Триста шестьдесят четыре

Он ждал так долго, так мучительно долго. Целых триста шестьдесят четыре дня. Иногда ему даже начинало казаться, что он гонится за пустотой – так хохочущие дети ловят солнечных зайчиков, пока не понимают наконец, что в крепко сжатых кулаках не остаётся ничего. Он ждал так долго – и теперь ему не верилось, что этот день наступил. – Гарри, – у Гермионы был осуждающий вид, карие глаза там, за прорезями бархатной маски, наливались знакомым тёмным блеском упрямства. – Ты не можешь просидеть весь праздник взаперти. Пойдём. Тебе стоит отвлечься. В её взгляде, как бы она ни пыталась спрятать, утаить это от него, всегда была жалость – глухая и бессмысленная, злящая и заставляющая ощущать себя ничтожеством. Гарри знал: Гермиона хотела как лучше. Гарри знал: Гермиона просто беспокоилась за него. Гарри знал: Гермиона больше всего на свете хотела, чтобы он перестал хандрить. Но разве это её оправдывало? – Прости, Герм, – он улыбнулся, коснулся ладонью её тёплых пальцев. – В другой раз. Иди, Рон наверняка заждался тебя. И постарайся не сразить его своей красотой сразу. – Дурак! – её губы неуверенно дрогнули в ответ, и хотя в глазах старой подруги ещё плескалось желание утащить его за собой, уже становилось понятно, что Гермиона отступила. На этот раз. Снова. В конце концов, не её вина, что… Он задушил мысль в зародыше, ещё раз улыбнулся, встал, чтобы обнять её, и Герм – россыпь мягких волос, ласковые ладони, родинка у самых губ – порывисто потянулась к нему. И прижалась ближе, задевая полами остроконечной шляпы его макушку, и погладила – неуверенно, робко, словно боясь, что её за это проклянут – по спине. И произнесла вдруг строго, безотчётно копируя материнские нотки Молли Уизли: – Пообещай мне, что сегодня ты не проведёшь целый день с его… – Обещаю, – нетерпеливо оборвал её Гарри, не желая дослушивать до конца; будто невысказанное слово, уже четыре года исправно выедающее его рёбра, могло потерять свою страшную силу, оставшись непроизнесённым. Гермиона ещё пару минут посверлила его взглядом, а потом высвободилась из объятий, покрутилась вокруг своей оси, воздушная и лёгкая, удивительно гармоничная и в этом коротком платье, и в этих остроносых туфлях, спросила, раскрасневшаяся, радостная, полная предвкушения: – Как я выгляжу? – Потрясающе, – честно ответил ей Гарри. Они обнялись ещё раз, а потом – ещё; на секунду, на долгую, мучительную секунду ему подумалось, что он и впрямь мог бы пойти с друзьями. Развлечься, отдохнуть, немного выпить… Нет. Его ждало что-то куда более важное, нежели танцы и песни. Пусть даже в кругу самых близких, самых важных людей. Потому Гарри проводил Гермиону до порога, ободряюще улыбнулся ей, разнервничавшейся перед встречей с Роном, будто они не были помолвлены, и закрыл дверь. На секунду выдержка изменила ему; ослабели ноги, он привалился спиной к твёрдому прохладному дереву, закрыл глаза. Привычное, но почти забытое за невыносимо долгий год волнение участило сердцебиение, изорвало дыхание. Выпрямившись, Гарри оправил мантию, нащупал в кармане верную палочку, отозвавшуюся на прикосновение тёплыми брызгами искр, оглядел опустевший после ухода Гермионы пыльный особняк Блэков… И решительно произнёс, обращаясь к тёмным углам и тайным коридорам: – Кричер! Вокруг зашелестело, закопошилось, секундой позже перед ним появился домовик: неопрятный, заросший, в замызганной набедренной повязке, с половником в руках. – Хозяин Гарри, – проскрипел он, почтительно склоняя заросшую голову, стиснул половник так, словно ждал нападения или приказа сражаться. Блеснули хитро болотного цвета глаза – глаза умудрённого веками жизни существа. – Прикажете закрыть каминную сеть? – Как обычно, – Гарри не удержался от вздоха, запустил пальцы в растрёпанные волосы. Потёр виски. – Проследи за тем, чтобы никто не сумел сюда залезть. – Будет сделано, – на секунду огромный для маленького лица рот распахнулся, являя Гарри ряды острых кривых зубов. Кричер щёлкнул пальцами, любовно огладил половник и исчез. Он хорошо усвоил, что в этот день – воистину проклятый и благословенный день – хозяина Гарри лучше не трогать. И хотя он, вне всякого сомнения, знал, что творится там, за запечатанной мощнейшими чарами дверью, отворявшейся лишь раз в году, лезть в дела господина он не смел. В конце концов, все имели право на свои скелеты в шкафу. Гарри шёл медленно, сгорбившись, скомкав в пальцах мантию. За пределами особняка стремительно темнело, ночной чернотой наливалось небо, ускоряли шаг загулявшиеся магглы, и чаще и чаще мелькали то здесь, то там скалящиеся рыжие морды тыкв. Но здесь, в окружении стен, знающих все его секреты и преданно о них молчащих, время замедляло свой бег. Сколько минут – или, возможно, часов – провёл он в ожидании, застыв перед дверью, к которой не прикасался триста шестьдесят четыре дня? Как долго он стоял здесь, не решаясь коснуться дверной ручки, судорожно ловя сознанием волнение оплетающих деревянную гладь заклятий и зная, что внутри, там, куда не было хода никому, кроме него, беснуется изголодавшийся артефакт? Гарри не смог бы сказать наверняка. Наконец к нему вернулось самообладание, и он толкнул дверь. И переступил порог тёмной маленькой комнаты. Здесь не было иных источников света, кроме вечно горящих свечей, расставленных вдоль стен, и круглого колодца; волнующаяся в нём вода отливала рыжими и пурпурными всполохами, плескалась торопливо, куда-то спеша. Почуяв шаги Гарри, она забесновалась пуще прежнего, ударила хлыстом волны по гладкой каменной кладке… Гарри успокаивающе пробежался ладонью по ободку колодца, склонился над ним, жадно вгляделся в ещё неясные, но уже приобретающие форму и чёткость очертания… Час наставал. Ждать ему оставалось всего несколько минут – самые долгие несколько минут в его жизни. Лезвие, полоснувшее ладонь, оставило тонкую длинную полосу поперёк линии жизни. Гарри небрежно стряхнул алые капли в потемневшую воду, не глядя залечил порез… острый ритуальный нож гулко проскакал по полу, пока не замер, сбив какую-то из свечей, но Гарри этого уже не заметил. Он внимательно вглядывался во взволнованную воду, напряжённо хмуря брови, и повторял, как молитву или заклинание: – Ну же, ну же… иди ко мне… Медленно, очень медленно упругие волны разошлись в стороны, и Гарри невольно отступил на шаг, в четвёртый – как в первый – раз наблюдая за тем, как поднимается из толщи воды высокая худая фигура, как переступает тонкий каменный бортик… человек, замерший перед ним, был чудовищно бледен; чёрная мантия облепляла мокрое тело, тяжёлые густые пряди налипали на лоб. Гарри потянулся к нему, как зачарованный, прикоснулся отчего-то дрожащими пальцами к ледяным ладоням, прошептал, уже зная, что ломкий голос откажет ему: – Северус… Северус… Целую маленькую вечность человек ничего не отвечал ему – смотрел внимательно, пристально, будто что-то выискивая для себя, и в чёрных глазах плясали черти. Лишь после разомкнулись тонкие бескровные губы, и послышалось негромкое: – Поттер. Гарри не смог не улыбнуться – с облегчением и болью, разобрать, чего было больше под языком и в горле, он не сумел. Ноги стали ватными, приросли к полу; всё, на что хватило сил, – качнуться вперёд, стиснуть отвороты мантии