ours

Он, блять, его личная Немезида (с припиздоном такая...да еще и с нихуевым). Он и на страшный суд ради него, и вообще все и даже больше ради него. И ни в коем случае меньше. Когда Енджэ в очередной раз так славно да во всю прыть скачет на его члене, выгибаясь и дразня, лаская маленькие набухшие соски химчановой же ладонью, буквально плавясь и чуть ли не умирая в его руках, весь такой чувствительный и распаленный, такой тоненький и субтильный, чертовски невесомый, как хреново н и ч т о, у Кима срывает вентиля, ломаются тормоза и наступает полнейший и беспросветный пиздец, потому что его до опиздения ревнивой натуре почему-то вдруг хочется испытать новые ощущения, и совсем слетая с катушек, он предлагает продолжающему так самозабвенно трахать свою разнеженную персону Енджэ химчановым хуем секс вшестером....не втроем, блять, нет, да хрен с ним, даже не вчетвером, а чтобы пять, пять, сука, разгоряченных и колом стоящих херов по очереди вытрахивали из него всю дурь с выдурью да придурью. После этого пикантного и заманчивого, как показалось самому Химчану, а на деле же - совсем ебанутому предложению, скула Кима еще два дня будет саднить, ибо у этой мелкой стервы, может, и крошечные кулачки, но, сука, бьют ими, не жалея сил в своих хилых телесах. "Ты там Кинга и его оргий начитался, что ли, трахаль недоделанный?!" Енджэ умеет так крутить задницей, что не давиться слюной попросту невозможно и нереально. Он - заправская блядь, таких, может, и не один на миллион, скорее, каждый пятый, но для Химчана эта ублюдочная пакость все равно единственный, первый и последний. А за его тощую попку, за эти маленькие и приятные выпуклости-округлости, которые так идеально ложатся в ладони, Ким глотку перегрызет. Ему не впервой. Парочка мразей пыталась полапать его сокровище, эту драгоценную и священную упругую жопку, так вот им ахуеть как не поздоровилось после. В прямом смысле слова их мозги собирали по стенам. А эта блядь сидел на пропахшем дешевыми сигаретами и алкоголем диванчике, скрестив эти сумасводяще длинные тонкие ноги в неизменных узких брюках, кожаных нахуй, с вазелином, блять, втискивался, никак иначе, и хихикал, наслаждаясь своей идеальностью и шлюховской природой, тем, как легко и просто смог вывести из себя самого Ким Химчана. И тянет к нему свои мерзкие загребущие ручонки, тонюсенькие как веточки, и ладошками так "жмак-жмак" делает, словно дитятко гребаное, и облизывает чертовски пухлые и вкусные губы, приправляя сие безобразное действо невинными похлопываниями пушистых ресничек и глазок, этих чертовых кошачьих глазищ, которые он еще и специально напамазюкал очередной новой подводилкой, коих в их доме итак уже хер и дохера. Этакий притти литтл бой, у которого в голове сраный дэдди кинк. - Выебу, - злится Химчан, до скрежета стискивая зубы и подхватывая теперь уже рыжую бестию на руки, выволакивает его наружу, вон из этого дешманского и пропитанного убогостью клуба. Совсем не по-джентльменски скидывает его на пассажирское сиденье своего макларена и едва садится следом, замечает теперь уже нахохлившуюся и насупившуюся фигурку. Енджэ якобы хотел залить стресс от приближающейся сессии алкоголем, но раз Ким ему помешал, то теперь придется стресс этот из него вытрахивать. Химчан с превеликим удовольствием это сделает, если уж на то пошло. Енджэ - это похоть и разврат в человеческом обличье, а еще нежность, уют, тепло, ласка и забота. Енджэ не только хочется, с ним хочется тоже, порой даже сильнее. Засунуть в него член - это одно, а лежать после - совсем другое. Усталый, разморенный и вымотаннный долгим днем, Химчаном (и остальными, когда придется) Енджэ - существо невероятное: он тесно прижимается, обнимая талию худенькой ножкой, и кладет подбородок на чужую грудь, ни дать ни взять - взъерошенный воробушек, такой же крохотный и до упомрачения очаровательный, расслабленно улыбается и спрашивает, как прошел день...