10,5 недель

Впервые Чимин приезжает ранней весной, когда снег еще лежит на полях и рядом с дорогами, но кое-где уже есть островки промерзшей земли. Он одет в дутую детскую куртку, в вороте которой прячет красный от холода нос, но черные волосы упрямо трепещут под ветром – взрослый уже, носить шапку. Тэхен на это только посмеивался, встречая гостей, врубил печку в машине на полную, а по приезде в загородный дом о трех этажах тут же поставил чайник. Как бы малыш ни храбрился, а ладошки и пухлые пальчики замерзли и покраснели, да и все его движения выдавали желание согреться. Чимин – выпускник средней школы, медленно, но верно осознающий то, что он перешел на новую ступень взросления. Пугливый, стеснительный и смотрящий внимательно, будто старается все запомнить и подметить любую деталь. Перебирает низ свитера, хватается за чашку и выпивает слишком горячий чай, тут же всхлипывая и быстро отодвигаясь, чтобы не обжечься сильнее. Тэхен подает бумажное полотенце и обеспокоенно смотрит, как мальчик мнет меж собой свои пухлые губы в надежде смягчить неприятную жгучую боль. Хочется положить ладонь ему на плечо, провести по губам большим пальцем, взять хорошенький подбородок и глянуть в глаза, негласно спрашивая, все ли хорошо. Нежно чмокнуть и расчесать черные волосы пальцами. Но это – табу, запретный плод, и пусть его хочется сорвать, а потом лететь хоть во врата Ада, но так делать нельзя. Хотя бы потому, что сорвать его не даст и сам школьник, благодарно улыбающийся в ответ на придвинутый кусок пирога. И улыбка эта такая искренняя и нежная, что хочется дать себе по лбу. Несмотря на свой возраст Чимин выглядит слишком чисто и юно. Родители привезли его к дяде – ну как, к дяде, название это более чем условное, потому что родственниками они являются по левой линии третьей сестры второго брата, - на весенние каникулы, чтобы побыл на относительно чистом воздухе в относительной дали от города. Конечно, подросток брыкался и всем видом выражал недовольство; но это все осталось за дверьми отчего дома, и о такой реакции Тэ узнал лишь от матери Пака, пока тот распаковывал наверху свои вещи. Вместе с просьбами не давить и быть мягче – все-таки, впервые встретились. Не впервые, но в последний раз он видел пухлого мальчика лет пяти больше, чем с десяток лет назад. Тэхен улыбается, заверяет женщину в том, что мальчик здесь не заскучает точно, и что от пребывания в родном доме его жизнь будет отличаться разве что обстановкой. Три этажа и длинные коридоры, просторная спальня и своя ванная, прилегающая к особняку территория. И бесплатный вайфай с безлимитным интернетом с возможностью сидеть дни и ночи. Ночи, потому что сам Ким Тэхен за режимом следит не особо, а укладывать буйных подростков и вовсе не хочет. В конце концов, все должно быть по-честному, и если он сам не спит, то почему должен настаивать на здоровом сне младшего. Все равно ни к чему, кроме ссор, это не приведет, тем более, были куда более приятные рычаги давления. Чтобы встал рано – вкусный завтрак и любимая музыка из колонок; чтобы не засиживался допоздна – вечера в гостиной у настоящего камина, чай на особых травах и нежно перебирающие волосы пальцы. В том, что Чимин будет лежать у него на коленях и слушать отрывки из новых глав книги, Тэ был уверен. Рано или поздно, но скорее рано, потому что уже увидел в темных глазах искорку любопытства. Такие вот мальчики очень любят все необычное, а еще когда им что-то рассказывают и укрывают теплым пушистым пледом. Они до жути романтичные и доверчивые, ловят каждое слово и кидаются обнимать, если сделать им что-то хорошее. Ким задумывается о том, как приятно будет касаться губами темной макушки, и почти пропускает момент, когда сам Чимин спускается вниз по широкой лестнице с лакированными резными перилами. -- Впервые Чимин приезжает ранней весной, когда холод жуткий и заставляют надеть шапку, но не нужна ему никакая шапка. Ему идти только до такси и машины дяди, которого он ни разу не помнит, но к которому почему-то должен уехать на полторы недели своих каникул, которые хотел провести с Гуком за приставкой или просто гуляя по городу и смеясь над глупыми шутками друга. Видимо, родители решили как раз-таки это исправить и отправить сына к неизвестному родственнику. Хотя, раз родственник неизвестный, то и на Чимина ему должно быть немножечко все равно, да ведь? Больше всего он не любил незнакомые места, незнакомцев, лезущих в душу, и менять распорядок дня. Однако все оказывается немного лучше, чем Пак ожидал; дяде (которого больше не хочется так называть) от силы лет двадцать пять, он улыбается мягко и машину ведет аккуратно, не поленился включить печку и обидного ничего не сказал. А когда они пили горячий чай, и на тарелке парня оказался самый большой кусок пирога, тот окончательно убедился, что каникулы пройдут как минимум спокойно. - Чимини, пойди разбирать вещи, - тормошит за плечо мама, и он поднимается с нагретого места, улыбается напоследок хозяину дома и бежит наверх по красивой лестнице. Да и сам дом тоже неимоверно красивый. Все здесь пропитано атмосферой старины и чем-то тонко-пафосным, что отражается в темном дереве перил, тонких старомодных обоях приглушенных тонов, кажущихся старыми шторах и множестве мелочей, что делают из этого места что-то таинственное, как в старых фильмах. Будто время остановилось, вещи не менялись, но и не использовались, поэтому выглядели очень свежо. Видно было, что они дорогие безумно – такие абы где не купишь, но все это было мягким и не кричало о богатстве их обладателя, что делало того еще более приятным Чимину. Он не любил понтов и высвечивания напоказ счетов в банке. Парень проходит в комнату, куда уже занесли чемодан, и застывает, как был, на пороге, потому что все здесь непривычное и правда откуда-то из другой вселенной. Большая высокая кровать с очень толстым матрасом, много