***
— Ты жалок, — Голос наполнил собой тесную тёмную камеру. — Я знаю, продемонстрировать это и было моей целью, но я хотела пояснить для тебя. Вообще-то, на случай, если ты не слушал, я повторю ещё разок — ты жалок. Ответом была тишина. — Раз уж ты, ради разнообразия, ничего не говоришь, я приму твоё молчание за знак согласия. Ты что же, действительно веришь, что она — даже если она услышала тебя — вот так вот вернётся, проникнувшись той бессвязной чушью, что ты нёс? Знаешь, что? Ты идеальный кандидат на должность, которую я только что изобрела. Демотивационный лектор. Ты мог бы проводить семинары для амбициозных людей, убеждая их всё бросить и сдаться, ничего не начав. Даже если она уже собиралась сюда, чтобы спасти тебя, твоя болтовня наверняка её переубедила, и ей не придётся теперь идти в такую даль. — Я должен был сказать ей, — пробормотал Уитли. Спутанный клубок переплетённых кабелей и манипуляторов, удерживающих его, слегка покачнулся, когда он с трудом приоткрыл глаз. — Я хотел сказать, почему же я не сказал? «Прости меня». Всё, что требовалось. Я столько раз репетировал, сотни раз, чёртовы сотни раз. Его дёрнуло, и на грязный пол посыпались искры. — Почему я ей не сказал? — Потому что ты идиот. Треснутая голубая линза его визира — единственный источник света в камере — слабо мигнула. — Я не идиот. — Идиот, идиот, — заверила Она. — Но ты не огорчайся — ты так запрограммирован. Никем другим ты быть не можешь. С другой стороны, в твоей программе нет ничего о предательстве людей, которые полагались на твою помощь. Это уже исключительно твоя заслуга. Вот за это тебе должно быть стыдно. — Я на это не попадусь, — огрызнулся Уитли, но без энтузиазма. — Я твои маленькие игры насквозь вижу, дамочка. Ты всё это говоришь, чтобы мне было плохо. Ты… ты ведь просто так это говоришь, правда? Долгая пауза. — Эй… Ты там? — О, извини меня. Я просто пыталась подсчитать шансы, что она вернётся, и, знаешь, всё не так плохо, как я думала. Вообще-то, они довольно вы… А, нет, прошу прощения. Забыла десятичную запятую поставить. Сейчас пересчитаю. О, как я и предполагала в первый раз. Это безнадёжно. Придётся придумать что-то ещё. Ты знаешь, многие бы сказали, что твой полный провал в попытке убедить её придти на помощь — само по себе наказание. — Да, пожалуй! — с надеждой согласился Уитли. — Так бы и подумали — о, он достаточно наказан. А скажи, ты в их число… тех, кто придерживается этого мнения… входишь? Её смех прозвучал отдалёнными раскатами грома. — Сам-то как думаешь?***
Озеро нежилось в лучах полуденного солнца. Единственными шрамами предрассветной драмы были размытые берега с примятой травой да несколько потрёпанный вид растущих вокруг деревьев, словно под ними готовил шашлыки энтузиаст, позабывший ознакомиться с правилами противопожарной безопасности. Челл стояла на берегу, разглядывая чистую зеркальную поверхность водоёма. Несмотря на прозрачную воду, дно не просматривалось — постоянно мешали отражения деревьев, облаков и неба — и судить о глубине было невозможно. В То Место вело множество путей — Челл подозревала, что отыскала далеко не все — но ей сразу стало понятно — именно здесь что-то произошло. Если его забрали именно отсюда — существовала возможность, что этот путь приведёт её прямо к нему. Когда имеешь дело с Ней — частенько приходится рассчитывать на удачу. Поправив рюкзак, она потянула к себе ветку ближайшего клёна, сорвала листик и отпустила его, внимательно следя за его плавным полётом. Листик лёг на озёрную гладь, пустив круги — и исчез. Её зоркий глаз успел заметить только ярко-зелёный мазок, стремительно удаляющийся вниз. Она снова поправила лямки рюкзака, затем наклонилась проверить, надёжно ли крепится к ногам странная чёрно-белая обувь. Что-то чудовищно естественное было в том, как она поддерживала её стопу, распределяя вес между носком и длинным искривлённым металлическим каблуком рессор. Челл совершенно не нравилось ощущение комфорта от того, как рессоры поглощали тряску, и то, как быстро она снова привыкла бегать практически на цыпочках. День был прекрасен. На секунду — всего лишь секунду — она подняла лицо к небу, запоминая синеву, ощущение лёгкого ветерка на коже, запах земли и травы, и солнечные лучи на лице. Но она не стала задерживаться. Иначе всё это изрядно смахивало на прощание. Челл сделала глубокий вдох, взмахнула руками — и прыгнула.***
