Страшненьким тоже хочется любви

Папа, увидев преображенного Славу, аж запрыгал от восторга, совершенно не обращая внимания на убитый вид своего ребенка. Отец, видимо что-то прочитавший в красных глазах сына, покрепче его обнял и пробурчал: «Не переживай, все будет хорошо», безмерно этим удивив омегу. Плакать уже не хотелось, вся соленая влага вышла по дороге. Кипренский попытался дозвониться всего лишь раз, на который Слава, естественно, не ответил. И не потому, что не хотел выяснять отношения, а оттого, что от слез вряд ли смог бы выдавить из себя что-то внятное, да и унижаться, показывая, как все случившееся бьет по самолюбию, не хотелось. Кем был тот ретивый омега, для Славы не имело значения. Даже если поцелуй был случайным, он все равно показывал, что ничего серьезного, постоянного построить с Юрием будет невозможно, его всегда будут окружать прекрасные омеги, а Слава — лишь временная блажь. Но вот выкинуть из мыслей поцелуи, нежные слова, прикосновения не выходило. Слава откинул голову на спинку кожаного сидения родительского «Пежо» и вспоминал каждую минуту этого вечера. Глупое, чаще всего используемое в шутливой форме выражение «сердце кровью обливается» обрело свой драматический смысл. Просто удивительно, как сопливые, набившие оскомину фразы, услышав которые раньше только закатывал глаза, поражаясь их банальности и примитивности, обретали глубокое значение и били по нервам, когда все это стало касаться непосредственно тебя. Слава был очень благодарен отцу еще и за то, что тот пресек всякие попытки папы расспросить подробнее о причинах столь радикального преображения отпрыска. Потихоньку начала разрастаться обида на начальника. Почему тот даже не пытался дозвониться снова, неужели ему настолько все равно? Трубку Слава, конечно, не взял бы, не в родительской же машине о личном разговаривать, папа и так уже на него, как на лягушку в кабинете биологии, посматривал, видимо примеряясь, с какой стороны попроще воткнуть скальпель для препарирования. Но все же… На даче было шикарно. Яблони цвели и роняли белые лепестки на ярко-зеленую лужайку. Ранняя в этом году весна пришла, всегда бы так. Дедушка Матвей крепко обнял внука, не выказав ни малейшего удивления его новому имиджу. Причиной тому, наверное, было уже слабое зрение. Иногда даже казалось, что взгляд старика больше обращен внутрь себя, погружен в более высокие материи, чем окружающая действительность. Впрочем, это не делало его неадекватным, оторванным от мира. Он всегда на все мгновенно реагировал и выдавал очень интересные суждения. — Славик, не ожидал сегодня тебя увидеть! — радостно прошамкал дед. — Хорошо, что приехал. Я настойку приготовил и аккордеон для Валентина. Будет опять тебя спеть просить. Братья должны были подъехать поздно вечером. Чтобы не выглядеть нелепо, Слава переоделся в старые спортивные штаны, довольно плотно облепившие задницу, и синюю футболку. Спустился на летнюю кухню мариновать шашлык. Его кулинарные таланты были единогласно признаны всей семьей, так что, когда была такая возможность, главное блюдо готовил всегда он. Погода была теплой, а небо — ясным. Телефон молчал. Слава постоянно таскал его с собой. Он морально созрел для разговора, вот только никому, похоже, не был нужен. Кипренский был не тем человеком, что бегал за омегами. Сотовая связь ловила хорошо, Слава это проверил несколько раз, даже интернет брал на все 4G. Поставив себе фоном рекомендованную музыку из приложения, он начал нарезать мясо. Как назло, заиграла The Rasmus «October and April» — та самая мелодия, что звучала во время их поцелуя, его самого первого поцелуя. Стало себя очень жалко, слезы опять полились на куски свинины, маринуя ее (все по рецепту). Поэтому крик с улицы: «Слава-а-а!» — был воспринят как шумовые галлюцинации. Ведь это нормально, слышать голос любимого, когда постоянно о нем думаешь? Мечтать о том, что он вот так вот будет звать, настойчиво, требовательно. Грохот в прихожей, возмущенный вопль папы: «Кто вы такой и что себе позволяете?!» — перед тем как сильные руки обхватили Славу со спины, и ставший уже привычным хриплый шепот в ухо:  — Глупый мой, куда же ты сбежал? Я чуть с ума не сошел! Слава успел только изумленно обернуться в кольце рук, держа свои испачканные в сыром мясе конечности