Во мне

Глава 1. Ярость Ты ему не мешай, пусть говорит только он Его слова о том, что было будто раненого стон Ты посмотри ему в глаза – там только выстрелов дым Пока он жив, его война будет с ним (с) Дельфин «Война» - Гарри, ты не понимаешь... - Нет, это ты не понимаешь, Гермиона, - я так зол, что едва удерживаюсь от крика. - Я знаю, что он был на нашей стороне. Что он шпионил и рисковал жизнью. Но разве ты не помнишь Битву за Хогвартс? Там погибли Ремус и Тонкс! Там погиб Фред! А гибель Сириуса? Это-то ты хоть помнишь? - я не могу больше себя сдерживать и начинаю кричать. - Они одни из многих, кого я должен был спасти, но не смог или не успел. Это о них я думаю каждый день, это они мне каждую ночь снятся! И я бы отдал все на свете, чтобы вернуть их, потому что они - невинные жертвы! А Снейп, - я выплевываю ненавистное имя, словно леденец со вкусом рвоты. - Снейп на самом деле был Пожирателем Смерти! Он пытал людей, мучил их, даже убивал, травил своими ядами! Мерлин, это он выдал Вольдеморту Пророчество обо мне и моих родителях! И если бы это Пророчество было не о маме, он бы ни за что не перешел на нашу сторону. Если бы это была какая-то другая женщина, его это нисколько не обеспокоило бы! И он бы продолжал оставаться Пожирателем, потому что ему это нравилось, потому что он присоединился к Вольдеморту по своей воле, его никто не заставлял! Если бы не гибель мамы, он был бы Пожирателем до сих пор! - Гарри, - Гермиона выглядит ужасно напуганной, но по-прежнему настроена решительно. - Я считаю, что ты не должен так говорить. Ты не можешь этого знать. На меня накатывает новый приступ ярости. - Как раз я и могу! Это же я был в его голове, в его чертовых воспоминаниях! Он любил маму, а она умерла по его вине. И все, что он делал потом, было только искуплением. Хотя я не представляю, как можно такое искупить! Я выдыхаюсь и умолкаю, несколько ошарашенный всплеском собственных эмоций. Гермиона тоже молчит. Мне становится немного стыдно. - Послушай, Гермиона, - говорю я гораздо тише. - В данный момент он - единственный оставшийся в живых человек, которого я могу винить в смерти родителей. Я не знаю, смогу ли я его простить. Но я не хочу становиться маньяком, как Вольдеморт. Я не хочу годами копить в себе эту злость и горечь. Я сделал для него все, что должен был, и теперь я просто не хочу его больше видеть. Я не хочу о нем думать. Я хочу просто... забыть, что он существует. Рука Гермионы мягко ложится на мое плечо, и на секунду мне кажется, что я наконец-то сумел ей все объяснить. Но решительный голос подруги мигом развеивает эту иллюзию. - Но поэтому я и прошу тебя об этом, Гарри. Не ради него, а ради тебя. Чтобы ты разобрался в своих чувствах и избавился от этой горечи, которая отравляет твою жизнь, - она на секунду умолкает и проникновенно смотрит мне в глаза. - Прошу тебя, Гарри. Твои родители мертвы, и это не изменить. Но он еще жив. А война закончилась. У меня нет больше сил возражать ей. Сейчас Гермиона ужасно напоминает мне ту растерянную, несчастную, но решительную девочку, какой она была позапрошлой зимой. Когда Рон бросил нас. А она осталась. Мой гнев немного отступает. Я чувствую огромную благодарность и трепетную, щемящую нежность. Интересно, она понимает, что в такие моменты может просить меня о чем угодно? - Ладно, - я заранее знаю, что сильно об этом пожалею. - Объясни хоть, почему это должен быть именно я? Гермиона расслабленно улыбается. - Есть несколько причин, - говорит она прежним тоном, словно объясняет параграф из учебника. - Во-первых, нужен очень сильный волшебник. А ты сильный волшебник, Гарри, и не спорь. Конечно, ты не единственный. Некоторые авроры или учителя из Хогвартса тоже подошли бы, - я с энтузиазмом киваю. - Но есть еще один момент, и тут все гораздо сложнее. Понимаешь, нам нужен кто-то, кто был бы профессору... - она умолкает, видимо, пытаясь подобрать правильное слово. - Сильно небезразличен. - Чего?! - я буквально подпрыгиваю на стуле. - Ну, знаешь, Гермиона, это уже... - Тише, Гарри, - раздраженно прерывает меня она. - Я не имела в виду ничего такого. Нам просто нужен человек, который вызывал бы у профессора сильные эмоции. Любые. И в этом сложность. Видишь ли, я провела небольшое расследование, пыталась побольше узнать о жизни профессора. Он был очень... закрытым в эмоциональном плане человеком, никого не подпускал к себе слишком близко. Его родители давно умерли. Жены и детей у него никогда не было... - Ну еще бы, - не выдерживаю я. Гермиона не обращает внимания на мое замечание. - ...