ours

Ради этой маленькой заносчивой сучки Дэхен не побоится замарать руки. Если потребуется, он могилы его обидчиков раскопает и собственноручно грохнет еще раз, чтоб наверняка. Если попросит, Чон в любой момент и что угодно - для него и только (впрочем, как и остальные). Такое у них негласное правило: желание Енджэ - закон. Жизнь Енджэ - наивысшая ценность. Они его по законам охраняют…по законам преступного мира, если уж на то пошло. Ю Енджэ – глава дома Ю, одного из самых опасных в Саус Кориа. С этим дерьмом шутки всегда были плохи, особенно при правлении его деда. Но Джэ слал это все на хер, скинув свои полномочия на Чона, даже официальную церемонию передачи власти заставил их провести, ибо париться в душном офисе, заниматься какими-то там делами, что и не ебут его вовсе (а ему ведь обязательно надо, чтоб его е б а л и, он на это адски падок), обязательно вымазываясь кровью – своей ли, чужой ли, - это все не его наманикюренных ручек дело. Чон, конечно же, не станет бездумно кидаться под пули, чтоб эту тощую задницу из дерьма вытащить, если уж вляпается. Он просто подобное предотвратит заранее. Его верные псы всегда на шаг впереди, всегда смотрят и все знают, а потому Енджэ все еще ходит живехонький, целехонький да здоровенький после очередного неудавшегося покушения. - Ебаные дилетанты, блять, - цедит Чон, докуривая, и метким движением отправляет окурок под ноги, хватает пиджак со спинки кожаного кресла и вылетает из кабинета, на ходу снимая свою крошку "с цепи", сияющая шиком и лоском бугатти радостно приветствует его, подмигивая фарами, как флиртующая девица. "Я твоя крошка, Чон, запомни это, пока меня трахаешь!", - всплывает в его голове чуть ли не змеиное шипение и впрямь, что уж тут скрывать, его крошечки Енджэ, и Дэхен улыбается. Он, блять, волнуется, как проклятый летит, срывая мотор на громкое рычание, потому что хоть и знает, что с Енджэ, как и всегда, все в порядке, но пока он эту дрянную сучку собственными глазами не увидит, пока не удостоверится, что с его провонявшей краской головы ни один пережженный волосочек не упал, он не успокоится. А этот ножками своими "топ-топ" по направлению к разъяренному Чону, ручонками своими друг об друга "шлеп-шлеп", смеется, запрокинув выкрашенную в блядский каштановый, отливающий чем-то вишневым или черт его пойми каким голову, шейку свою тонкую на обозрение выставляет, дразнится, мелочь, потому что знает, Дэхен зол, Дэхен, сука, в ярости, и по-хорошему ему бы сейчас Енджэ через колени перекинуть да отстегать, чем попадется, чтоб больше в истории не влипал. Но у Чона вместо этого член по стойке смирно, под ладонями горит и чешется, и нагнуть этого крысеныша хочется разве что раком, распластав прям на полу и долбить так, чтоб визжал, обдирая глотку, и язык потом обязательно в сладенький ротик засунуть, приторность всю эту вылизать нахуй. Енджэ всегда такой...такой, что устоять нельзя, тут никакой речи о слове "сдерживаться" не ведется и не будет. И это, кроме самого Чона, знают еще четверо. Когда-нибудь он просто махнет рукой на все это припиздие непонятное, заебывающее его изо дня в день, и свалит в закат. Помечтал? Ну и хватит. Никуда Чон от этого дьяволенка не денется. Он его так любит, видит Вселенная, Дэхен в этом сумасшедшем потерялся с концами, там теперь если и выковыривать, то прям вместе с сердцем, выдирая его нахер. У Чона уже давно "Ю Енджэ" в груди вместо сердечной мышцы бьется, ритм отбивая. А этот Енджэ все бегает вокруг, ластится и нежится, как котеночек, весь такой гибкий и тонкий, но