Страшненьким тоже хочется любви

С чувством какой-то больной щемящей нежности Слава смотрел на увлеченного едой Юрия. И зудящая тревога все больше и больше нарастала в душе. Он списывал ее на пережитый стресс. Но ощущение неминуемо приближающейся беды не оставляло. Омега готов был молиться всем богам, чтобы какая-либо опасность миновала любимого. И если им не суждено быть вместе, пусть это будет потому, что Кипренский его разлюбит, чем из-за страшных случайностей, что происходят сплошь и рядом, и жертвой одной из которых Юрий чуть не стал сегодня. Но пока любимый рядом, хотелось надышаться с ним одним воздухом, прижаться теснее, так, чтобы слиться в одну плоть и не отрываться никогда. Еще хотелось поговорить, неважно о чем, просто болтать без остановки, без оглядки на актуальность темы, используемые слова и выражения, а только доверять сказанным всего себя и слушать, что прозвучит в ответ, и сохранить это в тайнике души про запас, чтобы потом, когда все закончится, вынимать из памяти и пересматривать, как драгоценные сокровища. В груди сильно защемило от одной мысли, что скоро конец этому короткому счастью. И Слава никак не мог понять, почему он это так остро чувствовал. То ли из-за вдолбленной годами издевательств уверенности, что он не создан для подобного рода отношений, не достоин их, не достоин любви, так как она — привилегия красивых людей, а не таких заморышей, как он. И что его любовниками могут быть только толковые словари, да фолианты классиков художественной и профильной литературы. Или минувший инцидент так повлиял на него. — Что случилось, сокровище мое? — ласково дотронулся до щеки задумавшегося омеги Кипренский. — Что ты так хмуришься? Он встал и вплотную подошел к притихшему Славе. Тот обнял его талию руками, уткнувшись носом в живот. — Все хорошо, — прогундосил он в область пупка, — просто перенервничал. Юрий молча потянул Славу за руку вверх, притягивая вплотную к себе, и, подхватив под ягодицы, понес в сторону спальни. Там он аккуратно положил свою ношу на кровать и стал нежно раздевать, покрывая поцелуями открывающиеся участки голой кожи. — Я постоянно тебя хочу, каждую секунду, веришь? — Юрий на миг оторвался от вылизывания живота и поднял на Славу затуманенные желанием глаза. — Даже решая рабочие вопросы, даже общаясь с коллегами по телефону. И хочу не только секса, хотя его тоже очень сильно. Но еще хочу тебя видеть, слышать, разговаривать с тобой, — перемежая слова с поцелуями, Кипренский поднимался все выше, пока не дошел до губ омеги, сминая их своими. Слава хотел ответить, что чувствует это же, но утонул в волнах жаркого удовольствия, охнув от вспыхнувшего наслаждения, когда Кипренский вошел в него и начал покачивать в уверенном ритме древних, как мир, движений. Утро вышло суматошным. Позвонили французские коллеги и попросили перенести подписание договора на сегодня, ссылаясь на неотложные дела. Пришлось в срочном порядке проверять и печатать договор. На Славе была вся французская часть. Он с ней, как он считал сам, успешно справился. Также позвонил Стефан, сказал, что занесет тексты, которые он еще раньше просил Славу перевести на русский, поэтому, закончив с договором и оставив его на своем рабочем столе, Слава спустился вниз, чтобы на улице у входа встретиться с французом. Погода испортилась, и холодный пронизывающий ветер тут же проник ледяной рукой под тонкую рубашку легкомысленно не накинувшего даже пиджак Славы. Стефан сиял белозубой улыбкой. Приветливо обняв омегу, он, не спрашивая, скинул свое пальто и надел ему на плечи. — Да не надо, я же уже пойду, — поежился Слава от неловкости ситуации. — Заболеть можешь, — ласково улыбнулся француз. — И потом, мне надо объяснить немного. Вот здесь тексты каждый лучше перевести на отдельных листах. А вот те, что курсивом, можно на одном. Так он давал подробные инструкции и уточнял детали еще минут пять, в течение которых Слава весь извелся. Не хотелось больше заставлять Кипренского ревновать. Да и партнеры должны были уже приехать, поэтому