком? Разве у вас нет каких-то… Ну, ты понимаешь, о чём я, — пытаясь спасти себя от дальнейшего издевательства, которое начнется сразу же после того, как они покинут границы этого заведения, шепчет Намджун. — Я не хочу об этом говорить, — Мин не горел желанием рассказывать хоть кому-то о том, что, да, они с Чонгуком встречаются; он считал, что сегодня и сейчас — не подходящее для этого время. — Лучше помоги выбрать ещё какой-нибудь вкус. Мне нравится «сметана и лук», но я не знаю, «с солью» с пивом тоже неплохо… — Он меня достал. — Тогда вступи в группу на фейсбуке «Люди, которых достал Чон Хосок». С лицом очень занятого человека, который по виду как минимум был ученым, проверяющим чертежи ракеты, а не журналистом, который просто решил отдохнуть после работы и сейчас выбирал себе чипсы, безэмоционально бросает парень. — Такая есть? — Да, ты откроешь её завтра, когда Хосок будет тебе спросонья названивать в то время, когда ты будешь лежать в метре от него и умирать от похмелья. А ещё он будет просить тебе принести ему минералочки, но это уже отдельная история. — Начав общаться с Чонгуком, — Намджун с некоторым отвращением протянул чужое имя, от чего сложилось ощущение, будто он всё это время пытался его забыть, как ужасный, приснившийся ему однажды в детстве и повторяющийся снова и снова кошмар; на самом деле Киму было всё равно на находящегося сейчас в отделе алкоголя парня, но сам факт того, что чёртов Чонгук заставил его друга испытывать страдания, вынуждал испытывать к Чону не самые радужные чувства, — ты… Забудь. — Что я? Стал саркастичной ерундой? — не услышав ответа, Юнги понял, что Намджун молча согласился с его высказыванием и посчитал ненужным озвучивать это вслух. — Может быть. Это уже как защитная реакция. Чем больше находишься с ним, тем чаще понимаешь, что никак иначе с этим мелким не получается. Поэтому порой уже не можешь вести себя иначе даже тогда, когда общаешься с кем-то другим. — Вы стали настолько близки? — Намджун задаёт этот вопрос лишь для того, чтобы перевести тему от сарказма в какое-либо другое русло, а в итоге приходит всё к тому же. Юнги застывает со взятыми в руки чипсами и, недолго думая, бросает категоричное «нет, мы просто… знакомые». — Но вы работаете… работали вместе, — Джун быстро поправляется, понимая, что это всё ещё остается открытой проблемой для участников «слежки», — плюс вы шли вместе выпить у тебя дома. Ты частенько приглашаешь просто знакомых для того, чтобы выпить? — Давай ты просто помолчишь?.. Это одновременно не было и ни просьбой, и ни вопросом, и ни утверждением. Просто Юнги сказал ровно то, что посчитал нужным: набор слов, который не должен был иметь хоть какой-то интонации. Мин отправился в сторону алкогольного отдела, где Чонгук уже который раз мысленно молился о том, чтобы ни одна бутылка не упала с витрины с помощью продолжающего беситься Хосока. Кажется, энергия в этом удивительно шумном парне была пополняемым со скорость света ресурсом. — Ты как? — Юнги подходит к младшему, который до сих пор не выбрал ни одной банки пива и, окинув мимолетным взглядом его каменное лицо, задаёт вполне очевидный вопрос. — Нормально, — бросает Гук с подтекстом «отвяжись». — Не можешь выбрать, что купить? Юнги делает вид, что не замечает, как Чонгук специально отходит в сторону, как нервно впивается пальцами в собственные ладони, как сильно напряжено его лицо, как сбито чертово тяжелое дыхание, как сильно младший пытается дистанционироваться от окружающей его ситуации, как старается сдержать себя, чтобы не сказать лишнего. Мин знает: молчит лишь тот, кому определенно есть что сказать; и это «есть что» может оказаться атомной, находящейся на пике своего взрыва бомбой. — Нет, просто жду, когда он что-нибудь разобьет, — парень кидает взгляд на продолжающего с видом туриста рассматривать алкоголь Хосока, — и тогда не придется ничего выбирать, нас просто заставят за это заплатить. — Теряешь свою саркастичность. — Ну да, — с ноткой насмешки бросает Гук. — Это ты же у нас стал саркастичной ерундой, не я. Чон берет первые попавшиеся под руку банки с пивом, кидает в пустоту смешок обиды и уходит, оставляя Юнги стоять посередине отдела и давиться собственными словами, которые он так и не смог сказать; или фразой, которая всё-таки из-за глупости однажды уже вырвалась из его поганого рта.

«Мы просто… знакомые».

