D.S. all'infinito

“В следующей жизни, — написал Юра, — когда я стану, блять, уже кошкой, я буду только жрать и валяться на кровати”. “Потому что в этом мое призвание”. Сообщения улетели, и он бросил телефон рядом с собой на скамью, а потом сложился пополам, грудью на колени, хотя так было не лучше. Потянул сразу за оба шнурка — правый развязался, а левый, конечно, запутался, и пришлось его раздергивать пальцами, которые отказывались повиноваться. Вот что значит хорошо поработал — даже пальцы устали. Правда, по-фельцмановски, наверное, вышло бы наоборот — зачем напрягаешь пальцы, как деревянный, легкости нет в твоем катании, Юра, непринужденности в нем нет, и всем заметно, как тебе тяжело. Особенно мне заметно, подумал Юра. Сейчас еще ногу из конька вытаскивать. Правая ничего, а левую через раз сводит, и массаж не помогает — но главное, что не на катке. И это сезон пока толком не начался. Впрочем, в прошлом году тоже было такое, а после как-то ведь раскатался, даже ебучий флип приземлил в итоге на чемпионате Европы — и если б не другие ошибки. Но факт в том, что все можно, все реально. Юра расшнуровал правый конек, зажал ладонью сзади и напряг икру. — Юрец! — окликнули от душевых. — А ты чего такой грустный? — Хуй сосал невкусный, — пробормотал Юра, не разгибаясь. — Иди ты в пизду. Этой шутке больше лет, чем тебе. Никита Громов издал короткий гортанный хохот, и его ноги проследовали мимо Юры в глубину раздевалки. Пятнадцать лет, серебряный призер прошлогоднего юниорского чемпионата мира, хотя там ему, конечно, накидали. Среди Фельцмана с Гошкой бытует мнение, что он хорошо скользит. А еще Фельцман упорно ставит ему лутц и тратит на него добрую половину тренировки. Когда со мной носились как с писаной торбой, это хотя бы приносило какие-то плоды, помимо завышенного ЧСВ. Юра вздохнул и снова взялся за задник, приподнял пятку, осторожно вытащил правую ногу, покрутил ступней, помял щиколотку и опустил на пол. Кажется, ничего. Можно браться за левую, рано или поздно все равно придется, но он медлил. Покосился на телефон и, хотя прекрасно видел, что уведомлений не приходило, надавил на кнопку сверху. Телефон показал ему только время, день недели, число и фотку Пети на заставке. Как же, сука, быстро — еще недавно ругались с Фельцманом из-за прыжков, а теперь уже заканчивается сентябрь и грядет первый этап Гран-при. Петя смотрел сурово, призывая скорее снимать левый конек и идти домой кормить страждущих. Экран погас, Юра положил телефон обратно на скамью, сказал себе, что сейчас, сейчас, минуту, он только попьет воды, и, развернувшись вправо, протянул руку, но не успел — бутылка полетела на пол, сбитая бедром Арсения Лобы, и откатилась к шкафам. — Арсюша, — сказал Юра. — Хуле, блять. Лавок что ли нет других? — Извини, — бросил Арсений. — Щас, коньки сниму и принесу. Не заводись только. Юра мотнул головой, встал на ноги, неуклюже доковылял до шкафа и нагнулся. Пальцы скользнули по пластику, ухватились за крышку, и в икре предупреждающе стрельнуло. Разгибаясь, он подкинул бутылку, которая перевернулась в воздухе и упала аккурат в подставленную ладонь. Хоть в чем-то мастер. — Гордость балерины, — сказал Арсений, без видимых усилий стягивая коньки, — хуже, чем гордость самурая, да, Ваня? — Заткнись, — отозвался вернувшийся из душа Ваня Мешковцев, мама которого родилась в какой-то отдаленной республике. — Плисецкий, подвинься. — Чего это, — буркнул Юра, отвинчивая крышку. Ваня был в полотенце, и от него несло влажным жаром. — Того, что ты загораживаешь мой шкафчик. — Он к тебе подкатывает, — сказал Арсений. — Ему нравятся узкоглазые. — Мне похер, кто ему нравится. Лично мне нравится моя одежда, и я хотел бы с ней воссоединиться, слышишь, Плисецкий? Юра сделал два глотка, неторопливо закрутил крышку, одернул майку и заковылял обратно к скамье. За его спиной Ваня загремел замком. — Не переживай, — сказал Юра, неизящно плюхаясь обратно рядом с Арсением. — Кто бы мне там ни нравился, у тебя все равно не было бы шансов, с твоей-то рожей. — Опять