непослушными пальцами, зашептать судорожно и отчаянно, глотая слова, как в прошлый, да и в позапрошлый раз тоже: – Ты пришёл… пришёл. – Попробовал бы я не ответить на вызов Повелителя Смерти, – Северус Снейп отвесил ему шутовской поклон, но чёрные глаза не тронула искра насмешки, пробежавшая по губам. Они остались холодны и равнодушны, лишь на секунду, когда Гарри робко приблизился, в них отразилось смутное чувство, не идущее этому высокому человеку, – почти что теплота. Редкие крохи мягкого солнца, по ошибке затерявшиеся в ледяном взгляде. – Я звал тебя не как Повелитель, – возразил Гарри, разглядывающий чужое некрасивое, холодное лицо с такой невыразимой нежностью, что случайный свидетель этого, появись он здесь, задался бы вопросом: за какие заслуги можно удостоиться такого взгляда? – Я звал тебя как… Он сбился. Стушевался. Едва не покраснел – благо румянец не тронул щёки, смущение отразилось лишь в неловком жесте, с которым он скользнул ладонями по чужой груди. Северус Снейп иронично вскинул бровь. Осведомился язвительно: – Всё ещё трусите произносить это слово, Поттер? – Не называй меня так! – в зелёных глазах вспыхнуло упрямство. – Не сейчас, когда… Фраза оборвалась, голос дал петуха и замолк. Куцее предложение, показавшееся самому Гарри нелепым и детским, изменило выражение лица Снейпа: что-то горячее, отчаянное и по-волчьи тоскливое на мгновение исказило тонкие черты, изломало линию губ. Снейп неловко коснулся холодной рукой вихрастой макушки Гарри и произнёс – странно мягко, так, будто никогда не умел говорить столь осторожно, а теперь учился на ходу: – Ты же знаешь, что это попахивает сумасшествием. Живым полагается жить, а не тратить время и жизненную силу на общение с мёртвыми. Гарри ничего ему не ответил – только посмотрел упрямо и зло, как умел он один, и прижался всё-таки всем телом к мокрой ткани. Обхватил ладонями чужой пояс, ткнулся носом в шею – на пару дюймов выше уродливого переплетения шрамов, которое теперь не смогло бы стереть ничто. И прошептал, закрывая глаза: – Я твердил тебе это три года подряд и скажу сейчас. Я не… – Ш-ш, – тонкий длинный палец лёг на его губы, обжёг прикосновением с-той-стороны. Северус Снейп неумело и скованно, словно заново учась пользоваться данным ему в распоряжение на несколько часов телом, погладил его лопатки. Прикрыл глаза. – Я прекрасно помню, что ты тогда наговорил. И всё ещё надеюсь, что однажды ты одумаешься. – Правда надеешься? – Гарри вскинул голову, и Снейп с невольной жадностью – мучительной, глухой, неправильной жадностью – проследил, как Поттер судорожно облизнул пересохшие губы. – Правда ждёшь, что я перестану приходить? Гарри даже привстал на цыпочки, чтобы Снейпу не удалось спрятать взгляд; его сердце, глупое сердце, вспомнившее, что оно умеет болеть, лишь сейчас, заколотилось судорожно и нервно, отдалось в висках барабанной дробью. И как мог Северус не расслышать этот заполошный громкий стук? Снейп открыл было рот, чтобы ответить… опустил взгляд: горячие, невероятно горячие пальцы Гарри нашли его ладонь и сжали в молчаливом обещании. Он промолчал – но им никогда не нужны были слова, чтобы понимать друг друга. У Гарри задрожали коленки, как у мальчишки, когда он потянулся ближе к Снейпу, мазнул губами по гладкому подбородку. И выдохнул, притираясь телом ближе: – Пожалуйста, Северус… пожалуйста. – Сколько у нас времени до рассвета? – мягко спросил Снейп, с неуловимой нежностью заправив за ухо закучерявившуюся прядь волос Гарри. Огладил заднюю сторону шеи, рождая в теле Поттера россыпи мурашек, прищурился. Гарри сам не узнал собственный голос, хриплый