Храни Лиаллон

Рик не мог сдвинуться с места и глядел, как тело Эрдана сначала завернули в покрывало, затем погрузили на телегу. Эрма давно увели, а он не смог произнести ни слова. Окровавленная одежда пристала к телу, Рик отлепил её и взглянул на руки. Под ногтями образовалась чёрная каёмка из-за запёкшейся крови. Отныне это руки убийцы. Рик не знал, что должен чувствовать — стыд, раскаяние или сожаление о том, что натворил. Он не чувствовал ничего, и это было хуже всего. Люди вокруг сновали, начищенные до блеска кирасы стражников сверкали на солнце, а он тупо смотрел на дело своих рук. Казалось, на берегу собралась вся Дратва, даже женщины улучили момент и притащили детей. — Фравого убил полюбовник его сына! — слышались шепотки. Ну и пусть болтают сколько влезет, Рику всё равно. Он вздрогнул, когда рука легла на его плечо. — Держись. — Он узнал голос, низкий. Мусо, больше некому. — Я ведь говорил мужикам, болтали бы меньше. Твой отец поддал-то ещё в лесу, дома, видимо, добавил; когда увидал очередной венок на калитке, разъярился. Ну Ольва, дура, пришла твоей матери помочь и выболтала, дескать, видала, как ты в сторону постоялого двора пошёл. На Дана страшно было глядеть. Граку выбил последний зуб не знамо за что и попёрся сюда. Я и созвал мужиков, чуял, беда грянет. Только не успел… И хорошо, что не успел, тогда бы все увидели и узнали, кто настоящий убийца. Проклятый укол совести! Почему в тюрьме должен сидеть невиновный человек? Ведь убийца — другой! Рик закусил губу. Мать, она не выживет. Она ещё от родов не оправилась, он нужен ей. Эрм поступил как настоящий отец, взял вину на себя, в конце концов, он этого хотел. Он прав: Рик нужен матери, он теперь глава семьи. Но ведь мерзко — прикрываться слабой женщиной и беззащитным ребёнком. Но Эрм сделал свой выбор. Зато Рик не сожалел. Мерзавец, терзавший его, получил своё, вон, даже без глаза остался. Если он на самом деле предатель, как говорил Эрм, на чьём счету не одна жизнь, — поделом. Говорил, но угодил за то, чего не совершал. Странные козни судьбы, ой какие странные! — Ступай. Ты обязан быть с ним рядом, — приказал Мусо, — как самый близкий человек. Рик усмехнулся. Знал бы кто, что он отнюдь не родной Дану Фравому — или Эрдану Дэерону. Убийца рядом с убиенным? Скорее всего, такого Дымная Дратва ещё не видела. Вероятно, уже было подобное, но никто даже помыслить о таком не мог. — Нужно известить мать, — вышло хрипло. — Не волнуйся, бабоньки уже побежали в деревню. Знает, наверное. Как бы молоко не пропало, обеспокоился Рик, но послушно встал рядом с телегой. Благо корова есть. Жизнь-то стала лучше, как ни крути, да и овец хватает. Мора давно не было. Малк выживет, глядишь, вырастет достойным человеком, не то что его отец. Рик постарается. Тоже мне, хороший брат, убийца, опять кольнула совесть. — Но-о! — Вартер, сидевший на козлах, дёрнул вожжи. Рик отвернулся, чтобы не глядеть на покрывало, пропитавшееся кровью. Проклятье, как смог позабыть? Он бросился в сторону. — Куда? — бросил Мусо. До Волка, прекрасного скакуна, никому не было дела. Тот повернул голову и уставился карими печальными глазами на Рика. Ресницы слиплись от влаги. Ничего удивительного в том, что лошади умеют плакать. Жеребец отпрянул, когда Рик взял поводья. — Послушай, — произнёс тот, — ты ведь не можешь меня не помнить — того, кто неловко взбирался тебе на спину. — Конь дёрнул ушами, точно прислушался. — Хозяин нескоро появится в твоей жизни, если вообще появится, а я позабочусь о тебе. В нашем сарае места хватит. Волк фыркнул и топнул ногой, но с места не сдвинулся. — Ри-ик! — позвал Мусо. — Как хочешь, — отмахнулся тот, растолкал селян и пошёл следом за телегой. Волка ведь заберут князевы люди. Тем хуже для него, тогда он точно не увидит хозяина. — Дался тебе этот конь