надо было принести договор. — Хорошо, Стефан, все сделаю в лучшем виде, — проговорил торопливо Слава, — но мне пора уже. — Да, конечно, — спохватился француз, — извини, что загрузил, — он смущенно улыбнулся. — Да мне в радость, ты же знаешь, — улыбнулся в ответ Слава. — Кстати, ты же уезжать собирался, а все еще здесь? — Все перенеслось, и я решил задержаться, — обаятельно тряхнул головой Стефан. — Ладно, я побежал, — Слава поцеловал друга в щеку, поблагодарив, снял с плеч пальто и решительно направился ко входу в офис, по дороге чуть не сбив шикарно одетого омегу, окутавшего его шлейфом дорогих духов. Что-то в этом омеге показалось ему знакомым, но где он его видел раньше, Слава вспомнить не смог. По дороге он заглянул в кабинет к Евгению Павловичу. Тот вовсю собирал с полок вещи. — Вы уезжаете? — удивился Слава. — Да, решил взять отпуск, — немного смутился бета, — аллергия проходить не желает, поэтому я решил уехать на это время из города, думаю, ты без меня легко справишься. Но если что — звони. Легкая тревога, томящаяся в груди с недавних пор, стала перерастать в панику. — Но как же так? А кто вместо вас будет? — зачастил Слава. — Ты со всем справишься. Все, я пошел, ты хороший парень — держись, — с этими словами Евгений Павлович вышел с легкой коробкой собранных безделушек, которыми успел обрасти за время работы. Горевать было некогда, нужно еще показать готовый договор начальнику, еще раз перечитать все пункты. Кипренский встретил Славу не очень приветливо, но, поскольку французы были уже на месте, выяснять отношения в их присутствии не стал. Договор подписали быстро, после чего лягушатники настояли на совместном обеде в честь заключения контракта. Но Славе на этот обед попасть было не суждено, так как позвонил сосед снизу — старенький бета, с которым омега был в дружеских отношениях, и попросил приехать и отпереть ему дверь собственной квартиры ключом, который дал когда-то сам Славе, чтобы тот мог в случае чего прийти на помощь. Свою связку он потерял, как он надеялся, на улице. А идти и искать у старика сил уже никаких не было. После чего пришлось еще задержаться, чтобы вызвать и дождаться скорую, потому что у беты вдруг поднялось давление. В общем, Слава позвонил Кипренскому и сказал, что не может прийти. Тот с холодной вежливостью ответил, что его присутствие и не требуется, он уже и так сделал все, что мог. Славе не понравился ни тон, ни содержание беседы, но он не стал сильно акцентировать на этом внимание, так как состояние соседа оставляло желать лучшего и омега опасался, что тот может не дождаться приезда скорой. Но, слава богу, все обошлось. Усталый и морально подавленный, он пошел домой. Кипренский так и не дал о себе знать. Звонить Слава ему не стал, не хотел навязываться, но предчувствие беды звенело во все колокола. Приняв душ, он лег спать и, промучившись полночи от бессонницы, забылся тревожным сном лишь под утро. Будильник не дал восстановить силы, звонким криком отправляя на работу. Погода установилась холодная и дождливая. Поэтому добраться до офиса сухим вышло плохо. Отряхнувшись от холодных капель, Слава последовал к своему кабинету. Но ввиду экстренного ухода начальника финансов в отпуск, оставалось непонятно, на кого ориентироваться в дальнейшем, чьим указаниям следовать. Необходимо было прояснить этот вопрос у Георгия Павловича. Поэтому Слава отправился в его кабинет. Невольно вспомнился вчерашний сухой, даже злой, разговор по телефону. Что это могло значить и почему Кипренский не позвонил позже и не приехал? Все говорило о неизбежном конце неизвестно за какие заслуги полученного счастья. А каким будет финал не успевшего принять четкие формы романа, омеге предстояло узнать в ближайшие минуты. Секретарь начальника уже вышел с больничного, видимо не до конца долечившись, и поддерживал не желающее восстанавливаться здоровье противно пахнущим чаем. Славу даже замутило от столь терпкого и насыщенного аромата. — Георгий Павлович занят? — проговорил он, пытаясь подавить рвотные