#слежка

— Я выпроводил их, — Чонгук держит в руках полотенце, оповещая о том, что спустя час наконец-то смог поднять на ноги еле-еле способного к передвижению Намджуна, который теперь наверняка обнимал унитаз у себя дома, и Хосока, что всё продолжал свои рассказы, переметнувшись на какое-то аниме, слушать о котором никому не хотелось. — Они брыкались и сопротивлялись, но всё-таки вышли за дверь в обнимку. Хотя не факт, что Джуна не посадят за убийство. Чон медленно вытирает влажные волосы, понимая, что футболка прилипает к всё ещё мокрому после душа телу. Юнги окидывает младшего взглядом уже сидя на краю кровати и мысленно празднует свою мини-победу над похмельем, которое почти всегда представлялось для него личным котлом в аду; он понимает, что Гук выглядит просто шикарно, черт возьми, всегда. Даже припухлость на лице после вчерашнего веселого времяпровождения спала, не оставив ни малейшего намека о своём былом присутствии, как будто Мину всё это привиделось. От Чонгука веяло свежестью и всё тем же гранатовым шампунем, пока Юнги искренне ненавидел ту помойку, которая находилась у него во рту. Ему определенно стоило оказаться в ванной комнате как можно скорее, но пока он был в состоянии только сидеть на краю своей кровати и скользить заинтересованным взглядом по влажному после душа телу своего бывшего напарника. — Так и будешь сидеть? — Гук кладет полотенце на прикроватную тумбочку и останавливается напротив Юнги, что только пожимает плечами в ответ. Мин понимает, что без помощи Чонгука вряд ли сможет добраться вовремя до студии, в которой его будет ждать уже начавший работать с написанной историей Тэхён; тот самый Тэхён, ожидающий увидеть не только пытающегося сейчас прийти в себя Мина, но и Гука, всё ещё не подозревающего о своём участии во всём этом. — В час мы должны быть в студии Тэхёна, — не понимая, как можно сообщить об этом более завуалировано и подготовить к тому, чего он явно не ожидал после вчерашнего, младшего, Юнги просто выдаёт имеющуюся информацию. — Ты и я… Не спрашивай как, почему и зачем. Просто… — Зачем мне в студию Тэхёна, о котором я знаю лишь то, что ничего? — Я же просил не спрашивать, — Юн умоляющего смотрит в глаза явно не радующемуся такому заявлению младшему. — Пожалуйста, ну пожалуйста. Это «пожалуйста» отдаётся эхом в голове Чона, которому не остается ничего другого, как просто-напросто сдаться под натиском чужого умоляющего взгляда. Чонгук тяжело вздыхает, словно пытаясь показать своё недовольство происходящим и, будто ничего не может с этим сделать, качает головой в знак согласия. Ему всё это не нравилось хотя бы по причине того, что он понятия не имел для чего всё это и зачем, а незнание в его списке бесящих вещей занимало одну из самых первых строчек рейтинга. Мин напоминал ребенка, когда просил о чём-то, и, несмотря на это, Чонгук всё равно почему-то вёлся — по крайней мере, в последнее время. Иной раз младшему казалось, что влюбленность в Юнги перекрывает ему работу мозга, отключает логику и малейшие остатки здравого смысла, хоть и понимал, что это «мне кажется» является лишь оправданием для самого себя, чтобы никогда не признать, что этот парень с подростковыми замашками и порой такими же впору проблемами действительно является его ахиллесовой пятой. — Иди в душ. Гук хватает полотенце и собирается уходить, когда чувствует чужую руку, заключившую его запястье, словно в живой браслет телесного цвета. Чон опускает глаза, чтобы встретиться со взглядом старшего, что молчаливо, даже не найдя нужным приоткрыть рот, упрашивает его помочь. — Ты серьезно? — Просто помоги мне дойти, хорошо? Юну настолько грело душу осознание того, что он был единственным, кому Гук мог помочь без надежды на личную выгоду, что порой казалось, будто у него перехватывает дыхание, цветы влюбленности плетут паутину на рёбрах, а бабочки