и прерывистый, когда пробормотал: – Около пяти часов. – Хорошо, – тихо ответил Снейп. И наконец-то поцеловал его. Это было совсем не похоже на поцелуй – от простых поцелуев не подгибаются так ноги, не обмирает всё сладко и больно в груди, не идёт кругом голова. От поцелуев не рвёт горло счастьем и отчаянием. Гарри вцепился в худые плечи до боли в пальцах, заскулил жалобно и ломко, запекло под веками… Северус – близкий, родной, прохладный – прижал его к себе ближе, провёл цепочку влажных прикосновений от виска до подбородка, прошептал, обжигая лихорадочным дыханием кожу: – Ну что ты, что ты, Гарри, не нужно… Гарри не дал ему договорить – накинулся с новой порцией поцелуев, требовательных и жадных, запустил ладонь под чужую одежду, сомкнул пальцы вокруг разгорячённой, напряжённой плоти. Вгляделся в пылающие адским пламенем глаза, выдохнул, то ли моля, то ли приказывая: – Северус, я хочу… Ужесточил хватку, скользнул по всей длине почти больно. Снейп перехватил его руку, прижал к своим губам, поцеловал каждый дрожащий палец. Бархатно прошептал, прикусывая указательный: – Не спеши. Пять часов – это много, очень много. Гарри хотел возразить, что после трёхсот шестидесяти четырёх дней ожидания несколько часов – до боли малое вознаграждение, но смог только сдавленно зашипеть: Северус прижал его к холодной стене, вклинил худое колено меж ног, надавил туда, где пульсировало и ныло от возбуждения. Прихватил острыми зубами чувствительную мочку уха, вылизал раковину. Позволил стянуть с себя мантию, обнажённый, худой и принадлежащий Гарри до кончиков ногтей, вновь приник ближе. Подразнил ощущением голой кожи, выласкал взглядом. Соскользнул нетерпеливыми жадными губами на шею – и испятнал алым кружевом засосов. Гарри под его требовательными поцелуями-укусами задрожал, искусал губы, принялся судорожно, неловко выворачивая запястье, расстёгивать пуговицы на собственной рубашке, сдирая её с плеч… Северус рассмеялся, хрипло и гортанно, этот тихий смех, по которому Гарри так скучал, прокатился по груди – и стёк ниже, в живот, угнездился там, разросся, заполнил густой лавой желания внутренности. Пальцы сами собой вплелись в длинные волосы Снейпа, а тот – гибкий, как змея – стёк на колени, прижался вдруг губами к обнажившейся коже ниже диафрагмы… Гарри затрясся, сам притиснул Северуса ближе, дурея от его близости, жалобно что-то проскулил, когда мокрый язык лизнул напряжённый член прямо через тонкую ткань штанов, выдрал из горла нетерпеливое: – Ну же… ну же! Секундная боль обожгла бедро – Северус отвесил ему лёгкий шлепок, вжался носом в подрагивающий напряжённый живот, шепнул: – Не торопись. И потянул вниз штаны – мучительно медленно, наслаждаясь каждым дюймом открывающейся взгляду кожи. Белья под ними не оказалось. Северус метнул на Гарри жаркий взгляд, почти прорычал: – Готовился? – Я скучал, – просто ответил Гарри. И успел уловить мелькнувшую в глазах Снейпа глухую нежность перед тем, как его член погрузился в плен горячего тесного рта. Глаза мгновенно заволокло пеленой, Гарри откинулся головой на стену, больно приложившись затылком, что-то сдавленно прошипел сквозь зубы, дёрнул бёдрами… было жарко и влажно, а ещё – хорошо, хорошо до неприличия, до отчаянного неверия, угнездившегося где-то на периферии сознания, до потери контроля над ослабевшим телом… Северус гладил выступающие косточки на его бёдрах, скользил пальцами и языком по тонкой дорожке от пупка, вылизывал головку, чертил неясные символы на поджимающейся от удовольствия мошонке. Узкие ладони прошлись по ягодицам, властно раздвинув их, тонкий длинный палец скользнул в