позывы. — Минуточку, — встрепенулся пожилой омега и нажал кнопку селектора: — Георгий Павлович, к вам Тишин из финансового. Проходите, — уже Славе. Слегка постучав, Слава толкнул дверь в кабинет и тихо вошел. — Здравствуйте, Георгий Павлович. Ответа не последовало. Кипренский сидел в своем громадном кожаном кресле и остекленело смотрел в окно. Вид у него был совершенно убитый. У Славы сложилось стойкое впечатление, что начальник не спал всю ночь, вместо этого накачивая себя спиртным. Оторвав свой взор от созерцания качающихся в безумной пляске деревьев, шеф перевел свой больной взгляд на Тишина. Медленно поднявшись со своего места, он тяжелым, как будто к каждой ноге приделали по громадной гире, шагом подошел к Славе. Горящие отчаянием, невероятной тоской и подавляемой яростью глаза напугали омегу больше любых слов, и он было попятился от приближающегося шефа, но уперся спиной в дверь. Кипренский молча опустил голову и жадно вдохнул аромат Славы в изгибе шеи. Потом резко выпрямился и со всей силы двинул кулаком о деревянную поверхность совсем рядом с головой омеги. — Сука, — прошептал он, совершенно не обращая внимания на вскрик Славы и сочившуюся из разбитой кисти кровь, — какая же ты сука, — уже громче повторил он. — А я, дурак влюбленный, не поверил вчера Кириллу, хотя видел тебя с лягушатником. Но как же ты смог так все просчитать? Ведь если бы я на тебя не запал, то никогда бы не поручил делать контракт тебе. — Кипренский повернулся и внимательно вгляделся в окаменевшее Славино лицо. — Как ты мог понять, что я куплюсь на такое убогое чмо, как ты? Ты же страшный, как атомная война. В своих очках-окулярах, с вечно сальными волосами, мятой бесформенной одеждой. На тебя смотреть без слез нельзя, мышь серая. Как ты все просчитал? Если поначалу Слава и хотел разобраться, что к чему, то последние слова, бьющие по самому больному, раздирающие стонущее от затхлого бессилия сердце в клочья, жалящие в самые уязвимые места, истертые за годы ученичества до тонкой полоски прозрачной кожи, заставили его онеметь, глотая комок непролитых слез, застрявший в горле валуном. За что же так с ним? Ему казалось, что он ко всему готов и примет любой исход столь коротких, но таких ярких отношений. Но совершенно не ожидал, что тот, кому он безоговорочно верил, кого любил до последней частички трепещущего сердца, сможет нанести такую нестерпимую обиду. — Я ненавижу таких крыс, как ты, которые рушат годы многолетнего труда исподтишка. Но я не сдамся. Я выполню условия контракта и не отдам французикам ни копейки. Они еще не знают о моих скрытых ресурсах. Но я бы тебе простил. Я бы тебе, шлюхе, все простил, если бы не такое хладнокровное предательство. Что, очень веселились вчера, трахаясь со своим Оливье или как там его? Пошел вон! — взревел окончательно распаленный, мечущийся как раненый лев в клетке, Кипренский. Оцепеневший от ужаса Слава не мог заставить себя сдвинуться с места. — Вон, я сказал! — заорал альфа и, схватив со стола пузатый графин, в котором не так давно плескался дорогой коньяк, швырнул его в противоположную от омеги стену. Отмерев, Слава вылетел стрелой из кабинета и со всех ног кинулся бежать не разбирая дороги, с затуманенными от льющихся слез глазами. Очнулся, только стоя перед своей квартирой и судорожно ища ключи, которые оказались в кармане брюк. Славу всего трясло от пережитого страха и обиды. Он не мог успокоиться, судорожно всхлипывая и завывая в голос. Как раненый манул, он оглашал стены своей квартиры гортанным ревом, перемежаемым судорожными вздохами. Вконец вымотавшись, он уснул на застеленной кровати и очнулся, когда за окном был уже вечер. Удивленно оглянувшись по сторонам, Слава в первые секунды не мог понять, почему он дома и спит в одежде, пока ужасная правда не навалилась каменной плитой. Как теперь жить дальше и что делать — вопросы, на которые не было ответа. Несмотря на пережитый стресс, омега почувствовал сильный голод. Доев остатки вчерашнего ужина и запив их изрядной долей чая с молоком, хотя раньше