симпатии заполоняют лёгкие. Всё это напоминало ту самую первую подростковую влюблённость, которая с опозданием происходила прямо сейчас и ни коим образом не омрачала чужие цифры в паспорте; в какой-то мере всё это напоминало щекотку. Мин опирается на страхующего и почти несущего его на себе Чонгука, что обхватывает чужое худощавое тело руками и делает шаг вперёд в надежде, что Юнги в состоянии последователь за ним. Единственное, чего всё-таки не понимает старший, так это то, почему Чонгук всё ещё терпит его; наверное, совместно с влюбленностью в подарок шли розовые очки, которые редко, но всё-таки действовали на сейчас волочащего нелегкую — хоть и выглядевшую миниатюрно — тушку Чона. — Ты в курсе, что ты весишь как слон? — Чон наконец-то останавливается возле двери ванной и облегченно вздыхает, понимая, что Юнги наконец-то смог облокотиться на стену. — Я не вешу как слон, — в любой другой ситуации Юн кинул что-то вроде «а ты таскал слонов, чтобы сравнивать?» или «слоны чертовски умные животные, ты знал?», но сейчас он не в том положении, чтобы иронизировать с человеком, от которого зависит сколько именно он продержится в вертикальном положении. — Почему мы остановились? — Ну, потому что за этой дверью ванная, — поняв, что объяснение показалось посмотревшему на него с вопросом в глазах журналисту показалось неубедительным, Чон продолжил, — и ты также собирался принять душ, насколько я помню. — Но там же голубь. — Я уже выпустил бедную птицу на волю, а ещё надеюсь, что никогда не узнаю, как она там очутилась, — Чонгук тихо вздыхает, наблюдая за тем, как растерянный взгляд Юнги бегает по его лицу, а затем застывает где-то на полу. — Просто заходи уже. — Я не могу. — И в чем твоя проблема? — Мне может стать плохо, потому что мне уже плохо, поэтому не исключено, что мне точно станет плохо, — Мин и сам не понял, что выпалил под серьезным и сканирующим его взглядом младшего. — В общем, мне плохо. Чонгук молча пробегается взглядом по чужим ногам, что иной раз самопроизвольно гнутся в коленях, позволяя Мину почувствовать себя так, словно вот-вот — и он определенно окажется на полу с как минимум ушибом и как максимум сотрясением головного мозга. Отпускать Мина в таком состоянии, да ещё и с мало сейчас что соображающей в полной мере головой, было опасно. В какой-то момент Гуку захотелось развернуться и просто-напросто уйти, уверив, что ничего не было: ни пьяного Юнги, ни его не слушающихся ног, ни самого Чона. Младший боялся, откровенно страшился сделать что-то не так или не сделать того, что было бы правильным. Его не учили отношениям, и именно поэтому он не был в состоянии знать, что могло быть тем самым правильным или неправильным; как и говорилось раньше, незнание выводило его из себя больше всего. Убегать от проблем не было привычно для такого человека, как Чон Чонгук, но как только эти самые проблемы начинали касаться чего-то действительно важного, что он мог разрушить по причине своей некомпетентности в данном вопросе, всё становилось совсем иначе, словно переворачивалось с ног на голову и открывало в журналисте новое чувство — и этим чувством была паника. Всё происходило словно в ускоренной съемке: открытая дверь, свет, отражающийся в кафеле, включенная вода и майка Юнги, для снятия которой Чонгуку пришлось впиться в неё пальцами. Чон боится опустить взгляд, но ему приходится, потому что чертовы штаны, потому что чертова идея пьянствовать, потому что Юнги и его дурацкая, теперь ведущая за собой такие последствия, минимальная переносимость алкоголя. — Я сам могу справиться с этой пуговицей, — Юнги наблюдает за безуспешными попытками Чона расстегнуть его штаны и краснеющими ушами младшего, что с каждой секундой становится всё более выраженного яркого оттенка. Когда Мин понимает, насколько странно они теперь выглядят со стороны и как непривычно