смазанное, но всё равно до чёртиков узкое тело. Гарри вздрогнул, покраснел, спрятал глаза: было почему-то неловко, словно впервые… каждый раз с ним был как первый. И Гарри, наверное, не хотел, чтобы это когда-либо прекращалось. – Тесный, – хрипло и сорванно выдохнул Снейп; его губы дрогнули, будто он с трудом удерживался от гримасы, а в следующую секунду он сжал бедро Гарри и приказал: – Повернись. У Гарри не осталось ориентиров, кроме этого густого, глубокого голоса; ослабевшие ноги еле держали, он привалился к стене грудью, неловко разворачиваясь, притиснул пылающий лоб к прохладной поверхности… Северус выцеловывал его спину, повторял языком контуры позвонков, и хотелось прогнуться, подставиться, раздвинуть ноги шире, позволить ему творить всё, что ему захочется. Вместо просьбы вышел глухой прерывистый стон – и Северус прервался, уткнулся носом в ямочку на его пояснице, зашептал торопливо, словно его кто-то подгонял: – Вот здесь у тебя родинка. Мерлин, мне кажется, я знаю твоё тело до последней царапинки… Чья в этом была вина – пресловутой родинки или этого редкого, горького, драгоценного признания, – Гарри не знал, но его затрясло, и затопило грудь эмоциями, и сдавило рёбра тисками. Он открыл рот, почти отыскал нужные слова, но тут же прервался, переплавил готовое сорваться с губ «Я люблю тебя, как я люблю тебя, Се-ве…» в глухой вскрик: потому что Северус соскользнул ниже, ввинтился горячим мокрым языком в растянутое отверстие, выгладил изнутри стенки… И задвигался короткими жалящими толчками, то почти полностью выскальзывая и кружа по чувствительной коже под яичками, то вновь проникая – и в такие моменты Гарри казалось, что он вот-вот… что он сейчас… Северус не позволил ему кончить – оттянул где-то внизу, пережал, оставил алый след языка на ягодице. Выдохнул: – Рано… рано, Гарри. Гарри заскулил, закрутил бёдрами, выпрашивая новую ласку, в него скользнули сразу два пальца – их сразу стало как-то много, чувство наполненности стало почти неприятным, он не удержался от прерывистого вздоха. И Северус, его Северус, выпрямившийся и теперь приникший щекой к его влажному затылку, погладил его по спине, как норовистого жеребёнка. Всё слилось в ошеломительный коктейль лёгкого жжения и густого, как кисель, предвкушения, Гарри застонал, принимая третий палец, сжался непроизвольно, но тут же выдавил резиновыми губами: – Давай. – Глупый, рано, – но хватка чужих пальцев на его бедре стала до того сильной, что от неё наверняка остались синяки; один Мерлин знал, как Северус умудрялся сдерживаться. Гарри решил за него: расставил ноги шире, прогнулся в спине, нетерпеливо прошептал, раззадоривая: – Северус!.. Сперва было больно – у него никого не было целый год, и могла ли сравниться скорая подготовка в ванной с твёрдым членом, проникающим глубже и глубже? Гарри застыл, ощущая себя насаженной на иглу бабочкой, дёрнулся было отчаянно и судорожно… Снейп притиснул его к себе, обнял поперёк груди, зашептал, осыпая бесчисленными бездумными поцелуями плечи, шею и затылок: – Потерпи, мой мальчик, потерпи… мой хороший, ласковый мальчик… мой… От этих его интонаций, таких непривычных и таких дорогих – как редкие жемчужины, – сентиментально защипало глаза. Северус не дал ему шанса расклеиться: задвигался, сперва медленно и размеренно, а после – всё быстрее и быстрее, выискал нужный угол и ритм, так что уже через полминуты Гарри сам выгнулся в его руках, безмолвно прося большего, сам извернулся, неловко обхватывая Северуса за шею, сам впился горячим торопливым поцелуем в тонкие губы. Ему было мало, Мерлин, как ему было мало! Если бы только можно