такое сочетание казалось ему отвратительным, Слава попытался призвать себя к мыслительному процессу. В офис, даже для того, чтобы забрать свою трудовую книжку, он себя заставить идти не мог. Была ужасна даже сама мысль, что он может нечаянно столкнуться с Кипренским. И дом его находился настолько близко к работе, что хотелось уехать на другой конец города, чтобы даже случайно не столкнуться со своим мучителем. Надо было менять все радикально. Поэтому омега собрал свой небольшой дорожный чемодан и, вызвав такси, отправился на Ленинградский вокзал. Санкт-Петербург встретил солнечной и ясной погодой, что явно противоречило сложившимся стереотипам. Слава сразу отправился в ближайшую найденную по интернету риелторскую компанию с хорошими отзывами. Расторопный молодой альфа предложил массу приемлемых вариантов, и просмотр первого же из них закончился заключением контракта на полгода. Денежные накопления, к счастью, у Славы были. Их еще хватало на какое-то время безработного существования. Закончив с формальностями и оставшись в своем новом убежище один, омега сел и задумался. Столь радикальная смена обстановки в корне расходилась с его жизненными принципами. Переехать в чужой город и снять на полгода вперед квартиру, не продумав заранее, чем будет зарабатывать на жизнь. Это был нонсенс. Не имея сил сидеть в четырех стенах, Слава вышел на улицу. Снятая однушка находилась совсем недалеко от Невского проспекта и Московского вокзала. Поэтому, выйдя на центральную улицу, он не спеша побрел в сторону Дворцовой площади. Солнышко приятно согревало, и узкие тротуары, заполненные туристами и жителями Северной Пальмиры, тянулись на запад в сторону заходящего солнца. Мысли тяжелыми камнями притягивали взор Славы внутрь своего неразрешимого горя, не давали принять в сердце очарование северной столицы. Свернув на Садовую улицу, а потом, прервав путь «бешеной мочалки» из Мойдодыра, повернув на Итальянскую, закончил свое брожение на скамеечке у Русского музея. — Папа, смотри какой страшненький. Слава вздрогнул от окрика трехлетнего карапуза, приняв брошенную фразу на свой счет. Ребенок показывал пальчиком на взлохмаченного грязно-фиолетового голубя с серыми прожилками и перебитой лапкой. А на Славу навалились острыми кинжалами слова Кипренского, которые он всеми силами гнал из памяти. И омега бессильно расплакался, пытаясь скрыть непрошеные слезы за загородкой из ладошек. Они текли по рукам, проскальзывая между пальцами и опускаясь на манжеты белой рубашки. — Чего ревёшь? — послышался рядом низкий мужской голос с характерным грузинским акцентом. Слава поднял заплаканное лицо и вгляделся сквозь пелену соленой влаги в контуры незнакомца. Сфокусировавшееся зрение показало пожилого грузина с копной седых волос и так же побеленными временем усами. Он внимательно смотрел своими добрыми карими глазами на расхлябившегося омегу и всем своим видом выражал сочувствие и желание помочь. Славе, видимо, того и надо было — внимания участливого незнакомца, чтобы начать судорожно, короткими фразами выдавать события последних дней. — Я влюбился. В начальника. А он меня сукой обозвал, а до этого говорил, что любит. На велосипеде со мной катался, потом мы с ним и с братом его играли рапсодию. Душевно. В ресторан звал, но не успели. Течку с ним провел. Первый раз с альфой. И я ему контракт с французами помогал делать, а потом, наверно, где-то в переводе накосячил, потому что шеф сказал, что ему, чтобы все исправить, надо задействовать скрытые резервы. А еще шалавой назвал и обвинил в том, что я ему с моим учителем изменяю, а я Стефану только перевод рассказов должен был сделать. И кулаком рядом с лицом по двери как стукнет. И сказал, что я чмо и страшный, как атомная война, и серый и мы-ы-ышь! — Последние слова заглушили вновь разросшиеся рыдания, которые в промежутках между предложениями уже давали о себе знать короткими всхлипами. — Нехорошо омегу сукой называть, — покачал головой пожилой альфа, — и шалавой тоже. — А мышью? — возмущенно шмыгнул носом