Обстоятельство непреодолимой силы

С самого утра пошел дождь. Впрочем, он шел давно, дней пять или шесть, — Люциус уже не помнил, сколько именно, но сегодня это казалось особенно досадным. Уснуть он так и не смог, только проворочался ночь напролет без всякого толку, и теперь лежал с открытыми глазами, вглядываясь в растрескавшийся серый потолок, прислушиваясь к сбивчивой дроби, которую выстукивали струйки на карнизе под зарешеченным окном. Если дождь не прекратится, он так и не увидит солнце. В десять часов суд, который означает неминуемый приговор и Азкабан. В Азкабане его наверняка запихнут в какую-нибудь самую дальнюю и темную камеру, и, если ему повезет, он протянет в этой камере год или даже два, но этого все равно не будет достаточно для подачи прошения о помиловании. А Люциус слишком хорошо помнил, как это было в предыдущий раз — бесконечная промозглая сырость, постоянная необходимость движения, чтобы согреться, короткое, муторное забытье вместо сна. И наплывами — ледяной сковывающий холод и безграничное, выматывающее душу отчаяние. Конечно, без дементоров, так и не вернувшихся на службу в министерство, должно быть легче, но и без них пошатнувшееся за два последних года здоровье и собственные мрачные мысли его добьют. И то хорошо, что здесь, в камере аврората, было не до сожалений — почти все время съедали допросы и суды, на которых Люциус выступал свидетелем, а промежутки между ними — тревога за Драко и Нарциссу, которые, хвала Мерлину (если он, конечно, есть), были теперь, наконец, на свободе и во Франции. Судьба самого Люциуса, в отличие от только что оправданных родных, была решена уже давно. В первые же дни заключения, еще в мае, его насильно заставили пройти допрос под Веритассерумом, и если убивающих непростительных за ним и не числилось, то пыточных и подчиняющих — хоть отбавляй. Кроме того, к обвинению добавились разоблачения и за первую войну. Под действием сыворотки он не смог удержаться от признания, что примкнул к Лорду вполне добровольно и в начале своей пожирательской карьеры выполнял приказания повелителя и вербовал новых сторонников с большой охотой. Впрочем, одной истории с Министерством Магии и приказом убить пришедших с Поттером подростков хватило бы с лихвой. Люциус и сам не знал, что тогда на него нашло. Он никогда не стремился убивать, и вряд ли бы смог сделать это. А замести следы можно было с помощью простого Обливиэйта. Но желание выслужиться перед Лордом, обелить себя в его глазах, опередить все еще пользующуюся расположением господина Беллатрикс сделалось вдруг непреодолимо сильным. Возможно, это было время, когда Люциус потерялся в иллюзиях, поверив, что все действительно повернется так, как вновь набирающий силу Лорд обещал в самом начале. Подумав об этом, Люциус словно услышал над ухом знакомый голос. Тот прямо-таки истекал насмешливым ядом: «Можно подумать, когда ты в семнадцать лет проигнорировал советы отца и начал свою большую и «очень взрослую» игру, ты не пребывал в иллюзиях!» - Зато я жив, а ты умер, - зло огрызнулся Люциус. Он выпутался из одеяла и подошел к окну. Оно не открывалось, но свежий воздух все равно пробивался в камеру сквозь щели в прогнившей раме. Об условиях содержания заключенных здесь тоже заботились не слишком, впрочем, у победителей каждая пара рук была на счету. Как Люциус слышал, после битвы за Хогвартс случилось еще две или три, и в них погибло больше сотни магов, а дементоры, которых пока не удалось укротить, опустошали целые маггловские поселения, и авроры с обливиаторами сбивались с ног. Глубоко вдохнув, Люциус подставил струйке холодного воздуха лицо и шею. Дождь закончился, но сквозь мутное стекло все еще ничего нельзя было разглядеть. Прислонившись к стене и скрестив руки на груди, он хмуро уставился в стену напротив. Камера была узким пеналом, едва ли семь футов в ширину. Но, по крайней мере, он здесь не со своими бывшими друзьями, а один. Ценного свидетеля решили поберечь. Люциус усмехнулся, вспомнив огромный зал Визенгамота, который за время процессов ему пришлось посетить шестнадцать раз. Еще несколько часов, и он побывает там на семнадцатом и последнем — своем собственном. И на этот раз главным свидетелем обвинения будет не вынужденный давать показания в обмен на освобождение жены и сына сломленный и униженный Люциус Малфой, а пышущий праведным гневом герой магического мира Гарри Поттер. Люциуса передернуло от отвращения. Он бы и оставшуюся пару лет жизни отдал, чтобы только стереть эту брезгливую ухмылку с нахального лица. …Последний допрос в аврорате. Щенок сидит в самом темном углу, словно бы его здесь и нет, да и что ему, стажеру, вообще здесь делать? Но невозможно никуда деться от взгляда этих драккловых зеленых глаз, которые, кажется, даже сквозь очки прожигают насквозь. И потом, в перерыве, переливающаяся через край ярость: «Я знал, что ты низок, Малфой, но не думал, что настолько. Если ты считаешь, что это заставит меня забыть о твоем гостеприимстве… Да я лично приложу все усилия к тому, чтобы ты провел в Азкабане остаток жизни, сколько бы твоя жена не стояла передо мной на коленях и не предлагала…» На очередном вдохе не хватило воздуха, в голове помутилось, и рука сама собой сжалась в кулак, который тут же впечатался в стену камеры. Сбитые в кровь костяшки несколько отрезвили. Люциус поискал глазами палочку, но нашел взглядом лишь железную, с привинченными к полу ножками, кровать и заскрежетал зубами. Три года. Три года, прежде чем Нарцисса сможет подать прошение о его помиловании. Как угодно, но он должен выжить, должен продержаться и отомстить.