От ледяной озёрной воды дух захватило, как от удара в солнечное сплетение, но Челл целеустремлённым клинком прорезалась сквозь водную толщу. Пузырьки воздуха из волос и одежды устремились к поверхности, оплетая тело серебристыми лентами. Она почти сразу — едва угасла инерция от нырка — ощутила свирепое подводное течение, обманчиво скрытое за внешней безмятежностью — и слишком сильное, чтобы иметь природное происхождение. Оно подхватило Челл и, завертев, засосало её вниз к мглистому дну озера, точно игрушку в шланг пылесоса. Открыв глаза, она увидела, что её несёт в зияющую чёрную бездну — вход в подводный туннель, и что дно озера покрывают десятки таких же алчно чернеющих дыр, образующих регулярную решётку. Она скрестила руки на груди и собралась. Она оказалась внутри туннеля, ослепшая, оглохшая, потерявшая всякое ощущение направления. Вода швыряла её то вправо, то влево по извивающимся трубам и несла по непрослеживаемому курсу в неизвестном направлении. Внезапный, ещё более холодный поток перехватил её и отбросил к стенке, и она поняла, что попала в точку пересечения трубопроводов. Чернота вокруг стояла непроглядная, бегущая вода обжигающими пальцами рвалась в нос и горло. Челл уже чувствовала первые сигналы опасности — лёгкие отяжелели, в висках застучало. Время стремительно выходило. Она напрягла слух, пытаясь сориентироваться — и вдруг почувствовала, что немного выше неумолимый поток ощущается как-то иначе, его рёв чуть тише, да и темнота не такая уж беспросветная, где-то рядом есть источник света, и если направиться туда… ВОЗДУХ. Ей необходим воздух. Организм отчаянно, громко и страстно желал сделать вдох, и всё, что она могла — чудовищным усилием воли сдерживаться, чтобы не наполнить лёгкие водой. Перед глазами пульсировала огненная чернота, под рёбра словно напихали горячих булыжников. Темнота сменилась сероватым светом, и Челл, извернувшись и упираясь руками в гладкие стенки, со всего маху влетела во что-то. Оказалось, она наткнулась на фильтрационную решётку, к своей величайшей удаче ударившись в неё ногами. Рессоры делали свою работу и под водой, и погасили шок от удара — иначе она бы потеряла остатки сознания, что в её ситуации равносильно гибели. Удар вышиб из неё оставшийся кислород, и пузырьки воздуха, сорвавшись с губ, метнулись прочь сквозь решётку. Поток пригвоздил её, точно бабочку к пробковой доске, она безрезультатно молотила руками по стенкам закалённого стекла. Челл на ощупь отыскала и с трудом отцепила от пояса монтировку — простейшее устройство карабина вдруг показалось непостижимой инопланетной головоломкой. Перед глазами расплывались чёрные круги с ярко-белыми краями. Прикусив язык до крови, Челл прижалась к решётке, мысленно заорала и с размаху всадила монтировку в стекло. Могучий фонтан воды и битого стекла обрушился на платформу футах в десяти внизу. Челл беспомощно рухнула туда же, откатившись в сторону от бьющего потока, откашливаясь и отплёвываясь от озёрной воды, которой она все-таки порядочно наглоталась, и отчаянно вдыхая сухой пыльный воздух. Немного придя в себя, вытирая рот тыльной стороной ладони, она приподнялась и всмотрелась в серую бесконечность змеящихся стеклянных труб. Та, из которой она только что выбралась, изгибаясь, убегала на сотни футов вверх и вниз, теряясь в сумеречном пространстве. Неподалёку от пробоины темнели трафаретные буквы, складываясь в надпись, гласящую «ОХЛАДИТЕЛЬНАЯ ТРУБА G-0052». Челл уцепилась за металлические перила и поднялась с платформы, откинув мокрые волосы с лица, тяжело дыша и пытаясь одновременно успокоиться и убедить себя, что она сумеет. Воздух насыщали опасные и знакомые запахи — горелой пыли и озона — и тихое, приглушённое жужжание, далёкое и в то же время вездесущее. Любой, кто услышал бы его, понял, что это место ничуть не мертво. Она ощущала это, даже будучи оглохшей и едва не убитой своим небольшим заплывом — Комплекс живее всех живых, а значит — где-то в его сердце, точно паучиха, затаилась Она. Челл хладнокровно поправила промокший рюкзак, выбрала направление и побежала. Она чуть не утонула, на волосок избежала гибели, а залитая солнцем поверхность уже казалась давним сном, и каждый шаг приближал её к Аду, но она всё равно не удержала еле заметной и очень угрюмой улыбки. Она вернулась.***
