Храни Лиаллон

Вечер мог стать одним из тех, к каким привык Эрм. Ночевать на постоялом дворе ему доводилось далеко не впервой, а место, подобное Дымной Дратве, не отличалось от большинства сёл Кнехи. В таких всегда ошивались изрядно выпившие жители, потные, любящие игры в карты и кости, везде находились девицы, торгующие собственным телом. Почему-то считалось, что мужчина, потягивающий пиво в одиночестве, обязательно желал развлечься. Шлюха, похоже, именно так решила. Сначала она долго демонстрировала выглядывавшие из глубокого выреза прелести, затем, очевидно, решив, что посетитель подслеповат, присела напротив и сложила руки на столе. — Вы новенький, — томно протянула она и медленно заложила тёмную прядку за ухо. — Первый раз встречаю такого красавчика. Эрм исподлобья посмотрел на неё — в лицо, а не в вырез. Его трудно было назвать красавчиком — однажды чужой меч прошёлся по лицу и задел левый глаз, отчего тот вытек и был всегда закрыт тёмно-синей повязкой; бровь и скулу пересекал ровный шрам. — Прости, красотка, но трахать кого-либо у меня нет желания, — огрызнулся он. Шлюха надула и без того пухлые, накрашенные алой помадой губы и поднялась. — Как знаешь, но если передумаешь… — Не передумаю, — перебил Эрм. Он знал, о чём говорил. Не хватало только дурной болезни. Помереть он не боялся, но предпочёл бы, чтобы его жизнь оборвал клинок. Эрм был далеко не праведником. Знала бы шлюха о его похождениях — покраснела бы от стыда. Ему одинаково нравились как женщины, так и мужчины, и за это не было стыдно. Эрм сделал глоток и покосился в сторону импровизированного ринга — круга, нарисованного мелом. Множество ног стёрли границы, и сейчас тщедушный мужичонка расчерчивал их заново. — На кулаках бои? — уточнил у него Эрм. — Ась? — переспросил тот и резко разогнулся, после охнул и схватился за поясницу. Поняв содержание заданного вопроса, пояснил: — А, да. Хотите поучаствовать? Я не против, — он улыбнулся беззубым ртом, — но придётся выложить три серебряных трена. Или один золотой. Или двенадцать медяков. Это самая маленькая ставка! — Максимально сколько можно? — ещё раз уточнил Эрм. — Ась? — Мужчина, невзирая на длинную, до середины груди, неопрятную бороду и лысину, был далеко не стар, вряд ли глух. Как пить дать не понял смысл странного заморского словечка. — Самая большая ставка — сколько? — А-а-а, хе-хе! Сколько угодно, хоть тысячу золотых. Если найдёте противника, который поставит столько же, всегда рад. Для нас с хозяином чем больше, тем лучше. Треть от выигрыша — наша. «Треть? Хапуги!» — Эрм отвернулся и приложился губами к металлической кружке. Пиво сильно разбавили, что его не удивило. В заведениях, подобных этому, дешёвых, грязных и поэтому дрянных, спиртное всегда разводили водой. Пререкаться с хозяином — крепким ширококостным детиной — было себе дороже. Эрм его не боялся, но помнил, что с местными жителями лучше не спорить. Он отвлёкся и принялся подсчитывать возможную прибыль. С трёх серебряных тренов выйдет шесть, если противник поставит столько же, два заберёт бородач. Останется четыре. Негусто. Но ведь чем выше ставка, тем больше выручка. Эрм снова отпил, отставил кружку и поднялся. — Когда драться можно? — уточнил он. — Ась? — опять, разве что бородач уже отошёл в угол. — А, так хоть сейчас, если найдёте с кем. Сами видите, желающих негусто. — Он огляделся и вышел в середину зала. — Эй, пьянь, не желаете развлечься? — громко прошамкал. — Вот этот доблестный парень желает размять кулаки. А как насчёт вас? Он окинул посетителей взглядом. Пьяницы переключили внимание с кружек на «парня» и отвернулись. «Понятно, мало выпили, махать кулаками не тянет