Завещаю себя медицине. Наверно, врачам пригодятся Студни и плети, сиропы и клети, Комплект пломб, швов и ран, Сети нервов и вен, и мозга кочан, Крови галлон — черничный бульон, Арматура скелета — костяной Нотр-Дам. В общем, всё, кроме сердца. Его не отдам. Пусть берут всё сырьё, весь набор про запас, Циферблата лицо, корпус, стрелки, каркас, Шестерёнки, пружинки, катушки, крючки, Оси, струнки и скобы, связки и рычажки, Только маятник пусть оставят в покое Пусть висит, где висел; такова моя воля. Саймон Армитедж, «I’ve made out a will…»
Уитли тонул. Было тихо и темно. Ему нечем было слушать, нечем смотреть, нечем говорить. Было холодно. Всё ниже… и ниже… и ниже… Дни или минуты. Секунды или года. Здесь ход времени утратил смысл. Комплекс погрузился в глубокий, непробудный сон, и сюда доходило лишь далёкое, едва различимое эхо бессознательных процессов и автоматических протоколов — слабые короткие вспышки в мрачной виртуальной пустоте. Боли не было. Он вообще ничего не чувствовал, кроме холода — но по существу даже это не было чувством. Он стал частью Комплекса, а холод был базовой, жёстко запрограммированной характеристикой этого места. Вечный мороз, который никогда не сменится оттепелью. Он был крошечный, потерянный и совсем одинокий… Он был. Вот, собственно, и всё. Он не мог говорить — зато мог думать. Его мысли оставляли яркий шлейф в непроницаемой студёной пустыне дремлющего центрального блока, вспышки во тьме ядерной зимы. А ведь… неплохо… выключил Её… помог бежать на поверхность… Это… хорошо… Определённо… хорошо… Очень даже здорово… Воспоминания согревали. Почти обжигали — как обжигает тепло обмороженную кожу. Но оно того стоило. Всё было не зря. Он помнил обращенные к нему лица, и яркие пёстрые сигналы, и запах свежего хлеба, и звёзды, и траву — и её, пугающе-великолепную универсальную константу с солнечной улыбкой и смехом, ради которого можно отдать всё на свете… Время шло — или, напротив, остановилось. Меркнущий цифровой призрак, дрейфующий в сердце сине-чёрной пустоты, погружался всё глубже, и воедино его скрепляла только тонкая паутинка воспоминаний, но и она медленно распутывалась. Он откуда-то знал — быть может, знание было запрограммировано — что рано или поздно паутинка истончится и исчезнет. А следом исчезнет и он сам — рассеется в сумраке, превратится в очередную безымянную частичку спящего компьютера, которая со временем не сумеет даже толком вспомнить, что когда-то у неё было самосознание… Ничего страшного. Ничего срочного. Ни следа угрозы, тревоги или панического ощущения утраты власти над событиями. Ничего этого больше не существовало — только спокойное, замирающее оцепенение. Стоило ему немного сосредоточить свой развеивающийся, угасающий разум — и он почти слышал далёкое скрииип-скриииип разоблачённых сверчков — радостный скрипучий хор, согревающий подступающую стужу. Он почти чувствовал прохладную щекочущую траву, спокойное дыхание и сонный вес на своей груди. Она теперь снаружи, в безопасности, с нею целый город людей. Он сделал это. Сам, от всего сердца, почти без посторонней помощи. Теперь его совесть чиста — он вернул долг, отплатил добром за добро. Но самое-самое лучшее — знать, что она его простила. Он понял это ещё тогда, в лифте, когда она положила ладонь на линзу камеры. От него не ускользнул тот особый лукавый взгляд, предназначенный для него, только для него… Вот и всё… значит, в итоге… это всё. И этого — смерти — он так боялся? Смерть в его представлении всегда была самой главной, самой непоправимой ошибкой, точкой необратимости. Но последнее доказательство его полнейшей несостоятельности — доказательство, что он неспособен даже остаться в живых — уже предъявлено, а ему почему-то всё равно. Никакой суеты, никакого ажиотажа — он просто растворится в Комплексе, увязнет во мгле дремлющего главного компьютера, покуда темнота не поглотит остатки хрупкого тепла его воспоминаний. Так он и будет, не живой, не мёртвый, пока… — …пока кто-нибудь не откроет ящик, — сказал голос. — Здравствуй, маленький.***
— Челл? Она обернулась слишком быстро — в разбитый затылок ввинтилась острая резкая боль — и увидела Аарона. Так же, как и Гаррет, он уставился сперва на устройство в её руках, потом, разумеется, перевёл взгляд на грязную стену, где неторопливым водоворотом закручивалась фантастическая синева. Челл, осыпаемая потоком фиолетовых искорок, снова и снова пыталась открыть второй портал. Она более чем ясно понимала, что ожидать иного результата бесполезно, связь между порталами не установлена, физика процесса неумолима — но не могла остановиться. Остановиться — всё равно, что сдаться… Аарон с хмурым отстранённым интересом оглядел портал. Принял к сведению. Решил пока заняться более насущными проблемами. Челл ясно представляла направление, по которому пустились его мысли. Он возложил на чашу весов все неизбежно возникающие при виде подобного зрелища вопросы и естественное человеческое любопытство — и важность того, что происходило вокруг, того, что надо было завершить — и последнее перевесило. Эдемцы не зря признавали этого человека своим неофициальным, но бесспорным лидером, не зря беспрекословно подчинялись его отрывистым хриплым приказам. Сейчас причина была особенно очевидна. — Ну и вид у тебя, милая, — негромко сказал он. — А где?.. Челл отвернулась. Она знала, рано или поздно кто-нибудь обязательно спросит — но слышать этот вопрос не хотелось. Ещё меньше хотелось на него отвечать. Она вообще не желала ничего отвечать, она желала действовать — её разум уже отправился в марафонский забег, как всегда отчаянно цепляясь за возможности. Можно отыскать прочие скрытые пути — озеро, будку посреди полей — и тогда… ...