молочно-кремового цвета подушек и наверняка мягкое одеяло, которым можно укрыть трех людей. Она стоит справа и вперед от Чимина, в самом углу комнаты, а на стене рядом висит натюрморт в потертой от времени раме. Левее нее – окно, пластиковое, но выкрашенное в светло-коричневый, а подоконник, кажется, и вовсе оставлен «родной», какой был, похожий на лакированный камень. Пак не знает, что это за материал, потому что видел такие только в музеях или особняках каких-нибудь известных людей, сейчас стоящих, как историческая ценность. Обои в комнате темно-бежевые в мелкий цветочек, и тонкие черные стебли будто делают стены выше, переходят в непонятную темную отделку снизу и дальше, в пол, красиво отделанный деревом в тон. Чимин чувствует себя очень неподходящим этому месту, этому дому, растерянно смотрит по сторонам и поднимает глаза к беленому потолку. Какие же высокие здесь потолки… Так и не разобрав вещи, вернее, напрочь забыв о сиротливо стоящем у стены чемодане, парень бежит обратно на первый этаж со своего второго, просто потому что в голове слишком много вопросов, сливающихся в один большой вопросительный знак. Что-то странное с этим домом, ему явно не один десяток лет, и хочется спросить и узнать, откуда и что, почему здесь живет вполне молодой человек и почему он один. И чем занимается, раз может просидеть все каникулы Пака здесь, фактически не выходя из своего обиталища. Спускается – и натыкается на вспыхнувший не скрытым еще интересом темный взгляд карих глаз, снизу вверх, будто хочет заглянуть куда-то внутрь и пройтись по сосудам. Мужчина стоит, краем уха слушая маму Чимина, держит ладонь с согнутыми длинными пальцами у самого носа, будто на его пальцах какой-то запах, и хочется его побольше вдохнуть. Глядит пару секунд неотрывно, а потом улыбается – парень видит это по морщинкам у глаз и показавшемуся уголку темных губ, и тем самым обращает внимание женщины на ее сына. Сыплются вопросы о том, как ему дом и комната, успел ли он разобрать вещи, и ведь наверняка не успел, потому что ушел не так и давно, а Чим смотрит, виснет, и его изнутри пробирает неприятным холодком; вдруг становится как-то не по себе от того странного взгляда. Сразу не хочется задавать вопросов, и приходит понимание того, что так надо, и все здесь – и дом, и его хозяин, - все это так, как должно быть. Родственник провожает маму и, кажется, доводит ее до подъехавшего такси, и они, наверное, разговаривают, потому что Чимин остается один слишком надолго, несмело спускаясь по одной ступеньке, останавливаясь на пару секунд на каждой. А потом тяжелая дверь открывается, и входит мужчина в черном пальто, поправляет двумя пальцами прядь светло-русых волос и снова смотрит – туманно, заинтересованно, как на новое приобретение, которое еще предстоит изучить. Тело пронизывает холодом шпага дрожи, Чим вдруг подается всем телом назад, будто хотел отскочить, и подбирается весь, почуяв опасность. Хотя ничего опасного не было; это он понял, когда родственник улыбнулся одной из своих мягких улыбок, сделавшись вдруг очень-очень светлым и добрым. На душе стало почему-то тепло и уютно, будто всю жизнь они живут вместе, и старший вернулся из магазина, купив еще вкусного пирога. - Пойдем, Чимини, у нас еще сладкое не доедено, - расплывается тот в широкой-широкой улыбке, немного квадратной, но все еще очень приятной. На Пака будто вдруг упал луч отраженного от окон солнца, и он, улыбнувшись в ответ, буквально сбежал с оставшихся ступенек к терпеливо ждущему его дяде. -- Тэхен снова разлил чай, только уже на двоих, и методично дорезал сладкий пирог, только смысла в этом особого не было: все, что осталось на блюде, он намеревался отдать сидящему рядом Чимину. Для него, вообще, и были куплены и пирог, и пакеты конфет, и вредные-вредные чипсы, и выписаны номера доставок еды. С упоением заботливой бабушки хотелось показать свое участие и видеть блеск в темных глазах, наблюдать за тем, как милый мальчик поедает вот уже второй кусок пирога и запивает чаем, прихлебывая. Красивый, милый и бойкий – такие в детстве носятся по двору, используя палки вместо мечей, а в подростковом возрасте гуляют с утра и до ночи. Тэ отстраненно подумал, что хотел бы гулять с племянником ночью по саду в освещении фонарей, сидеть с ним на мансарде или террасе и говорить о чем-то далеком, и пусть он еще подросток, но в маленьких людях порой глубокого больше, чем во взрослых дядях и тетях. Тэхен знал. Тэхен понимал. Он сам столкнулся с этим, когда ему было пятнадцать; только поговорить было особо не с кем. - Дядя Т… - Тэхен, - на автомате поправил он начавшего было Чимина, отчего тот осекся и смотрел теперь большими удивленными глазами. – Мне всего двадцать семь, а когда зовешь дядей, чувствую, что все сорок, - смеется Ким, и на лице младшего начинает сиять понимание. – Думаю, мы могли бы общаться как друзья, Чимини, что скажешь на это? – он обводит пальцами край своей чашки и задерживает самые кончики, обнимая подушечками черную керамику. Мальчик на это смотрит задумчиво, будто увидел перед собой что-то новое, а не мужчину в шелковой черной рубашке, мягко и смело смотрящего в чужие глаза. Будто у него был выбор, соглашаться или нет, сказать «нет, ДЯДЯ, так не пойдет, сближаться я с тобой не намерен». - Хорошо… Тэ, - на пробу, тихо-тихо, задавая вопрос одним взглядом. Ну конечно. Поставив человека в неловкое положение можно заставить сделать его что угодно. Именно так работает тактика громко кричащих детей и женщин. Тэхену нравились громкие и обидчивые. Их было интересно изучать и сгибать так, как надо было ему. Иное дело – люди спокойные, которых, наподобие холодному металлу, ни в какую сторону не выгнешь, как ни старайся. Но таких единицы. Ким улыбается шире. - Тэ. Так что ты хотел у меня спросить? Младший заерзал на месте, устраиваясь поудобнее и опять теребя свой свитер, на рукавах