флиртуешь со мной, красотка. — Арсений стаскивал перчатки и криво ухмылялся, отчего его лицо всегда становилось особенно тупым. — Сгинь, — ответил Юра, засовывая бутылку под скамейку и склоняясь к левой ноге. Арсений подхватил свои коньки и сгинул. Никита Громов оглушительно протопал гигантскими белыми кедами через раздевалку, крикнул, пока, пацаны, и хлопнул дверью. Надо тоже ускориться, а для начала не быть тряпкой и снять чертов конек. Юра растянул кожу в разные стороны, еще немного ослабил шнуровку и потерся подбородком о колено. — Тебе помочь? — окликнул Ваня. — Плисецкий? Ногу опять свело? — Не, — обронил Юра, выпрямляясь и хватая телефон. Невозможно же, когда смотрят. Отабек, между тем, минуту назад все-таки ответил на его сообщение: “Если ты станешь кошкой, то не сможешь себе даже бутер с колбасой сделать. Лапки и все такое”. Да, бутер бы сейчас, кстати, неплохо — с колбасой, а лучше с колбасой и сыром, например. Или с маслом и семгой. Кажется, дома было масло — ну, хоть с маслом, без всего. “А мне будет все равно”, — написал Юра. — “Я вообще не буду думать, откуда еда берется”. “И прыгать буду выше, и приземляться всегда на четыре лапы”. “А если не выйдет, никто не поставит мне за это -3”. — Тебе на массаж надо дополнительно ходить, — сообщил Ваня. — И массажист наверняка не знает, что у тебя ногу сводит, ты ему скажи. — Да ничего не сводит. Так, болит немного после тренировок. — А может, другие коньки. Лучше сейчас тогда решить, пока есть время до Гран-при. Юра кинул телефон в сторону, быстро нагнулся, взялся за конек с обеих сторон и дернул — конек от себя, а ногу к себе. Охнул, тут же упер ступню в пол, встал, перенес вес и покачался с мыска на пятку. А нормально, не свело. Телефон на скамейке завибрировал. — Запустить можно, — сказал Ваня. — Слушай, че те надо? — спросил Юра, поднимая взгляд. Ваня стоял у шкафа и смотрел на него, застегивая пуговицы бледно-зеленой рубашки. — Да, че те надо? — крикнул Арсений, прошествовав мимо них в душевые. — У него хахаль в Казахстане, можешь так не смотреть! — Заебал, — бросил ему в спину Юра. Ваня пожал плечами, застегнул последнюю пуговицу и сказал: — Ты на него не обращай внимания, Плисецкий, он просто дебил. — Я не обращаю. — Юра подхватил коньки и подумал, а ты не лучше. В двадцать пять перебежал к другому тренеру, как будто есть, на что надеяться. Брал бронзу семь лет назад и еще какую-то мелочь, а учит не хуже Витьки, только Витька умел правильно подать, в отличие от. Никогда бы Юра не предположил, что будет скучать по Никифорову, но с ним и Гошкой было менее… токсично. Кроме, может, того года, когда Никифоров решил и рыбку съесть, и на хуй сесть, а потом болтался, как говно в проруби, потому что то его топили, то ему сыпали, не понимая, дотянет ли он до Олимпиады, а он снялся с произволки на чемпионате мира и все-таки выбрал хуй. И уехал. Вчера постил фотку в Инсту с каким-то уродским чайником и фонарями. Бухой, наверное, был. Тренеру бухать можно, Фельцман не даст соврать. А скоро, кстати, увидимся — он же привезет свою Котлету на Ростелеком. Шансы у той Котлеты невелики, но Юра предпочел бы видеть на пьедестале ее, нежели Никиту Громова или Арсюшу, за что ему было несколько стыдно. Но, с другой стороны, Кацуки появился в его жизни раньше. Юра убрал коньки, прочитал сообщение: “Не поставит, зато поржет, снимет и выложит на Ютуб”, и ответил: “Как будто сейчас со мной такого не может случиться”. Надо было раздеваться, но раздеваться обрыдло. Раздевайся, одевайся каждый день. Он прислонился плечом к шкафчику и, не дожидаясь ответа от Отабека, который что-то печатал, набрал: “Может, у меня депрессия?” Почти тут же пришло: “Чего ты опять хандришь?” Отабек снова начал печатать, пока Юра раздумывал, барабаня пальцами по железной дверце. Арсений прошел мимо в чем мать родила и шлепанцах и брызнул ему в лицо водой. “Вряд ли”. “Но если что-то не так, лучше пойти к врачу”. “С этим не стоит шутить”. “Чего ты такой серьезный”. “Я просто сказал”. “Все заебло”. “Ну, это знакомо”. “Еще, наверное, осень