Романтических увлечений, судя по всему, тоже. Он любил твою маму, и терпеть не мог твоего папу, но их уже нет. Он ненавидел Вольдеморта и с огромным уважением относился к Дамблдору, но они, сам понимаешь, тоже не подходят. Остаешься только ты. Я молчу, пытаясь переварить это из ряда вон выходящее заявление. - Он уважал своих коллег, - выдавливаю я из себя наконец. - И есть еще Малфои! Он вроде дружил с Люциусом и всегда защищал Драко... - Ты действительно сравниваешь отношение Снейпа к тебе с его отношением к МакГонагалл? - поднимает бровь Гермиона. - Что касается Малфоев, думаю, он питал к ним симпатию, но, Гарри, его чувства к тебе были куда более противоречивыми и куда более сильными, в них вплелись его чувства к твоей маме, и к твоему отцу, и его вина, и многое другое... Кроме того, есть еще кое-что... - Что? - спрашиваю я, не уверенный, что хочу это знать. - Гарри, только не начинай опять кричать. Но... вспомни, сколько раз он спасал тебе жизнь. У меня внутри неприятно холодеет. - Постой, ты что, имеешь в виду... Долг Жизни? - Я этого не говорила, - спокойно отвечает Гермиона. - Я не знаю, и не буду проверять. Потому что я не хочу, чтобы ты помогал ему из-за какого-то долга. Я хочу, чтобы ты помог ему, потому что... - она всплескивает руками. - Гарри, не заставляй меня повторять все сначала. Ты ведь уже согласился! Точно. Всегда на одни и те же грабли. Поспешишь - людей насмешишь. - Когда? - выдавливаю я из себя единственный вопрос. *** Гермиона просит у меня неделю, объясняя, что для нужного ритуала требуется не только выучить заклинание, но и приготовить несколько сложных зелий, и ей нужно еще раз все проверить и пересчитать. По крайней мере, я очень надеюсь, что причина промедления именно в этом, и Гермиона не пытается дать мне время разобраться в собственных чувствах. Потому что я категорически не хочу этого делать. Я не солгал Гермионе. Я не хочу думать о Снейпе и о том, что я к нему испытываю. Потому что я боюсь снова почувствовать дикую, неконтролируемую ненависть. Боюсь почувствовать жажду мести и стремление убить. Истребить. Уничтожить. Я не понимаю, не могу понять, почему все вокруг считают Снейпа героем. Да, он перешел на нашу сторону и рисковал своей жизнью, но разве это искупает все его предыдущие поступки? Я не знаю и не хочу знать, что делал Снейп в стане Вольдеморта, будучи идейным Пожирателем Смерти, и что ему приходилось делать потом, когда он шпионил для Дамблдора. Я догадываюсь, что он творил страшные вещи. Не говоря уже о том, что это он, он выдал Вольдеморту Пророчество о моих родителях, и я помню об этом каждую секунду. И я не понимаю, как можно его оправдывать? Как можно говорить, что он искупил свою вину? Мерлинова борода, в конце концов, оказалось, что он даже не умер! Даже тогда, в разгар Битвы, когда Снейп умирал у меня на глазах, я не испытывал к нему ни грамма жалости. Рон застыл как вкопанный, а Гермиона тяжело дышала, пытаясь сдержать слезы. Я же был неприятно поражен внезапностью и жестокостью расправы, но, честно говоря, Снейп тогда волновал меня в последнюю очередь. Только что погиб Фред, и я не знал, кто еще, сколько их еще, погибших и пострадавших в моей войне? Боль словно раздирала меня изнутри, и воспоминания Снейпа казались спасением, мимолетной передышкой, особенно когда я узнал о гибели Ремуса и Тонкс. А потом я посмотрел воспоминания Снейпа и узнал, что он всю жизнь любил мою маму. И для меня это изменило все. Если честно, я не думал, что смогу еще хуже относиться к Снейпу, но оказалось, что это возможно. История моих к нему чувств была весьма сложной и запутанной. Сначала я считал его просто