Когда они выходят из магазина, у Хосока каким-то волшебным или не очень образом — учитывая то, что это всё ещё был тот самый Чон Хосок, которого они знали — в руках оказывается пластиковый меч из известной многим эпопеи «Звёздные войны». Мину достаточно перевести взгляд на изменившееся в момент лицо своего старого друга, чтобы понять, что намджуновская последняя надежда не получить сегодняшним вечером нервный срыв проскользила сквозь пальцы, просочилась в воздух и вынырнула в черную дыру через пластиковый, горящий синим светом меч. — Нет, — говорит обреченно Намджун, когда в этом самом «нет» теряется его взрывающий перепонки возглас отчаяния. — Да. Нахмурив брови и не понимая чужого протеста, Чон специально, пытаясь показать крутость данного приобретения, взмахивает мечом перед лицом пытающегося не убить мешающуюся ему на пути к пиву букашку Джуна. — Нет. — Да. — Нет, — более громко и зло повторяет журналист. — И ещё раз нет. — Давайте вы заткнетесь, — Чонгук наконец-то решается встрять в этот разгоревшийся конфликт и хоть как-то угомонить двух сцепившихся котов. Чон, кажется, единственный, кто прекрасно понимает, что хоть обычное поведение Хосока и нельзя назвать нормальным и привычным другим людям, но оно не является настолько раздражительным и надоедливым, каким было сейчас. Казалось, будто этот парень с ярко-красными волосами — и без того привлекающий к себе внимание на постоянной основе — пытается стать горящим в небе Солнцем. — Отличное предложение, Чонгук. Пойдём, — Мин хватает за руку не сдвинувшегося с места Гука и понимает, что младший не планирует с ним никуда идти, что игнорирует его присутствие так, как только может — а игнорирование у него всегда выходило просто прекрасно. — Эм, Намджун, не хочешь тогда… пойти со мной? Мин теряется, понимая, что одной фразой смог задеть всё человеческое, что только могло быть в Чонгуке; а было там больше, чем просто «дохрена». — Нет, не хочет, — Гук хватает зонт, открывает его резким движением и выжидающе, хоть и разочарованно смотрит на ничего непонимающего Юнги. Чону кажется, что у него промокли не только чертовы черные кеды, но и вся, блять, жизнь, потому что они с Юнги, оказывается, просто знакомые. И Чонгуку не нужно ждать кашля и насморка, чтобы сказать, что он простужен: болен Мин Юнги, его обмазанными ядом фразами. В глазах Юна одно сплошное «почему», когда Чону хочется набраться смелости, забыть о тех людях, что стоят рядом, навязываются и мешаются даже своим размеренным дыханием, и выпалить «мне плевать, что тебе всё равно на меня, ведь мне не всё равно на тебя; плевать, как ты ко мне относишься, потому что для меня ты…» — здесь бы он закрыл рот рукой, прикрыл глаза и постыдился скатившейся вниз по щеке одинокой слезы, но сейчас он лишь молчит, сканируя взглядом чужое лицо. И да, Чонгук понимает, что они не готовы сказать другим людям «мы вместе, мы пара; и мы умираем в объятиях друг друга, а ещё он знает, что я люблю японские песни», но это «мы просто… знакомые» заставило его взбеситься. Чонгуку хотелось ударить всех; в первую очередь себя, потому что… Ну, потому что он, черт возьми, не должен был закипать, словно чайник, из-за подобной ерунды. Но, увы, для Чон Чонгука это не было просто ерундой, как и они с Юнги не были просто знакомыми. — Так и будешь стоять? Идём! — у младшего бесцветный голос, но Юн слышит эту обиду, что эхом отражается в каждой произнесенной букве, в каждом чертовом вздохе и взгляде, направленном даже на серый, испачканный каплями дождя асфальт. В это время Хосок тыкает пластиковым мечом в живот Намджуна, вырывая из чужого рта что-то, что лишь отрывками могло напомнить ругань; в остальном это был лишь набор звуков, сопровождающийся словно змеиным шипением. — Да ладно тебе, чувак, отличный меч, — пытаясь быть милым, тянет Хосок в попытке разжалобить желающего сжечь его на костре Намджуна. — Только посмотри, как он светится! Киму было знакомо это чувство раздражения, которое посещало его каждый раз, когда он сидел в магазине, а Джесси примеряла очередное платье из стопки тех, которым она уже успела поставить статус «негодно»; когда Джесси говорила, что её поход в салон займет лишь час, а в итоге возвращалась чуть ли не к вечеру с чеком, который Намджун со своего седьмого этажа мог скинуть вниз по лестнице и найти конец только возле входа в многоэтажку. — Я. Тебе. Не. Чувак, — со злостью, держась из последних сил от того, чтобы «совершенно случайно» дотронуться своим кулаком до лица младшего, чеканит каждое слово журналист. — То есть