на безопасном расстоянии от чистой одежды, как его губы тут же накрыли горячие, любимые губы родного альфы. Хватило силы только простонать что-то невразумительное и утонуть, разрывая последние нити с реальностью. Слава не понимал, сколько это продолжалось: безумное сплетение языков, жаркие, почти болезненно жалящие прикосновения, искусанные губы. Кипренский так сильно и в то же время нежно прижимал его к себе, так неистово целовал, будто хотел сожрать. Довольно громкое покашливание привело Славу в чувство, и он попытался отстраниться. Кипренский, все еще не понимая, почему его отпихивают, смотрел расфокусированным взглядом на Славу, постепенно приходя в себя. — Вы не хотите представиться, молодой человек? — отец серьезно и оценивающе разглядывал Юрия. — Не находите это несколько невежливым, врываться в чужой дом без приглашения? Мгновенная оценка ситуации, и Кипренский уже сама воспитанность и сдержанность:  — Прошу прощения за свое неприемлемое поведение. Юрий, альфа вашего сына. Занавес. Если до этого Слава хоть и слабо, но ощущал реальность происходящего, то на этом моменте стало очевидно, что он спит, ну или в глубокой коме. Может, попал в аварию, когда уезжал с корпоратива. А может, и сам праздник был лишь частью больного воображения, уж больно чудным был весь вечер, очень нереальным — внимание такого альфы! Поэтому сюрреалистический диалог между родителем и Юрием он хоть и слушал, но вмешиваться не пытался: какой смысл трепыхаться во сне? — Уж не вы ли тот самый альфа, что довел моего сына до слез? — с плохо скрываемым гневом продолжал допрос отец. — До каких слез? Когда Слава плакал? — тут же выскочил притаившийся за дверью папа. — Я ни в коем случае не хотел обидеть вашего сына, его слезы для меня невыносимы, — фраза прозвучала чересчур пафосно, но очень искренне. Станиславский кричал бы: «Верю», обливаясь слезами умиления. Но отец — не Станиславский, он не верил. Нахмурившись еще сильнее, он подошел к шкафчику, достал коньяк и громко поставил на стол. — Поговорим, — строго сказал он, движением руки приглашая Кипренского присесть. — Поговорим, — в тон ему ответил тот, снимая пиджак. — Меня Михаилом Александровичем зовут, кстати. Садитесь, будем знакомиться. Славушка, можешь в доме доготовить? — отец посмотрел на никак не отреагировавшего на просьбу сына. — Ай! — взвизгнул Слава от боли. Папа решил по-дружески убедить своего ребенка, что это не сон, пребольно ущипнув его за предплечье. — Пошли в дом, расскажешь мне все, — шепнул он на ухо. — Я тогда пойду, — вопросительно поглядел Слава на Юрия. — Иди, мышонок, все хорошо, — подмигнул Кипренский. В гостиную Славу вволокли силой и усадили на диван. Папе рассказывать было решительно нечего, а тот выжидательно уставился на него, рассчитывая услышать как минимум Вампирскую Сагу с элементами «Пятидесяти оттенков серого». «Ну, допустим, пятьдесят оттенков серого — это я сам и вся моя монохромная жизнь, а вот кровь высасывать сейчас из меня будут все мои родственники», — обреченно подумал Слава. — Кто он? Почему ты ничего не рассказывал? — потерял терпение папа. — Да нечего рассказывать, это мой начальник. — Он представился как твой альфа! — Мне в этом сначала самому надо с ним разобраться, хорошо? Слава решительно направился на кухню. Свинина была препарирована с особой злостью. Вопросы в голове росли, как микроорганизмы в чашке Петри. Через полчаса дверь на кухню открылась, и вошли два весьма подвыпивших и довольных друг другом альфы. Отец подошел к Славе, чмокнул его в щеку и одобрительно сказал:  — Хороший у тебя мужик. Пойду одежду тебе подберу, — обратился он уже к Юрию, выходя из кухни. Не успел Слава опомниться, как оказался в крепких объятиях. — Что все это значит, Георгий Павлович? Зачем вы здесь? — задал он такие важные вопросы. — Кстати, как вы меня нашли? — Давай по порядку. Пошли, прогуляемся? — Пошли. До местного пруда, обычно покрытого толстым слоем изумрудной тины, шли молча, взявшись за руки. Толстоствольная старая ива протягивала свои руки чуть ли не до середины заводи. На одну из ветвей Юрий посадил своего омегу, встав между его колен и положив руки на поясницу. Ткнулся носом в живот, жадно вдыхая аромат своей пары. Слава запустил руку в копну густых мягких волос, нежно их перебирая, отчего