сальноволосым мерзавцем и ненавидел за бесконечные издевки и придирки. Потом я долгое время подозревал его в служении Вольдеморту и искал доказательства его виновности. Затем я ему почти поверил. Я даже испытал к нему что-то вроде сочувствия, когда увидел его школьное воспоминание. Я пытался его понять, пытался осознать для себя, что заставило его примкнуть к Пожирателям Смерти. Я думал, что он ошибался, но затем искренне раскаялся. Я думал, он понял, что сотворил. А потом случилось сразу два события. Я узнал, что это именно Снейп выдал Пророчество Вольдеморту. А затем сам Снейп убил Дамблдора. Я никогда не знал, что способен на такую чистую, концентрированную ненависть. Я испытывал нечто подобное лишь раз в жизни, когда Беллатрикс убила Сириуса. Тогда Вольдеморт чуть не победил, а я чуть не сломался. Но, как объяснил мне Дамбдор, меня спасла моя способность любить. Теперь любовь почему-то не помогала. Возможно, из-за того, что, помимо всего прочего, я безумно злился на Дамблдора. Как он мог быть таким наивным, как мог так безоглядно доверять этому предателю? А я ведь столько раз пытался его предупредить, предостеречь! Почему он не слушал меня, почему не обращал внимания на мои слова, почему Снейпу он всегда верил куда больше, чем мне? Позже, немного поостыв, я вспомнил слова Дамблдора о том, что он тоже может ошибаться, и его ошибки всегда серьезнее ошибок большинства. Ах, как же мне не хотелось в это верить! Я начинал понимать причину своей злости. Всю свою жизнь я считал Дамблдора самым сильным, самым мудрым, буквально всемогущим. Но мой наставник оказался обычным человеком. Кажется, я злился на него за то, что он не оправдал моих надежд. Это показалось мне ужасно малодушным, и я перенес всю свою ярость и ненависть на Снейпа. Предателю не было никаких оправданий! Я весь горел от желания убить его немедленно, убивать его долго и мучительно, истязать его, пока он не признает все свои грехи, а потом все равно убить. Но даже тогда я не ненавидел его так сильно, как после Победы. Когда я шел через лес на верную смерть, мне, разумеется, было не до размышлений о воспоминаниях Снейпа. Я мог думать только о том, что мне предстояло совершить. Позже, во время разговора с Дамблдором на воображаемом Кингс-Кросс, я был настолько потрясен происходящим, настолько рад встрече с наставником и погружен в свои мысли и размышления, что мне, опять же, было не до Снейпа. Сразу после Победы нас всех захватила бесконечная череда официальных мероприятий: похороны и праздники, праздники и похороны. Я чувствовал себя дезориентированным, запутавшимся и очень-очень уставшим. Хотелось только спать или хотя бы неподвижно сидеть в одиночестве, вглядываясь в небо или в огонь. И абсолютно ни о чем не думать. Впасть в летаргию у меня не получилось. Уж не знаю, что послужило тому причиной - мой деятельный характер или выработавшаяся за годы привычка куда-то бежать и что-то решать. В любом случае, вскоре после Победы я понял, что бесконечно прокручиваю в памяти все события обеих войн и пытаюсь понять, в чем лично я был не прав, что мог сделать по-другому и кого мог спасти. Я словно раз за разом переигрывал войну у себя в голове. И Снейп, так или иначе, постоянно присутствовал в моих мыслях. Если бы не погибли Фред, Люпин, Тонкс и все остальные... Если бы Снейп рассказал мне обо всем раньше... Если бы я не помчался в Министерство спасать Сириуса... Если бы Снейп не издевался над ним, если бы он лучше учил меня окклюменции... Если бы родители остались живы... Если бы не Снейп... Самое ужасное заключалось в том, что я действительно никак не мог его простить. Я понял, что он был на нашей стороне, понял, что он убил Дамблдора по его собственной просьбе, я осознал, что он постоянно рисковал своей жизнью, но причина его поступков почему-то казалась мне донельзя мерзкой. Он делал это из любви к моей матери, он делал это, чтобы искупить свою вину перед ней. Я был уверен, что Снейп ничего не осознал и ни в чем не раскаялся, что он перешел на нашу сторону исключительно из эгоистических соображений, только чтоб облегчить муки