ты не отрицаешь, что меч крутой? — Да мне плевать на меч. Я вообще не смотрел «Звёздные войны» и не понимаю всех тех, кто на этом помешан. Мне всё равно. Понятно? Хосок лишь пожимает плечами. Оказавшись под зонтом, который с торжествующим видом держал Намджун, Чон слабо улыбнулся, заставляя мозги Джуна перевернуться, спрыгнуть с моста, сделать сальто и встать на место в исходное положение; что этот парень добивался, ведя себя так странно и противоречиво, что хотел получить — кроме, конечно, пиздюлей — от находящегося на грани от убийства человека Кима? — Да, понятно, — стажёр ещё раз пожал плечами и широко улыбнулся, зачем-то начиная рассказывать сюжет просмотренных им «Звёздных войн». Если Намджун и хотел убить его, то забыл об этом, сконцентрировавшись на том, что суицид не выход и что он не из тех, кто ломается первым и бежит покупать верёвку и мыло. Хосок откровенно сильно бесил, был невыносимо надоедливым и первым претендентом на место того, чьим именем Намджун с удовольствием бы назвал новую линейку туалетной бумаги, потому что это было унизительно, и громкоговоритель, потому что это было логично для всех, кто имел, к сожалению, возможность хоть раз заговорить с этим парнем с ярко-красными волосами. … Оказавшись возле квартиры, Намджун начал чувствовать себя лучше, предвещая скорейший спасательный щелчок открытой двери, который мог хоть как-то отгородить от него всё ещё не затыкающегося, рассказывающего сюжет седьмого фильма парня. — Юнги, открывай уже, — нахмуренные брови парня выдавали его явное недовольство происходящим, на что Мин лишь улыбнулся протестующему такому долгому ожиданию Намджуну и попытался ещё раз проверить наличие ключей в своём кармане, но всё было бесполезно — их действительно там не было. Юн не знал, почему в моменты, когда он не понимал, что нужно предпринять, он на автомате, словно запрограммированный на такое поведение, с жалобным видом поворачивался в сторону Гука и выжидающе смотрел на чужое лицо, надеясь, что младший каким-то волшебным образом исправит ситуацию. — Подвинься, — шепотом; Гук говорил настолько тихо, что мог услышать лишь стоявший от него в нескольких сантиметрах Юнги. Пока Намджун в очередной раз доказывал своему садисту, что всё, что уже младший успел поведать ему с того момента, как они вышли из магазина, является бредом и никак не может быть охарактеризовано словосочетанием «великолепный сюжет», Хосок краем глаза наблюдал за происходящим между двумя стоявшими в полумраке парнями. — Что? — непонимающе, но всё-таки очень тихо спросил Мин, пока на его лице словно эхом отразилось непонимание. — Подвинься, — шепчет Гук. Юнги сделал шаг вперёд, всё ещё не осознавая, что хочет сделать странно ведущий себя Чонгук, который определенно был обижен и рассержен, но почему-то всё ещё находился здесь, будто боясь оставить его в обществе парочки дерущихся котов. Это было самое точное описание, которое только и могло подойти Хосоку и спорящему с ним Намджуну. Мин в мгновение покрывается румянцем, когда рука Чонгука проскальзывает в карман его джинсов. Он совершенно не понимает, что происходит, лишь смотрит на каменное, ничего не выражающее — будто мертвое — лицо младшего; младшего, который аккуратно скользит вниз сначала длинными пальцами, затем ладонью по ткани, что несколькими сантиметрами отделяла чужую руку от белой, обычно спрятанной от солнца кожи. — Ключи, — Мин наблюдал за движениями чонгуковских бесцветных губ и не понимал, зачем вообще что-то говорить, ведь Юн всё равно ничего не услышит — его сердце бьется настолько сильно, что создаёт вакуум. — Что? — Я говорю, достань из своего кармана ключи и открой дверь. Мы тут не молодеем, — более громко, уже не выдержав, быстро проговаривает Чон; он понимает, что Хосок сомневается в нормальности того, что только что произошло, но не имеет достаточно доказательств или моментов, которые можно было бы подвергнуть явному сомнению. «Если нет доказательств, то нет ни преступления, ни виновных в нём, » — мысленно хмыкает Гук, понимая, что ещё немного бы и его рука, поддавшись инстинктам, вряд ли бы остановилась только на ключах; радует лишь то, что ключи оказались в кармане младшего, а не валялись где-то в ближайшем магазинчике, где Юн посчитал бы нужным их оставить. Гук винит себя в этом, в этой чертовой бесхребетности; по идее, он должен злиться на так сказавшего про него Юнги, обязан игнорировать его и желать придушить, но вместо этого… Журналист прикрывает глаза, пытаясь прийти в себя. — Юнги, у тебя есть «Звёздные войны»? Хочу