Человеческий фактор

Беседа с самого начала категорически не складывается. Статисты, все как один, с подозрениям косятся на массивный антикварный стол, недоуменно переглядываются между собой, а на вопросы отвечают односложно и невпопад.  — Что непонятно? — громко интересуется Олег, в очередной раз услышав «да» на выбор из трех вариантов. Стукнуть бы кулаком по столешнице, но под рукой, как на грех, эмалированное блюдце с яблочными ломтиками. Вот и приходится повышать голос — а он у Олега, между прочим, предмет профессиональной гордости, отлажен и настроен, как музыкальный инструмент. Столько творческих личностей каждый день усмирять приходится, на всех не накричишься. Из-под стола снова доносятся шорохи, скрип и скрежет. И сосредоточенное пыхтение. И приглушенный восторженный визг, гортанный и раскатистый. Наглухо закрытая полка не позволяет статистам увидеть, что именно там происходит, и лица их постепенно вытягиваются от изумления.  — Мы придем уже с вами к чему-нибудь или нет? Или нет. Под столом Петров пытается закопать в резной паркет кусок яблока. Стянув за пятку ботинок с правой ноги, Олег мягко, но выразительно упирается стопой в пушистый рыжий бок. Шорохи и скрипы на время стихают, по щиколотке, прямо над резинкой носка, проходится шершавый и юркий язык. Подавшись всем корпусом вперед, Олег поспешно прячет ноги под стулом, сухо откашливается в кулак.  — Вечером все снова ко мне. И чтобы к завтрашнему дню сами с графиком решили — кто, как и когда. Чтоб не было этих вот метаний «а я хочу в апреле», «нет, я хочу в апреле». Петров под столом довольно урчит, словно смог, наконец-то, прокопать лаз в третью гримуборную. Бог самоконтроля. Со мной не будет никаких проблем, Олег Евгеньевич. Дверь за статистами закрывается. Лис разминает лапы: кружит по комнате, оглушительно стуча когтями, едва не сносит черно-белый фотопортрет, топчется по креслу, лезет на журнальный столик. Олег разминает терпение. С начала рабочего дня прошло меньше часа. На правом ботинке обнаруживаются множественные следы зубов.  — Ах ты паршивец! — потрясенно тянет Олег. — А ну вон из моего кабинета! К его чести, Петров немедленно завершает исследовательскую экспедицию под стул, прижимает уши, оборачивает хвост вокруг лап, смотрит заискивающе и даже поскуливает, тихо и тонко, как щенок. Просит прощения. Олег целится пострадавшим ботинком. На войне как на войне: переводить весь свой гардероб на лисьи шалости он пока не готов морально, даже за умопомрачительно красивые глаза. И никаких золотых искр, никаких обнаженных композиций и «простите, Олег Евгеньевич». Дверь приходится открывать самому. Не боится, значит. Доверился. Прикормил.  — Это не театр, это уже цирк какой-то!

***

В шапито имени Петрова Олег, как главный клоун, весь вечер на арене.  — Ну и долго ты здесь будешь отсиживаться? — уперев руки в бока, уточняет он. — Я что сказал? Перерыв пять минут. Минут двадцать назад сказал, Саша. Мелодраму на репетициях Олег не переносит органически. Но ведь не было раньше этого. Если сцена никак не идет, не играет — тут, случается, и матом всех посылаешь, как бригадир на стройке (иногда даже помогает, с матом оно вдруг понятнее становится). И ничего, небо на землю не падает, от массовки до примадонны все как-то мирятся: рабочие ведь моменты. Петров раньше вот тоже мирился. А теперь, забившись в дальнюю реквизитную, прядет ушами, копошится в гнезде из собственной одежды и смотрит снизу вверх взглядом Хатико. Обиделся, поди ж ты.  — Воротник потенциальный.  — Не смешно, Олег Евгеньевич. Раз — и уже человеком лежит на боку, поджав к груди колени, взъерошенный и притихший. На мгновение кажется: горит, светится изнутри золотом. Олег старательно не смотрит дальше ключиц, хотя что он там уже не видел во всех ракурсах.  — Согласен. Ты бы хоть дверь запирал. А то как прикажешь потом оправдываться? Уважаемый эпиднадзор, не забирайте, пожалуйста, нашего Гамлета, он у нас один-единственный, незаменимый, и точно ничем не болен.  — Да прям «незаменимый». Незаменимых не бывает, — Петров невесело смеется, передергивает голыми плечами от сквозняка. — А я привит, кстати, если вам вдруг интересно. От бешенства и от чумки.  — От чумки людей разве прививают?  — Людей нет, а домашних лис — очень даже. Сестра в ветклинику возила, там привили. Так что можете не бояться, если вдруг укушу. Ну, случайно. А эпиднадзору мой паспорт покажете, от ветклиники. На самом деле, у Олега ведь нет ни одной разумной причины терпеть изо дня в день весь этот балаган. Зато неразумных — масса.  — Попробуй укуси только, мигом премии лишу. И давай уже одевайся, пойдем работать. А то смотри, на цепь посажу, в ошейник. Лис он, видите ли, домашний…  — Да можно и в ошейник, если вам так нравится. С рук кормить будете? Весна у него, что ли, в крови играет? Картина маслом: лисица злится.