видеть темную чонгуковскую макушку возле ширинки своих джинсов, то непроизвольно покрывается румянцем; не еле заметным или нежно-розовым, словно цветы сакуры, а именно тем, что сравним с оттенком спелого томата. — Не мог сказать раньше? — Гук убирает руки и встаёт, давая возможность Мину расправиться с ненавистной пуговицей, размер которой определенно превышал отверстие в ткани. — Твоё лицо выглядит так, словно ты не спал пять суток и при этом употреблял наркотики. — А ты не смотри на лицо, — звучало так, будто Юн хотел откровенно пофлиртовать с сейчас явно не знающим, что ему стоит ответить или сделать Гуком; на самом деле Мин и сам не понял, почему эта вроде бы являющаяся сарказмом в его голове фраза оказалась настолько странной. — В смысле, не надо смотреть ещё куда-то… Я не имел в виду, что… Что я не имел в виду? В смысле, это не то, что я хотел сказать… Хотя нет, как раз-таки то, но не с той интонацией. Вообще не понимаю, как это произошло!.. Младший молча окинул его взглядом, в вопросительном жесте приподняв одну бровь. Этот поток слов, который с помощью эмоциональности Юна и его горящих, словно огнём, щёк, превратился в атомную бомбу, заставил Чона смутиться ещё больше, хотя буквально несколько секунд назад ему казалось, что это не может быть возможно. В любой другой ситуации Чонгук бы уже давно перестал отвечать, оставив Юнги чувствовать себя ещё большим идиотом, чем он был на самом деле, но из-за смущения и странной обстановки, что буквально давила им обоим на ещё до сих пор не до конца протрезвевший мозг, парень и сам не понимал, почему всё ещё говорит. — Ты не мог бы отвернуться?.. — Мин походил на смущающуюся девушку, хотя Гук и не видел разницы между людьми, которыми овладела неловкость: будь это мужчина или женщина — всё было одинаково. Чон не сразу понял, что от него хотят и почему данная просьба вообще прозвучала, задействовав трясущиеся от волнения губы старшего; Гук пробежался взглядом по представленному его глазам силуэту и с трудом сглотнул комок, оказавшийся в глотке. Вслед за снятой майкой и джинсами должны были следовать трусы. И да, Гуку хотелось провалиться сквозь землю даже тогда, когда чужие ключицы еле-еле выпирали из-под ворота свободной футболки, а сейчас — сейчас он уже чувствовал себя мертвым; мертвым, который всё ещё в состоянии продолжать умирать раз за разом. Парень отходит на несколько шагов, чтобы в случае чего подхватить бывшего напарника, и отворачивается. Он прикладывает в момент вспотевшие ладони к залившимся румянцем щекам и понимает, что ни одна маска безразличности, которую он носил и продолжает носить, не скроет это неконтролируемое мозгом смущение. Сердце бьется настолько сильно, что в какой-то определенный момент Чону начинает казаться, что единственным, кто не выйдет из этой комнаты живым, будет именно он. — Ты не мог так постоять, пока я не закончу? — Без проблем, — Чонгуку хотелось умереть, и это самое малое из того, что ему хотелось. — Это же совершенно не странно. Вообще нет. Юну хочется закончить это как можно скорее, потому что всё это чертовски смущает и заставляет чувствовать себя дураком больше, чем обычно. Гуку же хочется слишком многого, поэтому он только тяжело вздыхает, словно по определенному расписанию, и пытается сдержаться, когда в штанах в области паха становится слишком тесно. Одна лишь мысль о том, что парень, который выносит ему мозги и заставляет сердце биться быстрее, расхаживает в нескольких сантиметрах без какой-либо одежды, привела Чона к следующим, вроде бы, естественным, но в данным момент странным — впрочем как и сама ситуация — последствиям. — Можешь подать полотенце? В комнате уже давно витал отчетливый запах гранатового шампуня и нейтрального, оказавшегося на коже старшего геля для душа; из-за чего у пытающегося справиться с эрекцией журналиста отказывали