показать Намджуну, что значит действительно классный фильм, — Хосок бросает меч на полку рядом с обувью и быстрым шагом следует на кухню налить в чайник воды. Мину хочется возмутиться подобной наглости, но потом он смотрит на Чона младшего, понимая, с кем имеет дело, и лишь качает головой из стороны в сторону, кидая отрезающее все возможные после этого вопросы «нет». — Спасибо, что ты не смотришь подобное, Юнги, — с облегчением выдыхает Намджун, выкладывая из пакета огромные пачки с чипсами; наверное, его гастрит скоро даст о себе знать. — Юнги, ты включишь какую-нибудь комедию?.. Только давай без твоих любимых японских шоу, пожалуйста. После них хочется напиться лишь для того, чтобы навсегда забыть увиденное. — Да, хорошо, — Юнги не совсем понял, что от него хотели, но решил, что отделается от всего своим «да, хорошо», брошенным с подтекстом «делайте всё, что хотите, но меня не трогайте». — Хосок, зачем ты включил чайник? — Вдруг кто-то захочет чаю, — Чон разводит руками в стороны, давая понять, что он и сам не помнит, для чего сделал это. У него порой случалось такое, когда в нервной ситуации или будучи слишком эмоционально напряженным, он делал вещи, объяснить логичность которых потом был просто-напросто не в состоянии. — Намджун, помоги мне отнести всё это в комнату, — Джун последовал примеру Юнги и так же окинул взглядом стоящую на столе выпивку и лежащие пакеты с чипсами, после которых у него определенно будет та ещё прекрасная ночка в обнимку с унитазом. — Заодно включишь какую-нибудь комедию на свой вкус. Любую, плевать. Только не «Мачо и ботан», пожалуйста. Меня тошнит от этого. Как только два старых друга покинули кухню, Чонгук бросил оценивающий взгляд на стоявшего рядом с закипающим электрическим чайником Чона и рвано вздохнул, привлекая к себе внимание. Но Хосок даже не услышал его, не говоря о том, чтобы повернуться и посмотреть на человека, который уже какой раз удивлялся абсурдности его сегодняшнего поведения; выходки этого красноволосого парня всегда оставляли желать лучшего, но то, что происходило последние два часа, выходило за всевозможные рамки. — Что с тобой не так? — на самом деле Чонгуку могло бы быть всё равно — у него и своих проблем хватало, — но выносить такую компанию ещё целый вечер он был не в состоянии. — Почему ты себя так ведешь? — Не знаю, — Хосок пожимает плечами, потому что с удовольствием бы ответил, если бы знал, что именно. — Просто… — Просто хочешь привлечь к себе внимание, — подмечает Гук, давая понять Чону, что, в отличие от него, он не спал на лекциях психологии. — Прекрати. Не знаю, что с тобой сегодня не так, но хватит. — Что? — Ты понял. Хосок кивает, хотя ничего не понял.

***

— Кто-нибудь, минералочки! — Не ори, и так голова раскалывается, — Намджун чувствовал, как его голова буквально готова взорваться; даже его собственное дыхание приносило ему такой дискомфорт, что желание снова заснуть и больше никогда не проснуться было слишком велико. Его голос был совершенно сухой, лишенный каких-либо красок жизни; казалось, что вместо него говорит сломавшийся автоответчик, с успехом зажевывающий каждую вторую букву. Уперевшись лбом во что-то одновременно твёрдое и мягкое, он открывает глаза, чтобы увидеть перед собой нечто, напоминавшее нижнюю часть дивана в гостиной Мина. Намджун не помнил, как попал сюда и почему остался лежать на холодном полу; а также не знал и не хотел узнавать, почему Хосок в одних трусах валялся в метре от него с раскинутыми в разные стороны руками, что-то, напоминающее человеческую речь, бурчал себе под нос и материл пропавший в прошлом месяце носок. — Но если кто-нибудь реально принесёт минералки, то ори, разрешаю, — Ким прикрыл глаза и снова уткнулся лбом в мебель: так было чуть менее паршиво. Джун, поняв, что его рот напоминает больше свалку органических отходов, ещё раз бросил взгляд на стажёра из соседнего офиса и тяжело вздохнул, осознав, что младший слишком занят разговором с потолком, которому он предлагал выйти за него замуж, а также диалогом с недалеко стоящей тумбочкой, которой он пытался безуспешно продать укулеле при условии, что данного музыкального инструмента у Хосока не было. — Намджун-хён… — из последних сил протянул Чон, перевернувшись на живот и пытаясь доползти до валяющегося возле дивана старшего. — Что ещё? — с мечтой, чтобы ему просто спокойно дали отлежаться и не трогали ближайшие часов пять, тянет Намджун, у которого желание терпеть пусть и полуживого, но всё ещё способного задвигать тумбочке про продажу укулеле, которой