ещё!» — подумалось Эрму, и он вернулся за стол. Придётся пить в одиночестве, заглушать спиртным воспоминания той, далёкой войны. А ведь много лет уже как прошло, но то, ехидное, брошенное вслед, когда Эрм вышел из лазарета с перевязанным лицом: «Ты больше не воин, ты калека». Он, с юных лет обучавшийся воинскому мастерству в Лиаллоне — рыцарской цитадели, стал не нужен, точно истоптанный сапог с оторванной подошвой. Эрм был «непригоден к воинской службе», как выразился один из паладинов, потому что потерял глаз. Но ведь руки и ноги целы, да и меч мог держать не хуже, чем раньше. И к семье он вернуться не смог, потому что отец мечтал увидеть сына в блестящих латах, в сюрко с вышитым алым кинжалом — символом Лиаллона. «Не посрами моё имя!» — умолял отец, когда Эрм принимал присягу. Он просил, он гордо глядел на сына ясными голубыми глазами, опутанными сеточкой морщин, и поглаживал светло-русые кудри. «Обещаю, отец!» — Эрм счастливо улыбался, воображая, как гордо несёт хоругвь. Ох, если бы он знал, что радость напрасная, что подъём на рассвете, бесконечные хлопоты по хозяйству, которые выполняли юнцы, недавно попавшие в цитадель, — далеко не самое тяжкое испытание (женщин в крепость не впускали во избежание стычек между молодыми рыцарями). Изнуряющие тренировки не пугали — отец с малых лет научил сына держать меч в руках. Война, унёсшая жизни не одного рыцаря — вот страшнейшее испытание. «Храни Лиаллон!» — с таким девизом воины мчались в бой. Перед глазами встала картинка — скрещённые мечи, блок, взмах… и покатившаяся голова первого убитого врага — не манекена. Затем — победа, громкая, хоругвь, поднятая вверх, и: — Храни Лиаллон! Крик разнёсся на много миль. Эрм ликовал — оттого, что победа — и его заслуга. От множества изрубленных размозжённых тел, оторванных конечностей, изуродованных лиц не тошнило. Он не смотрел, куда ступал, и сапоги испачкались кровью. Зато треклятые перты поняли, что значит объявлять войну рыцарям-лиаллонцам, и дрожали, завидев сюрко с вышитым красным кинжалом. Спиртное словно перенесло назад, в прошлое, и Эрм снова очутился на Тленном поле. Он знал — оно сейчас так названо, потому что тела пертов никто хоронить не собирался, и долгое время смрад разносился на много миль… — Прошу прощения, мне Грак сказал, что вы драться желаете, — прозвучало внезапно среди Тленного поля, покорёженных доспехов и мёртвых тел. Эрм со стуком поставил кружку. Нет, обычный дешёвый кабак. И «боец» под стать ему — слишком молодой, слишком худой, однако преполнен юношеским максимализмом, как любил Эрм это слово. Наверняка жизни не нюхал ещё, не оторвался от мамкиной юбки, а всё туда же — в драку лезет, чтобы было чем заплатить шлюхе с алыми губами. Эрм посмотрел единственным глазом на стоявшего собеседника. Хорошенький, взгляд наивный и полный желания победить. Доводилось встречаться в Лиаллоне с похожими юнцами, на чьих лицах вскоре стиралась печать наивности. — Двигай отсюда. Сначала отрасти кулаки, затем пытайся побить зрелого дядьку-воина! — Эрм демонстративно погладил рукоять висевшего на поясе меча, чем дал понять, что не ради украшения его носит. Он знал, как поигрывают мышцы под серой камизой, а шрам делал лицо устрашающим. Только юношу его вид напугать не смог. Тот потеребил завязки сине-зелёного плетёного пояса. — Ладно, но… На ком отращивать, если не на подобных вам? — довольно уверенно не то спросил, не то съязвил. Выпил, что ли? Им, юнцам желторотым, понюхать хватит, чтобы захмелеть. Но на пьяного не походил, голубые глаза смотрели ясно. — На ровеснике тренируйся, — посоветовал Эрм и отвернулся, чтобы не видеть наивное молодое лицо, обрамлённое