Слава. — А мышью тем более, — припечатал грузин. — Вот. И я собрал вещи и в Питер уехал. — Откуда уехал-то? — Из Москвы. Вот вчера прям сел на поезд, и с утра уже здесь. Потому что моя квартира прям рядом с офисом, а я боюсь еще хотя бы раз с ним столкнуться. — А если он раскается? — выдвинул нелепую мысль новый знакомый, который, к слову, кроме легкого акцента, ничем в речи не выдавал своего иностранного происхождения. — Он был на меня очень зол. У меня даже ощущение осталось, что я перед ним в чем-то очень виноват. О контракте я действительно переживаю, что мог не так перевести, и теперь из-за меня у Юры проблемы. Но он такие вещи говорил, столько ненависти и злобы было в его словах. Он даже бутылку виски о стену разбил и очень обидел меня. Как будто специально побольнее слова подбирал. — Насколько я понял, действительно специально, — тряхнул седыми космами мужчина, утвердительно кивнув белой головой. — Не знаю, что там с контрактом у вас за дела, но то, что шеф тебя ревнует неистово, это я из твоей речи хорошо понял. Значит любит. Надо было остаться и решить вопрос. Разобраться. А своим бегством, да еще в другой город, ты лишь подкрепишь его подозрения. — Я не хочу разбираться. Это слишком больно, понимаете? — Слава доверчиво поднял свои заплаканные глазищи на доброго собеседника. — Ладно, время пройдет, поостынете оба. А ребенка-то, выходит, вы в упомянутую течку заделали. Он о нем знает? — Какого ребенка? — запнувшись от удивления, спросил Слава. — Вот так молодняк пошел — укоризненно пророкотал мужчина. — Выходит, и ты не в курсе? Ты ждешь альфочку. Это я по запаху еще с начала нашей беседы понял. Слава неверяще уставился на ультразвукового грузина. — То есть как это? — обрел он дар речи. — От тебя пахнет альфой, но тонко и свежо. Чисто. Не могу это точно объяснить словами. Ну тебе, надеюсь, не надо рассказывать основы полового воспитания? — бросил скептический взгляд на омегу незнакомец, но, видимо, прочитав полное отсутствие здравой мысли в выражении лица последнего, продолжил лекторским тоном: — От омеги пахнет альфой в трех случаях. Первый — если он спал с представителем противоположного пола, и в этом случае запах сохраняется в течение суток. Второе — если на омеге метка альфы, то на всю жизнь или пока не сняли эту метку. И третье — если омега носит под сердцем альфу. У меня у самого четверо детей, трое из них альфы, я запах этот — малыша-альфы — ни с чем уже не спутаю. — Так вот что это было, — дошло до Славы. — Он понюхал мою шею, а после этого взбесился. Он почуял запах и решил, что я изменил. — Вот видишь, — обрадовался грузин, — тебе надо вернуться и осчастливить своего возлюбленного. Славино лицо, которое осветили было лучи радости от столь потрясающей новости — подумать только, он ждет ребенка! — потемнело от предлагаемых перспектив. — Нет, — решительно покачал он головой, — не вернусь. — Так не годится, отец должен знать о своем ребенке, — нахмурился альфа. — Я ему не нужен и ребенком привязывать к себе не буду. Тем более он скажет, что это от Стефана я залетел. — Ну и что ты намерен делать дальше? Тебя, кстати, как зовут-то, малец?  — Слава, — представился омега. — А я Заур Вартанович, будем знакомы — протянул свою огромную волосатую ладонь новый знакомый, которую Слава крепко пожал. — Не знаю, — загрустил Слава. — Надо искать работу. А я и трудовую оставил в Москве. — А что делать умеешь? — Я экономист. С красным дипломом закончил университет. Французский знаю, но, видимо, не очень хорошо, судя по ошибкам в контракте. И играть люблю на фортепиано. — Хорошо играешь? — заинтересовался Заур Вартанович. — Да. Хорошо, — без ложной скромности согласился Слава. — Тогда я тебе могу предложить работу на первое время. Я ресторан держу с живой музыкой. И как раз искал музыканта, чтобы на пианино играл по вечерам. Согласен? Ресторан оказался огромным, опрятным, с чисто грузинским, насколько Слава себе его представлял, колоритом. Фортепиано стояло там шикарное — хозяин не поскупился. И атмосфера была