Кипренский чуть ли не замурлыкал. — Может, расскажешь мне, что происходит? — задал Слава давно засевший в голове вопрос. — Ну, первое и главное, я тебя люблю. Скептическая усмешка и не верящий взгляд шефу явно не понравились. — Мы только неделю назад в первый раз поговорили, — указал Слава на явный пробел в показаниях. — Значит, это не взаимно? — как будто подтверждая свои мысли, кивнул Юрий. — Взаимно, — на грани слышимости прошептал Слава. Кипренский просиял, одним слитным движением на руках подтянув себя и сев на ветку, перетянул Славу на колени лицом к себе и поцеловал. Тот опомнился, когда почувствовал жадные руки на своих ягодицах и весьма недвусмысленно упирающийся в живот половой орган альфы. — Подожди, — слегка отстранился Слава, — я все еще ничего не понимаю. — Никита сказал мне, что я идиот, — доверительно сообщил Кипренский, — и я с ним согласен. — А это какое отношение имеет к делу? — все меньше догонял Слава. — Самое непосредственное! Понимаешь, мне тридцать четыре года, я не старик, но опыт отношений у меня солидный, и я не привык… — тут альфа запнулся, пытаясь подобрать нужные слова. — Когда я оказывал определенного рода знаки внимания омегам, мне всегда делали шаг навстречу, ни разу иначе, понимаешь? Слава не понимал, этому мало способствовала поза сидя на коленях у желанного альфы с упирающимся в пупок членом. Кипренский что-то такое увидел в выражении его лица, потому что опять принялся жадно целовать опухшие горящие губы. Но сам остановился:  — Надо взять себя в руки, а то тот дедушка, что за кустами подсматривает, узнает, откуда дети берутся. Слава покраснел и уткнулся разгоряченным лицом в изгиб шеи альфы. — Ты же, мой пугливый мышонок, всегда ускользал от меня. В облаках порой летал, когда я тебя о чем-то спрашивал. Никак не реагировал на флирт, на мои намеки. Все время сбегал. Вот я и решил, что твое сердечко уже занято, а послать меня ты не можешь, так как слишком хорошо воспитан — это раз, и потому, что я твой начальник, — это два. Сам себя накрутил, отпустить тебя не мог, ругал, что пользуюсь твоей деликатностью и своим положением, как мудак. Ревновал к несуществующему альфе, да и вообще ко всему свету. Поделился своим горем с Никитой, и он сказал, что я идиот. Что ты просто стесняешься и не веришь, не понимаешь, чего я хочу, а я, вместо того чтобы объясниться, в игры играю, которые, между прочим, совершенно иначе заканчивались с другими омегами. И еще сказал, что если я снизойду с пьедестала своего мудачества до рядовых объяснений и при этом буду упоминать других омег, то я — еще больший кретин, чем он думал. В общем, так и есть. Я просто хочу сказать, что все, что было до тебя, не имеет для меня никакого значения. Я не верю в существование истинных пар, но, если бы они были, моей парой был бы ты. В моменты такого огромного безоговорочного счастья, которое чувствовал сейчас Слава, становилось страшно, что случится что-то плохое, разрушит незаслуженную радость, а вместе с этим и всю жизнь. Чтобы унять тревогу, он решил немного сменить тему и спросил:  — А как ты меня нашел? — Я сначала тебе позвонил, понял, что ты видел эту безобразную сцену с Ильей. Ты трубку не брал, и я решил, что если буду продолжать названивать, то ты и вовсе отключишь его, чего я допустить не мог. Сначала, как дурак, к тебе домой поехал, в дверь стучал, но, понятно, никто не отпер. Потом включил голову, позвонил Лёне, и он тебя нашел по своему оборудованию. Ты все куда-то ехал и ехал, хорошо, что телефон не отключил и интернет на нем, а то пришлось бы тебя в соте искать, а в этой соте дофига участков. Лёня, кстати, со своей служебной техникой… — Естественно, нелегальной, — добавил Слава. — Естественно, — улыбнулся Кипренский. — Ну так вот, он ехал впереди меня, дорогу указывал. Довез и уехал обратно к своему Виталику. — Хороший у тебя друг. — Да, мне с друзьями повезло. — А что ты омеге тому сказал? — Этот вопрос все же надо было прояснить, хотя и попахивало от него истеричными омежьими разборками. — Все объяснил. Что у меня есть любимый и так делать больше не надо. Он как клещ вцепился, еле отодрал (как-то двусмысленно звучит — прим. автора). Но ты, думаю, даже ждать не стал финала? — Кипренский заправил прядь волос Славе за ухо, нежно погладил его по