поганый, — выругался Мусо. — Запомни: животина, она недалеко от хозяина ушла. Тем лучше, селяне побоятся трогать Волка, возможно, князевы прихвостни тоже суеверные. Хотя вряд ли, чтобы эти головорезы чего-то боялись. Так и вышло, раздалось ржание. — Блядь, лягается, скотина! — Рик слабо улыбнулся, услышав брань. Топот копыт и треск веток дал понять — Волк удрал. Замечательный конь, не пожелал покориться невесть кому. Под стать хозяину… Лучше не думать, ступор-то прошёл, и осознание содеянного уже потихоньку начало давить, заставило совесть терзать Рика. Может, нагонит… Нет, глупости. Верхом успел бы, а пешком… Рик помнил, как Эрма привязали к лошади, вынудив идти следом. Волк в то время спрятался в зарослях, умничка. Одна из женщин затянула песню, заунывную, остальные подхватили. Рику всегда претили заупокойные завывания, захотелось закрыть уши, но он пошёл, уставившись вперёд невидящим взглядом, иногда вздрагивал, когда кто-то клал руку на плечо и произносил соболезнования. Которые ему ни к чему. Мразь, считавшаяся его отцом, не будет больше принуждать к соитию. Но стыд не даст спокойно жить, это Рик знал. Именно это из-за чувства вины за то, что трусливо промолчал, слёзы покатились из глаз. И ведь не признается, не крикнет, кто настоящий убийца, смелости не хватит. Возможно, его упекут в тюрьму, возможно, селяне устроят самосуд и забьют камнями и ногами до смерти, но и после не оставят в покое женщину, родившую отцеубийцу. Всё могло быть иначе, если бы не было столько лжи. Над Риком издевались бы, что он выблядок невесть чьей крови, но он привык бы. Он смог бы хоть кому-то пожаловаться, что отчим насиловал его, потому что все знали бы — чужой он Фравому, не родной. Телега свернула у моста и накренилась так, что тело, лежавшее в ней, едва не вывалилось. Только множество рук удержало от падения. — Поплачь, мальчик. Не нужно всё держать в себе, — произнесла какая-то женщина. Кто именно, Рик не понял из-за застилавшей глаза пелены. — Понимаю твоё горе. Нелегко терять родных. Знала бы она, что слёзы не по Дану Фравому. Рик утёр их. Ни к чему они, лживые. Он закусил губу так, что выступила капелька крови. Лучше боль, чем оплакивать собственные малодушие и трусость, которые должны быть искоренены у лиаллонца. Лучше заняться похоронами, поможет отвлечься. Сгоряча действовать нельзя, только хуже сделает. Князю Амейку Шейервейскому нет никакой выгоды убивать Эрма, который наверняка бывал в переделках и тюрьмы не испугается. Днём больше, днём меньше, разницы нет. Выдержит, выдюжит… и выйдет на свободу. Или сгниёт, а то и к плахе пойдёт, если Рик опоздает или смалодушничает. Селянам было не до веселья, несмотря на праздник. — Похороны в день Двермы — дурной знак, — охнула баба с ребёнком на руках и покачала головой. Плевать на приметы, ублюдок больше не будет мучить мать — и это главное. Толпа прошла по главной дороге, телега остановилась у дома Фравых, где Дафья, одетая в серое, с замотанной в скорбный платок головой и сынишкой на руках, встречала мёртвого мужа. Слёз не было, глаза не красные, отметил Рик, когда мать оглядела его с ног до головы. Окровавленный сын — то ещё зрелище — не испугал её. — Я на скамье постелила, — сухо произнесла Дафья. — Несите его в дом. И всё — ни показной скорби, ни сожаления. Рик отошёл от телеги. Мужских рук более чем достаточно, чтобы отнести отяжелевшее тело в дом, а также сколотить гроб. Ему самому нужно сменить одежду. Нечего щеголять в перепачканном засохшей кровью тряпье. Дом был полон, и Рику пришлось переодеться в выстиранную одежду, висевшую на жерди. Камиза оказалась донельзя измятой. Ну и пусть, сегодня похороны, а не праздник. Рик знал — не сможет больше носить вещи, в которых щеголял утром. Хорошо, что старые, с множеством заплаток. Он разворошил сено и, скомкав, сунул их