было стать ещё ближе друг к другу, слиться в одно целое, неразрывное, монолитное!.. Наверное, он слишком громко думал – Северус вдруг улыбнулся, оттянул его нижнюю губу своими, вышел из него; острое чувство потери не успело накрыть Гарри с головой – его уже развернули, подхватили под бёдра, вынуждая прижаться лопатками к стене и обхватить Северуса за пояс коленями, задвигались резче и быстрее… В такой позе было сладко и мучительно – каждый толчок отдавался в его теле взрывом удовольствия, пальцы, которые он вплетал в волосы Северуса, подрагивали и выпускали из хватки пряди, тёрлась о наждак стены спина. И это было так восхитительно, так правильно!.. Под веками рождались и умирали звёзды. Слипались ресницы; Гарри насилу смог открыть глаза, взглянул в глаза напротив – утонул, провалился под лёд. Северус смотрел на него алчно и отчаянно, двигался жадно, словно никак не мог насытиться, исцвечивал следами беспорядочных поцелуев грудь… Гарри тянулся в ответ, метил тоже, пусть знал, что уже через несколько часов эти следы исчезнут, царапал состриженными под корень ногтями чужие плечи… Его трясло и лихорадило, долгожданное удовольствие мешалось с безотчётной нежностью. Но не это подтолкнуло Гарри к последней черте. Северус смотрел на него так, как смотрят на солнце: восторженно, едва заметно щурясь, рискуя ослепнуть – и всё равно идя на этот риск. Как много было его, этого выстраданного, вытребованного, выторгованного у Смерти угрозами и шантажом счастья, для одного Гарри Поттера! Не хватило сил выдержать; комната раздвоилась, расплылась, озарилась ослепительно ярким светом – и тут же погрузилась в темноту. Как сквозь толщу воды, он ощущал, что Северус с глухим стоном вжался в него всем телом, кончая, что Северус поцеловал его в висок, что Северус вместе с ним опустился прямо на упавшую на пол мантию… Лишь спустя долгие минуты Гарри пришёл в себя. Его голова покоилась на безволосой бледной груди Северуса, чужие пальцы, тонкие и изящные, выводили одному Мерлину известные узоры у Гарри на щеке… Его переполняла глухая нежность, которой не было выхода. Столько дней она копилась в нём – как было выплеснуть теперь её всю за несколько часов? Гарри схватил ласкающую его ладонь, исцеловал торопливо и смято, дошёл губами до запястья и синеватой прожилки вены… Северус пошевелил пальцами, мазнул подушечками по его подбородку. – Я так не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась, – тихо произнёс Гарри, пряча взгляд под занавесью ресниц. – Это тяжело – ждать целый год, просыпаться каждый день и понимать, что мы встретимся не сегодня и даже не завтра… Северус напрягся. Пошевелился. Гарри обожгло ужасной мыслью – вдруг он сейчас отстранится? Но этого не произошло, Северус только потёрся носом о его плечо и мягко произнёс, неосознанно лаская его обнажённое бедро: – Это больше, чем есть у многих, кто потерял дорогих людей. – Я не жалуюсь, не подумай, – Гарри развернулся, навалился на него всем весом, уселся ему на бёдра. Склонился низко-низко, так, что мог бы обжечь дыханием тонкую сеточку шрамов на шее. Вгляделся в чёрные глаза, неуловимо тёплые и до боли живые, коснулся ладонями острых – можно было изрезать руки – скул. – Я просто… мне так плохо без тебя… Секунду Северус смотрел на него внимательно и задумчиво, а потом дёрнул на себя, прижал, поцеловал требовательно, жадно и нетерпеливо, в один этот поцелуй вкладывая всё, для чего не нашлось бы слов… и ожидание – тяжёлое, мучительное ожидание длиной в триста шестьдесят четыре дня – вдруг стало совершенно неважным и очень коротким. Гораздо короче пяти отведённых им часов.