и низе которого уже красовались характерные катышки. Нервный мальчик. Нервный и стеснительный. - А… кем вы работаете? – Тэхен только успевает сдержать рвущуюся наружу улыбку во все тридцать два. Давно ему не задавали таких простых вопросов. Кем работаешь, сколько лет, какую музыку слушаешь и смотришь ли фильмы – то, что можно услышать в диалоге подростков или на первом свидании, но никак не там, где обычно находится он. - Я бы не называл это работой, Чимин, - проигнорировав резанувшее «вы», он не сдержался, обхватил маленькие пухлые пальчики, раза в два меньше, чем его, и доверительно сжал. Медленно начал водить большим пальцем по аккуратным ноготкам, пока договаривал фразу. – Скорее, любимое дело, которое приносит доход. Но давай мы не будем говорить пока о том, что за пределами этого дома, и побудем друг для друга загадкой? Всегда интереснее узнавать что-то постепенно и самому, согласен? На лице младшего – непонимание, почему нельзя проще, почему нельзя просто взять и сказать все, как есть. А Тэхену просто не хочется, чтобы кто-нибудь слышал. Ни к чему мальчику знать, что его новый друг пишет липкие порнушные книжонки, которые читают домохозяйки и лезут пальцами под белье, чтобы утолить постельный голод. Ни к чему знать и о том, что с многочисленными любовницами Тэ проводил ночи только за тем, чтобы потом красочнее изложить на бумаге. И что брал всегда помоложе, самой юной было чуть больше шестнадцати, и ее он всю ночь ублажал губами и языком – а после каждого пережитого невинной до той поры девушкой оргазма спрашивал об ощущениях и записывал все в блокнот. А после выпустил историю на грани набоковской Лолиты, за которую одни желали ему гореть в аду, а другие навзрыд просили еще. И горячо любимый автор писал, прикрывшись лаконичным «V» в качестве псевдонима, всегда чеканившегося в правом нижнем углу немногочисленных печатных изданий, потому что редко кто соглашался издавать подобную порнографию. Тэхен и не рвался. Он публиковался под точно таким же ником на платных ресурсах, и, что самое удивительное, набиралось довольно много желающих за не сильно маленькие деньги увидеть еще один оплот мерзости и разврата, где каждая работа была откровеннее и содержала все новые и новые кинки. В комментариях просят бдсм, воск, веревки и плети? В свет выходит трилогия, вполне могущая претендовать на пародию к 50 Оттенкам. Хотят однополой любви, и желательно больше двух в постели? Автор щедрый, автор пихает в историю четырех изголодавшихся по ласке девушек и зовет к себе в дом трех очаровательных шлюх, которые за круглую сумму показывают все тонкости группового секса. Опять же, под чуткую запись. И все-таки младший кивает совсем неуверенно и набивает рот пирогом, чтобы не спросить чего лишнего. Видимо, напугался и не знает теперь, как подступиться. Перед такими чувствуешь желание смутить, ковырнуть ножом комплексы и провернуть пару раз внутри острым кончиком, ляпнуть что-нибудь пошлое, чтобы увидеть пунцовые щеки. Но Чимин до того милый, до того естественно-мягко обнимает пальцами чашку, что взгляд шоколадных глаз невольно любуется, смотрит долго-долго на маленькие розовые ноготки, которые наверняка могут оставить на его спине царапины только тонкие, похожие на кошачьи. От этой мысли судорога по телу и зрачки расширяются, благо, племянник вряд ли сейчас смотрит Тэхену в глаза. Хотя тот все равно поднимает взгляд горячий, жадный до красивого лица и черных волос, и моргает быстро, сгоняя внезапное наваждение. - Договорились, - он с удовольствием допивает свой чай, излишне заинтересованно изучая темное дерево поверхности стола. – Ты ведь еще не разобрал вещи? Я мог бы помочь. -- Все это было как-то скомкано, быстро и слишком стремительно для растерянного Чимина. Просьба называть по имени и желание стать друзьями, странное нежелание рассказывать о себе и своей работе – и еще больше захотелось об этом узнать, любыми способами, пусть даже украв чужой телефон или зайдя в комнату. Только входят они в обиталище самого Пака, под предлогом старшего помочь распаковаться и освоиться в новом месте. В какой-то мере парень ему благодарен, но не может отделаться от ощущения, что Тэхена много. Они не расстаются ни на секунду за исключением того раза в самом начале знакомства, и кажется, будто старший все время следует по пятам. Хотя оно и понятно: может, он так заботу проявляет, зная, как нелегко племяннику дался приезд. Однако что-то все равно не дает покоя, оно льется по телу горячим маслом и обволакивает, но Чим все никак не поймет, что. Наверное, такое каждый раз при знакомствах случается – нежданная близость и слишком много нового в человеке. - Шкаф большой, сюда три твоих чемодана поместится, - смеется дядя, и младший несмело улыбается в ответ, просто потому что смех у того заразительный, и сам он теплый, как тягучая карамель. Чимину всегда нравилась карамель. – Смотри. Верхняя одежда будет слева, то, что полегче, посередине, а джинсы справа, - он и не заметил, как Тэ успел развесить закиданную кое-как в чемодан одежду. Стало немного стыдно за то, что все вещи были просто-напросто вмяты и даже не сложены. У родственника же, наоборот, все было разложено по полочкам, аккуратно и красиво. В этом Пак был уверен. - Футболки будут в ящиках, обувь вот здесь… Старший все объяснял, а Чим слушал вполуха, и все больше внутри разрасталось удивление вперемешку с искренней благодарностью; мать бы заставила разбирать все самому, и если бы сын по неопытности сложил некрасиво, то обязательно вставила что-то обидное. А совершенно незнакомый человек мало того, что помог, хотя имел полное право пинком отправить племянничка наверх, так еще и делал это все с неподдельным интересом, желанием помочь настолько честным, что Чимину казалось, будто ему просто нравится помогать свалившемуся на его голову Паку. Таких солнечных и стремительных парень