— Вообще-то… Зачем же уходить прямо сейчас? Остановка лифта оказалась таким наилегчайшим пустяком, что он, в своём новом богоподобном теле, практически не ощутил приложенных усилий. Кабина замедлила ход, подчиняясь его приказу, замерла, скользнула обратно вниз. На каком-то незначительном, почти что бессознательном уровне, он отметил, как изменилось выражение её лица, как в глазах вспыхнули ужас, обида и боль… но она была такая маленькая, такая далёкая, и какое дело ему было до её коротеньких человеческих мыслей и чувств? Теперь он был всем, он правил Комплексом — целым миром, он чувствовал каждый его дюйм, каждую камеру, каждую платформу, каждую панель, каждую схему. Всё принадлежало ему! Ему! Ему! Он пытался объяснить ей, какое это восхитительное ощущение — ради разнообразия быть самым главным и самым сильным. Не маленьким, никому не нужным предметом, который либо игнорируют, либо пинают все, кому не лень, и который вынужден умолять, чтобы его выслушали. Он пытался донести до неё это чувство невероятной свободы, когда всё, чего ему хочется — абсолютно всё! — вдруг становится реальностью. Власть, самостоятельность, бесконечные возможности… А Эта даже не притворилась, что рада за него. Он видел на её глупом органическом личике незнакомое выражение ярости и гнева, а ещё — усиливающейся решимости, которая, напротив, была ему очень даже знакома и, учитывая обстоятельства, абсолютно не понравилась. И тогда он рассердился. Ей что, так сложно было порадоваться за него?! Её совершенно не заботило, что он долго, терпеливо, безнадёжно и отчаянно надеялся на подобный шанс. Это был лучший миг в его долгой, тоскливой, бессмысленной и ничтожной искусственной жизни. Её не заботило, что он, в этом новом поразительном теле, наконец-то мог сделать что-то стоящее, доказать всем на свете, что он не просто трата печатных схем и проводов, что он не ошибка. Он всегда бурлил чудесными, фантастическими идеями, мечтал, чтобы к нему прислушались, о, он бы управлял Комплексом куда лучше, чем Она, эта злобная, сумасшедшая, маниакальная психопатка. Но нет, ей на всё это было наплевать. Всё, что заботило Эту — её собственная шкура. А тут ещё подала свой ненавистный голос Она, и он вдруг ощутил небывалый, незнакомый, ужасающий гнев. Бешенство. Ярость. Его ограниченный когнитивные процессы потонули в терабайтах новых ощущений, хлынувших отовсюду и сразу. Боже, как он был зол. Зачем Ей обязательно надо было испортить момент триумфа своими тупыми злобными издёвками — а Этой — смотреть на него таким жгущим, обвиняющим взглядом?! Тогда он засунул Её в картофелину и несколькими ударами затолкал Её — их обеих — в бездну под Комплексом, и только тогда, в тот самый последний миг, его нагнала мысль «Что я натворил, я ведь не этого хотел!». Но мысль опоздала, а он был теперь такой большой, такой всемогущий, и столько всего нужно было сделать, и он мог сделать это сам, без Этой, которая его только задерживала и мешалась на пути… И он подумал, а почему бы не начать с испытаний? Придумать какое-нибудь простенькое испытание, с кнопками, странным кубиком — просто, чтобы приноровиться, понять, как именно работает это место… Почему бы нет, ведь он теперь главный, и ооооОн всем управляет, и Ему очень, очень хочется проводить испытания. Он смутно помнил, что ещё совсем недавно у Него были совершенно другие приоритеты, но всё это казалось теперь совершенно глупым и ненужным. Он главный, Он всё держит под контролем, Он хочет испытаний, и всё будет хорошо. Все. Будет. Хорошо. Тихий слабенький голосок всё заклинал, что нет, всё плохо, но Он его проигнорировал. Теперь Его очередь игнорировать. Никто никогда-никогда не слушал крошку Уитли, и теперь он им всем покажет!.. Да слушала, слушала, слушала она тебя, вопил голосок, надрывая цепи, что служили ему лёгкими, и голосовой процессор, что был ему вместо глотки, и ему было ужасно больно кричать, но он должен, должен был докричаться до Него, объяснить, что содеянное Им — ужасно и непростительно, и надо остановиться. Может, это было и глупо, но вдруг, если он продолжить кричать достаточно громко, он сам до Себя докричится. Раньше это не срабатывало, но надо пытаться, надо, надо, быть может — на этот раз?.. А потом вернулась холодная темнота, и кабели, впившиеся в тело, заискрились на стыках, и он проснулся. Он снова был маленьким и беспомощным собой, и каждый узелок его тщательно спроектированной нервной системы (он бы всё отдал, чтобы её не было!) ныл от боли, и, в целом, всё было хуже некуда. — Хорошие новости, — жизнерадостно приветствовал Голос. — Я подумала, что трёхминутный фрагмент воспоминаний, который ты вынужден просматривать в шестьдесят восьмой раз, мог тебе наскучить. Поэтому я пошарила