Ты брошен вниз силой судьбы, ты унижен и раздавлен, Время забыть то, кем ты был, но помнить, кем ты стал: Брошен на дно, где все равно, за что тебя любила слава. Подлость огнем ставит клеймо, душа твоя пуста: Люди на дне рыщут во тьме, они готовы жрать друг друга, Лишь бы продлить дикую жизнь, урвать себе кусок. Свой среди них, жадных и злых, ты в той же стае мчишь по кругу, С ними ползешь закону под нож, как раб или пророк! О, если б слушать только тишину, не ложь, не лесть, не полдень и не тьму, Под солнцем снегом тая, любить, измен не зная — ты умер бы от злой тоски! Хей, жители неба, кто на дне еще не был? Не пройдя преисподней вам не выстроить рай! Хей, жители дна, гром смеется над вами: Чтобы быть с ним на равных, есть один путь — наверх! Но яркий луч вспыхнет в мозгу, и покорность выбьет клином, Прошлые дни в душе оживут — свершится новый грех. Кровь на руках, кровь на камнях, по телам и жалким спинам Тех, кто готов сдохнуть в рабах, ты рвешься вновь наверх… Путь наверх, © Кипелов
***
— Сэм, скорее! Помести Куб в мою грудь! Он зовёт мальчика — поторопись дитя, шанса больше не будет. Но тот бросается вперед, не к нему — от него, и поднимает Куб. Зачем? Чтобы нанести поражение Мегатрону? Осознание приносит изумление — Оптимус никогда не рассматривал Оллспарк как оружие. А затем всё накрывает белая вспышка. Последний Прайм чувствует, как парализует системы корпуса, как отказывают, перегорая от электромагнитного импульса, схемы. Искра вздрагивает в своей камере и начинает метаться, будто это её выжигает безграничная сила Всеискры, а не её сестру у давнего врага. А потом он перестает чувствовать свое тело. Он остается сгустком сознания в пространстве бесконечного белого цвета, чуть сияющем, словно облако изнутри. Пытается осмотреться, но ничего не видит, и растерянно замирает, чувствуя чужой взгляд. Что случилось? Может быть, он умер, и его Искра, как верили некоторые автоботы, попала на суд Праймаса? Что ж. Если он и впрямь умер, то больше от него ничего не зависит. Он делал то, что должен был делать, и сделал все, что мог. Он всегда старался поступать правильно, и не ему бояться суда Творца. Облако слегка расступается, и в туманной дымке он видит себя и своего врага, безжизненно лежащих на земле, и скорчившуюся фигурку человеческого детеныша между ними. Удивительно! Тот почти не пострадал, хоть и оглушен немного. Это хорошо — можно быть спокойным. Он замечает небольшой мерцающий осколок, лежащий рядом с Сэмом, и чувствует тревогу — замысел малыша сработал, но Куб не уничтожен до конца… хотя, Мегатрон повержен, как и самые сильные из его бойцов. А осколок… пусть остается людям. Малая доля могущества Оллспарка — плата за принесенную на мирную планету войну. Он поднимается все выше, и видит — разрушенные здания, мертвые и покалеченные автоботы, мертвые и покалеченные десептиконы… мертвые и покалеченные люди. Неловко пытающийся приподняться Бамблби. Ничего, ему помогут люди, их соратники, слабые, но отважные существа. Они победили вместе, пусть и большой ценой. Последний Прайм успокоенно улыбается. Он чувствует радость — осознание долга, что выполнил до конца… и неожиданно ощущает чужое недовольство. Кто-то незримый и могущественный, явно и очень сильно недоволен ими всеми, но особенно — Оптимусом Праймом. Но почему? Что не так? Он же всё делал правильно. Так, как учил его великий Альфа Трион — истинный Прайм, один из Тринадцати Первых. Все решения, что он принимал — были верными, такими, как должно... пусть не всегда с ними было легко смириться… Чужое недовольство становится сильнее. Оптимус чувствует, как поднимается для удара незримая рука… А потом всё замирает. Что-то меняется. В реальности оставшийся осколок Оллспарка вспыхивает белыми искрами, расходясь новой волной энергии, разрушаясь окончательно и... унося жизни оставшихся трансформеров. Оптимус вскидывается, он не может в это поверить. Почему? За что? Но ответа нет. Зато приходит боль. Его будто сжимает прессом, и одновременно плавит в огне чудовищных температур. Его несет куда-то, разрывая на части, и он чувствует, как что-то теряет — то, что было с ним так давно, с чем он сжился, но чего не замечал — не мешающее, но почему-то лишнее… А потом и то, что было — его, изначально с ним — рассыпается пылью, которую уносит ветер, порыв урагана подхватывает его, несет — и сознание меркнет в миг сокрушительного удара.***