***

Бумажную работу Олег не любит, претит она тонкой натуре художника. Бумажная работа вполне отвечает Олегу взаимностью. Каждую пятницу время после спектаклей приходится тратить на долги, накопленные с понедельника по четверг. При попытке затянуть процесс на две недели, вавилонская башня долгов начинает рушиться от каждого щелчка, рассыпаясь по столу безобразной кучей. А бардак на своем столе Олег привечает еще меньше. Дверь кабинета захлопывается прямо перед вытянутой петровской мордой.  — Ну уж нет, Саша. Ботинки ты мне погрыз, так что дружбе нашей конец. Развод и девичья фамилия.  — Почему сразу развод, Олег Евгеньевич?! — поперхнувшись, Олег в панике оглядывается: в коридоре, на их общее счастье, пусто. — Мы с вами даже не… А почему мы, кстати, с вами не? Я же вам нравлюсь. Одним рывком Олег вздергивает вконец обнаглевшего Петрова на ноги, другим — заталкивает внутрь.  — Так почему мы…  — Поговорим об этом, когда на тебе будут хотя бы штаны. И запирает на ключ. И идет искать те самые штаны, которые валяются сейчас, должно быть, где-то в закутке за пальмой, или в реквизитной, или под сценой, или где угодно. Весна — все она, зараза, без вариантов. Господи, как Олег вообще смог докатиться до этого?

***

Лис лезет на руки. Тяжелый, когтистый, с пушистым хвостом и острой, любопытной мордой — ну, как его не возьмешь? А уже на коленях превращается в человека. Олег думает, что это подло.  — Нет, — твердо говорит он, чтобы уж точно никаких двусмысленностей между ними не оставалось. Петров, с недавних пор кандидат в мастера по поиску двусмысленностей, вздыхает, ерзает на коленях и, разумеется, не сдается.  — Ну, почему? Ведь я вам нравлюсь, я знаю. Повторяет так уверенно, без малейших колебаний. Как будто Олег ему уже признавался в чем-то.  — Нравишься. Но идея плохая, потом оба пожалеем. У тебя март закончится, сам же будешь оправдываться: это не то, да ты на самом деле не хотел, да это все полнолуние, магнитные бури и Венера в Козероге. А как слухи поползут, вообще, пожалуй, уволиться надумаешь. Поэтому: нет, слезай и одевайся. Петров, разумеется, не слезает.  — А давайте все-таки попробуем.  — Нет уж, давай без «давайте».  — Попробуем, потом пожалеем, потом еще раз попробуем, еще раз пожалеем. Потом выпить можно, завтра суббота — ни у вас, ни у меня нет спектаклей. С ошейником, с поводком, с «давайте» и без «давайте». Вы же меня знаете, Олег Евгеньевич: люблю интересные проекты, не могу удержаться. И всегда открыт для новых предложений. Животный магнетизм, не иначе. Животный магнетизм и весна. И Олег увязает в этой пучине все глубже и глубже, вот-вот с головой накроет, и что тогда делать — непонятно. Вавилонская башня долгов рушится на пол и забывается до следующей пятницы.