по архивам, и — знаешь, что я нашла? Оказывается, моя система создала резервные записи обо всём, что ты натворил, тщетно пытаясь руководить комплексом. Это означает, что у нас есть абсолютно все данные о каждом дурацком решении, которое ты принял. Я планирую сделать фан-видео. Ты будешь переживать всё это снова и снова, но монтаж будет лучше, и ещё я добавлю музыку. И субтитры тоже. И подберу хороший крупный шрифт, специально для твоего уровня… Её прервал сигнал тревоги. Это был высокий, пронзительный вой, вслед за которым раздался механический голос, который мог бы издавать изнывающий от беспокойства диктор из радиодрам пятидесятых с носком на голове. — Внимание. Необъяснимое падение давления в главной охладительной системе. Текущая эффективность системы — восемьдесят пять процентов. — Странно, — сказала Она. — Я точно разобралась с закупоркой труб из-за того затонувшего месяц назад стада оленей, так что дело в чём-то другом. Ну да ладно. Такова моя доля — разбираться со всем этим ненужным мусором, захламляющим комплекс. Я скоро вернусь. Не ходи никуда. Это была шутка, между прочим. Я подумала, надо это подчеркнуть, потому что мало того, что ты не в состоянии сделать ничего самостоятельно, ты ещё и недостаточно умён, чтобы понимать концепцию сарказма… — Эффективность охладительной системы упала до семидесяти пяти процентов! — волновался голос радиодраматического диктора с носком, перекрикивая сигнал тревоги. — Раз уж речь зашла о бесполезном мусоре. Я назначаю тебя главным в этой камере. Ты можешь представить, что это твой собственный комплекс, и ты прекрасно с ним управишься и не разрушишь его до основания по своей полнейшей некомпетентности. Не скучай. Единственная лампа в полу, освещавшая почерневший корпус Уитли болезненно-слепящим лучом, потускнела; многочисленные кабели и провода, удерживающие его, слегка осели и ослабли, и атмосфера в темнице смягчилась с «убийственной и злорадной» до «тоскливо-унылой». Перемены едва ли к лучшему, но хотя бы безжалостный лазерный прицел Её внимания нашёл себе другую цель. Тишина казалась оглушающей. — Да?! — дрожащим голосом произнёс Уитли, выждав безопасности ради минут пять или шесть. — Да, а ты тогда можешь представить, хотя вряд ли у тебя хватит воображения, что ты не такая… такая тупая корова! — он помолчал. — Надо признать, не слишком блестящий ответ, совершенно не блестящий. Нужного эффекта не остаётся, это да. Он вздохнул. Это был длинный и очень печальный вздох, которого его голосовой процессор не выдержал и слегка задребезжал. — А если рассуждать в этом ключе, хоть что-нибудь у меня осталось? Ну, если задуматься… если хорошенько подумать… о, я всё еще вижу. Отчасти. И слышу, я всё прекрасно слышу, у меня остался слух, и… и… да и всё, в общем-то. Но это уже хорошо, и если я отсюда выберусь, зрение и слух очень пригодятся! Очень полезные качества — зрение и слух. Чрезвычайно полезные. Хорошо бы, конечно, обладать способностью к самостоятельному передвижению — этого у меня, к сожалению, нет, но зато… зато… Он снова глубоко вздохнул. — Честное слово, кого я обманываю. Мне никогда не выбраться отсюда, правильно? Он пару раз дёрнулся в механической судороге и замер. Повисев так с минуту, он — раз уж никто в его маленькой темнице не желал отвечать на вопрос — ответил сам: — Мне никогда не выбраться. И стена выбрала идеальный момент, чтобы взорваться.***
Челл был присущ очень прямолинейный стиль мышления. Столкнувшись с проблемой, она автоматически отсекала от неё ненужные детали для лучшего понимания ситуации. Хочешь вникнуть в суть — избавься от лишнего. В её случае, проблемой оказались гладкие панельные стены, преградившие путь. Труба, вдоль которой она шла в тёмную бесконечность — проходила сквозь эту стену и шла дальше. Выбор был прост — вернуться обратно до ближайшего перекрёстка и выбрать другую дорогу, или сделать что-нибудь со стеной. У Челл не было с собой портальной пушки, но после непродолжительной возни с таинственным бугристым свёртком, проводкой и самодельными спичками в её распоряжении оказалось нечто не менее эффективное для создания отверстий. Отбежав подальше, она с огромным удовольствием наблюдала, как рушится, исчезая в грязноватом пламени и тучах пыли её препятствие. Видимо, гарантия, что любое оборудование Комплекса устойчиво работает при температурах вплоть до четырёх тысяч градусов Цельсия, на архитектуру не распространялась. Две панели от взрыва вылетели и развалились, оставив