светло-русыми кудрями. Именно волосы напомнили его самого в юноше. «Кудряшка Эрми» — такое прозвище он получил от бывалых рекрутов, вот-вот готовых стать воинами. Ему было обидно — звучало-то нежно, по-девичьи. Юнец опустил голову, потоптался и отошёл под общий хохот пьяниц и разочарованный вздох беззубого бородача, к которому успело прилипнуть прозвище «Ась». Эрм проводил его взглядом. Серые шоссы неплотно облегали ноги, но не смогли скрыть длину; на рукаве светло-коричневой камизы виднелась аккуратно пришитая заплатка, на поясе болтался полотняный мешочек. Понятно, паренёк из бедной семьи, вряд ли женат, хотя в сёлах частенько молодые люди рано связывали себя узами брака — порча девок на сеновале не проходила бесследно. Но одежда, несмотря на всю убогость, выглядела чистой. Больше всего внимания привлёк затылок, точнее кудри, стянутые в короткий хвостик, и большое багровое родимое пятно на шее. Паренёк не стал садиться за стол и направился к выходу. Эрм проводил его взглядом и сделал глоток пива. Последний. Проклятье, вечер на редкость тоскливый. Перекинуться картишками с сидевшими в углу игроками не было желания — шулер из Эрма никуда не годился. Друзьями в Дымной Дратве тот ещё не обзавёлся, шлюху отослал, да и та уже занята и восседала на коленях лысого толстяка. Ещё и подраться не с кем. Эрм поднялся. Подойдя к стойке, бросил несколько монет как плату за пиво и удалился. Паренёк, вероятнее всего, недалеко ушёл. Вот с кем можно пообщаться, заодно — выяснить, на что он способен, и Эрм открыл дверь. Дымная Дратва не зря получила такое название. Деревня располагалась между холмами, и каждую ночь в низине собирался густой сизый туман. Дым от печных труб не поднимался в небо, а стелился по земле, отчего всегда пахло гарью. Солнце зашло за горы, и уже начала появляться дымка, не слишком густая, и смутные очертания были заметны в тумане. Эрм посмотрел на худенькую фигуру и вспомнил то время, когда сам был таким же тощим, пока Лиаллон не сделал из него крепкого воина. Паладином он не стал, но сила никуда не делась. — Эй, ссыкун! — позвал он. Юнец вздрогнул и обернулся, словно это было его прозвище. Эрм подошёл к нему и, усмехнувшись, с издёвкой произнёс: — Ну какой из тебя драчун, если ты на унизительные прозвища отзываешься? В тумане трудно было различить выражение лица, разве что ветерок колыхнул кудри. — Вы меня догнали, чтобы это спросить? Потратили бы лучше время на Марму, — огрызнулся юнец. О шлюхе говорил, догадался Эрм, но вслух парировал: — Я сам решу, на что мне потратить свободное время. — Но не отнимайте моё. Неожиданно для себя Эрм на эти слова рассмеялся. Он поймал недоумённый взгляд широко раскрытых глаз и заявил: — Да-а, язык что надо подвешен. Ладно, так и быть. Может, соглашусь на драку, если покажешь, на что способен. Так понимаю, ты пытаешься заработать пару монет. — Д-да, — последовал несмелый ответ. — На шлюху! — Не-ет! — Кудри качнулись в такт голове. — Мать у меня. Брюхатая — вот-вот родит, а отец опять все деньги пропил. А мы мельнику за муку должны… Прикрывается благородными намерениями, догадался Эрм, вероятнее всего, дома семеро по лавкам, как в большинстве крестьянских семей. Паренькам — почти мужчинам — хочется и выпить, и девке, согласной поваляться в стогу сена, безделушку подарить. В этом нет ничего плохого, хотя Эрм, будучи в возрасте собеседника, провёл время в Лиаллоне — пил вино, чтобы согреться, но не напиться, вместо безделушек держал в руке меч, а вместо девок… Нет, лучше не вспоминать. Юные воины утешались друг с другом, и прозвище «кудряшка Эрми» он не зря получил. — Ладно. Как звать-то? — уточнил он. — Рик! — Юнец