когда без спроса прикоснуться хочешь, коготочки выпускает и шипит, царапается и кусается, зараза такая. Но Дэхен сильнее, и вообще он по всем параметрам больше этого доходяги, у которого из мужского достоинства разве что слишком уж широкие для его дохляцкого тельца плечи, и хер(чик) между ног болтается. На этом список и кончается, в общем-то. У Джэ на стене висит календарь, до этого висели еще два, он в них дни зачеркивает, мурчит себе под нос какую-то дуристику-ерундистику и уже после подходит к развалившемуся на его белоснежной королевской постели Чону, на ходу стягивая с себя одолженную у Енгука рубашку, и приземляется ладонями в изножье. И ползет, сука, ползет, отклячив попку наверх, чуть прогибается в спинке и смотрит на Дэхена затуманенными глазами. Енджэ снова под чем-то, и Чон прикрывает глаза, чтобы успокоить не вовремя давшее о себе знать чувство жалости за свою маленькую несчастную крошечку. Енджэ колючий и щетинистый, он агрится на всех и постоянно, огрызается даже с Енгуком и Химчаном, потому что знает, они тут все на нем (и вовсе не на его симпатичной попке!) помешаны, они тут все с головой в нем, он у каждого под кожей, в венах, везде затесался, черт бы его разодрал. Дэхен помнит, как на хуй-пойми-какой-там-по-счету-день их совместного пиздеца на шестерых у Енджэ там что-то в голове перемкнуло: никого к себе подпускать он не желал, заперевшись в комнате, орал какие-то ебанутые песни: то ли, блять, оккультные, то ли просто Мэрлин Мэнсон, может, вообще молитвы читал. У Чона тогда тоже башню взорвало и снесло нахуй: под матерки Чхве он прострелил замок на двери своего личного адорая, вот этого ангелочка с дьявольскими крылышками, сидевшего на постели, на которой он явно заливался алкоголем и слезами (и непонятно, чем больше), и дьяволенок этот с горящим ослепляющим светом нимбом над нихера не белокурой головой вытаращил свои мутные, поддернутые наваждением (алкогольным опьянением, сука) чернющие глазища, и забарахтался в простынях, пытаясь выкарабкаться и избежать возмездия в лице бешеного, как стая одичалых псов, Чона. Он кричал и брыкался, весь такой хрупенький и голенький, и вот, если уж честно говоря, то ничто в его образе не кричало "нежность" или "невинность", но Дэхен давно в ебеня слетел, а потому даже подобное ему уже казалось непозволительной трогательностью. Он за все это сдохнет. Если придется, то сдохнет. Енджэ чешет, расчесывает и бередит старые ранки, теребит воротник растянутой футболки, оголяющей острое плечо, и всхлипывает. У него на теле, на самых разных его частях – пять имен и фамилий, пять абсолютно разных инициалов совершенно разных людей. А у них – его имя, красивыми завитками выведенное на смуглой, бледной, чуть загорелой коже. И если Чон всегда-всегда был рядом с Енджэ, обладая наиогромнейшим преимуществом (как он полагал), то остальные искали его долго и упорно. Енджэ учился жить с этим, для него это являлось чем-то сродни проклятия…изначально…первые пять месяцев. Но, кажется, теперь он упивается этим. Упивается тем, какой властью он обладает над всеми пятерыми. Они ревнуют, бешено ревнуют его друг к другу, теперь уже они учатся жить с этим. И любят Енджэ неистово. И Енджэ их любит. У него любви на всех хватит, у бедного поломанного жизнью и судьбой-злодейкой мальчика, в десять лет оставшегося без семьи, с диагностированным ПРЛ любви хватит на всех и даже больше. Если не хватит, он даже карманы выпотрошит (и себя заодно) и последнее выложит на алтарь их ебаной любовки на шестерых. Енджэ – хороший мальчик.