совести. И почему-то это раздражало меня больше всего. Присутствие во всей этой истории моей собственной мамы было для меня просто непереносимым. Я стискивал зубы и думал, что невозможно ненавидеть еще сильнее. Только осознание того, что Снейп уже мертв, немного гасило мою ярость. Да, я выступил в Визенгамоте, дал множество интервью прессе, словом, оповестил весь магический мир о роли Снейпа в войне. Во мне заговорила жажда справедливости, и, к тому же, мне хотелось поставить точку в истории с зельеваром и никогда больше о нем не думать. Я панически боялся своих чувств, своей ненависти, ярости и жажды мести. Такие ощущения были для меня непривычны и совсем мне не нравились. Мне хотелось мира и покоя. Я устал переигрывать свою войну. Но я никак не мог успокоиться. Я, сам того не желая, пестовал свою ненависть, а мои неконтролируемые вспышки гнева пугали моих друзей, да, если честно, и меня самого тоже. Я не представляю, как у Гермионы хватило смелости не только рассказать мне о том, что Снейп выжил, но и попросить меня ему помочь. После войны Гермиона, на первый взгляд, совсем не изменилась. Она оставалась такой же деятельной и так же стремилась к знаниям. Что меня действительно удивило, так это то, что, экстерном сдав ЖАБА, Гермиона отправилась не куда-нибудь, а на стажировку в Св. Мунго, в отделение недугов от заклятий. После увиденных в этом отделении Лонгботтомов и Локонса, меня туда было ничем не заманить. Гермиона, впрочем, лучилась энтузиазмом и рассказывала всем, кто готов был слушать, как интересна ее новая работа. Лишь однажды, в порыве откровенности, она призналась, что не хочет больше ничего разрушать, что отныне ее цель - по возможности исправлять урон, нанесенный войной. И тогда я понял, что ее война окончена. Но, Мерлин мой, Снейп! Одно только известие о том, что старый ублюдок был жив, мигом пробудило всю дремавшую во мне ненависть. А он был жив! Находился в магической коме, навсегда лишился голоса, но был все-таки жив! Я со злостью подумал, что это наверняка козни Дамблдора. Старик всегда любил Снейпа и питал необъяснимое восхищение перед его чувствами к моей матери. Я сжал кулаки. Меня не удивило, что Гермиона решила спасти Снейпа, однако я все же ехидно спросил, едва подавляя клокочущую внутри ярость: - Что, Герм, тоже прониклась этой сопливой мелодрамой? Решила спасти Героя и дать ему второй шанс? Конечно, это было несправедливо, однако меня дико бесило романтическое поклонение Снейпу со стороны многих женщин. Я был готов отрезать себе голову, лишь бы не доставать из нее Снейповы воспоминания о моей маме, но, увы, без этих воспоминаний ничего не возможно было доказать. С тех пор я неоднократно слышал, что ублюдок, оказывается, - безответно влюбленный Герой, шпион, ежечасно рисковавший собой в память о погибшей возлюбленной. Массовое убийство романтически настроенных дур начинало казаться мне неплохой идеей. Однако Гермиона, надо отдать ей должное, никогда не была похожа на других женщин. Ее лицо окаменело. - Я вообще-то колдомедик, Гарри Поттер, - холодно ответила она. - Надеюсь, ты об этом не забыл? Я пожал плечами, не чувствуя, впрочем, особого раскаяния. Гермиона продолжала свой рассказ. О том, что она узнала о Снейпе лишь недавно и совершенно случайно. О том, что вот уже полтора года его состояние остается неизменным, несмотря на все усилия целителей. О том, что его относительное спасение держится в строжайшей тайне, ибо слишком многие хотели бы завершить начатое Нагайной. О, как же я понимал этих людей! Как же быстро меня захлестнуло удушливыми волнами ярости, привычной отравой разливавшимися по венам. Я со злостью задавался вопросом, с какой стати Гермиона решила мне об этом рассказать? Неужели она не понимает, что для меня и для всех вокруг было бы лучше, если бы я продолжал считать ублюдка мертвым? Стиснув зубы, я спрашиваю об этом Гермиону, и испытываю шок от ее ответа. Она пришла сюда, чтобы просить меня помочь ей спасти Снейпа! Перестав, наконец, сдерживаться, я начинаю кричать на подругу, почти с облегчением чувствуя, как моя ярость выплескивается наружу.