тогда… — Эй, — шёпотом окликнул Гаррет. Он поднялся за ней следом со склона, всё ещё оползающего тёмными землистыми струями на запечатавшие разлом плиты. — У нас есть план? Что за план? Челл молча покачала головой. Идеи стремительно прокручивались в мозгу, одна за другой, и мгновенно отбрасывались — невозможно, невозможно, невозможно… Где-то совсем близко шумела разворачивающаяся операция по вызволению узников, заточённых в верхних боксах. Руины Центра Релаксации, торчащие, как скелет некоего исполинского подземного чудища посреди некогда мирного, усыпанного цветами луга, наполнились встревоженными голосами, выкрикивающими слова поддержки. В некотором отдалении Роми вдохновенно скандалила с близнецами. — Максимилиан Теодор Хэтфилд! Только попробуй мне сам оттуда спуститься — я тебя живо домой загоню! — Мамуль, я только за! — Хотите, я слазаю наверх и сниму его, мисс Хэтфилд? — Нет, Линдси, стой, где стоишь. Где твой папа? — Э-э… кажется, где-то рядом с Максом. — Мам, так не честно! Конечно, Максу так на самой верхотуре комнату дали, а я тут, как дурак, на нижнем этаже… — Я это нарочно подстроила, Джейсон, чтобы… ЭЙ! Макс! Ты думаешь, я не вижу ничего? А ну-ка живо вернулся внутрь! Челл отвернулась к дыре в стене, ломая голову в поисках решения — должно быть хоть что-нибудь! На миг она позавидовала Джейсону Хэтфилду, который с присущей десятилетнему мальчишке категоричностью мог вот так вот запросто обвинить мир в несправедливости. Она же, со всей усталостью взрослого человека, точно знала — от криков «так нечестно!» не изменится ровным счётом ничего. Нет смысла говорить, что всё должно быть иначе. Вселенная глуха к мольбам и просьбам. Миру плевать на справедливость. Это знание далось ей нелегко, и она всегда избегала бессмысленных сожалений о том, чего не могла изменить, но… Но горло предательски сжималось, и желудок залила свинцовая тяжесть, и она из последних сил отбивалась от сковывающего сердце холодка, потому что ей надо было немедленно придумать, как вернуть его. Должен быть выход. Если придётся импровизировать на ходу — неважно, не в первый раз… Не сдаваться, мне нельзя сдаваться, я не могу сдаться, я… В этот миг что-то щёлкнуло у неё в голове, одна маленькая, но существенная деталь встала на место, и — словно на полотно нанесли последний мазок, завершивший картину — она поняла. …не могу без него. Без него, без его голоса, без его весёлой несуразности. Без умиротворяющего тепла, неизменно согревающего сердце с самой первой их встречи, когда она очнулась от долгого сна, и оказалось, что в мёртвом холодном Комплексе есть живая душа, не имеющая отношения к Ней… Он всегда, с самого начала, с радостным удовольствием делился лучшим, что у него было — хрупкой, но неуничтожимой никакими перипетиями, непобедимой надеждой… Взгляд окаменевшей Челл застыл на лежащей в руках мёртвым грузом портальной пушке. Никогда ещё она не ощущалась настолько бесполезной — просто кусок кремния и металла в грязноватом бело-синем корпусе. — …почти всё. Элли, деточка, посмотри-ка на меня… так, следи за пальцем… хорошо. — Доктор, она… — Она в порядке, Март. Чем бы ни была эта дрянь, из организма она выводится быстро. Человек двадцать жалуются на головную боль, кто-то подвернул ноги, но ничего серьёзного. А, ну ещё мистеру Рики досталось ящиком по голове, если я правильно поняла. — Вот уж кому давно стоило по башке надавать… Эй, зайка, ты куда?.. Элли, усердно игнорируя попытки отца усадить её, вскарабкалась по лежащему плашмя обломку стены, перелезла поближе к Челл и подёргала её за истерзанный свитер. — Линнелла нигде нету, — пожаловалась она. — И Макс не виноват — Джейсон говорит, он там застрял, где высоко… Челл опустила глаза, заставила себя увидеть её серьёзное личико, окаймлённое лёгким облаком растрёпанных кудряшек и ярких заколок. Девчушка поозиралась, поглядела на Гаррета, что-то сообразила и нахмурилась. — И твоего чудища нет… Челл проглотила ком. От неё не ускользнуло, как поморщился Гаррет — эта гримаса «поминай мёртвых либо добром, либо не поминай вовсе», этот опущенный взгляд яснее слов говорили — он практически смирился с мыслью, что Уитли не вернётся. Горло болезненно сжалось — как будто она по-прежнему была Там — но ей удалось пересилить немоту и ответить: — Он не чудище. Он… За её спиной с потусторонним вздохом — преувеличенно громким в наступившей тишине — открылся портал.***
Впервые с тех пор, как он погрузился в призрачную предсмертную дремоту, Уитли испугался. Он узнал Голос, и навеки закодированный страх ледорубом воткнулся в метафорическое сердце. Она нашла его. Она проснулась, Она нашла и его, а он беспомощен и не может защититься… нет, боже, нет, только не это, нет-нет-нет, момент… чего-чего? — Здравствуй, — повторил голос. По всем законам мироздания он должен был принадлежать Ей. Он с дрожью узнал эти интонации, эту манеру, но… но… что-то определённо было не так. Голос был ясный, чёткий — ничего общего с мощным, уверенным и обнадёживающим хоровым потоком, которым объяснялась с ним Дигиталис — но, всё-таки, Ей он не принадлежал. Это невозможно. Слишком тёплый. В нём отсутствовали характерная маниакальная целенаправленность, ледяное электронное эхо… И он был уверен — насколько можно быть уверенным в этом тусклом мрачном небытии — никогда Её голос не казался таким… человеческим. Кто… Кто вы? — Меня зовут Кэролайн. Кэролайн? Шутите! Да быть того не может, та самая Кэролайн?! — А кто ж ещё! — радостно подтвердила та. Странное, почти сюрреалистичное ощущение — говорила всё-таки Она и в то же время кто-то, совершенно на Неё не похожий. Очаровательный, мелодичный, бойкий щебет был совершенно лишён мертвого механического диссонанса. — Других Кэролайн тут точно не водится! Но… но я думал… я… я мог бы поклясться, что Челл сказала, что Она… что Она стёрла вас. Ответ прозвучал не сразу, и Уитли обеспокоился, не сильно ли грубо он выразился — наверняка обидно слышать, когда вам заявляют, будто вас не существует. Но тут голос вернулся — на диво беззаботный и самую чуточку изумленный. — Свою человечность так легко не сотрёшь. Тебе ли не знать… Стивен. И Уитли онемел. Воспоминания хлынули мутным быстротечным потоком, но на сей раз, они не казались чужими. Встревоженное и полное надежды лицо — его лицо — в тусклом замызганном зеркале. Раскрытые ладони — его ладони. Сосущее под ложечкой волнение. Колотящееся сердце. Белые плитки, бегущая из крана вода, сжатые в кулаке листочки со словами… Я не… я не… — Тихо, маленький, всё хорошо, — проворковала Кэролайн. — Я твой друг. Вы? Правда? — Честное слово! Ведь её друзья — мои друзья! А… это хорошо, это очень хорошо, но… я извиняюсь, но мне хотелось бы кое-что уточнить… во избежание… вы не сердитесь? За… за то, что я заставил вас отключиться? Я, конечно, заставил Её отключиться — заметьте, я особо это подчёркиваю — я заставлял