встречал только в фильмах, ну и один раз в реальной жизни – старший товарищ Хосок, которого другом не поворачивался язык назвать из-за странного уважения, был как раз из этой породы, но все-таки очень другим. От Чона веяло ослепительной яркостью, весельем и шумом; от Тэхена – мягким солнечным светом, долгими разговорами ни о чем и приглушенным голосом, от которого тепло где-то внутри. - …а. Чимин? Он вздрагивает, будто только что разбудили заснувшего на ходу. Похоже, дядя заметил, что парень слишком долго смотрит в одну точку, почти не моргая. Стыдно-то как… - Да? Я… прости, я задумался просто, ты что-то важное мне… ой, - осознание того, что слишком резко перешел на «ты» немного испугало, и младший даже подумал, что это очень неправильно, вот так тыкать человеку, который старше больше, чем на десяток лет. Хоть он и сказал, что они могли стать друзьями, но… - Чимина-а, - чужие длинные пальцы неожиданно крепко сжимают плечи, вдруг свет из окна загораживается чужим телом, а голос звучит слишком близко в сравнении с тем, что было всего секунду назад. Парень отшатывается, но отступить не дают удерживающие на месте руки. – Мы ведь договорились стать друзьями, помнишь? – четко и вкрадчиво, глаза в глаза, так, что слова прошивают насквозь и хочется кивать подобно болванчику, какие ставят в машине, чтобы скрашивал скучную пробку. – Это значит, что ты можешь обращаться ко мне, как к другу, говорить то, что хочешь, а не то, что надо, можешь даже прозвище мне придумать – я не обижусь, - во взгляде напротив – честность и правда, и младший верит, что ему и впрямь можно говорить неформально. Кивок и улыбка в ответ, пальцы на плечах сжимаются чуть сильней, чувствуются через теплый свитер, потирают немного туда-сюда в одобрительном жесте и исчезают так же быстро, как появились. На их месте остается мерзнущая без тепла кожа и ощущение прикосновения, будто Тэхен все еще перед глазами, хотя на деле он уже оттаскивает чемодан к прикроватной тумбе, призывая расставить оставшееся на свое усмотрение. Улыбается улыбкой широкой, напоминающей прямоугольник, и бежит к окнам, открывает пошире и так почти не скрывающие вид шторы. Внимание младшего притягивает теперь совсем не багаж. Из его окон – вид на территорию особняка, точнее, на сад огромной величины; под слоем не убранного, но не лежащего сугробами снега угадываются лавочки и дорожки, вдоль которых черными ветвями-проводами влажно блестят покрытые белой ватой деревья. А чуть справа от окна, в которое смотрит Чимин – фонтан. Не сильно большой, круглый и низкий, с башенкой посередине, скрытой от глаз все тем же снегом, но и так ясно, что она сложная и безумно красивая. Все это отдает чем-то прошедшим, в который раз в душе вспыхивает сравнение с фильмом, аристократичным и каким-то нереальным, кажется, будто это все – другой мир. Чим понял, что тупо стоит и пялится на все это великолепие, чуть ли не слюни пуская, когда сбоку раздался приглушенный кашель. Случайный, конечно же, но именно он отрезвил ушедшего в себя опять Пака. -- Даже зная, что его не слушают, Тэ говорил. Он привык быть приглушенным радио, дарить тепло и улыбки, заполнять собой все пространство, чтобы не было от давящей тишины тошно; рассказывал, где теперь что лежит, пока застывший Чимин смотрел сквозь него. Задал совершенно бестолковый вопрос на проверку внимания, а потом подошел и не сдержался – вцепился в узкие хрупкие плечи, почти кукольные, хотя весь мальчик отдавал искусственной красотой. Будто сделал его таким кто-то специально. Вцепился и не пускал, нес совершенную чушь, елозил по теплому свитеру пальцами и отчаянно собирал силы, чтобы, наконец, оторваться. Пытается занять себя все еще тяжелым чемоданом, зачем-то везет к постели, улыбается неловко, сам не зная, зачем это все, и вдруг приходит мысль показать Чиму красивый вид. Можно было просто подвести поближе к окну, но мы же напрямую не действуем. Тем не менее, отдернутые шире шторы возымели эффект; мальчик завороженно глядел на старый сад, тонкие, посаженные дедом Тэхена деревья, дорожки, которые он сам подметает по осени – просто чтобы чувствовать под ногами ковер из чистого золота. Не нужно было гадать, что взгляд округлившихся глаз замер на фонтане, не работающем уже десятки лет. Впервые Тэ пожалел, что не может снова его включить: за радость на юном личике он мог сотворить что угодно, но такое было уже не под силу. Прерывистый вдох; в легкие забивается песок неправильно попавшего воздуха, саднит и заставляет кашлять, а младший дергается и смотрит испуганно, будто пойманный с поличным на сокровенном. Мягкая улыбка в ответ: прости, я не хотел. А потом Ким предлагает прогуляться, они оставляют не разобранный чемодан и бегут вниз по лестнице, наспех одеваются, выскакивают наружу – к подтаивающему под солнцем снегу, хлестким черным ветвям и неработающему фонтану. -- Возвращаются только часа через два, когда сгущаются сумерки и окрашивают серо-голубым дымом все вокруг, делая вещи будто покрытыми сизой пылью. Осторожно проводя младшего за собой, Тэхен пару раз смелеет и берет того за руку – чтобы не споткнулся и обошел яму, укрытую снегом. У Чимина ручки холодные, слегка розовые из-за упрямства (принимать перчатки Тэхена он отказался) и слишком маленькие для длинных кимовых пальцев. Но это становится откровением; вдруг приходит осознание того, что мальчик меньше не только физически, но и морально, его слишком легко напугать. И даже все эти незаметные мелочи вроде касания при передаче соли, нечаянно задетого плеча и порыва взъерошить черные волосы – все это может быть под запретом, потому что восприниматься будет очень чувствительно. Поэтому, когда они входят в дом, Ким примеряет на себя роль хорошего дяди, развешивает одежду и говорит Чиму топать наверх, раскладываться теперь уже до конца и спускаться ужинать, а сам быстро разогревает оставшиеся с обеда