у него не было, Хосока было слишком мало. — Где моя одежда? — Да откуда мне знать?! — звучало скорее как «чего привязался, мелкий?». Хосок, заставив покраснеть всю нежную кожу на локтях, наконец-то доползает к лежавшему и тяжело дышащему Намджуну, который сейчас напоминал старого, всё ещё любящего веселиться, но уже не знающего, как это делать, кота; кота, которому бросали мячик, а он равнодушно смотрел на удаляющуюся из вида игрушку и не понимал, почему эти люди, кормящие его, настолько глупы и примитивны. — Потому что это ты её с меня снял. — Я ничего не сним… — воспоминания размытыми анимированными изображениями хлынули в постепенно трезвеющее сознание, от чего Ким только сильнее прижался лбом к поверхности дивана и измученно, будучи слишком уставшим после веселой ночки, застонал. — Штаны на телевизоре, майка возле того большого цветка из пластика, который Юнги поливает уже пять лет и думает, что он прирожденный садовод. Джуну хочется также добавить «а ещё он говорил, что этот пластик дал отросток, и так радовался, что мне захотелось вызвать ему врача», но ему слишком тяжело говорить, и он, прижавшись телом как можно ближе к дивану, будто эта мебель являлась для него спасательным кругом или обезболивающим, понимает, что ни под какими пытками не захочет услышать, что заставило его раздеть этого мелкого, что сейчас слишком шумно ползал по квартире и надоедливо причитал, ища разбросанные в разных углы вещи. Ким пытается снова заснуть, но не получается: у младшего даже моргать получалось слишком громко для привыкшего к спокойствию и монотонности за время своей работы Намджуна, не говоря уже о том, насколько шумно он перебирался по комнате, разбивая коленки в кровь и царапая смуглую кожу о ковёр. Чонгук с трудом открыл будто слипшиеся с помощью клея глаза, которые отказывались ему подчиняться. Ясно было только одно: вчера они определенно выпили больше, чем было нужно; если брать случай с Юнги, то тот отделался одной банкой пива и решил, что коленки Гука самое лучшее и удобное место, где он только мог устроить свою голову. Чон понимает, что лежит в комнате, которая чертовски напоминает ему спальню Юнги: такие же обои, шкаф, Мин, лежащий на его груди, кеды, валяющиеся в углу. «Ну, наверное это по причине того, что это она и есть, » — проскальзывает в потихоньку трезвеющей голове, но былые нотки алкоголя, всё ещё оставшиеся неприятным осадком на извилинах, твердят ему «да ну нет, бред какой-то». — Юнги?.. — паника эхом отражается в словах придавленного тяжелым телом младшего; он пытается скинуть с себя устроившегося на нём и сейчас недовольно бурчащего что-то себе под нос парня, но тот хватается за чужие плечи и, вновь устроив голову на груди, засыпает. — Чёрт, Юнги! Слезь с меня. Чонгук с большим бы удовольствием сказал «нет, что ты, оставайся», но дышать перегаром, которым несло от них двоих, было просто-напросто невыносимо; а ещё Мин лежал весь такой красивый, со своей кожей цвета сахара, оголенными ключицами и растекшейся-размазанной возле глаз черной подводкой, половина которой уже находилась на чужой чонгуковской футболке. — Я не хочу никуда уходить. — А я вот очень хочу, — Гук попытался не дышать, когда Юнги повернул к нему голову и открыл рот, чтобы что-то сказать, но, видимо, всё ещё пребывая не в себе, забыл, что именно, и успокоился. — Дышать нечем. Я сейчас задохнусь просто. Не понимаю, как ты этого не чувствуешь. — Я не чувствую свою задницу… — Юнги утыкается лбом в грудь младшего, ещё больше пачкая чужую футболку в черной, оказавшейся в последствии на щеках подводке. Из-за своей плохой переносимости алкоголя Мин дольше всех приходил в себя после подобных вечеринок, для него они всегда были сходны второму пришествию Христа, когда он всё-таки открывал глаза; третьему, когда поднимался с кровати; четвертому, когда мог добраться до кухни и налить себе воды; и пятому, когда встречал Намджуна, что обнимал его унитаз и называл его «родненький, мой хорошенький, я тебя так люблю». — Да мне плевать, что ты там не чувст… — Чонгук затыкается, пока кончики его ушей краснеют настолько, что становятся похожи на маленькие алые огоньки гирлянды; он делает такое лицо, что складывается ощущение, будто ничего никогда и не происходило или было давно и неправда, или его там просто-напросто не было, и он только что вернулся из деревни, где гостил у любимой бабушки. — Просто встань уже. Не могу тебя терпеть и твой перегар тоже. Гук хотел сбежать и сделать это как можно скорее. Вместе с его красными, как рак, ушами розовели