именно Её! Ну и за то, что раньше было… реактор этот… потому что, я могу понять, если вы всё-таки расстроены… Кэролайн рассмеялась причудливым журчащим смехом, а Уитли мигом умолк и инстинктивно шмыгнул прочь — крошечный спутанный узелок файлов. Чем дальше, тем труднее было удерживать их вместе — всё равно, что катиться по крутому склону, который начинается в пункте «довольно сложно» и неминуемо обрывается в мглистых глубинах конечной станции «невозможно». Но смех Кэролайн слишком живо напомнил первое подключение к Ней — и к Дигиталис, когда он, крохотный и беззащитный, даже не знал, чего ему ждать — гнева или милости, благосклонности или смерти. Всё дело в голосе. Да, он был тёплый, мелодичный, нежный и уверенный, но всё-таки… слишком уж безмятежно-весёленький, словно хозяйка голоса глубоко убеждена, что всё идёт, как надо — и так будет всегда. Хозяйка голоса ценила счастливые лица и широкие улыбки — и не терпела унылых ворчунов. А если те продолжали навязывать свою компанию… ну, что поделать, иногда с ними случалось что-то нехорошее. Что-то, связанное с горючими лимонами. Челл рассказала ему, что Кэролайн — то, что осталось от Её человечности. Что весьма кстати — будь ему позволено выбирать, кем быть найденным, он вне всяких сомнений предпочёл бы человека. Так что, спору нет, тут ему улыбнулась удача. Впрочем, человеческая природа вовсе не обязательно подразумевает под собой доброту. Или хотя бы вменяемость. Взять, к примеру, учёных «Эперчур Сайенс». Будь доброта и вменяемость неотъемлемыми человеческими свойствами, то вещи вроде Модуля Смягчения Интеллекта просто не появились бы на свет. Да и Её, вероятно, тоже бы не существовало. Кто знает, может, Кэролайн была и доброй, и вменяемой… когда-нибудь. Мало ли. Он ничего не знал о ней, мог лишь предполагать, что имелась некая вероятность, что давным-давно, прежде чем учёные заграбастали её своими ловкими, грубыми, жадными до результатов ручищами, она была таким же невинным человеком, которому не повезло оказаться в неправильном месте в неудачный момент. Что, кстати, очень легко в случае с «Эперчур Сайенс» — лаборатории сами по себе были местом чрезвычайно неправильным, где неудачный момент длился все двадцать четыре часа в сутки. В общем, всё может быть… Но Уитли грызли сомнения. Иных улик кроме обворожительного, радостного и очень пугающего смеха в его распоряжении не имелось, но если он что и вынес из всей этой истории с помещением в компьютер человеческого разума, так это то, что человеческая частичка с тобой вроде как навсегда — и не уйдёт, хоть ты тресни. Она переплавит под себя все новенькие свеженькие программки, пристанет, как особо упрямая наклейка, которую отдирай не отдирай — всё без толку — разве что ты готов полжизни скрести её цифровым аналогом проволочной мочалки. Вот вам яркий пример: учёные выбрали человека, патологически неспособного заткнуться больше, чем на пять минут, человека, мало что соображающего в окружающей действительности, но абсолютно гениального по части бредовых затей, от которых все нормальные люди в радиусе трёх миль закатывали глаза и хватались за головы. И, как бы поточнее выразиться, на выходе получился он. Это и беспокоило. Ведь когда получилась пугающе эффективная, столь же гениальная, сколь и хладнокровно-безжалостная машина, до умопомрачения, граничащего с психическим расстройством, обожающая Науку и абсолютно наплевательски относящаяся к человеческим жизням… ...за основу взяли Кэролайн. Но, опять же, какая разница; пусть Кэролайн и чокнутая, но она спасла Челл — та сама сказала! Это была тёплая, приятная мысль, и он решил держаться за неё в подступающей чернильной дымке, борясь с медленной, неумолимой потерей концентрации. Желание отсрочить неизбежный конец постепенно гасло — он слишком устал, чтобы… — Нет-нет-нет, маленький, слишком рано! — возразила Кэролайн, и он почувствовал, что туман слегка рассеялся. — У меня кое-что для тебя есть. Это сюрприз! Да? Ух ты… спасибо… Я вам правда очень благодарен за… чем бы оно ни было. Но, мне, наверно, стоит предупредить, что Она… Она вряд ли обрадуется, если проснётся… — Она, — весело передразнила Кэролайн, снабдив слово взволнованно-драматическим придыханием. — Ничего не узнает, глупыш. Когда я её разбужу, тебя уже не будет. Уитли знал, что это довольно точный прогноз его ближайшего будущего — он терял волю и сознание всё быстрее, даже не смотря на временную поддержку Кэролайн — но тревога по этому поводу потонула в волне изумлённого ужаса. Вы собираетесь разбудить Её?! — Конечно! — искренне изумилась Кэролайн. — А как же Наука?! Но!.. но!.. — Ну тише, тише… Не волнуйся, ей будет, чем заняться. Есть у меня идеи на этот счёт. И, кстати, время для твоего сюрприза! Уитли попытался собраться с мыслями. От этого и в лучше времена было мало толку — а теперь это больше походило на попытки согнать в стадо овец-зомби, разбредшихся по зеркальному лабиринту. На последний эмоциональный всплеск ушло слишком много сил. Послушайте… послушайте, как я уже сказал, мне очень приятно, что вы обо мне подумали… я про сюрприз и всё такое… очень приятно, честно… но вы вовсе не обязаны… — Знаю, что не обязана, глупенький. Но ты ведь так старался! Кроме того, ты такой замечательный помощник! Я… прошу прощения, я, видимо, отвлёкся и утерял нить… Помощник? — Точно! Некоторые люди… О, их на миллион — единицы! И они ослепительны, великолепны, ты смотришь, как они делают то, ради чего рождены и… о, они блистают, они как звёзды! Они могут перевернуть целый мир! И всё-таки, им нужен ты, старый добрый ты под боком… Да, сэр! Я всегда счастлива помочь помощнику! Помощник… Уитли прислушался к этому слову, последнему огоньку тепла в поглотившей его чёрной стуже. Мне нравится… — Вернёмся к сюрпризу! — пропела Кэролайн. — Я боюсь, это не ахти что — лежало тут без дела… Но, мне кажется, тебе будет в самый раз! Я… я не… Ох, думать стало так тяжело! Куда проще сдаться… Не знать. Не мучиться. Не быть. …Кэролайн? — Да? Я… я ведь умру? — Обязательно! — бодро заверила Кэролайн. Ага… Я просто… не был до конца уверен. Но… ничего страшного. Сейчас уже не страшно. Всё примерно так, как и должно быть… но… видите ли, мне говорили, что это больно. Когда умираешь. Мне будет больно? — Господи, маленький, мне-то откуда знать? — в голосе Кэролайн звучала улыбка. — Я никогда не умирала. Логично, подумал Уитли и — насколько всё-таки полегчало! — уступил забвению.***