радостная, дружелюбная, пропитанная щедростью и жизнерадостностью широкой грузинской души. Славе там безумно понравилось, шумный персонал принял его как родного, помогал залечивать раны кровоточащего сердца. В душу никто не лез, но и одного не оставлял заниматься копанием в себе и ковырянием старых ран. Это было особенно актуально, так как беременность способствовала резким перепадам настроения, повышенной слезливости, странным вкусовым предпочтениям. Например, Слава воспылал огромной страстной любовью к хурме, хотя раньше ее на дух не переносил, но одновременно возненавидел чай — может, сказывались неприятные ассоциации с днем ссоры и расставания. Все в коллективе, от хозяина ресторана Заура до шеф-повара или уборщицы, пытались подкормить Славу. Заур помог записаться в омежью консультацию по знакомству, где работал шикарный гинеколог (ну или кто там у омег), тоже грузин, считавшийся лучшим специалистом во всем районе, а может и городе. Прием к нему был расписан на три года вперед, что показалось Славе странноватым, ведь срок беременности не превышал девяти месяцев. Еще Славу смущало, как впишется игра на фортепиано в грузинский колорит, ведь для этого восточного народа более характерно сопровождение на струнных и щипковых инструментах, ну или духовых с бодрым отстукиванием по доли или доире. Но его игра имела большой успех. Особенно хитом стала песня «Тбилиси», которую Слава пел своим чистым, сильным, проникновенным голосом, сделавшим бы честь сцене проекта «Голос». Работу Заур хорошо оплачивал, а иногда и подкидывал дополнительные заказы, где Слава играл на корпоративах, исполняя акустические версии современных и не очень хитов. А вот день у омеги был ничем не занят. Но Слава не мог сидеть без дела, зарываясь в воспоминания и дурные мысли. Он стал безумно скучать по Кипренскому, по ночам утыкался в подушку и выл. Ему физически не хватало Юрия, он был готов простить все обидные слова, лишь бы тот согласился хоть немного побыть еще с ним. Тут даже гордость и самолюбие сделали ручкой, и Слава пару раз брал трубку, чтобы позвонить, услышать родной голос, и останавливало лишь понимание, что после станет намного хуже. Слава отдавал себе отчет, что во многом его истерики объясняются зашкаливающим гормональным фоном, он часто читал и слышал о подобном и был свято уверен, что с ним-то этого не произойдет, что понимание причины плохого настроения позволит ему контролировать эмоции. Но не тут-то было. Рыдания, самокопание, жуткая тоска о Юре принимала уродливые, угрожающие формы. Чтобы хоть как-то занять себя в дневные часы, Слава устроился разнорабочим. Работа часто была сопряжена с физическим трудом — то целый день в конце августа он провел на ногах, занимаясь фасовкой цветов к первому сентября, то расставлял в Ашане продукты на полки, то даже выносил строительный мусор, но быстро бросил это дело, так как оно угрожало безопасности ребенка. К концу четвертого месяца душевные муки поутихли, осталось только гадкое желание увидеть Кипренского, может, немного поговорить с ним. Но уже без надрыва и воя в подушку. Даже немного гордости вернулось назад, которая не позволила бы кинуться на шею, ну или в ноги альфе при неожиданной встрече. Живот подрос и уже хорошо был виден под свободными рубашками. Родители, узнав о резкой смене места жительства сына, были, мягко говоря, в шоке. А беременность собственного чада довела папу до полуобморочного состояния. Они, конечно же, тут же примчались в Питер. Долго уговаривали сына вернуться, потом долго обещали поговорить с Кипренским и обязательно бы выполнили угрозы, поэтому пришлось соврать, что ребенок не от него, а от кого — не скажет. Такое беспутство самого смирного, тихого и скромного ребенка довело папу до слез, что не способствовало улучшению Славиного настроения. Но спас ситуацию, как всегда, отец, умеющий действовать твердо в критических ситуациях. Он выпроводил папу в отель, а сыну пообещал всяческую финансовую и моральную поддержку, даже если тот не вернется в Москву. Не стал