добавляет”. “У вас как погода?” “Да хуевая, че, дожди”, отправил Юра и подумал, ну бля, Бек, какая погода. Это Россия или где, тут на десять хороших дней триста пятьдесят пять суток круглосуточного говна. При чем тут погода. С другой стороны, с какой стати он чего-то требует от Отабека, когда сам пишет в стиле “да чет приуныл”? Но это в пятнадцать лет он мог вывалить на друга ушат помоев и ждать помощи, а сейчас — тоже, конечно, мог бы, только Отабек вряд ли способен как-то исправить, например, то, что ему не нравятся новые программы — ни одна, ни другая, ни музло, ни хореография, ни набор прыжков. А молчит, потому что нечего предложить взамен, нет идей, Лильмихална, да, спасибо, Дебюсси, Рахманинов, круто, пойдет. Никита Громов действительно отлично скользит, да и вообще, он хоть и долбоеб, но беззлобный и радостный, с ним можно ладить, если задаться такой целью. Барановская поставила ему хореографию и Юре, разумеется, тоже поставила, но без былого энтузиазма. Похоже, что в свои восемнадцать он стал для нее староват. Звучит паршиво и двусмысленно, но ничего странного в этом, на самом деле, нет — она его слепила из того, что было, подождала, пока ее творение высохнет, и переключилась на следующее, ведь, в конце концов, что можно сказать о художнике, который каждый день смотрит на законченную картину и не начинает новых? Картина, блять, подумал Юра. Полотно. Портрет неизвестной балерины. — Я пошел, — сказал Ваня. Юра махнул ему и начал стягивать одежду. Отабек написал еще какой-то бессмыслицы о том, что ему надо нормально спать и учиться отвлекаться. Юра, который провел последний выходной за просмотром нового сезона “Черного зеркала”, только хмыкнул. Вот там, кстати, у людей хуевое будущее. А у меня, в целом, заебись, я победитель Гран-при, чемпион Европы, вице-чемпион мира, бронзовый призер Олимпиады. К следующей Олимпиаде мне будет двадцать один, и я намерен взять золото. Йе-ей. Юра открыл шкафчик и, уворачиваясь от дверцы, невольно посмотрел вправо. Там раньше все время переодевался Витька. А как-то раз Витька утешал там Гошку, которого бросила Аня — Юра хорошо запомнил, потому что это было где-то через две недели после каникул: он тогда начал готовиться ко взрослому дебюту, на каждую тренировку шел, словно в бой, и все события, все детали казались ему до невозможности яркими. Гошка в тот день рыдал, а Витька стоял рядом в рубашке, спущенной с одного плеча, и неловко похлопывал его по руке. Юра, ужасно смутившись этой сцены, заявил им, что было б из-за чего, найдется еще какая-нибудь Аня, или Таня, или Маня. Гошка перестал плакать и сказал, что Юре очень повезло, поскольку он не бьет мелких пиздюков. А Витька добавил, что сердцу, Юрочка, не прикажешь, можно любить Аню и не любить Маню, даже если Маня всем краше. Гошка обиделся на них обоих и не разговаривал с ними неделю, но потом придумал про свою Аню программу, от которой у Фельцмана лысина встала дыбом, и успокоился. А Витька, как выяснилось, вообще любил кацудонов хуй, так что хуй на его мнение и положили. Вот же я скучаю, подумал Юра — как никогда отчетливо. Хотя Гошку вижу, между прочим, почти каждый день — он занимается, правда, в основном, с мелкими, но все-таки здороваемся. Просто не именно по нему скучаю и не по Витьке, конечно, а по тому, как они у шкафа в тот день стояли. И в тот, и в остальные. Всего три года прошло, а будто намного больше. Сегодня у памятного шкафа тусовались юниоры, которые, заметив, что Юра на них смотрит, начали активно перешептываться. Еще в прошлом году он решил бы, что обсуждаются его высокие прыжки и блестящие перспективы, но сейчас сделал ставку на более животрепещущие темы. Например, подсидит ли его Никита Громов в этом сезоне. А может — эпилирует ли он волосы на груди или они не растут. Арсений ушел, не глядя на него и не прощаясь. Юниоры тоже бросились собираться — наверное, родители ждут. Юра еще немного покрутился у шкафчика, отписал Отабеку какие-то малоосмысленные заверения, залез в Телеграм посмотреть мемы, но потом его