последние нотки сдержанности и адекватности. — Эй, где там моё полотенце? Чонгук? — Сам возьми. — Просто возьми полотенце, потому что я… — Вода прохладная, так что ты уже наверняка протрезвел, — обычно спокойный голос Чонгука становится грубым и громким. — Просто возьми чертово полотенцем сам. — Твои уши сейчас сгорят, — Юнги насмешливо хмыкает, где-то в душе отмечая эту победу, потому что да, черт возьми, он в состоянии принести себе полотенце и халат, висящий неподалеку, но без смущающегося Чон Чонгука это всё было бы не то. — Если не хочешь взять полотенце, то возьми халат. — Сам возьми халат. — Тогда, пожалуй, мне придется взять и самого себя, раз ты ничего не хочешь. Мин чувствует что-то новое и приятное, ранее неизведанное, что не даёт ему покоя; дразнить Чонгука становится, кажется, новым развлечением, от которого, словно бонусом, следует игривое, будто вино, ведь такое же опьяняющее, настроение, а также возбуждение, собирающееся в области паха. Чонгук думает о том, почему и чего именно он боится, ведь для него такие вещи не в новинку, не происходят впервые. Так почему же, черт возьми, вся эта ситуация настолько нервная и смущающая? И ему совершенно не хочется ещё больше привязываться к этому инфантильному парню из-за пробирающейся в сознание назойливой, не желающей уходить прочь мысли: «Потому что это Юнги. Потому что это именно он, и никто другой». — Ладно, я пошутил. Забудь, — Юн дотрагивается до чужого плеча, когда младший резко дергается и пытается убежать к двери, словно та была спасательным выходом из горящего здания. — Стой. Юнги и сам не уверен, что он готов к чему-то большему, чем объятия и поцелуи, которые можно было бы спокойно пересчитать по пальцам на одной руке; никто из них ещё не мог принять подобное решение. Мин одним движением руки заставляет младшего, не знающего, что пытается сделать Юнги, прижаться к стене и почувствовать холод кафеля. В этом белом банном халате журналист выглядит ещё миниатюрнее, чем обычно, словно утонув в мягкой на ощупь ткани; но это не мешает ему прижаться к Чону и поцеловать до сих пор сухие — мысленно парень обещает, что купит этому идиоту бальзам — губы. — Открой рот, — четко проговаривает Юн, который хочет оставаться ещё хотя бы немножко пьяным, чтобы оправдать всё то, что сейчас происходит, но прохладная вода смыла все остатки былого вечера. — Я твой хён, слушайся. — Заткнись, — Гук понимает, что парень специально упирается ногой в его пах и хочет убить дразнящего его и думающего, что это повод для веселья, Юна. — Так заткни меня. Чонгук слегка толкает парня в сторону, и этого оказывается достаточно для того, чтобы тот оказался подальше от поддавшегося возбуждению тела младшего; Чону очень сильно хочется встать под тот самый ледяной душ и стоять до тех пор, пока всё это не закончится и мысли не перестанут быть только о Юнги, его почти снежной коже, выпирающих ключицах, на которые он уже давно не мог спокойно смотреть, и о том, что кровать в чужой спальне была довольно-таки неплоха. — Одевайся, иначе опоздаем! — Чонгук бросает эту фразу, прежде чем захлопнуть за собой дверь ванной комнаты и отправиться думать об умирающих от голода белочках, ибо это было единственным, что могло его успокоить. Мину же хотелось провалиться сквозь землю, ибо он совершенно не осознавал, какую цель преследовал, ведя себя как женщина-хищница лет сорока, которой уже определенно было нечего терять, кроме дорогих её сердцу котов, а не Мин Юнги, порой смущающийся даже под долгим, скользящим по его силуэту взглядом младшего. Возбуждение точно не шло ему на пользу. … Когда машина оказалась возле назначенного фотографом места, Гук непроизвольно взглянул на электронный циферблат и тяжело вздохнул, словно немым жестом оповещая Юнги об опоздании; в отличие от Мина, что нашёл нужным надеть свой лучший парадный костюм