макароны. Вот уж точно домашняя обстановка, думает он, когда видит летящего вниз мальчика, проезжающего рукой по перилам, чтобы не встретиться носом с полом. Будто с рождения здесь живет, по несколько раз на дню поднимается и спускается и ест приготовленную Тэхеном еду. Внутри зарождается странное скребущее чувство, какое возникает, когда привязываешься к одолженной вещи. Вроде и не твое, и отдать – обязательно, но кажется, будто уже прикипел, и без этого будет неуютно и пусто. Будто прикрепленная к дереву ветвь, новое приживается и врастает, а если отодрать, станет больно, останется рана и будет истекать соком-кровью. Тэ приходит к мысли вполне закономерно, и даже не удивляется, когда она оседает в мозгу вязким пеплом. Ему не хочется, чтобы Чимин уезжал. -- Ким заранее заботится о полотенцах и прочем, что будет сопровождать младшего в душе. Вернее, в наполненной горячей водой ванне с запахом карамельной пены – перед сном нужно погреться, чтобы лучше спалось. Так решает за Чимина Тэхен, тем самым давая себе немного времени, чтобы самому приготовиться к ночи. Спать он, ясное дело, если и будет, то очень и очень мало: работа не ждет, и если раньше ей можно было заняться днем, то теперь график съедет, как чья-нибудь крыша. Чья, он примерно догадывается, отпускает плоские шутки про свою персону и, взбивая пену руками, закатав до локтя рукава переодетой кремовой рубашки, зовет мнущегося под дверью племянника, который приходит на копошение минут десять назад. По удивленным глазам явственно видно: дома о нем так давно не заботились, и его это одновременно и греет, и придает неловкости. Насчет последнего мужчина не сомневается – достаточно взглянуть на это милейшее переминание с ноги на ногу. - Надеюсь, тебе нравится карамель, - улыбается Тэ, вытирая влагу с рук, и Пак что-то кряхтит, до такой степени сдавленно, что это похоже на беззвучный кашель. Как же легко его оказывается вывести из равновесия – проносится в голове вместе с проскочившим злым желанием делать это как можно чаще. Старший щелкает внутренних демонов по носу и выходит из комнаты, оставляя мальчика одного, а руки так и чешутся потереть тому спину. -- Это странно. Очень странно, думает Чим, наблюдая за действиями дяди, который ведет себя, как заботливая мать, или бабушка, или одинокая тетя, к которой приехал племянник, но никак не попадает под ожидания Пака, который думал, что на него благополучно забьют и предоставят самому себе. Это вошло в привычку: дома его никто не ограничивал, прекрасно понимая, что лучший барьер – свобода. Именно это, может быть, научило Чимина самому выбирать свои рамки и думать своей головой, но сейчас в голову ничего не приходило. В глотке застряли слова благодарности, и он не был уверен, что именно сейчас надо их говорить. Это неловко. Он просто кивает, прижимает к себе сильнее вынутую только-только пижаму и провожает взглядом Тэхена, который, как не бывало, скрывается за дверью. Слышится стук каблуков туфель о мягкий ковер, и на пятом шаге (Чимин считает) теряется на лестнице. Родственник ходит тихо, и это делает его еще загадочнее и в какой-то степени притягательнее; никому не нравятся люди, издающие лишний шум. В комнате уже влажно и жарко. Щеки мгновенно становятся липкими от пара, в нос забивается сладкий карамельный запах и разливается густым теплом внутри. Чим сладкоежка – об этом знают все, кому удается увидеть Пака и конфеты рядом, и он думает, что может провести здесь не меньше часа, просто чтобы подольше вдыхать этот воздух. Раздевается лениво и медленно – устал за день – скидывает одежду на стоящий поодаль табурет и забирается в ванну, тут же ощущая, как по телу проходит дрожь от слишком горячей воды. Опускается полностью, оставляя себе лишь возможность дышать, зарывается носом в пышную пену, из-под опущенных ресниц оглядывает комнату. Ванна буквально впечатана в коробку из стен, и прямо перед глазами – белая плитка с золотыми и шоколадными узорами, которые поблескивают в неярком свете лампочки, встроенной прямо под потолком над ванной. Будто уже лежишь в постели и готовишься ко сну – уютно и мягко, и в желтоватом свете Чимин улавливает контуры предметов: по стене, головой к которой он лежит – окно, правда, какой из него вид, неясно, чтобы посмотреть, пришлось бы перелечь на другую сторону; посмотреть вправо – и по стене можно увидеть два шкафа, видимо, один для халатов, а другой для всяких средств. В мыслях поселяется какое-то неуемное любопытство: чем Тэхен моет волосы, как пахнет его шампунь и гель для душа. И если последние предусмотрительно оставлены на небольшой полочке в ногах Чимина, тем самым давая возможность их все перенюхать, то до шампуней вряд ли удастся так просто добраться. Но ведь Тэ не будет заходить к нему в ванную, да? Но это все - потом. Когда Чим согреется, надышится ванильной карамелью и распарит уставшие после двухчасовой прогулки ноги. Обычно случается так, что в чужом доме неловко идти в душ – кажется, будто касаешься чего-то личного, хотя права тебе не давали. А сейчас, рассеянно обводя взглядом стыки плитки, проводя ладонями по бедрам под водой и медленно растирая кожу, парень думает, что даже если пробудет здесь полночи – ему ничего не скажут. Все так же будут ждать с кружкой чая и в любой момент улыбнутся, как в последний раз. Пак и сам несмело растягивает губы, касаясь ими воды и пены, и резко поднимается, гонит слащавые мысли, тянется к полочке с гелями. По упаковке понятно – дорогие безумно, а запахи и вовсе можно вполне перепутать с духами. «Кто ты такой, что у тебя денег куры не клюют?» - мысленно вопрошает он, рассматривая флаконы. Внутри сидит абрикосовой костью неприятная обида – почему это Чимину нельзя знать, чем занимается его родственник? Можно подумать, тот работает каким-то тайным агентом или толкает наркотики по стране. По-любому цену себе набивает, чтобы Чим