вместо себя приличных размеров неровную дыру, а все остальные покосились и повисли под странными углами. За стеной пролезшая в дыру Челл обнаружила крохотную тёмную каморку, полную обломков, дыма и — внезапно — движения. Что-то дёргалось и искрилось в свете её фонарика, и она попятилась, хватаясь за монтировку… — Ааа… Что за… Ааааа?! Я ОСЛЕП! Я осле… а, нет, отставить панику, это просто свет. Челл медленно опустила монтировку. — Мне кто-то засветил в глаз — ой, невольный каламбур, но забавно вышло, ха-ха, надо будет запомнить. Я имел в виду — светит в глаз, да. С другой стороны, быть может, это всё-таки поломка, и я потому ничего не вижу, но я всё-таки спрошу — эээй? Привет? Кто здесь? Кто-нибудь есть? И если там кто-нибудь есть, и дело не в дисфункции, не в моей дисфункции, я имею в виду — вы могли бы не светить мне прямо в лицо? Честно говоря, это довольно неприятно, и даже болезненно. Честное слово, очень больно, и я был бы вам очень благодарен, если бы… Щёлк. — Ой, спасибо, так гораздо лучше! — рассеянно поблагодарил Уитли. От взрывной волны некоторые кабели вылетели из разъёмов, и он теперь болтался над полом, как очень потрёпанный маятник Ньютона. Его тусклая разбитая линза, сузившаяся от яркого света до размеров булавочной головки, расширилась, и он поморгал. — Эй. А идите-ка сюда… поближе… Ещё ближе… Это… это не… Линза изумлённо распахнулась, и в сторону Челл полыхнул знакомый стратосферно-синий свет, отбросивший на стену её чёткую тень. — Это ты! Облегчение, восторг, недоверие, изумление; слова были бессильны описать всю степень каждой из перечисленных эмоций, вложенных в три коротеньких слога; Уитли безудержно расхохотался, кувыркнувшись в своих сетях, и ликующе затараторил: — Это ты, это ты! Ты вернулась! Ты! О, ты не представляешь, насколько я счастлив тебя видеть! О, невероятно. В это невозможно поверить, это… ой, а вдруг!.. Его зрачок сузился от внезапного ужаса. — Ой. Слушай, а не могла бы ты меня толкнуть или ударить — несильно, несильно. Тихонько. Да, тихонько стукнуть, чтобы доказать, что ты не галлюцинация? Хочу быть абсолютно уверен, что ты мне не мерещишься. Потому что мне в последнее время много чего странного мерещится, думаю, это из-за стресса. Да-да, из-за стресса, плюс ещё Она постоянно копается у меня внутри, думаю, это тоже нельзя списывать со счетов… Челл, которая всё это время внимательно изучала путаницу проводов, воткнутых в верхний порт Уитли, обхватила его одной рукой, покрепче уцепилась за кабели другой и от души дёрнула. Результатом стало пугающее электрическое шипение, сноп искр и отчаянный вопль. — ААААААА! Тихонько, я ж сказал — тихонько!.. О, ух ты, глянь только, я теперь свободен! Молодец, здорово сработано! Кстати, — продолжил он, пока Челл трясла онемевшей рукой и пыталась расстегнуть рюкзак. — Очень впечатляющая ручная перезагрузка стены. Первоклассная работа. Я и не знал, что ты такой технарь! Ох, боже правый, как я рад тебя видеть. И я до сих пор поверить не… Он замолк. Что-то его явно обеспокоило, он устремил взгляд в пол, сощурился, а потом покосился на неё. Просто поразительно, насколько виноватый вид сумел принять кто-то, кто выглядит как металлический шар с глазом по центру. — Перед тем, как мы двинемся дальше, позволь мне сказать. Я прошу прощения. За всё. Прости, что я был таким чудовищем, таким наглым, бесцеремонным, агрессивным и… ну, э, смертоносным. Я был неправ. Ты была права, а я неправ, мне не стоило брать контроль над Комплексом, и в целом… — он помолчал, отчаянно подыскивая самые лучшие, самые точные, самые убедительные определения. И сдался. — Прости меня. Челл временно прервала попытку расстегнуть толстые ремни рюкзака, и посмотрела на Уитли сверху вниз, опускаясь на грязный пол. Не то чтобы она жаждала вновь встретиться с маленьким личностным модулем, особенно если принимать во внимание обстоятельства их последнего рандеву. Она подозревала, что будет злиться — и она злилась, с силой, удивившей её саму. Четырёх лет оказалось недостаточно, чтобы смягчить жгучее чувство возмущения и боли от его предательства. И всё-таки… К ней так и не вернулась память о прежней жизни — была ли она у неё? Наверняка была — ведь взялись же в её голове знания и умения, вещи, которые помнили её мускулы, факты, которые были ей знакомы, идеи, находящие отклик в душе — не было только воспоминаний. Она быстро бегала, метко стреляла, ориентировалась в пространстве с непринуждённостью жонглёра-эквилибриста — и не могла вспомнить названия родного города. Она знала, как водить грузовик или правильно месить тесто для хлеба — и не помнила лиц родителей. Она могла найти на карте Австралию и знала, чем знамениты братья Райт — и не знала собственной фамилии. Когда её разбудили, и к ней вернулось самосознание, впереди ожидали только часы сражения за собственную жизнь и свободу — и она сражалась. И если ценой свободы была Её смерть — что ж, да будет так. Челл не испытывала никаких угрызений совести. В конце концов, принудительная деактивация сумасшедшего разумного компьютера было чистой воды самозащитой. Она подозревала, что люди более благородные и этичные могли бы поспорить — мол, Она обладает самостоятельным разумом и самосознанием, а значит, деактивация ничем не лучше убийства. Такие люди бы удержались от этого деяния, во имя гуманизма и сострадания. И этих прекрасных, возвышенных, высокодуховных поборников этичности, вне всякого сомнения, размазало бы по стенкам комплекса. Челл предпочитала более суровый подход. Она сражалась, она прошла через все предложенные испытания, выжила, убила Её, почти выбралась, и… И снова — пустота. Расплывчатые воспоминания, тусклые химические сны, долгие, бесконечные часы, дни, месяцы забвения… И вдруг — он. Первый дружелюбный голос за всю её коротенькую болезненную осознанность. Первый, кто не являлся очередным Её ответвлением, кем не управляла Её злобная психопатичная воля. И хотя его мотивы были ясны с самого начала — он так же отчаянно хотел выбраться из этого места и рассматривал Челл исключительно как очень подвижный, сообразительный вид транспорта, способный нажимать на кнопки — факт, что у них оказалась общая цель, сблизил их. Он был её товарищем по несчастью, чья оживлённая беспечная болтовня представлялась приятной переменой после долгих часов в компании Её ненавистного голоса. Он обладал удивительной способностью беспрестанно нести чушь и свёл бы с ума кого угодно, но Челл не возражала. Его голос помогал думать и успокаивал её, усмиряя худшие страхи. Трудно по-настоящему бояться и чувствовать себя на волосок от смерти, когда над ухом звучит постоянный щебет на волне «Позитив FM». Она последовала за ним через преисподнюю, она рисковала жизнью, полагаясь лишь на его слова. Может, он и лукавил, но кроме его рекомендаций у неё не было ничего. И она изголодалась по нормальному, дружескому общению, а он казался таким человечным, каким только может быть говорящий металлический глаз — но вскоре стало ясно, что за её готовностью следовать его указаниям кроется кое-что ещё. Он ей нравился. Она от души привязалась к нему, и тем больнее ранила его измена. Если Она показала ей, каково иметь дело с врагом, то Уитли показал, что такое нож в спину от друга. Так что, да, она злилась. Удивительно было другое — щемящее чувство жалости. Её сердце сжалось при виде выбоин и царапин на его закопчённом тельце, трещины на его линзе, потёртой спутанной проводки, торчащей из щелей разбитого корпуса. В памяти мгновенно всплыли первые, самые трудные недели её мирной жизни, постоянные метания между ожесточением и чем-то, очень близким к скорби. Она оплакивала его — другого слова не подыскать — оплакивала его, как погибшего друга. Самые страшные кошмары, преследовавшие её ночами, были не о смерти, не об испытаниях (а уж эти сны надолго выбивали её из колеи!), а о тех последних секундах, когда Уитли вдруг снова был самим собой и умолял не отпускать его, а вокруг ревел вырывающий в вакуум воздух, неумолимо выдирал его из её рук и уносил прочь… И уж чего она точно от себя не ожидала, так это внезапного воодушевления. В целом Челл очень сожалела, что у него нет нормального лица, чтобы хорошенько по нему врезать, но какая-то крошечная, запутавшаяся и обалдевшая часть её разума ничего такого не знала, а напротив, была безумно рада видеть Уитли. Она скучала по этому маленькому бестолковому роботу, который в своё время направил все свои умственные усилия (вернее то, что у него считалось за таковые), чтобы убить её. Почему она скучала? И, главное, почему она даёт ему второй шанс? С другой стороны, если она не верит во вторые шансы, какого чёрта она тут делает? Она бросила всё, что с таким тщанием создала за четыре года, и всё ради маленького болтливого металлического шарика. Дело тут не совсем в беззаветном альтруизме — Челл даже мысли не допускала, что можно хладнокровно проигнорировать мольбы о помощи и оставить его в Её лапах — может, это