потоптался с ноги на ногу. «Кудряшка Рики!» — съязвил Эрм — мысленно, потому что знал, насколько это обидно. А ведь юноша хорош. Проклятье, он сам наверняка был таким, как он, поэтому старшие воины — раздавшиеся в плечах не юноши, но мужчины, положили на него глаз. Теперь и Эрм таращился на Рика, будто оголодавший зверь на кусок мяса. — Ладно, Рик! — Эрм поднял руки вверх, ладонями вперёд. — Бей. Пока оценю силёнки, если есть. Он знал — удар может быть крепким, хотя не был уверен — отец-то с детства научил его держать меч в руке, готовя к обучению в Лиаллоне. «Храни Лиаллон!» — поучал он. «Хлани Лиаллон!» — вторил маленький Эрм. За воспоминаниями он не заметил, как Рик размахнулся и нацелил кулак в правую ладонь. Опомнился, когда вторым врезал в левую. Эрм опустил руки и улыбнулся. — Ну что ж, сила есть, прицелиться, куда нужно, умеешь. Теперь давай, бей меня! Рик поколебался. «Как же ты драться собрался?» — подумал Эрм, держа кулаки наготове. Юнец допустил ошибку и попытался ударить в лицо, но его рука была перехвачена, вывернута — и он грохнулся на землю и зашипел от боли. — Учиться и учиться, — пробасил Эрм. — Ты слишком предсказуем. — Он посмотрел, как противник поднялся и поправил выбившиеся из хвоста волосы. Рубашка запачкалась. Рик отряхнулся. — Учту, спасибо за урок, — несмело произнёс он. Учтёт, будто не о драке шла речь, а об ошибке в слове. Рик, скорее всего, даже писать не умел, но Эрм снова вспомнил себя в детстве. «Учту!» — обещал он гувернёру и потирал перепачканной чернилами ладошкой нос. Только где же Рику, дравшемуся только с неопытными сверстниками, научиться кулачному бою? Тот, ссутулившись и поёжившись от сырости, медленно побрёл по широкой колеистой дороге к воротам постоялого двора. Вряд ли, поняв, что боец из него никудышный, появится здесь завтра. А ведь Эрму всё равно нечем заняться. Меч ещё не скоро будет обнажён, тренировка поможет не терять силы и навыки. Почему бы не стать наставником для желторотого юноши? — Стой! — Он бросился вдогонку. Рик встал как вкопанный, но не обернулся и вздрогнул, когда тяжёлая пятерня легла на плечо. — Я завтра здесь буду. Приходи, если хочешь взять пару уроков. Глядишь, и честь благопристойной дамы защитишь, чтобы потом её отнять! — Эрм хрипло рассмеялся. Поняв, что шутка получилась неудачной, добавил: — Приходи. Мне всё равно заняться нечем, кроме выпивки. Я ни монеты за уроки не возьму. Спроси про Эрма, если не застанешь меня внутри. Он убрал руку и некоторое время дожидался ответа, чувствуя, как пиво запросилось наружу. Наконец молодое лицо осветилось улыбкой, и Рик произнёс: — Я вам очень благодарен. Приду, обещаю! Он побежал, а Эрм подошёл к стене, чтобы справить нужду. Из головы не шло милое лицо, обрамлённое кудрями. «Не хватало прослыть совратителем юношей», — позлился он на себя, осознав, что с Риком развлёкся бы. Но вряд ли юнцу больше восемнадцати лет. Сам Эрм раздался в плечах только к двадцати годам, иные воины оставались тощими. Возможно, Рик невинен. Возможно, нет. Эрм давался диву, как могло статься, что ему встретился на пути юноша, напомнивший его самого — не только кудрями, но и желанием принимать ошибки, а также учиться. Ещё и черты лица, тонкие, красивые, не шли из головы. Рик станет привлекательным мужчиной, но для этого нужны постоянные тренировки, чтобы костяк оброс мышцами. Сейчас он напоминал девушку. Так некогда было с Эрмом, пока он не повзрослел. Обидные высказывания прекратились, когда он смог подмять под себя крепкого противника. Эрм тряхнул головой, прогоняя прочь воспоминания. Осознав, что замер с собственным членом в руке, натянул брэ и пошёл в таверну.