такой Джэ - настоящее чудо, и от него вот такого сердце щемит так, что Ким скоро начнет таблетки горстями жрать, потому что чувствует, как у него иногда болит. Енджэ пережил такое, что если б его болючесть можно было перевести в деньги, то вышла бы неприлично круглая сумма, такую вслух не назовешь...и все равно часть его гнойников и шрамов с ним останется, ибо на них шуршащих да звенящих штуковин и не хватит даже. Енджэ - это слово "боль", заключенная в материальной оболочке. Он любит шутить...злобно шутить, говорит, мол, "Вселенная так распорядилась, вот типа есть Стражи Галактики, а есть я, Ю Енджэ, и я стерегу и охраняю пиздострадания, вот в себе их складирую, друг к другу на полочки аккуратненько ставлю и стерегу". И смеется своим отнюдь не громким и заливистым смехом. В такие моменты он гогочет мрачно и неприятно. Химчана, человека, связавшего свою жизнь с преступным миром слишком уж давно (даже раньше, чем он переступил порог дома Енджэ около трех лет назад), от этого даже передергивает порой. А потому он для Енджэ все, всегда и сразу... Ким ласкает худую спину с выступающим позвоночником, чуть наклоняется и целует аккурат в торчащую шишечку на шее, туда, где его собственное имя под кожей словно в камне высечено. Любовно поглаживает изящные (как и сам Енджэ) линии, закругляшки да завитульки, и губами дорожку проводит, вниз, ниже, дальше, еще, пальцами косточки пересчитывает и тихий "ааааа-хх" от Енджэ в ответ вырывает. Химчан им дышит, а надышаться все не может, совсем и никак. Он такой…пропахший гнилью алкоголя, секса и таблеток, которые по предписанию и настоянию психотерапевта принимает, а Химчан и остальные процесс этот контролируют, ибо Енджэ совсем ничего доверить нельзя, он элементарно поесть забывает. Но он такой…пропахший чем-то светлым и хорошим, "домом", - думает Ким и зарывается носом в жженые пряди на затылке Джэ, чуть сжимая полумесяцы его белоснежной, выглядывающей из-под почти скинутой простыни задницы. Енджэ поворачивает полусонную мордашку, осоловело хлопая глазками (не так, как пару часов назад, когда настаивал, чтоб Ким выебал из него душу на письменном столе Муна), и кладет руку на чужую широкую грудь, поигрывая с золотой цепочкой, которую сам же подарил на годовщину (там кулон с надписью "мой кобель" на японском, и Хим тогда долго над этим идиотизмом смеялся, но носить ее все же стал). Привстает на локте и целует в левый сосок, под которым как раз имечко "Ю Енджэ" красуется. "Это все потому, что я тебя больше всех этих обмудков вместе взятых люблю", - говорит Химчан, вылизывая каждый тоненький пальчик, заставляя Енджэ извиваться под ним, дыша так быстро-быстро и сердечный ритм ускоряя до взмахов крыльев колибри. Химчан знает, что Енджэ до сих пор не привык слышать эти слова. Если раньше ему об этом не говорил никто, то теперь ему об этом постоянно напоминают пятеро. И Енджэ, изображая недоступную суку, лишь молчит в ответ, гордо задирая кнопочку курносого носика. Потому что потом, позже, лишь немногим позже, он эти слова вернет, отдаваясь сильнее, стеная громче и слаще, обхватывая руками и ногами и цепляясь, как утопающий за бревно, уже после секса…и тогда он скажет слишком тихо, но Химчан услышит. Он всегда слышит.