я люблю тебя.

      Ханбин закрывает глаза, оставаясь полностью наедине с самим собой и мгновенно переносится в прошлое.       — Я люблю тебя       Тихий шёпот в его макушку, крепкие руки обхватывают поперёк груди.       Хорошо.       Тепло.       И уютно.       Он хочет вернуться на два года назад: где Дживон живет с ним в одной комнате; где можно было просто так завалиться на чужую кровать в крепкие объятия; где их будущее было таким призрачным и нереальным, что в это даже было трудно верить; где Дживон был просто Дживоном и первой любовью Ханбина.       И это совсем не реально, но он слышит:       — Я люблю тебя       Сказанное хриплым голосом, который отдаётся мурашками по спине и ногам, навеки записано в памяти. Ровно как и запах Дживона; за два года не выветрился, не прошел и до сих пор, отдаленно, но чувствуется в комнате.       Это ни к чему хорошему не приведет, но он лежит на кровати и вспоминает то время до мелочей: и как тесно было вдвоём на одной кровати, но можно было переплетать ноги под одеялом, руки укладывать друг на друга, носом утыкаться в шею и все валить не на притяжение, а на тесноту; и как в первый раз, на слепую, коснулся чужих губ своими; и как после было сложно остановится. Все эти мокрые ночные поцелуи, возня под одеялом и тихие смешки, когда Джуне вдруг просыпался и ворчал сверху — теплом разливается по телу.       Но Дживон, выращенный в свободолюбивой и своенравной стране, хочет большего. Хочет свои руки под чужой футболкой, а руки ханбина у себя в трусах. У хёна ладони широкие сухие; пальцами по косым мышцам живота к груди; остановится на сосках, чтобы узнать насколько младший чувствительный здесь; задрать чужую футболку к подбородку и снять ее к черту. У Ханбина сердце стучит бешенно, все слова застревают в глотке, а пальцы так нерешительно сжимают чужие плечи, то ли оттолкнуть хочет, то ли притянуть. Бобби снова целует, подминает под себя друга и трется пахом о его бедро.       — Ты ведь тоже думал об этом? — хриплый голос на ухо, рука уже сжимает ханбиновский стояк через трусы. — Хочешь ведь?       Ханбин выдыхает, что хочет. Черт возьми, еще как хочет. Но все это словно нереально, невозможно и абсурдно. И даже если это сон, обман зрения и сам парень свихнулся окончательно, то пусть будет и так. Главное сейчас касаться такого желанного тела, вести языком по шее, кусать за плечо, когда особенно хорошо. Когда сжимают его член в ладони, издевательски медленно водят вверх-вниз, давят пальцем на головку, сложно удержать в груди сдавленный стон. Сложно не выгибаться и не просить сбивчиво:       — Хён, пожалуйста.       Сложно удержать свои руки где-то на спине старшего, а не лезть к нему в трусы, чтобы отомстить в той же сладостной манере. Чтобы слушать от парня уже его:       — Блять, давай быстрее.       Под одеялом им слишком жарко, да и ни к чему прятаться. Джуне зависает этой ночью у Джинхвана. И даже если Ку и зайдет в комнату — на него никто не обратит внимания. Слишком увлечены и делом, и друг другом.       — Я люблю тебя.       Ханбин кончает в ту же секунду как только слышит эти слова. Неверяще хлопает глазами, распухшие губы подрагивают и язык не смеет шевельнутся, чтобы ответить хоть что-то похожее. Двигает лишь своей рукой в ответ быстрее, чтобы через пять минут его пальцы были все испачканы.       Ханбин сгребает одеяло в одну сторону чтобы обнять, закинуть ногу, как он делал всегда с Дживоном; чтобы ещё раз обмануться, еще раз почувствовать прозрачное тепло и чтобы снова в тихой ночи услышать записанное и заслушанное до дыр       — Я люблю тебя       Ханбина рвёт на части хоть он и делает вид, что все нормально, он в порядке, не надо париться. Но разбивается на миллионы частей, хотя ни один мускул на лице не дергается при виде Дживона. Хён на ночь салютует ему, желает, непременно, самых сладких снов и закрывается в собственной комнате. А Ханбину хочется к нему, тянет безумно. Не хочет снова обнимать одеяло, хотя должен же был привыкнуть. Ну сколько можно? Два года прошло так-то. Но не привыкает или не хочет. Обнимает скомканное одеяло; рисует воображением чужую руку в своих волосах; и снова слышит:       — Я люблю тебя       — Ханбин?       Ким дергается от неожиданности, смотрит ошалело в темноту, в поисках источника звука.       — Спокойной ночи, Ханбин-хён, — ласково, со сквозящей в голосе улыбкой, говорит Донхёк.       И Ханбин переводит взгляд с двери в комнату чуть левее, на кровать напротив. Надеется, в комнате темно достаточно, чтобы не видеть его полное разочарования лицо. И забивает на это в следующую секунду не сдерживая тяжелого вздоха, укладываясь обратно.       — Спокойной ночи, Донхёк.