скуле, прошелся легкими прикосновениями по бровям и лбу. Взгляд поплыл, растапливая зрачки, превращая их в два черных колодца. Надо было срочно менять тему, чтобы не устраивать разврат на глазах у заинтересованной публики, количество которой стремительно разрасталось, чего не могли уже скрыть густые заросли шиповника. — А что с французами делать будешь? — решил сосредоточиться на работе Слава, тем более что тема была для него тоже интересная, нарисовывался хороший простор для применения своих многолетних трудов по изучению языка лягушатников. — Надо разобраться с пятым пунктом и выяснить, какие пироги и пышки нам светят. — Хочешь, я разберусь? — воспылал энтузиазмом Слава. Где-то глубоко в подсознании нехорошо кольнуло, вспомнилась фраза о наказуемой инициативе, но он ее решительно отогнал. Очень хотелось быть нужным и полезным любимому, хотелось показать всего себя, такого умного и образованного. Чтобы похвалил и гордился. Ну и чисто профессиональный интерес взыграл. — Хочу, — кивнул Кипренский. — После праздников ознакомишься с договором и поищешь в правовой французской документации нормы. — Думаю, она единая — европейская, но я все же поищу, — просиял Слава. Они слезли с дерева и пошли неспешным шагом к дому. Припаркованная «Дэу» говорила о том, что приехали братья. Сердце упало. Слава приготовился к новой порции издевательств. И неприкрытому флирту с его альфой. Эдик и Матвей шумно обсуждали что-то с папой и, увидев Славу, изумленно распахнули глаза. — Привет, — подошли они стремительным шагом к брату, — знакомь. — Георгий Павлович, это мои братья: Эдик и Матвей, — уныло промямлил Слава. — Очень приятно, — вежливо пожал руки обеим омегам шеф, не задерживая своего внимания ни на одном из них. — Хорошо выглядишь, — шепнул на ухо изумленному Славе Матвей, похлопав дружески по плечу. — Отличный выбор, — буркнул в другое ухо Эдик. Кипренского приняли как родного. Переодевшись в одежду отца, так как в пиджаке было некомфортно, да и странно расхаживать среди природы, он помог наколоть дров для мангала и принялся готовить угли. У Славы было ощущение, что он попал в параллельную вселенную, где братья не шпыняют твоими недостатками, папа не дает непрошеных советов, а рядом сидит любимый и греет в теплых объятиях. Ну а дедушка Матвей во всех вселенных оставался самим собой. Он рассказывал новые истории, удивительно для людей его возраста не повторяясь. Шашлык получился очень нежным — видимо, маринад из слез девственного омеги придал ему особый неповторимый вкус. Все неустанно хвалили раскрасневшегося Славу, а он тихо млел от счастья. Когда стемнело, возник вопрос о ночлеге, и раз Кипренский был альфой Славы, а последний ребенком несовершеннолетним не являлся, то было принято решение, что ночевать они будут в Славиной комнате на полуторной кровати. Отчего-то вариант, где Юрий возвращается домой на своей машине, даже не рассматривался. Комната была маленькой, обитой деревянными рейками. На стене висел старый цыганский ковер с оленями, что пришли на водопой. Снимать его Слава не хотел, так как тот будил в нем трепетные детские воспоминания. О том, как в этой комнате отец рассказывал сказки, в которых главным героем был сам Слава. И где только ни путешествовал он в этих историях, но его главным другом и соратником был тот самый олень с ковра. О чем омега и поведал Кипренскому после неловкого молчания. Как себя вести и куда деться в маленькой комнате, Слава не имел ни малейшего понятия, закралась даже мысль идти спать на улицу. Рассеял все сомнения Юрий, решительно притянув к себе омегу и уложив на занимающую почти все пространство комнаты кровать. — Сегодняшняя ночь будет испытанием прочности для меня, — прошептал он в губы Славы, — будет очень сложно сдержаться. — А зачем сдерживаться? — ляпнул Слава и тут же засмущался, пытаясь слиться с бордовым покрывалом и конкурируя с ним по насыщенности цвета. — Потому что для начала, мой мышонок, я должен тебе свидания. Сразу тащить в постель я тебя не буду, только не тебя! К тому же не думаю, что ты захочешь шокировать родных своим громким голоском. Поджечь кровать горящими щеками Славе Кипренский не позволил, утянув его в нежный поцелуй. Забравшись под одеяло, Юрий уложил Славу на себя. Они проболтали полночи, заснув лишь под утро.