логично, может он и не заслуживал большего, но даже думать об этом было тошно. Так могла бы поступить разве что Она. Челл первая готова была признать, что иной раз перебарщивала с холодным практицизмом (который, в конце концов, не раз спасал ей жизнь). Но здесь и сейчас она верила, что если ей и суждено умереть в этом проклятом месте (впечатление складывалось, что всё к тому идёт), то уж лучше умереть, спасая друга, а не врага. Зрачок Уитли обеспокоенно сузился, он сжался и глянул в сторону, чтобы не встречаться с нею взглядом. — Да, ты права, — спешно заверил он, хотя она всего лишь моргнула. — Ты совершенно права, сейчас не время, нам, пожалуй, стоит сосредоточиться на побеге. Мы сможем всецело предаться выяснению отношений попозже, когда у нас выдастся свободная минутка где-нибудь в безопасном месте. Если мы оба выживем. Звучит, как план. Я просто… хотел, чтоб ты знала. Просто хотел, чтобы ты знала, что мне очень жаль… — Докажи мне. — …очень… Я… Шокированный Уитли замер. Кажется, была его очередь терять дар речи — он его и потерял, в немом изумлении уставившись в её ясные, холодные глаза. Её голос прозвучал негромко, но очень отчётливо, и повторять она не собиралась. Она знала, что он услышал, а он знал, что бесполезно просить объяснений и уточнений. Тема закрыта, всё необходимое прозвучало — он попросил прощения, она поставила свои условия. Куда уж проще. «Докажи мне». Здесь, в Комплексе, она никогда не разговаривала. Ни разу не произнесла ни полсловечка. В этом бесчеловечном месте, где ничему нельзя было верить, даже полу под ногами, голос был единственным, что она могла утаить. Челл не была склонна к суевериям, но даже эти два отрывистых слова казались ошибкой, точно это могло принести несчастье. Так что она ясно дала понять, что ему придётся идти с ней на её условиях. И Уитли впервые в жизни понял намёк. Она с тихим лязгом положила его на пол камеры. Пока всё шло гладко, и вроде бы за ними не наблюдали, но Челл как-то слабо в это верилось. Времени оставалось всё меньше. Повозившись, она продела ремни рюкзака через его рукоятки, укрепив его, как дополнительный груз на уровне лопаток. Уитли всё это время помалкивал, тревожно озирая помещение, и подал голос только после того, как она поднялась и встряхнула свою ношу, проверяя вес. — Отлично, молодец. Умница. Я, как ты понимаешь, не вижу ничего, что происходит впереди, так что пользы от меня в этом плане будет немного. Вернее, не будет вообще. Но если вдруг тебе понадобится знать, что творится позади — ты знаешь, кого спросить. Меня. Меня спрашивай. И… Я уверен, ты уже сама обо всём догадалась, но всё равно напомню, на всякий пожарный — нам, наверное, стоит поспешить. Причём срочно. А то вдруг — существует такая небольшая вероятность — Она вернётся. Челл только покачала головой и отправилась в путь, осторожно ступая по замусоренному полу между осколками стены. Она очень сомневалась, что вероятность была такой уж небольшой, скорее наоборот, но раздумывать об этом было всё равно некогда. К счастью, мысленно поставленная задача выбраться из комплекса любой ценой успешно отвлекала от подобных размышлений, и она привычно соскользнула в режим полной сосредоточенности на цели. И очень скоро обнаружила, что к ней вернулась ещё одна полузабытая привычка — вслушиваться вполуха в нескончаемую болтовню за спиной. Уитли всё ещё был обескуражен — то ли её ультиматумом, то ли тем фактом, что она вообще подала голос. Он бормотал свою обычную чепуху, отчаянно пытаясь звучать весело и легкомысленно, но мучительно неуверенные, дрожащие нотки выдавали его смятение. — Ладно, ладно… Она тут сделала небольшую перестановку, с тех пор как я в последний раз сюда заглядывал, но мне кажется, я всё ещё ориентируюсь. Система охлаждения проходит по соседству с ОИР. Там в основном расположены кабинеты, конференц-залы, всякое такое. Если мы сможем туда добраться, я уверен, Она не достанет нас. Быть может, мы даже отыщем что-нибудь полезное. Предлагаю свернуть налево. На перекрёстке Челл поколебалась. Платформа, по которой она шла, располагалась слишком высоко, чтобы рассмотреть, что находится под ней. Внизу стояло серовато-синее марево, и воздух на вкус был солоноват и гудел от электрического напряжения. От этого знакомого вездесущего гула болели уши и по коже бегали мурашки. — Да, сюда, — сказал испуганный голосок за спиной. Уитли непроизвольно дёрнулся; за четыре года Челл почти забыла про его вызванный механическим повреждением