и щеки, а в чистом до этого разуме пошлые мысли оставляли грязные следы своими черными ботинками и, кажется, специально, пытаясь навредить Чонгуку и выставить его самым настоящим идиотом, отплясывали канкан. «Он не чувствует задницу, не может встать, мы лежим в одной постели, а вчера мы так напились, что сейчас ничего не помним. Могло бы сойти за тупую комедию, но в итоге сошло за мою жизнь, » — Чонгуку вообще больно думать после такого веселого вечера полного алкоголя, а размышлять о чём-то, где мог принять непосредственное участие его член, страннее и больнее вдвойне. «Нет. Нет. Нет. Там были эти — чёрт, как их зовут, — и они вряд ли позволили этому случиться. Чёрт. Блять. Чёрт!» Если бы все эмоции, которые только Чон сейчас испытывал, могли отражаться на его лице, то мимические мышцы в конце концов бы сошли с ума и отказались работать на такого сумасшедшего, желающего, видимо, умереть человека. И если честно, Гуку в какой-то момент — особенно когда Мин всё-таки свалился с него и устроился неподалеку — действительно захотелось открыть окно и выйти. — Ты что-нибудь помнишь? — Чонгука бы с удовольствием приняли в ряды актеров, ведь, несмотря на ту катастрофу, что происходила у него в голове, его голос и лицо оставались полными спокойствия и умиротворения. — Помню, как Хосок и Джун поспорили по поводу следующего поворотного сюжета в комедии. Чон проиграл, а Намджун сказал ему, что хочет, чтобы тот голышом пробежался по подъезду. Хосок отказался… — Мин ещё сильнее притянул к себе подушку и уткнулся в неё носом, от чего и без того не особо сказанные с четкостью слова стало разобрать ещё сложнее. — В итоге Намджун сам его раздел, но бегать они не пошли, потому что Джун сказал, что у него дома есть кактус. — При чем тут кактус? — Понятия не имею, но в тот момент это казалось железным аргументом, — Юнги постепенно приходил в себя из той дисфории, которую ему обеспечивали остатки алкоголя. Он познавал головную боль и постепенно чувствовал, как его тело, редко слушающееся мозг с похмелья, начинает осуществлять хоть какие-то движения. — Вот это мы наклюкались. — Боже, какой же ты всё-таки старый с этим своим «наклюкались». — А ты такой молодой с этим своим «мадам». Гук тяжело вздыхает, понимая, что такими темпами они далеко не уедут. Юнги выглядел как пьяный подросток, а также как девица, которая долго плакала из-за лишнего набранного килограмма (чертова подводка), но точно не как человек, которого сегодня ночью нагнули. Чону не хотелось, чтобы это произошло по пьяни, когда никто из них двоих ничего не вспомнит; тогда, когда вместо чувств больше говорят животные инстинкты и банальное «хочу», которым движет выпитый алкоголь. Всё точно не должно быть так. — Твоя задница… — Гук не заканчивает предложение, окидывая серьезным взглядом своего бывшего напарника, что, почти полностью завернувшись в одеяло, сейчас терроризировал подушку этим прекрасным запахом утреннего похмелья; младшему страшно неловко, а также по отдельности — и неловко, и страшно. — Да-а-а-а, — с какой-то подозрительной радостью тянет Юнги, видимо, всё ещё не до конца понимая, что происходит; впрочем, Гук тоже не до конца осознаёт происходящее, но от творившегося в его голове водорода мыслей трезвеет за считанные минуты. — Моя-я-я задница-а-а. Моя-я-я. Она моя-я-я. Задница-а-а. Так мило-о-о. Гук понимает, что даже если бы очень сильно хотел уложить Юнги на кровать и закончить их вечер не только алкоголем, абсурдными фильмами, то просто-напросто не смог бы этого сделать. Таким поведением Мин мог завести бы только аккаунт на Tumblr'е, но никак не Чонгука. — Да уж, ничего милее не слышал, — Чонгук просто смиряется с таким Юнги, который одновременно милый и отвратительный дурачок, когда выпьет. — Если тебя это успокоит, то сейчас одиннадцать дня и ты проспал работу. Мысли Чона постепенно распределяются в нужные направления, развязывая непонятный и мешающий до этого нормально думать клубок. Он не особо понимает, как вообще мог выдумать себе что-то подобное и не собрать воедино все возможные опровержения против такой бредовой мысли, как пьяный секс с находящимся под действием алкоголя (что само по себе было как «пояс верности») Юнги. — Мне всё равно, — в таком состоянии Мин напоминал умирающего от обезвоживания, но не как человека, способного мигом вскочить с постели, за считанные минуты одеться и полететь на работу. — Позвони О и скажи, что я беру отгул… Эти статьи-и-и, они та-а-к бесят. — Привыкай. Хотя чего тебе привыкать, если ты всю жизнь так работал, — Чонгук