и налету, сбегая с лестницы, уложить волосы, Чон всё ещё оставался в своих джинсах и вытащенной из самой нижней полки майке старшего. К счастью, футболка была больше привычного для Юна размера, и Чонгуку не составило труда влезть в слегка помятую — парень предпочитал это называть своим стилем — вещь. — Почему ты вообще купил эту футболку? — младший тяжело вздыхает. Чонгуку бы хотелось назвать основными недостатками то, что майка точно была на пару размеров больше и не отличалась хорошим качеством, но, в общем-то, на пике перечня изъянов Гук видел только продолжающий снова и снова появляться у него перед глазами рисунок, расположившийся посередине футболки и веселивший пытающегося скрыть улыбку Юна. — Намджун пришёл с ней, когда был пьяный настолько, что вряд ли был в состоянии понимать, что такое размер, — Юн с улыбкой хмыкнул, хотя Чонгук пока что не видел ни одного повода для веселья. — И что такое безвкусица, видимо, тоже, — журналист всё ещё вспоминал того пса, чья пасть была больше туловища, изображенного словно вторым фоном, и искренне ненавидел Джуна, что сейчас наверняка сидел дома и обнимал унитаз, называя его любовью всей своей жизни; в любом случае, Мин считал, что это намного лучше, чем порядком обнаглевшая как в своих запросах, так и в поведении к своему парню Джессика. — Пойдем. Гук потянулся рукой к дверной ручки автомобиля, но был остановлен оказавшейся на его колене рукой старшего, что только слегка улыбнулся уголками губ, будто прося его посидеть ещё немножко. — Не хочу знать, — Чонгук даже не был уверен, что именно он не хочет знать, говоря эту фразу, ибо казалось, что ему действительно стоит оставаться в неведении ещё парочку лет, пока ситуация с их отношениями не решится сама собой. — И узнавать тоже. — Тебе и не нужно. — Отлично. Гук скрестил руки на груди, смотря на светло-голубое здание, что предстало перед его глазами; оно выглядело достаточно большим и даже, наверное, немного массивным, не считая парадного входа, украшенного декоративными цветами, и изрисованных красками ступенек. — Разве тебе не будет интересно посмотреть, как работают настоящие профессионалы? — Пойдем, — Гук вновь попытался покинуть автомобильный салон, но был пойман вполне сильным захватом на своём запястье; он думает о том, что вряд ли у него останется синяк, но будто зажатая между чужими пальцами смуглая кожа неприятно отозвалась раздраженными разрядами боли. — Мы уже и так опоздали. Почему отнимаешь чужое время? — Потому что хочу поговорить с тобой, — Юн и сам не понимает, как данное откровение просто вылетает из его уст, в момент становясь сказанным предложением. — Это, чёрт, так важно? — Чонгук бесится, потому что просто-напросто ненавидит, когда опаздывает, кого-то подводит и из-за этого оказывается виноватым; поэтому он сбрасывает чужую руку со своего запястья и тяжелым, полным серьезности взглядом окидывает слегка раскрасневшееся лицо Юнги. — Да! — Ладно, — спустя несколько секунд тишины, пока Юнги пытался сообразить, почему в последнее время он не может контролировать свои эмоции, становится слишком честным и открытым, Чонгук соглашается, хоть и смущается продолжавших расти цифр на часах. — Говори, пока я не передумал. — Разве тебе не будет интересно? В смысле, ты же любишь фотографировать… — Я люблю фотографировать, но я любитель, который не хочет становиться профессионалом. Слово «профессионал» звучит как синоним к слову «обязанность», пока «любитель» говорит само за себя. — Эм… — Мин замолчал, пытаясь осознать сказанное Чонгуком, но порой это было действительно проблематично; этого парня со смуглой кожей сейчас носило по полюсам: то он молчал, гордо сохраняя спокойствие и каменную маску на лице, то начинал говорить так много и непонятно вместо того, чтобы обойтись одной короткой фразой, способной объяснить куда больше сейчас