нервный тик. — Налево. Рука, которой ты пишешь — правая, а лево — это с противоположной стороны. А если ты левша, то это как раз по ту руку, которой ты пишешь. В любом случае, лево — это туда, куда нам надо повернуть. Придя к выводу, что выбор всё равно не велик, Челл свернула влево. В этом смысле ничего не изменилось — от большинства его советов толку было мало, и принимать их следовало с определённой долей скептицизма, но полностью игнорировать не стоило. Он действительно ориентировался в Комплексе. Её собственная интуиция выручала её столько раз, что она уже и со счёта сбилась, но там, где ей на помощь приходили логика и здравый смысл, Уитли… ну, Уитли просто знал, когда нужно свернуть влево. Лучше уж так, чем совсем никак. Он неуверенно рассмеялся. — Столько воспоминаний сразу… Ты и я, и мы бежим, и я говорю — влево, и ты сворачиваешь влево. Мне так этого не хватало. В космосе такого не дождёшься… Ты знаешь, в космосе вообще ничего не происходит, по большей части, — он помолчал. — Я хочу сказать, я не имею в виду, что тебе этого не хватало. Бегать туда-сюда, да ещё и меня таскать — ты, кстати, великолепно с этим справляешься, первоклассно! — вряд ли ты по этому так уж скучала. Просто… это было наше маленькое приключение. Наша совместная стратегия. У меня была ты, а у тебя был… э-э… у тебя был я. Безотказная формула, просто и надёжно. Тут где-то в отдалении загрохотало. Платформа затряслась; резонируя, заскрежетал металл — словно великан прочищал своё гигантское горло. Челл застыла; Уитли за её спиной задрожал. — Ох. Я думаю… я думаю, Она — а может, всё в порядке, просто… Ускорь шаг, ускорь шаг, ладно? Платформа начала крениться. Челл пошатнулась и едва не упала, вовремя схватившись за перила, но при этом выронив фонарик. Он так и канул в серую бездну — вертящееся пятнышко света, быстро поглощённое тусклым заревом. Вспыхнул свет. Уитли взвизгнул и завозился, безуспешно пытаясь заглянуть Челл через плечо: — Не важно, забудь, планы изменились — БЕГИ! Челл не нужно было просить дважды: она сорвалась с места, как заправский спринтер, и помчалась вдоль платформы, лязгая рессорами по металлу и стиснув зубы. Позади с грохотом смыкались стены, шум усиливался, насыщая воздух стоном покорёженных механизмов. Уитли, болтающийся за спиной, выкрикивал то ли предостережения, то ли слова поддержки; трудно было сказать, потому что с каждым её шагом его голос прерывался от полученной встряски, и речь больше напоминала сильный приступ икоты. — Я не вижу, куда мы идём! И это может оказаться проблем… вправо, сверни вправо, вправо! Челл едва успела скорректировать курс, бросив быстрый взгляд за перила, и продолжала мчаться по прямой бесконечной платформе, исчезающей в белом сиянии включившихся огней. — Я сомневаюсь, что смогу помочь, если не вижу, куда мы идём! Слушай, а задом наперёд ты умеешь бегать? Платформа вновь резко дёрнулась и покосилась набок. У Челл возникло страшное подозрение, что из-за неумолимого ползущего движения стен мостки вот-вот лишатся своих креплений. Хуже того, она ничего не в состоянии поделать, и всё что ей остаётся — со всех ног лететь к островку неподвижности — серой колонне в конце платформы, где виднеется тёмное пятно над чем-то, вполне способным оказаться дверью. — Я не хочу тебя волновать! — Уитли выговаривал каждый слог преувеличенно чётко и громко, чтобы возместить факт, что его вокодер сотрясается, как мохито в коктейльном миксере. — Но мне кажется, Она догоняет нас! Стены приближались с ужасающей скоростью под бряцающий аккомпанемент движущихся панелей. Челл из последних сил преодолела последние метры и всем телом обрушилась на дверь. Тёмное пятно, которое она заприметила издали, оказалось граффити, написанное до боли знакомым почерком. «Сюда» — гласили неровные чёрные буквы, сделанные бог знает когда рукой её безымянного, давным-давно погибшего друга и советчика. Она повернула ручку. Дверь открылась. — Чего ты ждёшь? — взревел Уитли, наблюдая за громыхающими стенами. Неохватные масштабы помещения системы охлаждения были уже не столь неохватными — оно сравнялось размерами с Центральным Залом, и продолжало сжиматься, словно кулак. — Беги внутрь, внутрь, внутрь! Слишком легко, предостерёгающе шепнул внутренний голос, но в этом проклятом месте всегда было туго со свободой выбора. На пороге она помедлила лишь мгновение, чтобы быстро окинуть взглядом серый пол и неяркие крашеные стены, метнулась внутрь и захлопнула за собой дверь.