чувствует себя чуточку лучше после осознания ошибочности своих прошлых выводов, но его всё ещё тошнит от запаха перегара, витающего в комнате; он открывает дверь чужой спальни и протяжно зевает, смотря в сторону не собирающегося никуда вставать Мина. — Сам звони ему. Это не мой начальник. — Тебе так тяжело позвонить? — капризно хнычет Юн, в отличие от младшего здраво оценивающий свои возможности: переместиться с кровати у него получилось бы только через полчаса минимум; то, что он более-менее связано говорил, — уже было чудом. — Ты не ребёнок, сам можешь разобраться со всем этим. Хотя Чонгук понимал, что Мин Юнги тот ещё ребенок: капризный, ленивый, не желающий бороться с проблемами, которые встречаются ему на пути в надежде, что игнорирование их разрешит конфликтную ситуацию. Но мало что происходило по тому сценарию, который Юн выстраивал у себя в голове. — Он меня убьет. Я постоянно беру отгулы в последнее время, уже как три дня просрочил статью про что-то… — Гук удивляется, понимая, что Юнги действительно ведёт себя как ребёнок, у которого отобрали конфету — то есть «слежку» — и который отказывается есть ненавистный суп, чем и выступала обыденная деятельность ничем не выделяющегося из столпы таких же рабочих журналиста. — Я не хочу возвращаться туда, не хочу сидеть и ждать, когда уже наконец на часах будет заветная цифра, чтобы поскорее схватить свой рюкзак, ветровку и убежать. Я не хочу… Я так… Так отвык от этого. Чонгук понимает его и переживания, и даже это сказанное с ноткой ребячества «не хочу»; и если у младшего будет новая цель, снова автомобиль, купленная заново камера и вернувшиеся бессонные ночи, то у Юна только те же самые статьи про кошечек-собачек-бабушек-новый-тротуар. Однажды поняв, что есть другая сторона журналистики, Мин, естественно, не хочет возвращаться в уничтожающую его изнутри банальность, в душный офис с людьми, что больше напоминали актеров из фильма про зомби. — Да, он определенно тебя убьет, — саркастично и как-то даже холодно, мысленно давая Юнги пинок под зад и не желая жалеть его с трудом трезвеющее тело, тянет Чонгук, тщетно пытающийся уложить неслушающуюся его челку возле находившегося на шкафе зеркала. — Если ты хотел услышать что-то вроде «отдыхай, конечно, тебе принести чаек?», то ты обратился не по адресу. — Да я знаю, что ты эгоистичный мудак… — Юнги ещё больше утыкается лицом в подушку, пачкая светлую ткань размазанной подводкой, и протяжно вздыхает, видимо, ощущая все радости похмелья. — Но я всё равно… — Мин накрывается с головой пледом и поджимает ноги, продолжая говорить невообразимо тихо, — люблю тебя. Гук считает, что услышал что-то неправильно, выдавая набор малопонятных звуков за желаемое, но в отличие от мозга, пытающегося контролировать каждое действие, каждую чертову мысль и даже эмоцию, сердце начинает биться словно сошедший с ума маятник или клавиши фортепиано, где играют перешедший в темп «аллегро» этюд. Но ему ничего не остаётся, как выйти из комнаты, где всё так же веяло ужасающим ароматом — если его можно было так назвать — перегара; где всё ещё валялся, закутавшись, словно в кокон бабочка, Мин. — Вы что тут делаете? — Чон окидывает взглядом лежавшего возле кожаного черного дивана Намджуна, а затем и сидящего на этом самом диване Хосока, что рассказывал десятый фильм «Звёздных войн» и определенно был собою доволен. — Хочу вас всех поздравить, ведь теперь у нас есть выговор. Можно было бы за это выпить, но я так думаю, что вам и со вчерашнего достаточно. — У тебя есть силы иронизировать? — парень с ярко-красными волосами окидывает чужое заспанное и выглядевшее не так, как обычно, лицо своего бывшего напарника-учителя и вопросительно приподнимает левую бровь. Чон хочет бросить в ответ что-то вроде «да, а у тебя, видимо, много сил, раз ты рассказываешь сюжет неинтересного Намджуну фильма», но он лишь окидывает чужой силуэт взглядом, так и говорившим «отвяжись», и уходит на кухню в поисках холодной, ставшей спасительным источником воды. — Он такой странный, — тянет Хосок, понимающий, что головная боль начала потихоньку отступать; он был тем самым, кто страдал только первые пятнадцать минут. — Кто бы говорил, — тянет Ким, постепенно приходящий в себя и желающий поскорее избавиться от той помойки, что находилась у него во рту. Получив легкий удар в бок купленным вчера пластиковым мечом, Джун обреченно вздыхает, жалея лишь об одном: он не был в состоянии подняться и как следует, уже без слов, объяснить этому неугомонному даже после вчерашнего младшему, как