— Сэм, скорее! Помести Куб в мою грудь! — Оптимус пытается встать и кричит что-то этому человеческому детёнышу. Боль от удара ракет терзает тело, отдаётся в покорёженных схемах, но из груди всё равно рвётся рык — Прайм хочет лишить их народ последней надежды! Неужели он не понимает?! Глупец! Белковый под его руками рвётся вперёд, заветный артефакт так близко! Он тянется за ним, и не успевает среагировать — просто не может поверить в происходящее — когда детеныш бросается к нему. А потом… Наверное, это и есть смерть… Взрывающаяся звезда не в силах вспыхнуть так ярко, как загорелся в его восприятии великий артефакт, коснувшись его искры. Бесконечный океан боли уместился в одном мгновении, и схлынул, оставив пустоту, растерянность и легкость. Что случилось? Неужели… все? Конец? Он осмотрелся, словно с высоты видя самого себя, и уныло констатируя: похоже, полный демонтаж пришел… И ему и его надежде. Вот она — разбита на осколки. Будь он жив — собрал бы каждую крошку и восстановил по крупице, но он и сам уже вряд ли восстановлению подлежит. А еще… его бойцы, его соратники… Старскрим, Барри, Френзи, Блэк, Боун и Броул… он приказывал им: в непредвиденной ситуации — отступать. Взрыв Куба — куда уж непредвиденнее! Неизвестно, как это скажется на трансформерах — Прайма, похоже, крепко приложило. Прайм. Он горько смеется, глядя на своего врага. Воистину — великие мысли избранного Матрицей вождя автоботов непостижимы для разума простого шахтера. Уничтожить артефакт, способный вытащить Кибертрон из черной дыры, в которую катится мир — лишь бы тот не достался десептиконам! Впрочем, его и до избрания Матрицей порой было сложно понять — Орион Пакс, полицейский на службе Сената, был слишком иным, хоть и казался на общем фоне достойным меха. Но его принципы, его понятия о должном были чужды для десептикона. Надежда на понимание и союз с этим меха не таяла долго — но казнь Шоквейва, не вызвавшая никакой ощутимой реакции, диверсии и подставы десептиконов — и избирательная слепота вкупе со стремлением действовать «законными методами» там, где они были эффективны меньше, чем ничуть… А после, когда Орион уже стал Оптимусом и в качестве Прайма вывел гражданских под дула орудий… стало окончательно ясно — избранник Матрицы ничем не отличается от избранников Совета. Но он надеялся… Впрочем, теперь все это уже не важно. Он больше ничего не может сделать. Ни сражаться, ни собрать воедино Оллспарк… бессилие — то, что пережил в ледяном плену, то, что хуже всего на свете… Он поднимался все выше, и мир выцветал, словно он смотрел через фильтры. Все отдалилось — шум боя, расчеты, стремительно мелькавшие на границе сознания, яростное стремление к цели… и наконец, он остался один — наедине с чем-то невообразимо огромным. Это… Присутствие… оно было гневным, но его гнев не был направлен на него — оно желало наказать — но не ради возмездия, а ради исправления. Он не видел, но чувствовал, как незримая рука поднимается для удара, и его тяжести не вынести, и не избежать никому. Нечего и пытаться — ибо заслужено. Все здесь постарались… Все хороши. А особенно он и этот оплавок. Они вели за собой. Поэтому он выпрямляется, радуясь обретенной легкости и отсутствию боли, и без слов обращается к Этому, не оправдываясь и прося — нет, не милости к себе, лишь умерить гнев на тех, кого он вел за собой. И Кибертрон… Оно, всемогущее — может быть, будет благосклонно к несчастному миру и не даст его обитателям окончательно угробить его и себя? И занесенная рука на миг замирает. Он счастлив — понимая, что услышан, и спокойно ждет удара… похожего на легкий толчок, каким звероформеры отпихивают своих спарков от опасности. Но сила этой руки даже легким толчком отправляет его в полет через вихри света, ленты энергий и облака каких-то неведомых понятий. Он успевает еще подумать: интересно, где завершится его полет?