внутрь. Девицы ушли за водой, чтобы было чем обмыть тело. Даже не окунуться. Может, удастся ополоснуть руки и лицо. Рик надеялся на это во всяком случае. Во дворе пилили бревно, чтобы сколотить незамысловатый гроб. — Рик! — раздался зов. Проклятье, почему она, вдова, сейчас не рядом с мужем? Рик вышел из сарая. Дафья уставилась на него… и тут же отпрянула. — К-куда ты так вырядился? — Странная насмешка судьбы, ой какая странная. Рик-то надел зелёную камизу, в которой не слишком давно щеголял и сам же отстирывал от песка, пока мать мучилась, рождая на свет Малка Фравого. — Что первое под руку попалось, точнее, что сохло, то надел! — Рик пожал плечами. Слабое оправдание, ой какое слабое. Он знал этот взгляд тёмных глаз, подозрительный. Дафья открыла рот и прижала младенца к груди, точно защищая. От убийцы. Неужели всё поняла? — Ступай в дом. Я как женщина не могу обмывать тело, — приказала она. Странно, жена, не раз видевшая голые яйца мужа, не может обмыть тело. Но обычай есть обычай, и не Рику перечить. Дверь сарая со скрипом закрылась, засов натужно заскрежетал, и он направился в дом, краем глаза отметив, что Гой, спрятавшийся в будке, вяло лежит. Не подбежал, не лизнул руку. Умный пёс учуял смерть, пришедшую в дом Фравых. Раздался скулёж, когда отворилась дверь дома. Рик не обратил на собаку никакого внимания и вошёл внутрь. В доме стояла духота. Столько мух давненько не появлялось, а сейчас они кружили над головами. Соседские мужчины обернулись. — Пришёл? Хорошо, — заметил Мусо. — Одежду мы с него срезали, — он кивнул в угол, где валялись окровавленные тряпки, — сожжёшь потом, когда похороним. Пракий и Клем ушли на погост — могилу копать. Он говорил это сухо, как-то буднично, что ли. Рик подошёл к скамье и наконец взглянул в обезображенное им же самим лицо. Кто-то сунул в руку мокрую тряпку. Он сжал её и провёл по щеке, уже похолодевшей. Края раны разошлись, стала видна кость. Во впадине, в которой был глаз, запеклась кровь. Рик утёр лицо покойника, затем макнул тряпку в ведро с водой и провёл по шее. Слишком много крови, отметил он, а ведь ещё и волосы нужно отмыть, это труднее. — Молодец, мне самому стало дурно, когда я его увидел, — заметил Мусо. — А ты ничего, крепкий парнишка! Вода окрасилась красным, когда Рик снова макнул тряпицу. Ещё бы не быть крепким, когда собственными руками… Он тряхнул головой, чтобы отогнать ненужные мысли. Не хватало только высказаться вслух. — Что я, покойников не видел? — огрызнулся в ответ. — Но не таких же! Бывало, прирезáли кого, но не так же чудовиш-шно! — По шипению стало понятно — говорил Врак, соседский старик. — Только в Мёртвой Выси видал похожее, когда перты мужиков покромсали. Но тогда война была, а сейчас что? Чудовищно, врезалось в голову. Рик — чудовище? Пожалуй, потому что пахло кровью, хотя и не так явно, как там, на берегу. Запах одурял, пьянил — настолько, что хотелось вонзать меч в тело ещё и ещё, пока оно не превратится в месиво. Лезвие даже шею задело. — Как думаешь, правду одноглазый сказал? — начался праздный разговор. — Насчёт чего? — уточнил кто-то. — Насчёт того, что наш Дан — предатель лиаллонский. Рик не сомневался в словах Эрма. Рой мух поднялся, когда он обмывал грудную клетку. Одна-две-три-четыре-пять… Он перестал считать раны. Много их, он не ожидал, что столько раз воткнул меч в грудь. А ведь есть ещё живот, по ногам прошлось лезвие, поди. — Да врал он всё! — произнёс Фалем, собутыльник и друг Дана Фравого. — Спиздел, чтобы наказания избежать! — Судя по голосу, уже успел выпить. — Дану-то что? Мёртвый он, не ответит! Рука замерла на животе. Рана не была широкой. На вид мелкая, она оказалась глубокой, лезвие повредило внутренности. — Прекращайте! — рявкнул Мусо. — Похороним — тогда болтайте. Сейчас, при нём, не стоит. Мужчины замолчали, и