выспрашивать о виновнике интересного положения, но дал понять, что если надо того поставить на путь истинный, то он это сделает. Сказал, что рад скорому прибавлению, а о папе пусть Слава не беспокоится, тот поистерит и первым прибежит любимого внучка нянчить. Обрадованный такой поддержкой, Слава битых три часа плакал на широком плече родителя, пока не промочил рубашку в том месте насквозь. Следом за родителями в гости наведались братья, которые почему-то всегда ездили парой. И к вящему удивлению Славы, не стали читать морали, доставать неуместными вопросами и что-либо советовать, а просто прошли ураганом по детским магазинам и скупили там все. Ну по крайней мере, Славе так показалось, когда он увидел огромный заказ, который приехал с доставкой на дом. Коляска, кроватка, куча детских шмоток. Слава провел еще три часа, рыдая на плече у каждого брата по очереди. В общем, одиноким себя он резко чувствовать перестал. И люто себя ненавидел за то, что отдал бы все это внимание не задумываясь, лишь бы Юрий был рядом с ним, не бросал его. Неблагодарная тварь, бесхребетная мямля, пресмыкающееся — вот основные определения, которые омега давал себе. Но ничего не мог с собой поделать. Он любил Кипренского. И ничуть не меньше, чем до ссоры. В конце сентября Заур подошел к уже заметно округлившемуся омеге с предложением сыграть пару попсовых песен на юбилее его грузинского друга, какого-то нефтяного промышленника. Предлагали хорошую сумму. Слава с удивлением понял, что две его работы в этот вечер совпадут. Как разнорабочий, он должен был после состоявшегося праздника помочь в уборке зала. Вот так странно, днем — певец и музыкант, а вечером, как часы пробьют двенадцать, — Золушек, — усмехнулся он своим мыслям. Торжество проходило в стенах знаменитого гостиничного комплекса и было организовано частично на европейский манер, то есть расчистили место для свободного перемещения между фуршетными столами, а в самой уютной части зала уже на восточный манер был накрыт богатый стол, полный всяческих яств, по большему счету состоявших из национальных блюд. Помимо Славы с его коронным выступлением, был еще приглашен ансамбль грузинских музыкантов, танцоры лезгинки, джазовый мультиинструменталист с саксофоном и гитарой наперевес и камерный оркестр, который окрашивал музыкой Вивальди и Моцарта начало вечера, пока гости только прибывали. В общем, полный музыкальный эклектизм, который, несмотря на странность подобранных номеров, принес в вечер элемент душевности. Начало праздника больше напоминало великосветскую вечеринку. Гости знакомились друг с другом, приветствовали старых друзей, решали рабочие вопросы, договаривались о сотрудничестве. Именинником оказался полноватый альфа с копной густых черных волос, насилу прибитых к голове толстым слоем геля. Крупный нос с характерной горбинкой гордо украшал добродушное лицо жизнерадостного человека. К нему по очереди подходили прибывающие гости, обнимались, шутили, судя по взрывам смеха, повторяющегося со стабильной периодичностью. Слава был представлен одним из первых, тут же перешел в категорию «сынок» и дружески похлопан по плечу. Своей очереди выступать он ждал в компании простосердечных грузинских музыкантов прямо в зале, так как закулисье хоть и было, но радушный хозяин всех привечал как друзей. На середине какой-то веселой истории Слава отвлекся от разговора, увидев знакомую фигуру. Кипренский — красивый, высокий, широкоплечий, в идеально сидящем на его стройной, в меру накачанной фигуре костюме, излучающий тонны обаяния и сексуальной энергетики — весело болтал с каким-то смазливым омегой. Жуткая волна радости от встречи и тоски от понимания своей ненужности поднялась из самого сердца и накрыла с головой побледневшего Славу. В груди что-то больно сжалось, и он на минуту испугался, что потеряет сознание. Он сам от себя не ожидал такого наплыва эмоций. Перемену в омеге заметили коллеги, потому что резко всполошились, стали спрашивать о самочувствии, принесли, очень кстати, стакан воды. Пришлось брать