интересовался больше, а на деле окажется… что там окажется, додумать он не успел. В коридоре снова послышались шаги, и казалось, будто дверь вот-вот откроется, но Тэхен прошел мимо, даже не задержавшись. Странно, но это подействовало отрезвляюще; Пак понял, что не знает, сколько времени здесь просидел, и можно ли задержаться еще, и не будет ли он мешать, ведь дядя вечером в ванной не был. Он берет наугад стройную бутыль и по-быстрому растирает себя мягкой пеной с запахом сладкого кофе, окунается в воду, стараясь не намочить волосы на макушке, и вылезает, тянется за полотенцем, попутно забрызгивая весь пол. Стыдно. За свои кривые руки – в первую очередь. Нужно будет попросить тряпку. И почему в таком огромном особняке нет прислуги?.. Он выходит из ванной, прижимая к груди сложенную уличную одежду, и относит ее к себе в комнату. Стоит в нерешительности и думает, нужно ли спускаться вниз, в гостиную, в которой он ни разу не был, или попробовать найти комнату дяди, хотя вряд ли удастся это сделать сейчас; дом просто огромный, и чтобы постучать во все двери, нужно потратить минимум полчаса. Еще и помешает… От размышлений отвлекает мягкий стук в дверь, которая отворяется по прошествии трех секунд. В комнату бьет полоска света из коридора, а Тэхен прислоняется к косяку и осматривает Чимина, видимо, давая привыкнуть к своему присутствию. -- Все то время, пока младший находится наверху, Тэ носится по дому, притаскивает в гостиную подушек, раскладывает по вазам конфеты и достает шоколад. Есть сладкое на ночь вредно, но оно все равно должно быть в шаговой доступности, если Чим вдруг захочет. Порыв заботы, пульсирующий внутри, пугает мужчину настолько, что некоторое время он делает все чисто на автомате, а в мыслях - пустота. И вроде подумать обо всем этом надо, но не думается, и не хочется, и вообще, где еще одна вазочка… Копошение наверху, скрип открываемых дверей, мягкий хлопок. Наверняка Пак сейчас не знает, куда идти, потому что особняк слишком большой и незнакомый, так в нем еще и Тэхен, который, зараза такая, может быть где угодно. Он только сейчас понимает, что не показал племяннику, где его можно найти в случае чего, и дает себе мысленно оплеуху. Взлетает наверх, перебегая через две ступеньки, пытается отдышаться и выглядеть не как запыхавшаяся мать-одиночка. Стучит в дверь аккуратно, ненавязчиво, чтобы не напугать и не поселить испуг в чужой голове. Ждет немного, приглаживает волосы, поправляет рубашку, осматривает себя полностью и только потом открывает, пропуская в помещение свет. Встает прямо в проеме – он же не в гости пришел, - щурится немного, пока глаза привыкают к полумраку, и угадывает открытые руки и тонкие щиколотки с шариками лодыжек, что выглядывают из-под клетчатых пижамных штанов. Кожа у Чима светлая, гладкая, а ножки очень маленькие и красивые безумно – хочется поставить себе на ладонь и пройтись по чувствительным местам, разминая. Вместо этого Тэ улыбается широко, приоткрывает дверь шире и зовет вниз – пить чай и сидеть у камина. -- Теплый рыжий огонь, жаром пышущий в паре метров от большого дивана, завернутый в плед Чимин, сидящий в кресле неподалеку, уже заканчивающийся чай и неуверенные немного разговоры о школе, Чонгуке, оценках и учителях, о том, что историчка грымза, да и физичка ей в пару, и вообще, было бы круто, если бы учителя были такие же, как Тэхен – спокойные и внимательные. Сонные глазки младшего вдруг расширяются испуганно – сболтнул лишнего, а Киму сейчас хорошо; он внимательный, он понравился, и круто было бы, если бы он был у Пака учителем. Детская радость, будто похвалили взрослые, заполняет все внутри, и Тэ улыбается мягко, взгляд опускает, лишь бы Чим не увидел, насколько хорошую вещь он сейчас сказанул. Знакомы день, но дядя уже лучше всяких там физичек. Душу греет неимоверно. Чим, измотанный днем, засыпает прямо в кресле, зарывшись носиком в плед, и после одиноких вечеров у этого же самого камина, на этом же самом диване, но без маленького человека рядом, это кажется таким новым, уютным и правильным, полным. Как завести животное, чтобы создавало иллюзию жизни, шум, копошение в доме. Тэхен бы всю ночь сидел, черкая ручкой по тетрадным листам, черпая вдохновение от зрелища в паре метров, но у младшего наверняка утром будет болеть не только спина, но и поджатые ноги, так что, по-хорошему, его нужно было аккуратно перетащить в кровать. Вот только даже на шаг приблизиться Тэ боялся. Потому как если подойдет – обязательно сделает то, чего нельзя делать со спящими мальчиками, переходящими в старшую школу. Но приходится. Отложить тетрадь, приблизиться, нервно перебирая пальцы, и встать, как перед иконой, на колени перед креслом, в котором, завалившись чуть вбок, спал Чимин. Чимин, с густыми черными волосами, красивыми припухшими глазами и чистой кожей, похожий на Барби, сделанную для богатого капризного ребенка, захотевшего куклу в натуральную величину. Чимин, который, ворочаясь во сне, высовывается из одеяла и причмокивает своими невозможными влажными от слюны губами, оставляя их приоткрытыми и часто-часто дыша. От мыслей, где он мог выглядеть точно также и при каких обстоятельствах, в жар бросило так, будто в камин кинули разом целое дерево, вспыхнувшее в мгновение ока. Такое бывает, когда опрокинешь в себя крепкого алкоголя или залпом выпьешь горячего чая. Хотя ни от одной из этих вещей нет этой бешеной трясучки и желания слушать чужое громкое дыхание. Ким не касается – ложится подбородком на подлокотник, пьянея от ощущения мнимой вседозволенности, потому что они в большом доме одни, и никто не увидит, как зачарованно смотрит на детское личико Ким Тэхен, зрелый мужчина двадцати семи лет, нашедший самое красивое, что когда-либо видел. А потом он находит себя полусонным, только осознавшим, что посмел задремать; а вот младший не просыпался. Зато губы его, прижавшиеся к