***

Ночь вступила в права, луна светила на дорогу, но в густом тумане мог бы легко заблудиться человек, впервые попавший в Дымную Дратву. Но не Рик, рождённый и выросший в этих краях. Он знал дорогу как свои пять пальцев — настолько хорошо, что ноги сами несли к дому, потому что в голове роились мысли. Где взять деньги? Ушлый мельник заберёт одного из гусей, оставленного на день Двермы — местные хотя отреклись от старых богов, однако не забыли о праздниках. Не почтить богиню — навлечь на себя голод на целый год. «Только этого не хватало», — подумалось Рику. Оброк, который установил князь, был отнюдь не маленьким. Однажды приключился мор, пали две коровы, а у матери пропало молоко. Прошло довольно много времени, но он помнил, как крохотная, недавно родившаяся сестрёнка умерла. К счастью, куры несли яйца, и это спасло от голода. Мама развела одно из них с водой и споила крохе, но такую пищу та не смогла усвоить. Рик помнил ту, тощенькую, с запавшими глазками. И мёртвую. Порой ему казалось, что семья проклята. Отчего-то дети, кроме первенца, не прижились. Рик молил всех богов, каких знал, чтобы мать, которая носила дитя, наконец разродилась живым крепким младенцем — обязательно мальчиком, иначе… Рик вздрогнул, когда увидел большое белое пятно у дома. Отец снова напился, и мать как была — в одном белом котте — ушла из дома, скорее всего, простоволосая и босая. — Мама! — Рик бросился к ней. Та заключила его в объятия, не по-женски крепкие, и всхлипнула. — Я поговорю с ним. Он погладил тёмные распущенные волосы. Спала ведь уже, когда он явился, пьяный и злой. Рик был уверен — мать потому так часто скидывала детей, что отец избивал её, беременную — настолько сильно, что она несколько дней не могла подняться. — Как хорошо, что ты вырос, сынок, — пальцы смяли рукава льняного серого котта, — есть кому заступиться. Рик отстранился от матери. Ему казалось — та почувствует, что сердце выпрыгивает из грудной клетки, что руки подрагивают. Он знал — мать потому доносила дитя, что сын вырос и мог утихомирить буйного отца. — Ты только к дому не подходи. Я позову, — пообещал он и, перепрыгнув через плетень, умчался к жилищу. На пороге Рик остановился и пригладил торчавшие во все стороны волосы, затем отодвинул засов и отпер дверь. Мать закрыла отца внутри, потому что тот мог догнать. Едва он отворил дверь, как услышал: — Явилась, блядюга?! Дыхание спёрло, сердце словно остановилось. Хотелось бежать куда подальше, но Рик через силу выдавил: — Нет, это я. Отцу нельзя пить, в нетрезвую голову лезли всякие мерзости, появлялось желание помахать кулаками, согнать злобу на беззащитной женщине и ребёнке — до тех пор, пока Рик не вырос. А ещё он становился похотливым, заваливал жену едва ли не при сыне… И это было лучшее, что могло случиться. Он тогда успокаивался. В тусклом свете одинокой жировой свечи Рик увидел очертания фигуры, огромной, без малого семи футов роста. Отец поднялся со скамьи и направился к сыну, тяжело ступая. — Вот как, я-то гадал, явишься или нет, иначе пришлось бы… не смотреть, что мать вот-вот разродится! — Большое брюхо колыхнулось в такт смеху. Рик вжал голову в плечи. — Иди в постель! Скоро всё закончится, успокаивал он сам себя, обходя отца и на ходу развязывая шнурки, крепившие шоссы к поясу. Раздеться нетрудно. Всего лишь осталось спустить брэ. Рик отшвырнул одежду в угол, задрал котт и улёгся на шкуры, служившие ему постелью, лицом вниз, закусил губу в ожидании. Отец никогда не задерживался. Рик смотрел на его ноги, зная, что он делает. Вот он берёт горшок с гусиным жиром, вот серые брэ падают на пол… Рик отвернулся, чтобы не видеть, как отец обмазывает стоявший колом член жиром, и зажмурился, услышав шлёпанье босых ног. И от неожиданности подпрыгнул, ощутив удар по ягодицам. — Крепенький. Жаль, худой, а не округлый, как у мамки, — томно прошептал отец. Перегар Рик не смог не учуять, несмотря на то, что отвернулся. Он проклял трусость, из-за которой ягодицы непроизвольно сжались. Он знал — будет больно. Куда легче, когда он расслаблен. Рику стало тяжело дышать, потому что семифутовый детина был отнюдь не лёгким. Отец хотел сегодня именно так — навалиться сверху. Рик успел узнать его пристрастия. Он напрягся, когда член протиснулся между ягодицами. Нельзя, нельзя, ведь до крови продерёт! Рик