произнесенного набора слова. — Понятно. Чонгук редко вёл беседы с кем-либо, но если начинал говорить открыто, то делал это так, словно уже писал статью; университетская привычка, от которой он не хотел избавляться, не считая её ни пагубной, ни уж тем более хорошей — это было чем-то, что просто осталось для него воспоминанием со студенческих времен. — Теперь мы можем идти, или ты всё ещё хочешь меня подоставать? — Чонгук смотрит на кивнувшего головой Юнги и, облегченно вздохнув, наконец-то выходит из машины. Путь до встретившего их радостной улыбкой, несмотря на неприлично большое опоздание, Тэхёна оказывается более быстрым, чем изначально планировалось: Мин резво перебирал своими короткими — по сравнению с нижними конечностями Гука — ногами, в то время как младший спокойно мельтешил рядом, ни чуточку не спеша, но при этом не отставая даже от немного начавшего задыхаться журналиста. — Извини, что так долго, — Юн слабо улыбается уголками губ, подходя к стоявшему на месте Тэ как можно ближе. — Были некоторые проблемы. — С твоим парнем? — Тэ спокойно окидывает взглядом явно забывшего, что он здесь делает и как его зовут, Чонгука, пока Юн удивляется способности фотографа говорить чисто ровно тогда, когда ему бы стоило заикаться не на каждом произнесенном слоге, а на каждой прозвучавшей букве, желательно по нескольку раз. — Я уже понял, что в-вчера у вас б-было в-весело. — Нет… — Мину почему-то захотелось замахать руками, по-детски топнуть ножкой и крикнуть «мы не пара, а он не мой парень», но как он мог произнести подобное, один раз уже наступив на ударившие его не в лоб, а в самое сердце грабли. — Я имею в виду, что не… Не было весело. — Твоё лицо г-говорит ин-наче, — Ким ещё раз окинул взглядом лишь пожавшего в ответ на сказанное плечами Мина и жестом предложил Чонгуку сесть на стоящий возле стены стул. — Рад познакомиться. Ким Тэхён. — Чонгук, — хоть Чону мало доставляло удовольствия всё здесь происходящее, отбросив в сторону всевозможные эмоции, он понимал, что не может просто встать и уйти, точно так же, как и не мог открыто показывать своё недовольство некоторыми вещами. — Чон Чонгук. — Я знаю. Р-рад увидеть лично, — казалось, что Ким не до конца уверен в произнесенной им ранее фразе «с твоим парнем?», и именно поэтому он продолжал вести себя словно проворная, ищущая лазейку лиса. — Юнги, т-тебя ждут, — Ким кивнул на комнату, где огромными буквами было написано «гримерная». — Скажи, ч-что я просил особое в-внимание уделить м-мешкам п-под глазами. Словно по немому крику фотографа, из-за двери с надписью «гримерная» выглянула миловидная девушка с короткими выбеленными волосами: в руке она продолжала держать расческу, пока на пальцах, кажется, были остатки темного тонального крема. Незнакомка выглядела немного устало и, наверное, фразу «уделить особое внимание мешкам под глазами» приняла на свой счет с вымученной улыбкой на бледном — то ли от нанесенного макияжа, то ли от идущей у неё вторые сутки работы — лице. — Эй, мне не пора домой? — на самом деле она вышла не за не выглядевшим лучше, чем она парнем, а за долей адекватности своего начальника; её взгляд был устремлен на только пожавшего плечами в ответ Тэхёна, который всеми жестами пытался извиниться за резко затянувшийся рабочий день. — Я скоро начну путать губы и нос, а это вряд ли сможет привести к чему-то фантастическому! — Мне ж-жаль, — казалось, что Ким боится подошедшую к нему почти вплотную разъяренную, но при этом уже не в силах скандалить на полную мощь девушку; был ли этот страх связан с её ростом, который определенно превышал отметку в 180 сантиметров, или с тем, что в руках у незнакомки всё ещё была довольно-таки массивная расческа, никто не знал. — Последний на с-сегодня. П-прошу. Тэ одним кивком головы указывает на так и застывшего по дороге к двери Юна и слабо улыбается, пытаясь