тишину нарушило только жужжание мух. — Да, поскорее его надо в землю. Опарыши-то быстро заведутся, и тогда-то точно не к спеху станет, можно будет наковырять — и на рыбалку! — Даже не нужно было поворачивать голову, чтобы выяснить, кто это сказал. Шутить мог только один человек на всю Дымную Дратву, причём всегда — в праздник или в горе. — Заткнись, а! — Никто не рассмеялся, кроме самого потешника. Рик замер. Руки отчима были изрезаны. Он смутно вспомнил, как тот хватался за лезвие, пытаясь защититься. — …в спину бил, подленько, — заключил Мусо. Не подло. Даже Рик не смог не приметить, что Эрдан метил в руку с ножом. Тот был левшой, и Эрм не то позабыл об этом, не то не учёл. Злость за причинённые обиды смешалась со страхом, что тот погибнет, а Эрдан уж точно не оставит пасынка в покое, и это породило ярость, всепоглощающую, придавшую сил — таких, что хватило, чтобы пропороть брюхо насквозь. Сожаления о том, что Рик лишил человека жизни, не возникло, только чувство вины, что он не на том месте, где ему положено находиться — на свободе, а не в тюрьме. Рик осознал, что не может пошевелить рукой, когда Мусо забрал тряпку. — Ладно, поищи нарядные вещи. Дан не любил их, но не может быть, чтобы Дафья не сшила, — попросил тот. Такие вещи были. Нужно порыться в ларе. Рик охотно поднялся с корточек, отчего в затёкших ступнях закололо. И вздрогнул, почувствовав на себе взгляд, недобрый, пьяный. Фалем смотрел на него не отрываясь. Неужели заподозрил неладное? Ну и пусть. Одним мертвяком больше, одним меньше, разницы нет. Рик пригладил волосы, захотелось плеснуть воды на лицо, чтобы охладить горевшие щёки. Убийство, тем более человека, не причинившего никакого вреда, — это подло. Фалем может сколько угодно зыркать, главное, чтобы не лез с кулаками. Нужный котт — не слишком нарядный, но новый, не ношенный, нашёлся сразу. Расшитая красной нитью камиза оказалась на самом дне. Дан не любил узоры. «По-бабски выглядит», — говорил он. Рик протянул вещи первому попавшемуся из мужчин и замер, уткнувшись лбом в крышку. Скорее бы всё закончилось — и жужжание мух, и посторонние люди в доме. Кто-то сдвинул стол к стене, чтобы не мешал. Во дворе колотили, должно быть, крепили доски гвоздями. Слышалось песнопение. Женщины, очевидно, появились во дворе. От заунывных завываний стало тоскливо. Рик не любил похороны. Впрочем, их никто не любил. Он так и сидел, не решаясь повернуть голову, пока мужчины возились с одеждой, и вздрогнул, когда его позвали перевязать волосы в знак того, что умерший оставил после себя сыновей. Шнурки, красные или зелёные, в зависимости от того, какого пола дети, хранились в каждом доме, хотя порой бездетным не пригождались. Гроб внесли ровнёхонько тогда, когда Рик вплетал красный шнурок в волосы. Второй валялся на полу. Мужчины заговорили с вошедшим Жертом, чьими гвоздями скрепили доски. Рик поспешил завязать шнурок на узел, пока все отвлечены, и отстранился, когда Мусо повернулся к покойнику. — Ох, юнец ты совсем. Понимаю, в волосы Дана много не наплетёшь — уж слишком они редкие, однако нужно было постараться. Малк — кроха ещё, не сможет! — упрекнул тот. Принял за неумение? Тем лучше. Хорошо, если бы никто не догадался, что Рик сделал это намеренно, потому что у Дана Фравого — один сын. Снова недобрый взгляд Фалема. — Хватит одного, — твёрдо ответил Рик и вытер руки о подол камизы, точно прикоснулся к чему-то мерзкому. Гроб поставили у скамьи и застелили серой простынёй, затем бережно, во много рук, уложили тело, тяжёлое. Хорошо, что Жерт пришёл, его недюжинная сила пришлась кстати. Вскоре дом опустел, и Рик его покинул. Дафья сидела на завалинке и, никого не стесняясь, кормила младенца. Она поднялась, чтобы отправиться следом за мужем. Ольва, её подруга, помогла встать. Рик было подскочил к матери, но