тэхеновым, заставят вскочить любого, но Ким не вскакивает. Не открывая глаз, силится понять, как так вышло, и проверяет ли его мать-вселенная на наличие хоть остатков морали. Видимо, последней в порнографе не осталось из-за работы (пора бы просить доплату за вредность), раз он осторожно двигается ближе и тыкается в чиминов влажный, холодный рот, даже не целуя, а просто касаясь, чтобы можно было списать на случайность. Пак стонет во сне, и от жалобного короткого звука Тэхена отбрасывает, как взрывной волной. Он приземляется на ковер, стараясь перекатиться как можно мягче, и остается лежать на спине, прижимая ладони к груди. Глаза бегают по потолку, старой лепнине, но разум отказывается восхищаться красотами архитектуры. Зато красочно вспыхивают сначала самолично описанные в романах сцены, а потом уголовный кодекс и максимальный срок, который Тэ сможет получить в случае чего. Уверенности в маленьком болтливом Чимине нет и капли; какое давление сможет оказать на мальчика их близость, старший и додумать не может. Стоит ли представлять, что будет после того, как тот выплеснет накопившееся перед родственниками или друзьями. Не стоит. Вообще что-либо представлять. Ким тишайшим образом поднимается, позволяя себе любоваться маленьким ангелом еще пару секунд, и идет на кухню – готовить ему вкусный завтрак. -- Когда еда стоит на столе, появляется главная задача: разбудить так и не проснувшегося малыша. Весна нынче пасмурная, поэтому ни о каких лучах в лицо и речи не идет; но как же хочется дать Чимину поспать. Тем не менее, на часах – девять двадцать, чай уже стынет, и внутри появляется эгоистичная рыбка, которая дергает хвостиком в сторону младшего и заставляет потрепать того по волосам, огладить лицо и раскутать; уверяет, что все это нужно, чтобы тот проснулся. И Тэхен поддается. Он слишком слаб перед своими желаниями. Зарывается в густые темные волосы пятерней, с удивлением легко их прочесывая, еще и еще, совершенно забываясь, потому что разве может так жечь кончики пальцев, когда касаешься так невинно? Перемещается на затылок, ведет чуть вниз и перемещает руку на щеку, чтобы потом легонько щелкнуть хорошенький носик, которым Пак усиленно засопел. - Нн?.. – сонно отмахивается тот, морщась и стараясь уйти под одеяло поглубже. Но Ким та еще тварь: он просовывает под ткань ладони, касаясь горячих со сна плеч, раздвигает одеяло в стороны и буквально вытаскивает оттуда Чимина, который обмякает в его руках, позволяя заставить себя сесть. Правда, потом тут же заваливается и пытается закутаться вновь. Несносный ребенок. - Либо ты ешь свой завтрак, либо я на тебя обижаюсь, - безаппеляционно говорит Тэ, уже разливая по чашкам чай. Кажется, это действует безукоризненно, так как Чим на автомате берет вилку и сметает все, что предложено. Послушный. - Мы здесь спали? – потирая глазки, спрашивает ангелок, и Кима клинит. Они. Спали. Конечно. - Ты красивый во сне, - переводит стрелки Тэхен и улыбается так загадочно, будто успел снять Чима на несколько камер с разных ракурсов и освещений. А он мог бы – любимая зеркалка лежит в нескольких метрах. Жаль, не успел. -- Пак давится чаем. Но ничего не говорит, правильно понимая, что сейчас не лучшее время задавать вопросы. Странный этот дядя. Может, шутки у него такие? Утро и день они решают посвятить детальному осмотру дома. Выясняется, что особняку добрая сотня лет, в каждой комнате успел кто-то умереть, родиться или создать новую жизнь, и обо всем этом старший рассказывает с таким поэтизмом, с таким удовольствием и горящими глазами, что парень сомневается в том, стоит ли вообще воспринимать Кима за взрослого, или лучше следить, чтобы тот не притащил в дом ораву котят. Потому что «ну жалко, смотри, какие милые»… - А это картины, мои любимые. Смотри, какие милые! – Чимин отдаленно думает, каким образом человеческий рот может растягиваться настолько широко, потому что кажется, лицо у дяди эластичнее резины, но потом переводит взгляд на стену. Картины, правда, милые. Натюрморт с подсолнухами, красивая девушка перед зеркалом. Бездарная копия Черного квадрата, написанная, видно, самим Тэ. – Особенно эта. Пак думает, что он крупно попал. Но ничего не говорит, правильно понимая, что сейчас не лучшее время. Потому что из отдельного мирка человека лучше не вытаскивать.   Вечером того же дня, после многочасовой экскурсии по огромному особняку и прилегающему к нему саду, на Чимина накатывает то, что забыло накатить при самом приезде. Душная и безысходная тоска. Он не раз был в лагерях, ездил в гости и вообще, Пак, а давай ты на каникулы с нами, и каждый раз загибался в первую ночь на новом месте, вспоминая о том, что за несколько сот километров его ждет любимая, пахнущая домом кровать, своя комната с развешанными плакатами и безделушками где ни попади, а наутро можно встать и пойти в свою ванную, к своему столу и налить своего чая из своего чайника. И если вчера на тоску времени еще не было, потому что слишком много всего, и быстро, и сразу, то теперь – можно надуматься вдоволь, разглядывая полутемную чужую комнату и понимая, что ты здесь недели на две. Потому что сразу после начала каникул и конца оных – выходные, что увеличивает полторы недели в полтора же раза. Дом пугает его. Это Чим понял, ходя по бесконечным пустым коридорам, которые видел раньше только в ужастиках, и он, правда, хотел бы, чтобы у Тэхена была семья. Потому что младший не помнил, где находится его комната, да если и помнил, то вряд ли смог бы найти в этом замке. Страшно – ему до одури страшно и одиноко, будто он и вовсе один на всю округу, несмотря на видимые в окно крыши других домов, хотя от этого только хуже, потому что они – далеко, за полосой деревьев, а он, один, здесь, отрезанный ото всех. В мыслях зарождается маленькая идея найти все же Тэ, заставить спуститься опять в гостиную или поговорить – но кто он такой, чтобы