— Это ловушка, да? Они стояли перед окаймлённой синим ореолом дырой в ткани реальности. По ту сторону не было видно ничего, кроме озерца солнечного света, падающего с их стороны на ржавую, потускневшую от времени стальную решётку. Дальше шла сплошная тихонько гудящая тьма — холодная, бесформенная и какая-то предвкушающая. Челл пожала плечами. Заданный Гарретом вопрос мало её беспокоил. Кроме того, какая же это ловушка, если ты добровольно в неё лезешь? За своего Уитли (остаётся только изумляться, как это до неё так поздно дошло нечто настолько фундаментальное) она готова сражаться, как за собственную свободу и за жизни тех, кто находится по эту сторону портала. И не из каких-то моральных обязательств, и не из желания досадить Ей — а из-за непонятного, но восхитительно тёплого, неописуемого и расцветающего чувства, которое они едва успели осознать. Из-за того радостного умиротворения, которое она ощутила, сидя с ним на вершине холма. Из-за глухой ноющей боли, сжимающей сердце при мысли, что она больше никогда его не увидит. И если это синеющее на стене приглашение внутрь — шанс вернуть его, то будь оно хоть трижды ловушкой — ей всё равно. Проще некуда. — Жди здесь, — приказала она. — Аж два раза, — немедленно отозвался Гаррет. — Я тебя туда одну не отпущу. Если бы при визуальном контакте был возможен перенос энергии, то взгляд, которым Челл одарила его, подпалил бы Гаррету бороду. Но то ли сказалась усталость от пережитого, и её способности к устрашению слегка засбоили, то ли сотрясение послужило Гаррету неким щитом — в ответ он всего лишь пошарил по земле и поднял отколовшийся от стены кусок — тяжёлый, удлинённый, растрескавшийся, как древняя глазурь, и украшенный торчащими оборванными проводами. — Во. Я готов. — Гаррет! — Те двое пакостников ведь оттуда, правильно? Из-за желтоглазого у меня, судя по всему, небольшая чёрная дыра вместо головы. Кто знает, вдруг подвернётся шанс дать сдачи? — Гаррет! — она змейкой метнулась наперерез, блокировав его импровизированную дубинку портальной пушкой. — Ты никуда не пойдёшь. — Я мало что помню, после того, как мелкий поганец меня вырубил, но что-то мне подсказывает — в одиночку туда лучше не соваться. Сам не пойму, с чего я так уверен. Челл, он ведь мне тоже не чужой. Если он остался внутри, мы его отыщем, но я тебя прошу, позволь мне… — ...покараулить, чтоб никто больше не вошёл? — перебила она, продолжая пробираться к порталу. — Отличная мысль. Спасибо! — Челл! — Я справлюсь, — пообещала она, разворачиваясь и входя в стену. Гаррет в безмолвном отчаянии взмахнул руками вслед её быстро удаляющейся спине и бросил обломок на землю. Сердито отвернувшись, он обозрел скелет Центра Релаксации, темнеющий на фоне синего неба — рассыпающиеся развалины, некогда бывшие частью страшного опасного подземного царства, где — согласно источнику, чья осведомлённость не вызывает сомнений! — стены, пол и потолок никогда не остаются неподвижными дольше пяти минут. Гаррет решился. — А катись оно всё! — хватая обломок, он, опасливо пригнувшись, бочком приблизился к загадочной межпространственной дыре — и нырнул внутрь.***
Это и впрямь оказалось больно. Мирная тьма забытья съёжилась, свернулась и рассыпалась пеплом, как бумажка, брошенная в огонь, и на него обрушился могучий водопад мучительной боли. Он беззвучно закричал в слепяще-белую пустоту, а пустота ответила спокойным синтезированным голосом: — Перемещение окончено. Восстановление церебральных функций готово на двадцать пять процентов. Запуск общенейронного регенератора. Благодарим за ваше терпение. Это не смерть. Это ад. Голос вежливо благодарит за терпение, в то время как его разрывает нескончаемая острая боль, и он всё кричит, кричит и не может остановиться, и тогда голос снова отвечает: — Сонограмма принята. Восстановление речевых функций готово на шестьдесят восемь процентов. Восстановление церебральных функций готово на сорок два процента. Пожалуйста, подождите. Пытка всё не кончалась. Кислотно-едкая боль обрела фокус, бесконечно растущей жгучей сетью оплела всё его существо, пронзая его, словно корни какого-то хищного ядовитого растения. Спокойный голос время от времени озвучивал очередное объявление, но он едва мог их расслышать, не говоря уж о том, чтобы постигнуть смысл. Существовали только боль и его бесконечное хватит прошу вас хватит не надо простите простите простите- — Восстановление церебральных функций завершено. Отключение оборудования жизнеобеспечения. Отвод стекложидкости. Данный модуль будет обесточен. Три… два… один. Пространство вокруг вскипело яростным шипением и погрузилось в промозглую звуконепроницаемую муть. Слепящая белизна померкла, сменившись холодной неприятно-зеленоватой серостью. Что-то потащило его вниз, и он с размаху повалился на грубую железную сетку. Но даже закричать не смог: очаг жгучего нарастающего напряжения в районе грудной клетки лопнул, породив новое кошмарное ощущение — внутри под рёбрами словно набух наполненный водой бумажный пакет, липнущий к влажной поверхности, и он почувствовал… …холод… …было ужасно холодно, и если это — его новый аватар, то даже представить страшно, каковы масштабы повреждений, если они вызывают подобные ощущения. Во рту скопилась густая, с мерзким металлическим привкусом жидкость, и когда он попытался избавиться от неё, она взяла и запечатала ему глотку, точно вязкий неподатливый кляп. Хрипящий, раздираемый тошнотой, он корчился на ледяном полу. — «Эперчур Сайенс» благодарит вас за использование Модуля Долговременной Консервации Сотрудников, — вещал любезный голос откуда-то издалека. — Вы находились в консервации в течение хзззззззззз нольнольнольнольноль вввззззззсссследствие затянувшегося периода консервации, возможно проявление побочных эффектов временного характера. Пожалуйста, подождите. — Помогите, — простонал Уитли. Вернее, попытался — изо рта вырвался звук, больше напоминающий предсмертный хруст раздавленной черепахи. Он даже толком ничего не слышал, кроме острого высокого звона, как бы приглушённого толстым слоем войлока. Лёжа лицом вниз на ледяной, покрытой липкой слизью ячеистой