та отпрянула. — Сама управлюсь. Ноги целы, — заявила Дафья и пошла к телеге. Она посмотрела так холодно, так пронзительно, что Рик понял — подозревает его. Презирает? После похорон времени поговорить будет достаточно, решил Рик и встал рядом с матерью. Телега тронулась, и все удалились в сторону кладбища. Стояла тишина, только ветер шелестел листьями деревьев и щебетали птицы, радостно. В лесочке гулять бы влюблённым парочкам, но не хоронить людей. Хорошо ещё, что управились до заката. Дафья разгладила холмик земли, Рик стоял с братишкой на руках. Далеко выбрали селяне место для кладбища, что немудрено: из Мёртвой Выси именно сюда притащили тела, чтобы предать земле, оттого могил было так много, просевших. О том, что некогда произошло, напоминали только камни. Надписи на них почти истёрлись от проливных дождей и ветра. Говорили, если бы не лиаллонцы, то погибших бы не захоронили вовсе. Тела заворачивали во что могли, глубокие ямы выкопать не удавалось, и покойников бросали как ни попадя, по несколько в одну могилу, и присыпали землёй. Порой даже метки не оставалось — холмик размывался слишком быстро, а камень проседал. «Слишком много почестей, его бы похоронить, как собаку!» — позлорадствовал Рик. Ему надоело притворяться, и он даже с места не сдвинулся, не поцеловал отчима в лоб. Наверное, Дафья нарочно сунула сынишку в его руки. Тот посапывал, убаюканный щебетанием, а в пустом с самого утра животе Рика урчало. Не терпелось поесть. Так, скорее всего, чувствуют себя хладнокровные убийцы — испытывают потребность в еде и сне. — Надпись на камне выбью завтра. — Рик вздрогнул, когда тяжёлая, привыкшая к кувалде пятерня легла на плечо. Малк проснулся, раззявил беззубый рот и расплакался. Дафья поднялась с корточек и подошла к сынишке. — Спасибо, — вяло проговорил Рик. — Мы и так перед тобой в неоплатном долгу. — Брось! — Жерт пригладил рыжую бороду. — Вам теперь нелегко придётся. Подсоблю, готов… — он скосил глаза на Дафью, которая, никого не стесняясь, кормила младенца, — за уборку. Дом бобыля — он такой! Надоела грязь до смерти, так что можем договориться — твоя мать у меня убирается и жрать готовит, а я по мужской части… Ну, починить чего, крышу покрыть… До мастерства Дана мне далеко, я кузнец в первую очередь, но кое-что смогу. Вот оно что! Неужели Жерт решил, что Рик ни на что не годен? Или заподозрил, что тот покинет Дратву? Тем лучше, что мать не останется одна, что есть тот, кто будет помогать. Можно со спокойной совестью уехать. Только сначала нужно решить куда. Наверное, к Амейку Шейервейскому с признанием. Только тот ведь не поверит, Эрм не подтвердит слова, постарается не то уберечь Рика, не то дать понять молодому поколению воинов, что лиаллонца-предателя непременно настигнет кара даже много лет спустя. Рик не знал, что больше толкнуло Эрма — тщеславие или жалость к юнцу, у которого вся жизнь впереди. Но он был уверен, что поступил бы точно так же, будь у него сын, перед которым провинился. Хотя Эрдан виноват куда сильнее — издевался над пасынком. Именно он отправил Рика выпить, наверняка зная, чем всё закончится. Добился того, чего хотел, поэтому правда оказалась такой жестокой. Никому не нужная ёбанная правда. Рика бы не терзал стыд за соитие с родным отцом, Эрма — тоже, если бы их родство осталось тайной. — Поговори с ней сам, — спустя время произнёс он. Жерт покачал головой. — Я не против. В животе опять заурчало. Все, включая Дафью, развернулись и пошли с кладбища прочь, чтобы успеть до ночи попасть в деревню и поесть — ведь наверняка бабы что-то приготовили. Кто-то вроде Фалема напьётся, чтобы помянуть павшего друга. Жутко хотелось есть, но Рик стоял, дожидаясь, когда все отвернутся. Кому-то могло показаться — сын скорбит по отцу. Но он остался, чтобы напоследок плюнуть на поганую могилу.