расположить к мирному исходу уже сдавшуюся, явно не желающую тратить энергию ещё и на ругань, девушку. — Ладно, — в её голосе слышится разочарование, за которым следует усталый вздох. — Но это последний… на сегодня, — решив, что увольняться с прибыльной работы для неё невыгодно, спустя некоторую неопределенную паузу добавляет девушка. — Никаких русалок, тигров, кукол? Просто человек? — Просто ч-человек, — Тэ согласно кивает, когда девушка уже разворачивается к нему спиной и, схватив не особо понимающего смысл произнесенных ранее фраз журналиста, скрывает за дверью всё с той же огромной надписью «гримерная». Развернувшись к всё ещё сидевшему на стуле с каменным выражением лица Чонгуку, Тэ продвинулся чуть ближе, решив, что расстояние с незнакомым человеком в двадцать сантиметров является самым вежливым из тех, которые он мог бы предложить самому себе. Киму казалось, что Гуку совершенно всё равно, где он находится и для чего: в его глазах не было ни малейшего намека на интерес и даже банальное, обычно присущее всем, когда они оказывались в студии, любопытство. — Д-даже не спросишь, ч-что значит п-просто ч-человек? — Тэ окидывает серьезным взглядом Чонгука, улыбаться которому у него почему-то получается с трудом. Фотограф всегда чувствовал людей, улавливая их настрой и порой даже мысли, о которых окружающие и сами не догадывались, блокируя поток выводов и идей в своём подсознании, словно те были крамолой, за которую полагалось наказание. И сейчас, когда он видел безразличие в чужих, словно бездонных, глазах, ему казалось, что Чон, совсем недавно предстающий перед ним как добродушный, любящий выпить со своими друзьями вечером после работы парень, сейчас превратился в холодного, не желающего растягивать сухие губы в улыбке принца. — Могу предположить. — И? — Тэ чувствует негатив, направленный на его персону, и не понимает, что он уже успел сделать не так. — Тебе не всё равно? — Ты р-ревнуешь? Тэхён может заметить, как на лице Чона на лишь долю секунды проскользнуло удивление — в остальном же, казалось, ничего не изменилось. Губы Кима расплываются в довольной улыбке, когда он буквально читает в чужом взгляде немое возмущение, негодование и желание, просто животное желание убрать соперника; Тэ никогда не думал, что будет так радоваться, когда осознает, что человек, сидящий напротив, желает его расчленить. — Т-ты думаешь, ч-что я?.. — парню ничего не оставалось, как добродушно рассмеяться, ибо вся эта ситуация, где человек, буквально сгорающий изнутри от ревности, пытался казаться равнодушным к происходящему, действительно веселила. — С-серьезно?.. Если тебе станет легче, то мне н-нравятся девушки. — Мне плевать, — Чонгук не был тем человеком, который мог рассказать что-то незнакомцу, даже если тот уже был в курсе происходящего; он лишь плотно сжал сухие губы и продолжил ждать, считая, что приехать сюда было одной из его тотальных ошибок. — Если бы т-тебе было п-плевать, то т-ты бы себя т-так не вёл. Чон не хотел даже давать надежду своему новоиспеченному собеседнику на продолжение так и не завязавшегося между ними диалога; он не желал даже улыбаться этому слишком сахарному, производящему странное впечатление из-за смеси своей внешности и характера парню, не говоря уже о том, чтобы раскрыть душу, как окна в пропахшей квашеной капустой квартире. — Хорошо-о-о, — Тэхён не был надоедливым, но порой ему казалось, что доставать своим оптимизмом словно уже убитых людей, стало его любимым хобби; и Чон Чонгук оказался тем самым человеком. — И к-кто сверху? — Что за бред? — Гуку не хотелось отвечать, но, кажется, этот парень с широкой квадратной улыбкой заставлял его огрызаться на подсознательном уровне; было в нём что-то такое, что отголосками билось о стенки памяти и вырывало картинки с изображением старого доброго друга, с Ёнджэ. — Бред? Н-не