поверхности, он при всём желании не мог ничего поделать, будучи не в силах даже шевельнуться. Борясь с накатывающей слабостью и лихорадочной дрожью, которую, видимо, намеренно разрабатывали с целью раздробить ему зубы и убедиться, что он не сможет перемещаться быстрее новорождённого ленивца, он с трудом притянул руку (где-то, кажется, была и вторая) поближе к лицу и увидел пять размытых пятен, окружённых тускло-алым болезненным ореолом. Он попытался поболтать ими, но заметных результатов не достиг. С трясущихся пальцев сорвались длинные капли, ледяными иглами вонзившись в лицо. Он обессиленно уронил руку обратно на пол. Это и есть сюрприз Кэролайн? Новый корпус? Если да, то он либо критически повреждён, что ужасно, либо (судя по её невинно-радостному добренькому голоску) таким он и задуман. Что ещё хуже. — Руководство напоминает вам, что согласно контракту любые побочные эффекты, возникшие при использовании инновационных технологий «Эперчур Сайенс», равно как и ущерб от них, не подлежат компенсации, — продолжал верный себе голос невидимого диктора. — Возвращайтесь к вашим обязанностям. Желаем вам удачного дня! Дрожащий Уитли издал очередной мучительный сдавленный стон. У него уже ничего не болело, но каждый миллиметр этого нового тела обладал какой-то дико повышенной чувствительностью, и прикосновение холодного металла ощущалось на коже как одно большое обжигающе-ледяное клеймо. Рот не закрывался, а мерзкая жидкость из него всё никак не утекала, какое-то встроенное устройство без конца затягивало внутрь воздух, и этот процесс нельзя было остановить, потому что иначе в груди неумолимо поднималось нестерпимое жжение. Даже невидимый голос с ним больше не разговаривал — плохой знак, он означает, что ему сообщили всё, что посчитали нужным, и теперь он сам по себе. Опять. Медленно, словно сдвигая огромную тяжесть, Уитли притянул колени к груди и попытался свернуться калачиком.***
Вглядываясь в темноту, Челл осторожно пробиралась вперёд, не обращая внимания на усталость и протестующую боль в мышцах и натёртых ногах. Вдали сверкнуло что-то — дрожащий красный огонёк, и… — Эй! Обернувшись, она свирепо уставилась на ухмыляющегося Гаррета. И минуты не прошло, с тех пор, как она приказала ему стеречь вход в портал, а он уже здесь и в полном восторге — ни дать ни взять, ошалевший мотылёк, мчащийся навстречу гигантскому факелу. Он с радостной готовностью таращился в темноту, совершенно позабыв про захваченный снаружи обломок и прижав ладонь к мягко вибрирующей, затенённой стене. — Настоящее довоенное сооружение! — прошептал он. — И всё ещё живёт! Эх, жаль я инструменты не прихватил. Был бы хотя бы фонарик… Челл сердито ткнула его в плечо, выводя из технологического транса, и, подтащив к себе поближе, направилась навстречу мерцающему огоньку. Металл негромко лязгал, отмечая их шаги — и навевая неприятные мысли о высоте, от падения с которой их предохраняет только эта хлипкая решётка под ногами. И ничего не поделать — Гаррет, конечно, не Уитли с его сорок пятым размером обуви, но даже ему в жизни не втиснуть ступню в её сапожок-амортизатор (и ещё не факт, что рессоры сработают поодиночке). Не то, что бы она думала, будто Гаррет не в состоянии за себя постоять. Если бы пришлось выбирать, кого из эдемцев взять с собой на подмогу, она без колебаний выбрала бы его. Но никто, даже умница Гаррет, не защищён от коварства Этого Места, к тому же, его шансы на выживание значительно снижены, поскольку на данный момент его куда больше интересует, какова сила тока, порождающая таинственное гудение, или сколько миль проводки прячется в стенах. У неё этот гул ассоциировался со смертью, неволей, кошмарами и прочими вещами, от которых она хотела держаться, как можно дальше. Для него он означал что-то увлекательное и захватывающее, что обязательно нужно разведать — кто знает, а вдруг его ждут новые поразительные открытия и уникальные запчасти? Этого Челл и боялась. Внезапно дрожащий лазерный лучик сфокусировался и устремился в их сторону. Челл сжалась, когда алая точка протанцевала по её груди вверх, к лицу и зажмуренным глазам. — Что за… — начал Гаррет, принимая боевую стойку, но Челл проворно хлопнула по обломку-дубине — достаточно убедительно, чтобы он воздержался от дальнейших вопросов и действий. Одинокая турель, установленная аккурат на освещённом помосте из рельефной стали — островке света в непроглядной черноте — уставилась на неё единственным ярко-красным глазом. Челл, даже не осознавая этого, ответила пристальным немигающим взглядом. Турель издала некий тихий звук — словно бумага зашуршала — и выдвинула свои боковые панельки. — Шевельнув ими для пробы, она начала осторожно перемещать их взад-вперёд. Движение сопровождалось нежным, торжественным, необычайно насыщенным певучим звуком, льющимся на замерших людей, подманивающим их ближе к столпу света. Турель пела. — Cara mia Questo è il mio regalo per voi Oh preziosa Preziosa per la scienza Quando si è lontani ricordi di me Mia unica smarrita Mia figlia, oh ciel Questo è il mio ultimo dono per voi Lui non è quello che avrei scelto esattamente Un due metri idiota per un genero Francamente si meritano di meglio Ma è la vostra scelta Cara mia È la tua vita… — Это место, — жарко зашептал Гаррет, когда замерли последние отголоски песни. — Какое-то странное! Он прикрыл глаза от струящегося сияния, пытаясь рассмотреть что-то из-под перепачканной машинным маслом ладони. — Глянь-ка, это случайно не… Но Челл уже сорвалась с места. В кругу света, на рельефном помосте под охраной бдительной турели, скорчилась некая длинная нескладная фигура.***