мешать этому взрослому, несмотря на детскую иногда радость, все-таки, человеку, свалившись в один (не)прекрасный момент. Осознание собственной ненужности тянет – он даже не хочет доставать телефон, потому что Чонгук куда-то пропал, новостная лента не успокаивает, да и вообще как-то уныло. Чим хмурит брови и пытается погасить начинающийся плач, потому что он не истеричка какая-нибудь, не впервые куда-то уехал и уж тем более не хочет привлекать чужое внимание. Хотя внимания-то, как раз, хочется. Он зарывается носом в подушку и неожиданно всхлипывает, выдыхает отчаянно, ощущая себя таким маленьким, а все вокруг – настолько большим, и отчаянно пытается затихнуть, слыша в коридоре шаги. Укрывается одеялом, отворачивается к стене, желая, чтобы его не трогали, не заметили, потому что точно засмеют, а нужно ведь, чтобы обняли… Конспирация провалилась. Это понятно по тому, как Тэхен подлетает к кровати и порывисто прижимает Чимина к себе, дышит в затылок, перебирает пальцами одеяло, шепчет, извиняется, что оставил одного, спрашивает, не сильно ли напугался племянник, а тому стыдно до ужаса – чтобы вот так, как пятилетний, свернуться калачиком и чувствовать, как тебя со спины обнимают и прижимаются, согревая лучше любого камина. -- - Мне здесь тоже бывает страшно, - признается Тэхен, вдыхая запах мягких волос и рассматривая тени на стене, подсвеченные желтым светом от лампы. Увидев свернувшегося на постели мальчика, он был в легком ужасе и, совсем немного, в чувстве вины. Это он оставил человека на огромном этаже одного, не удосужившись спросить, как тот себя чувствует. – Знаешь, когда приехал сюда в первый раз, думал, с ума сойду, а мне тогда уже двадцать было. Представь здорового детину, который друзьям звонил, чтобы спросить, существуют ли мертвые души, - Ким смеется сам над собой, вспоминая реакцию на этот дом, и то, как тогда побежал прочь… Чим не отвечает, дышит только тихо и загнанно, может, потому, что тоже смеется, но, наверное, потому что неловко. Ему тоже было неловко, когда постучался в двери первого попавшегося коттеджа, добежав до ряда новых домов. - Давай завтра прогуляемся до остальных домов, - тихо предлагает Тэхен, поглаживая чужую ладошку. – У нас тут красиво, деревья везде, специально вырубать не стали, и воздух свежий… - Я сейчас как рекламу слушаю, - мычит младший, поворачиваясь к дяде лицом, а у того сердце, кажется, останавливается и из груди вот-вот вырвется громкое «А». Потому что сейчас в десяти сантиметрах от его лица – теплое дыхание и детский еще запах от кожи, чужое тепло и навязчивое желание придвинуться ближе. Кто-то назовет это неправильным, но разве это не нормально для любого человека – хотеть проявить нежность? - Чимин-а, - он сглатывает, глазами по стене бегает, лишь бы не по племяннику. – Тебе здесь совсем не нравится? Сказал хрень, и рад. А младший глаза округляет, весь подрывается, на постели садится и смотрит серьезно, руками упираясь в подушку. - Не надо со мной, как с ребенком, - обиженно чеканит он, а у старшего взгляд мутнеет и хочется парня выпороть или прямо сейчас завалить. – То, что только что было, к тебе не относится. Сам же сказал, что такое бывает, - мальчик в неловкости отводит взгляд и вдыхает глубоко, успокаивая порыв. – Благодаря тебе тут классно, - признается, а сам ближе к стене двигается, забивается в угол и укрывается одеялом по подбородок. Тэ смотрит, смотрит и не может насмотреться на эти пухлые щеки и заспанные чуть-чуть глаза из-за недавних слез. – Ты со всеми такой заботливый? - Нет. И правда, нет. -- За разговорами о всяких мелочах вроде того, как обычно Ким принимает гостей, или куда в последний раз ездил Пак, они засиживаются до полуночи, и старший несколько раз бьет себя мысленно по тянущейся к тонкой детской лодыжке руке. У него пальцы длинные, хрупкую ножку сможет обхватить на раз-два, подтащить к себе и уткнуться носом в ширинку этих клетчатых пижамных штанов. У него слишком давно не было той самой, большой и чистой, в которую Тэ, казалось бы, перестал верить несколько лет назад. А вот в желания своего тела – совсем нет, и желания эти ему ой, как не нравились, потому что контролировать порывы часто не получалось. Они засыпают вместе уже второй раз – на этот раз уже осознанно, Тэхен слушает в темноте чужое сопение и позволяет себе перекинуть руку через мягкое тельце. Все-таки, кровать односпальная, и как уж тут не свалиться? Правильно, нужно держаться, а то нехорошо это как-то – просыпаться с сотрясением мозга. Всю неделю он держится. Пишет ночами вещи, от которых у того же подростка будут розоветь уши, старательно пытается не впихнуть в повествование милого черноволосого мальчика и показать, какие интересности с ним можно творить. Они завтракают с утра чаем и сладостями, осматривают чужие дома и много шутят, хотя от некоторых фраз у Чимина взгляд опускается и щеки краснеют. Все-таки нужно учиться выбирать выражения. А потом его клинит. Вместо того, чтобы прописывать новый сюжет, Ким Тэхен, взрослый самодостаточный мужчина, за внимание которого хоть глотки чужие грызи, надрачивает себе на светлый образ ангелоподобного племянника, хотя в голове он совсем без крыльев и нимба, губами водит по члену нежно и глазки свои поднимает, смотря за реакцией. А старшему плохо, он на кровати в истерике бьется и задыхается, пачкая руку белесым. Еще дней через пять – обнимает мальчика в последний раз и не берет обещаний, стискивает в пальцах чужую дутую куртку и хочет отмотать все назад. Потому что без него будет совсем никуда. Они звонят друг другу и после, младший говорит о контрольных, рассказывает, как четыре раза подряд забросил сегодня мяч в корзину на уроке физры, а Ким ставит все разговоры на запись и самозабвенно отдается фантазиям после, ощущая себя до ужаса мерзко. Племяннику стоило бояться не призраков в доме, а вполне живого дяди Тэхена.