именно ему стоит вести себя с таким человеком как Ким Намджун. — Как только я встану, я тебя убью, — цедит сквозь зубы старший, надеясь, что рассказ Хосока наконец-то подошёл к концу и что тот ещё не успел посмотреть сериалы вроде «Доктора Кто» или «Шерлока», или «Теории большого взрыва», слушать про которые казалось Намджуну ещё большим наказанием, чем сегодняшнее утро. — Уж поверь мне. — Верю, милый. Джун не сразу понимает сказанное; его мозг отказывается воспринять эти слова, произнесенные кем-то вроде Хосока. И да, Намджун хочет свалить нахального и не умеющего держать язык за зубами стажера и продолжить разговор в том стиле, в каком он всегда беседовал с не знающими, как ещё больше испортить себе жизнь, «познавшими многое» ребятами из университета. Это «милый» словно ставится на повтор, снова и снова прокручиваясь в и так разрывающейся на куски голове журналиста. Ким обещает, как только он встанет на ноги и придет в себя, то убьет этого чертового, не знающего, где ещё больше найти приключений на свою тощую задницу, Хосока. Так что у Чона было время написать завещание, взять кредит в банке, попрощаться с семьей, завести девушку, съездить в Крым, открыть личный блог и, пожалуй, вкусно поесть. Похмелье для Намджуна было сходно однодневной чуме: от того, что он умирал, ему хотелось умереть ещё больше; в общем, Ким страдал, и страдал совместно со знанием сюжета «Звездных войн», лежащей рядом футболкой Чона-младшего и мягоньким, ставшим ему уже другом диваном. Юнги же пытается заглушить звон в своей голове, но спустя какое-то мгновение осознаёт, что не сходит с ума, а лишь в очередной раз игнорирует продолжающий вибрировать на прикроватной тумбочке мобильник. Встать для Мина было сейчас самой настоящей проблемой, поэтому он не придумал ничего лучше, как кое-как, словно гусеница, доползти до телефона, что, впрочем, он и сделал; спустя, правда, мучительных, наполненных вздохами и стонами недовольства пяти минут. — Да? — Юнги кажется, что его язык завязывается в морской узел. — Это кто?.. — Тэхён, — на другом конце раздается приятный голос фотографа. — Обстоятельства поменялись, поэтому будем снимать не в домашней студии. Прости, просто так вышло. — А… Да, — Мин хочет провалиться сквозь землю, потому что он даже не помнил, чтобы договаривался с Тэхёном насчет съемки, не говоря уже о том, чтобы запланировать её на сегодня. — Прости, что спрашиваю, но я звонил тебе вчера? — Да, где-то часов в десять. И твои друзья были очень шумными, — Ким с каким-то дружеским посылом хихикает в трубку, давая понять, что он не сердится на столь поздний звонок. — Тогда жду тебя в два. Адрес я скину сообщением. — Ага. Юнги кидает своё ответное «ага» прежде, чем Тэ слабо хмыкает в трубку, и Мину кажется, что он даже может представить его обворожительную улыбку, когда он так делает, и заканчивает вызов. Журналисту хочется провалиться, потому что алкоголь делает из него не только воняющее перегаром животное, но и дурака, что звонит, к сожалению или всё-таки к счастью, не своим бывшим, а Тэхёну. Мин открывает пришедшее ему сообщение: просто адрес и в конце милый улыбающийся смайл, который действительно в какой-то степени напоминал фотографа. Юнги поднимает взгляд чуть выше, сканируя экран телефона, и мысленно покупает себе веревку и мыло, когда видит предыдущие, написанные вчера в пьяном угаре сообщения. После безграмотного «ты же помнишь про нос орла?», где «помнишь» было написано с тремя «п» и двумя мягкими знаками, а «орла» первый слог через «а», следовали многочисленные фотографии, после которых кошелек Юнги точно станет чуточку меньше из-за оплаты тарифа. Кривые фото в каком-то желтом свете и с полуразмытым изображением: Чонгук добивает банку пива, Гук открывает новую, вот он уже обсуждает сюжет комедии с Намджуном, которому всё ещё что-то пытается доказать взмахивающий руками в приступе гнева на заднем плане Хосок. Удивительно, как после такого Тэхён всё ещё разговаривает с ним как нормальным человеком и, собственно, вообще разговаривает. Если бы Юнги мог, то игнорировал самого себя. Но, в отличие от Мина, Тэ был добрым и понимающим, поэтому не было поразительным то, что он с юмором отнесся ко всему, что вчера произошло, и наверняка весело смеялся, когда получал очередную фотографии от пьяного в хлам, но думающего, что он всё ещё состоянии вести светские и не очень беседы, Юна. — Юнги, что в твоей ванной делает голубь? Старший смотрит на зашедшего в комнату Гука и понимает, что сейчас он понятия не имеет даже о том, что такое голубь.