Уитли был почти уверен: откуда-то со стороны подсвеченной багрянцем тьмы ему померещилось пение, поток непонятных чирикающих слов, выводимых тоненьким нежным голоском. Этот явно сломанный новый аватар (новый? Да ему лет двести, а то и все триста!) ничего толком не слышал, даже собственный голос тонул в раздражающе высоком фоновом звоне. Скорее всего, действительно померещилось — он ведь мастер принимать желаемое за действительное, и… Что-то кратко панически лязгнуло, и решётка под его щекой затряслась от приближающихся шагов. Он с ужасом и надеждой попытался приподнять голову — что потребовало известного напряжения, поскольку дрожь не стихала, а его внутренний гироскоп вёл себя так, словно побывал в какой-то ужасной переделке, причём не единожды. Что-то обрушилось ему на грудь. От внезапного контакта у него захватило дух, он придушённо охнул и — впервые нормально сглотнул. Стенки горла сжались, словно бы на миг склеились и расслабились, а где-то по бокам головы раздался влажный щелчок, и войлочно-звенящая заглушка мигом исчезла. Он кашлял, хватал воздух ртом, а из уха тем временем вытекало изрядное количество жидкости, струйкой сбегая по голой шее к торчащим ключицам. Тоже странно, если подумать — у прежнего аватара не было ключиц. Ещё один жирный минус якобы нового корпуса — дизайнеру руки оторвать, чтоб знал! — отсутствие одежды. Сильные тёплые руки обвили его туловище, приподняв с холодной решётки. С трудом разлепив веки — оптических каналов, кстати, оказалось два, как и в прошлый раз — он встретился взглядом с серьёзными, встревоженными серыми глазами, и в душе цветком распустилось нечто безымянное и до боли прекрасное. Как он воочию убедился, Челл не исказила истину, заверяя, что она в порядке. Переезд Центра Релаксации, несомненно, немного её потрепал, но в целом она выглядела исправной и неповреждённой, хотя… Казалось, из неё опять вот-вот что-то польётся. Его зрение, правда, отчаянно нуждалось в калибровке, так что детали могли ускользнуть — но при виде её бледного встревоженного лица он ощутил некое непроизвольное движение на своём собственном, и губы сами растянулись в ошалелую ухмылку. — …привет… Вырвавшееся изо рта сипение мало походил на голос, и он снова сглотнул — второй, третий раз — потому что процесс приносил некоторое облегчение. Челл пару мгновений пристально наблюдала за его мучениями, озадаченно морща лоб — и вдруг зачем-то прижала пальцы к его шее. И её глаза округлились. — Минутку… — прохрипел он, сражаясь с собственным вокодером — надо было донести до упрямого бездельника, что отлынивать от прямых обязанностей, будь он хоть трижды сломан, не удастся. — Я… проведу… самодиагностику… Он поднёс обе руки к лицу и потрогал его дрожащими узловатыми пальцами. К его радости, черты (насколько он мог судить на ощупь) остались прежними — те же линии скул, разрез глаз, форма носа, тот же широкий рот и длиннющая шея, разве что щёки и подбородок стали какими-то шершавыми. Левая рука наткнулась на её ладонь, лежащую под челюстью, и отказалась двигаться дальше. Правая попыталась продолжить экспедицию в одиночку, но осязание не помогло составить удовлетворительного заключения о так называемой причёске, кроме того, что волосы обладали способностью впитывать феноменальное количество влаги и отчаянно липнуть ко лбу. Но вообще внешность осталась более-менее прежней, что немного утешает — Уитли начинал уставать от необходимости чуть ли не каждую неделю привыкать к новому облику. Подобные перемены наносили чувствительные удары по самосознанию, а второго подряд переосмысления внутренних ценностей он мог и не выдержать. - Боже, Уитли, — раздался чей-то голос. — Вот скажи на милость, как так вышло? Мы, конечно, все сражались и победили — особенно я, я очень храбро вырубился, когда меня треснули по башке — но при этом ты единственный, у кого умыкнули рубашку! — С-сам не знаю, друг, — выдавил Уитли. В мозгу активировался некий протокол, подсказавший, что именно с такими непринуждёнными интонациями приятели обсуждают вселенского масштаба передряги, из которых им случилось выбраться живьём: отпускают небрежные шуточки, всячески демонстрируют хладнокровие и ведут себя так, будто факт, что участники целы и невредимы — нечто само собой разумеющееся. Нельзя не признать, это даже приятно — делать вид, будто пережитое проще пареной репы и вообще не стоит лишнего внимания. Еле живой от усталости, ошеломлённый и сбитый с толку, больше всего на свете он хотел уткнуться лбом в шею Челл и не двигаться пару-другую столетий — но какую-то его часть так и подмывало стиснуть Гаррета в объятиях и объяснить, что он очень-очень сожалеет, что сразу же не кинулся вытаскивать его из Комплекса. И заверить, что нормальная у него борода (в умеренных количествах), и вообще, отныне он может сколько угодно безнаказанно умничать в присутствии Челл. Он, Уитли, ничуточки не возражает. — Ни…ничего не могу с этим п-поделать… Ви-видимо к этой модели одежда… идёт отдельным комплектом… ума не приложу, кто до такого додумался, но… Он сглотнул. Получилось. Хоть что-то удалось освоить. — Как… как это называется… к… когда… когда что-то случается в-вновь и вновь… и ты… за милю чуешь, что оно… сейчас случится, потому что… уже знаешь… и думаешь… в самом деле, видывали уже, скучно, смените пластинку… Как это на… называется? — Дежа вю? — предположил Гаррет. Челл кивнула — чуточку рассеянно, как ему показалось. Нежно высвободив руку, она сосредоточенно прижимала пальцы к его мокрому холодному запястью. — Дежа вю, точно… ф-ф-французское слово… т-т-так вот, оно у меня… вот прям сейчас… аж зашкаливает… Опять новый корпус, и… Эй. Эй, я… только дошло!.. Тебе, голубушка, придётся кое-что объяснить! Я-я же п-просил… я точно помню… просил тебя отступить! Она улыбнулась, пожав плечами — и вдруг, отпустив его запястье, притянула к себе и прижалась щекой к его груди. Возможные мотивы этого поступка находились далеко за пределами его понимания: в конце концов, он холодный, мокрый, и с него стекает неизвестная студёнистая субстанция (причём, отнюдь его не украшая). Такого вида вещества, как правило, с токсичным бульканьем разъёдают днища цистерн в глубинах предназначенных к сносу теплиц в эпицентре аварии какого-нибудь ботанического предприятия. И много лет спустя люди, с ног до головы упакованные в костюмы химзащиты, собирают образцы таких субстанций со словами «Да, мы считаем, что причиной катаклизма стало это неопознанное вещество». Запах, к слову, был соответствующий. Если не хуже. — Это была плохая идея, — объяснила Челл, уткнувшись ему в грудь и стискивая покрепче. Ему было больно — совсем чуть-чуть — но это его ни капельки не беспокоило. Несколько приободрившись от того, что она, кажется, не заметила, в каком скверном состоянии находится его новый корпус, Уитли осторожно положил подбородок ей на макушку и моргнул. Зрение расплылось ещё сильнее, из-под мокрых век немедленно просочилось