закусил губу, чтобы не заплакать — не от боли, к которой он привык, но от беспомощности и осознания собственной никчёмности. Что он за мужчина, если не может защитить мать? Отец — глава семьи, даже жрец всякий раз призывает смириться и почитать его до самой смерти, при этом говоря, что судьбы соединяются свыше. Рик — букашка, которой не дано выбирать родителей. Поэтому он ненавидел и храм, и его прислужников, взывающих к смирению. А убить ведь нельзя, его казнят, мать не выживет одна с крохой на руках. Всё вышло так, как предполагал Рик. Было очень больно, хотя член довольно медленно проникал в него. — Такой узенький. Совсем не так, как у бляди, твоей матери, у которой всё растрахано, — прошептал отец, резко толкаясь. — Тебя ебать — одно удовольствие. Рик не сдержался и вскрикнул, непроизвольно дёрнулся, затем затих, когда сильная резь пронзила тело. Он не всегда успевал делать вдох и выдыхал, когда отец толкался. Убить бы его, в который раз мелькнула мысль, подловить и убить так, чтобы тело никто не нашёл, а селянам объявить, что отец пропал, для вида погоревать… И что потом? Отец-то много работал, хоть и пил, проводил дни в поле или рубил лес, помог выстроить дома едва ли не всем жителям Дымной Дратвы… Рик этого не умел, у него даже половины отцовских сил нет. Все замечали, что он изящный, будто девушка, но почему-то родился мальчиком. Сегодня отец мучил его недолго, вскоре дёрнулся и протяжно застонал. В истерзанном заду защипало, когда тёплое семя потекло внутрь. Наконец-то. Вопреки сильной боли, Рику стало легче. Теперь отец наденет брэ и полезет на печь. Как назло, одна за другой покатились непрошенные слёзы. Сначала нужно утереть лицо — не девчонка же он, в самом деле! — и одеться, затем позвать мать. Рик, превозмогая тянущую боль внизу живота, сел. И замер, поймав взгляд отца. Тот пригладил редкие русые волосы. — Ревел, ха! А ещё паладином мечтал стать, в Лиаллоне учиться! Тебя туда пусти, так ты юных рыцарей перепортишь, шлюшка! Рик утёр слёзы, будто это могло помочь. Он не раз это слышал, не раз ещё услышит, поэтому обидно не было. — Тише, умоляю, мать не должна знать… — голос дрожал, когда он это говорил. — …что я тебя ебу, — закончил отец. — Да, не должна. И не узнает, пока ты будешь послушным мальчиком. — Рик вздрогнул, когда тяжёлая пятерня погладила кудри. Он будет послушным мальчиком, пока не решится хоть на что-то. Если вообще решится. Рик — трус. Он понял это давно — задолго до того, как впервые отец завалил его и грубо взял. Тогда, впервые, ему было горько и невыносимо — мужчины не должны ложиться под мужчин. Однако, заметив, что отец стал добрее, смирился. Какое уж тут убийство, если мать талдычит, что муж послан свыше? — Оденься, пожалуйста, — шёпотом попросил Рик и ногой подтянул одежду. Главное, чтобы на брэ не остались позорные следы, иначе придётся вместо работы в поле идти к реке и стирать, ловя на себе любопытные взгляды девиц. Мужчины не должны приводить в порядок одежду, это женская обязанность. Отец наконец полез на печь, устроился и захрапел. Свеча почти догорела. Тем лучше, мать не заметит, что сын плакал, не упрекнёт, что мальчишкам — юношам его возраста — это зазорно. Рик надел брэ, затем подвязал шоссы и направился в сени. Добротная деревянная дверь натужно скрипнула, когда он открыл её. Рик вышел на порог. — Мама! — Ответом стал скулёж — Гой, пёс, подбежал и лизнул руку. Тем лучше, что мать не у дома. Хотя дверь была обита шкурами, чтобы сохранить тепло, но бычий пузырь, служивший окном, не уберегал от шума. Рик спустился и направился к калитке. — Мама! — позвал уже громче. Туман стал настолько густым и плотным, что он не смог рассмотреть даже большое белое пятно. — Я здесь, сынок! — отозвалась мать со стороны хлева. — Иду! Рик дождался её. Когда она приблизилась настолько, что он мог рассмотреть её силуэт, приобнял за плечи, и уже вместе они вошли в дом. С печи доносился храп. Свеча догорела и погасла, и мать в темноте улеглась на скамью. Рик пошёл к шкурам, на которых совсем недавно предавался позорным утехам, упал на них и закрыл глаза. Его сну не смогла помешать боль — настолько сильно он устал за день. В своих грёзах он видел себя в кольчуге с сюрко поверх неё, на коне, с мечом прекрасной работы в руке. — Храни Лиаллон! — прошептал он, проваливаясь в сон.