д-думаю, — Киму нравилось, как Чон непроизвольно щурился и сгибал пальцы, словно пытаясь успокоиться и сдержаться, чтобы вдруг не сказать лишнего. — Я имею в виду, к-кто из в-вас пассив… — Тебе не кажется, что ты лезешь в чужую личную жизнь? Чонгук впервые понял, что, согласившись встречаться с взрослым парнем, до сих пор не смог прийти к выводу, кто сможет занять главенствующую роль в их неплатонических отношениях; он никогда не задумывался о подобном, больше занимаясь работой и решением проблем, чужих истерик и внутренних конфликтов. Спустя пару секунд размышлений, которые вряд ли можно было назвать мозговым штурмом, Гук остался всё при том же более понятном для него заключением: младшему было откровенно всё равно; Юнги не был тем, кто оставался в стороне и просто наблюдал, как Чонгук терроризирует его губы; не был просто игрушкой, которую можно было обнимать, целовать и желать. Впрочем, такой, без каких-либо прав и интересов игрушкой не был и сам Гук, понимающий, что вряд ли подобная тема станет для них нерешаемой дилеммой или поводом для конфликта, окончания отношений или постоянных, непрекращающихся ссор. — К-кажется, ведь т-ты думаешь, что я п-пытаюсь разрушить т-твою личную жизнь, х-хотя ничего п-подобного д-делать я т-точно не собирался, — Тэ снова слабо улыбается, и Чонгуку кажется, что этот сахарный парень с красивым лицом действительно чертовски похож на его старого друга; возможно, они могли бы поладить, но, к сожалению, Чон не хотел заводить себе друзей. — Так что успокойся и п-перестань выглядеть т-так, будто т-ты пытаешься р-родить. Гук не успевает кинуть в ответную ставшему слишком раскрепощенным — в месте, которое являлось его собственностью, Тэ почти всегда чувствовал себя спокойнее и расслабленнее — фотографу саркастичное «я спокоен», как из-за двери наконец-то появляется знакомая темная макушка. Чон не может разглядеть все мелкие детали благодаря слегка испорченному зрению, но один лишь факт того, как под прожекторами сияет чужая — обычно бледная с сероватым оттенком — кожа, заставляет Чона слегка улыбнуться уголками потрескавшихся губ. В такие моменты он чувствует себя самым настоящим влюбленным идиотом, которому каждый раз хочется произносить фразу «ты не перестаешь меня удивлять и быть чертовски удивительным», но всё это определенно будет не к месту в тех отношениях, которые у них сложились; скорее, более правдиво бы смотрелось приветствие, начинавшееся со слова «придурок» или «идиот», нежели что-что такое, что легко можно было бы перепутать с горстью ванильного сахара. Чон выпрямляется и чувствует победу, когда Тэхён наконец-то бросает свои попытки забраться в чужую душу и отправляет к Юнги; к парню, что не чувствует себя уверенно, ощущая непривычный макияж на своём лице и такую же впору шикарную дорогую одежду, заставляющую Мина чувствовать ещё большую неловкость. Взгляд, которым Чонгук сканировал стоящего в нескольких метрах Юнги, вынуждал старшего нервно дергать ногой, словно через ту каждую секунду пропускали максимальные разряды тока. — Прекрасно выглядишь, — Тэ вынуждает Юнги смущенно улыбнуться в ответ и сгорбиться под тяжелым заинтересованным взглядом Чона. — Т-твоему парню нравится. — Он… — Юн не успевает договорить, когда Тэхён находит нужным перебить и без того не знающего, куда себя деть в этой чертовой полосатой футболке, что буквально спадает с плеч, парня. — Да, он уже сказал, что без ума от т-тебя, — лисья улыбка, голос, где эхом отдается веселье от происходящего, горящие будто огнём глаза и Тэхён, что собирает в себе всё перечисленное. — Т-тебе повезло. Ну… и ему т-тоже, — парень по-доброму смеется, когда видит чужое удивленное лицо. — Л-ладно, идем. Иначе н-ничего не успеем. Мин же думает только о том, что из Тэхёна определенно бы получилась отличная сваха, но, к счастью, не лгун. Или не к счастью…