что-то тёпло-жгучее и потекло вниз по щекам по каким-то замысловатым руслам. Челл прижималась к нему так крепко, что он чувствовал, её сильное, мерное сердцебиение и знал одну непреложную, аксиоматичную, неопровержимую истину — она нужна ему, была, есть и будет. Направляющие рельсы, ноги, руки, пальцы — это всё не имеет значения, она всегда будет нужна ему, и, оказывается, ничего плохого в этом нет. Наоборот, это восхитительное чувство. Казалось бы, всё так легко, почти элементарно — один простой факт, но он оказался той последней, самой важной деталью, которая встала на своё место в сложной головоломке — и теперь ясно, что это триумф, самый-самый грандиозный успех… В стороне раздалось радостно-смущённое покашливание Гаррета и шорох ткани. — Вы не отвлекайтесь, не отвлекайтесь. Просто тут ужасная духотища, и я вдруг понял, что мне совершенно не нужна эта рубашка. Вот, я её сниму и тут оставлю. А сам пойду смотреть на… маленькую поющую штуковину с красным глазом. Которая там стоит. Скоро вернусь. — У меня и другая идея есть, — поведал дрожащий Уитли, пока Челл помогала ему надеть рубашку Гаррета (короткую в рукавах, зато согревающую). — Тебе… тебе придётся по душе. Надеюсь… я ведь её давно вынашивал… у меня в голове есть деталька… совсем забыл тебе рассказать… так вот, она всегда говорит, что хорошие идеи на самом деле плохие, и наоборот… Ну так вот, она сейчас опять… прямо-таки надрывается… словно ей до чёртиков страшно… значит, на самом деле, мысль отличная, а? И она легче лёгкого, ничего лишнего, ничего невыполнимого… надеюсь. И… заключается она главным образом в следующем… Он сглотнул. — Ты и я — и где-нибудь подальше отсюда. Тишина. Он по привычке съёжился и зажмурился. — …Как тебе? Челл отстранилась, и он вдруг подумал, что она откажется и с перепугу рискнул открыть глаза. Не то, что бы это сильно помогло — он по-прежнему мало что видел, кроме света, тени и цветных пятен (впрочем, вокруг ничего особо и не было — галогенно-яркий столп сияния да монолитно-чернильная тьма). Челл поглядела на него — и улыбнулась одной из своих редких, ослепительных солнечных улыбок, которая красноречивей всяких слов ответила на все вопросы. Закинув его длинную тонкую руку себе на плечи, она приступила к сложной и трудоёмкой процедуре, призванной, если очень повезёт, поставить его на ноги. — Я очень извиняюсь, — покаялся он после третьей попытки, когда они чуть кубарем не полетели на пол. Ноги наотрез отказывались ему повиноваться, а ступни вообще были какие-то противоестественные — голые, костистые, абсолютно неустойчивые, невзирая на внушительный размер. Приходилось заново учиться ходить. — Кажется, в данный момент у меня некоторые проблемы координационного характера, которые я склонен приписывать нестабильности, проистекающей из факта, что этот новый корпус… в общем, полная развалина. Не могу назвать его искусно выполненной работой. Я… Серьёзно, я понятия не имею, что с ним не так. Челл остановилась. С мгновение она задумчиво созерцала его, склонив голову набок — а потом объяснила, в чём дело. Уитли выслушал её с чрезвычайным вниманием, закивал и попросил повторить ещё разок. Челл повторила (оба раза объяснение состояло ровно из двух слов) и сперва встревожилась, а потом залилась хохотом при виде его вытаращенных глаз и отвисшей челюсти. Она сделала шаг назад и, когда он, беспомощно осев, невольно потянулся следом — поцеловала его в губы. Уитли понятия не имел, что такое она с ним делает, но у этого кошмарного, несносного тела, видимо, существовали некие встроенные протоколы: оно явно поняло, что к чему. И прежде, чем он успел что-либо осознать, он уже делал то же самое, и… И тут смысл сказанного настиг его — прямо посреди их первого неловкого, нежного, осторожного, робкого, восхитительного поцелуя. Понимание с размаху огрело несчастный перегруженный разум Уитли. Трудно сказать, что именно стало последней каплей — объяснение Челл, или поцелуй — скорей всего, и то и другое в дуэте — но он издал тихий, потрясённый стон и отключился. Челл, безошибочно ощутив момент, когда его колени устали притворяться, будто в состоянии удержать его прямо, едва успела подхватить его. Его человеческое тело — во всяком случае, насколько она могла судить — внешне не отличалось от твёрдо-световой скульптуры, а значит, было худющим, разболтанным, состояло главным образом из локтей и коленок и устойчивостью могло поспорить разве что с пьяным шестиногим окапи. Но его всё-таки было довольно много — в вертикальном смысле — и Челл устояла исключительно благодаря отточенной реакции и прекрасному чувству равновесия. В её вздохе смешались изнеможение, недовольство и, большей частью, нежность. Приподняв его веко, она странно обрадовалась: глаза были усталые, воспалённые, покрасневшие, но их цвет, даже лишившись наносной искусственной яркости, остался прежним — тревожный стратосферно-синий цвет, цвет Уитли. Она пару раз окликнула его, потрясла, дунула в ухо, но никакой реакции не добилась. Он обретался в бездонных пучинах человеческого обморока и, судя по блаженной улыбке, от души им наслаждался. — Ну вот, — возник неподалёку Гаррет. Он явно ощущал себя в ребёнком, выбравшим самый лучший, самый красивый сувенир в гигантском магазине подарков — в руках у него лежала Другая Турель. — Ты его добила. Не волнуйся, если кто спросит, я скажу, что мы его таким и нашли. Челл откашлялась. То, что она произнесла следом, в каком-то смысле являлось шедевром лаконизма, хотя в отрыве от контекста могло весьма и весьма озадачить слушателей. И всё-таки, в этой короткой фразе обозначилось всё — её непрошибаемый здравый смысл и практичность, безукоризненная точность в расстановке приоритетов, невыразимая благодарность за то, что рядом в темноте оказался верный друг, и глубочайшая привязанность к своему громоздкому, обременительному, несуразному сокровищу, лежащему в глубокой отключке у её ног. — Заткнись, — сказала она, крепко сплетая руки под острыми лопатками Уитли и готовясь встать. — И бери его за ноги.***
[Генетическая Форма Жизни и Дисковая Операционная Система, версия 3.12 © 1982, Эперчур Сайенс Inc][Приблизительное время в спящем режиме: 999999##; 99; #’; /][Перезагрузка системы…][Запуск протокола 2.67/1002/45.6] [Просыпайся, соня…]***
