Страшненьким тоже хочется любви

Четыре года спустя — Она хоть живая? — с сомнением спросил Кипренский, нависая вместе с мужем над черепахой их трехлетнего сына. — А это что такое? — указал Слава на желтоватый налет на панцире. — Не знаю, грибок, может, — неуверенно предположил Юрий. — Это все потому, что вы краску раскидали, когда на ватмане рисовали, а мне под диван с животом не залезть, — возмутился Слава. Он носил под сердцем второго ребенка, и большой живот действительно не располагал к таким физическим упражнениям. Характер омеги во время второй беременности тоже оставлял желать лучшего, резкие перепады настроения и нехарактерное для него ворчание приводили его самого подчас в состояние невыносимой тоски. Но Кипренского, по ходу, умиляло в нем решительно все, даже предложение убиться об стену, когда он купил сыну не те сапоги. Он носился со Славой, как с хрустальной вазой. Требование посреди ночи идти «вот прям сейчас» и купить фейхоа, «потому что ребенку нужен йод», воспринималось как дар небес и выполнялось с веселым энтузиазмом. Но надо сказать, что подобное отношение не появилось лишь во время беременности, а сохранялось с самого начала их отношений. Кипренский до жути боялся вновь потерять любимого. Он не перестал ревновать, не мог ничего с собой поделать. Особенно часто это проявлялось после того, как Слава стал посещать фитнес-клуб, загорелся йогой, и это очень сказалось на его уверенности в себе. Омега распрямил плечи, перестал сутулиться и косолапить. И к нему тут же пристал завсегдатай этого самого клуба с навязчивыми ухаживаниями. Увещевания, что он замужем и не заинтересован, не помогали. Поэтому Слава был даже рад, когда незадачливому поклоннику Кипренский набил морду. Что действительно изменилось, так это то, что ярость своей ревности Юрий никогда не обращал на омегу — Славе он полностью доверял и очень боялся обидеть подозрениями. А Слава, в свою очередь, не злился, когда Кипренский порой срывался на неудачно оказывающихся слишком близко альфах, потому что сам порой охотно бы подрался с одним из трущихся вокруг его мужа омег. — Вряд ли от краски у нее выскочил бы грибок, — продолжил внимательно рассматривать черепаху Юрий. — Слушай, — озарила его блестящая идея, — а может, ей на панцирь кипятком плеснуть? — Кипренский по-ленински ехидно прищурился. Славик окинул взглядом любимого, нежно взял его за руку и тихо, чуть дыша, промолвил:  — Ты дебил? Какой, в жопу, кипяток? Себе под гульфик налей! Предложение почему-то вызвало взрыв веселья, которого Слава не разделял. — Я, конечно, могу попробовать, — жизнерадостно подмигнул Юрий, — но вечером ты первый же меня еще раз дебилом и назовешь. Это тоже была правда. Помимо взрывоопасного характера, Слава еще превращался в озабоченного кролика. Что Кипренскому было только в радость. — А что мы сыну скажем, когда он с дядями из зоопарка вернется? — пряча смущение за напускной бравадой поинтересовался Слава. — Придумаем что-нибудь, — отмахнулся Юрий. — Не понимаю, чего мы вообще на черепаху тратим время, которое можно провести более плодотворно, — запуская горячие руки под Славину рубашку, жарким шепотом в ухо спросил он. Соблазн был велик, но страх быть застуканным в середине процесса заставил Славу легонько стукнуть по любимым рукам и отпрянуть. — Мы уже два раза после их ухода «плодотворно провели время», — проговорил он быстро, боясь передумать, — а наши вот-вот прийти должны. Так что не соблазняй меня. Лучше подумай, куда выбросить черепаху… то есть, где ее лечить, — смутился Слава своей черствости. — Она уже час лежит и не двигается, — констатировал Кипренский, — так что надо подготовить сына к потере любимца. — Ну вот, как жалко его огорчать, — расстроился Слава. — Он у нас сильный, он поймет, — приласкал собирающегося уже разреветься, гормонально нестабильного омегу Юрий. В прошлую беременность Слава не так часто плакал, как в эту. Запомнились лишь его слезы, когда он просил за Золотова. Кипренский так зол был на старого бету, что собирался лично поговорить с ним за рубежом и, нажав на нужные рычаги, выгнать из страны, разлучив с приемным сыном. Не спасло от гнева даже обнаруженное много позже письмо Евгения Павловича, отправленное на электронную почту Юрию сразу после заключения договора, но по прихоти глючного интернета автоматически перенесенное в спам. В этом послании Золотов чистосердечно признал свою вину и расписал план необходимых действий, чтобы юридически обойти условия контракта и переделать их в свою пользу, так что, даже если бы Кипренский не успел вовремя, у него был бы шанс все исправить. Предательство есть предательство, и только просьбы сердобольного любимого помогли смягчить гнев начальника. Золотов был оставлен в покое. — Может, и поймет, но легче ему от этого не будет, — млел в крепких объятиях Слава. Рядом с мужем ему всегда было так хорошо и спокойно. Он порой не верил в свое счастье и боялся, что это все затянувшийся сон. Иногда, просыпаясь раньше мужа утром, он смотрел на своего безумно красивого, сильного и надежного альфу и готов был кричать от распиравшей грудь радости. — Мы ему новую купим, такую же точь-в-точь, а эту втихаря закопаем, — прошептал прямо в губы великий комбинатор и отвлек Славу тягучим поцелуем, который непременно бы перерос во что-то большее, так как сильные руки уже вовсю мяли упругие ягодицы, но раздался звонок, и черепаха, как ошпаренная, с неприсущей для этой особы скоростью почесала в сторону входной двери. — Вот и братья с сыном вернулись, — констатировал очевидное возбужденный Слава. — Как вовремя, — проворчал Кипренский, пытаясь придумать, как скрыть выпирающий стояк. — Вечером продолжим, — многообещающе шепнул Слава распаленному мужу и пошел открывать дверь вернувшимся с прогулки членам семьи, пока это не сделала обрадованная приходом хозяина черепаха.