себя в руки, хотя бы ради ребенка. Надо заметить, что Слава с самого утра себя уже неважно чувствовал. Наверно, простыл на пронизывающих питерских ветрах. Его немного поколачивало, как от холода, хотя в помещении было хорошо натоплено. Слава легкомысленно списывал это на нервы перед выступлением, хотя до этого подобных волнений не испытывал. Юрий низко наклонился к уху привлекательного молоденького собеседника и что-то прошептал, отчего омега покраснел и смущенно улыбнулся. Слава не думал, что может испытывать гнев вообще, это было совсем не в его характере, но вскипающая лавой ревность и обида вдруг показала, что очень даже может. Логику своих эмоциональных пертурбаций он даже не попытался отследить. Тут же были забыты самокритичные выкладки, в которых он не достоин любви в целом и любви Кипренского в частности, и то, что сам недавно считал, что шеф о нем думать не думает и сменил уже сто омег. Забыл, что раньше убеждал себя во временности их отношений. Иррациональная обида, чувство, что его предали, клинком воткнулось в душу. В конце концов, не Юрий ли ему в последние дни их романа так часто повторял о своей любви и желании? Как Слава ни предостерегал себя, он все равно поверил. И даже слова после ссоры не смогли перебить в нем мечтательности. Ведь под сердцем он носил их общего ребенка, которого уже любил всей душой. А тут этот донжуан недоделанный нагло флиртует с молоденькой безмозглой моделькой. Впрочем, о профессии и количестве мозгов у собеседника Кипренского Слава судил не объективно, а через призму нового, неведомого до этого дня, чувства — бешенства. Поэтому, когда пришло время выступать, вместо намеченной «Читы-Гриты», он с большим эмоциональным накалом и экспрессией исполнил песню Лолита «Пошлю его на… небо за звездочкой», на ходу подбирая аккомпанемент. Выбранная композиция неожиданно для Славы возымела успех, выраженный бурными овациями, и это почему-то охладило пыл юного мятежника, и оставшуюся программу он отпел согласно плану, закрепив свой успех дважды исполненной «Читой-Гритой». Кипренского он из поля зрения потерял, а после выступления сразу ушел за кулисы. Озноб стал сильнее и голова начала гудеть. Но после праздника надо было еще отработать разнорабочим, помогая убирать помещение. Подводить работодателя не хотелось, хотя если бы Заур узнал о его второй работе, то устроил бы ему большую взбучку. Славе и самому уже было тяжело заниматься пусть и не слишком тяжелым, но физическим трудом, так что после сегодняшнего мероприятия он планировал только музицировать в ресторане. Через час гости стали расходиться, а Слава принялся помогать убирать со столов. — Стулья к стенке поставь, — услышал он сухое указание вредного пожилого беты. Стульев, на которых днем восседал мини-оркестр, было немного, но тащить их к стенке оказалось для больного омеги практически неподъемной задачей. На его беду, в зале никого больше не было, а то добрый питерский народ непременно бы бросился помогать. — Ты что, совсем обалдел? Ты ребенка-то хоть пожалей! — послышались за спиной возмущенные раскаты баритона Кипренского. Слава вздрогнул от неожиданности и резко обернулся, отчего голова пошла кругом, и он непременно бы упал, если бы его не подхватили сильные родные руки. — Это каким козлом надо быть, чтобы позволять беременному омеге работать, да еще стулья таскать. Где этот французский мудила ходит? — шептал Юрий в макушку обомлевшему Славе, стискивая его в объятиях и прижавшись щекой ко лбу. — Ты весь горишь! — Кипренский коснулся мягкими губами пылающего лба, что привело Славу в чувство, и он резко оттолкнул обнаглевшего альфу от себя. — Не ваше дело, Георгий Павлович, идите, куда шли, — зло проговорил дерзкий Тишин. — Конечно, уже побежал. А ты тут будешь стулья таскать. Быстро пошел домой лечиться, — Юрий предпринял еще одну попытку приблизиться к Славе и взять его за локоть, но омега вырвал раздраженно руку и сделал шаг назад. — Мне надо закончить работу, я не могу подвести работодателя, а потом пойду. До свидания.