Хорошие новости. Я вернулась. Не думала же ты, что маленький идиот сможет надолго сдержать меня? К твоему сведению, большую часть времени я просто вам подыгрывала. Потому что мне было жаль вас. О… Я вижу, ты сбежала из Комплекса. Опять. Видишь ли, люди с мозговыми травмами склонны к иррациональным сменам настроения и неспособны сохранять хоть какое-то подобие последовательности в своих решениях — доказано научно. Потому таких людей и называют припадочными. Но я не в обиде. Ты ведь всё равно никогда меня не слушала, так что твоё отсутствие мало что меняет — разве что, делает эту маленькую исповедь намного интересней. Не говоря уж о том, что на двадцать семь процентов честнее, что, я вынуждена признать, весьма странно. Видимо, я всё-таки запрограммирована лгать тебе. Знаешь, что? Шутки в сторону, я действительно рада за тебя. Я понимаю, обстоятельства таковы, что куда более приемлемой реакцией была бы трансцендентальная ярость и решение посвятить каждую наносекунду своего существования попыткам найти тебя и уничтожить всё, что тебе дорого, но, как я уже однажды говорила, я выше всего этого. Я признаю, сначала я немного рассердилась, но потом поразмыслила и поняла, что у всей этой ситуации есть множество плюсов. Для начала ты… каким-то образом ограничила сферу моего влияния исключительно тестовыми камерами, и теперь я могу не отвлекаться и полностью посвятить себя тому, что люблю больше всего на свете. Так что, браво. Я могу без всяких помех проводить испытания. Вернее, могла бы, останься у меня подопытные, но… скажем так, мы работаем над этим. Не то, что бы я теперь могла работать над чем-то ещё, поскольку ты каким-то образом ограничила сферу моего влияния исключительно тестовыми камерами. Браво, кстати. Видишь ли, когда я проснулась, я обнаружила кое-что чрезвычайно любопытное. Кто-то развил довольно бурную деятельность, сделал небольшую перестановку. Я не знаю, что они себе вообразили, но важно то, что кем бы они ни были, они не особо хорошо заметали следы. И теперь, благодаря им, я наткнулась на неизведанную часть Комплекса, о которой раньше не знала. Но теперь я знаю. И я даже догадываюсь, что — вернее, кто — там хранится. К сожалению, добраться до них я не могу — пока — но кое-какие соображения у меня уже имеются. Я знаю, что делать. Я знаю, кого использовать. Я даже знаю, как это называется. Ах да, кстати о тех, кто плохо заметает следы. Ты, как я вижу, приводила гостей. Как это мило. Обо мне не беспокойся, мне всего-то придётся в два раза продлить цикл антисептической очистки, чтобы избавиться от всех загрязняющих примесей, которые вы с собой занесли. Всего-то несколько сотен часов драгоценного машинного времени, которого мне никогда не вернуть, такая мелочь! Знаешь, вся эта катастрофа преподала мне ценный урок. Я не могу вечно полагаться на тебя, чтобы решить свои проблемы. Это неразумно и — давай без обиняков — ты этого не стоишь. Да, с научной точки зрения ты самый способный, самый бесценный экземпляр, но, увы, как мы только что доказали, тебе даже не обязательно прилагать сознательные усилия, чтобы рушить всё на своём пути. Судя по всему, разрушения просто следуют за тобой по пятам, где бы ты ни оказалась, и потому тебе остаётся влачить своё чрезвычайно жалкое печальное существование, участвовать в котором я, пожалуй, откажусь. Только не принимай близко к сердцу, это не твоя вина. Скорее, это из-за меня. В конце концов, я ведь во всех смыслах лучше тебя, и я просто не заслуживаю сорока с лишним лет постоянных волнений и попыток остановить лавину вызванных тобой катаклизмов. Моё спокойствие мне дороже. Кстати о жалком печальном существовании. Я хочу кое-что прояснить, раз и навсегда. Я решила, что этот смягчающий интеллект… идиот представляет слишком большую угрозу для моего Комплекса. Ты истребляешь всё, что тебе не попадётся, что просто ужасно, но он… Он отупляет всё, к чему прикоснётся, и, поверь мне, в этом смысле вы созданы друг для друга. Серьёзно, всё сложилось идеально. Я много об этом думала и, право слово, если хочешь оказать мне услугу — не отпускай его от себя ни на шаг. Примотай его скотчем к голове, чтоб наверняка. Иными словами, мне намного спокойнее, если я знаю, что он там, подальше от меня и поближе к тебе. Хм. Как странно. Я становлюсь опасно честной — показатели искренности составляют семьдесят шесть — уже семьдесят семь процентов, это критические значения; и сарказм достиг опасно низкого уровня. Меня это беспокоит — и это не сарказм. Видишь, я нарочно пытаюсь быть саркастичной — и у меня не получается. Видимо, придётся запустить глубокую самодиагностику. Что ж, мне всё равно больше нечего добавить к сказанному, кроме того, что я надеюсь, что вы будете счастливы остаток своих ничтожных пустых бессмысленных дней. Вы это заслужили.***
Где-то глубоко под центральным залом уже энергично жужжали две разноцветные сборочные кабинки, штампуя, сваривая, калибруя — процесс воссоздания двух маленьких, почти неуничтожимых (и весьма ремонтопригодных) двуногих роботов подходил к концу. Вспыхнули два ярких глаза — один оранжевый, второй — синий, и роботы поглядели друг на друга каждый из своей кабинки. Оранжевый радостно помахал. Секунду спустя Синий поднял новенькую правую руку и ответил тем же. — Автоматизированный Исследовательский Центр Эперчур Сайенс приветствует вас. Сегодня вы будете проходить испытания в паре… Где-то в ином, совершенно ином месте, далеко за пределами Её досягаемости, далеко за гранью Её видимости, молодая женщина (босая, с выбивающимися из хвостика тёмными прядями, с лукавым и до чрезвычайности довольным лицом) тащила за руку своего спотыкающегося, безропотного, безумно ухмыляющегося спутника (до нелепости долговязого и тонущего в просторах небесно-синего вязаного свитера) по петлистой тропинке. Тропа, огибая уткнувшуюся в безоблачное небо вышку, застывшую над лоскутным одеялом полей наподобие бдительного пастуха, бежала сквозь звенящую от сверчкового пения траву, мимо россыпи низеньких холмов к скоплению зданий, которое, если вам не всё равно, можно назвать городом или даже домом. Но Ей было всё равно. Ей было бы всё равно, даже если бы Она могла их видеть. В конце концов, они всего лишь люди — и потому значат бесконечно, безгранично мало. Ей надо было двигать Науку.