осенило, что скоро придет Гошка, а, учитывая охватившие вдруг сентиментальные настроения, общаться с Гошкой ему не очень хотелось — была опасность повторить рыдания у шкафчика. Поэтому он скинул оставшуюся одежду, забрался в душ, где, как обычно, потратил не меньше пяти минут, поворачивая кран на полмиллиметра то вправо, то влево в попытках настроить температуру, а потом плюнул, наскоро вымылся едва теплой, вытерся, натянул трусы и вызвал убер. Восемь минут, пока доедет, как раз время одеться. После Олимпиады Фельцман просил его на убере не ездить — мало ли, кто попадется, могут подумать, что у тебя с собой деньги, и я знаю, что в этих сервисах контроль, но если какой-нибудь мудак тебя все-таки прирежет и выбросит в придорожную канаву, меня не успокоит то, что его за это посадят. Очень трогательно, и Юра действительно какое-то время ездил домой с Милой, которая делала крюк, чтобы его отвезти, и в связи с этим много ворчала, поэтому со временем все встало на круги своя. Впрочем, его так никто ни разу и не узнал — среди водил не попадались фанаты фигурного катания. Когда он вышел на улицу и спустился по ступенькам, на ходу застегивая куртку, Арсений, топчущийся справа от крыльца, спрятал сигарету за спиной, но не затушил, дожидаясь, видимо, когда он пройдет мимо. Юра встал рядом, поддернул рукава и сказал: — Хуево это, бросай. — Сам знаю, — ответил Арсений и, затягиваясь, сверкнул огоньком у Юриного лица. — Я не курю вообще-то. Просто сегодня день говеный. — Человек, который не курит, сигареты с собой не носит. — А я стрельнул. — Ну попизди. Есть еще? Арсений посмотрел на него, ухмыльнулся, зажал сигарету в зубах, залез во внутренний карман, вытащил пачку и протянул. — Не буду я, — сказал Юра. — Это была проверка, и ты ее не прошел. — Ну и пидор ты. — Арсений скривился, пачка исчезла, и огонек снова зажегся тревожной оранжевой точкой. — Фельцману расскажешь? — Ничего я не расскажу. Почему день-то говеный? — А тебе хуле надо? — Убер жду. Веду светскую беседу. Хотя могу и еще где-нибудь подождать, не обломаюсь. Пока. Юра взял было с места, но Арсений бросил окурок на асфальт, раздавил его под подошвой и сказал: — Да погоди. — Урна, бля, вон стоит. — Ну, и выбрасывай сам туда, эколог хуев. Что ты за человек такой, Юрочка Плисецкий, не человек, а этический, сука, кодекс. Хочешь с тобой по-нормальному, а ты морали читаешь. Юра с высоты своего какого-никакого, но опыта, прекрасно видел, что Арсюше стыдно. Поэтому, хоть руки у него и чесались действительно подобрать окурок и торжественно донести его до урны, он сдержался и спросил: — По-нормальному, это, прости, что именно было? “А тебе хуле надо”? — Да забей уже. Где там убер твой? Юра достал телефон, открыл приложение и прямо на его глазах две минуты сменились на три. — Едет. Хочешь сплитнуть? Тебе куда? — Я на автобусе, — буркнул Арсений, как будто это был ответ. Юра посмотрел на вылезший из-под его капюшона еще влажный локон челки, на ничем не прикрытую худую и длинную шею, на хлипенький бежевый бомбер, на голые лодыжки и хотел сказать, что для поездок в общественном транспорте надо одеваться посерьезней, но прикусил язык. Раньше он всегда был самым младшим из старших, и это его все порывались учить жизни, а теперь сам туда же — но не хватало еще испытывать чувство ответственности за каких-то придурков. Арсений, будто услышав его мысли, перекрутился вправо, расстегнул молнию сумки и вытащил оттуда полосатый шарф. Обмотал один раз вокруг горла, прижал подбородком и сказал, не глядя на Юру: — Я пробовал твой сальхов. Из-за положения головы у него получилось невнятно — “тыой”, “саыхы”, и Юра испытал соблазн сделать вид, что не понял, и переспросить. Арсений обернулся шарфом еще дважды, после чего над воротником его толстовки все равно остался треугольник голой кожи, и добавил, по-прежнему глядя вниз, но уже разборчиво: — Че-то нихуя он у меня не вышел. — Правильно, — машинально отозвался Юра. — Там такой заход, он не любому удается. И подумал, что Фельцман, кажется, не обращает на Арсюшу достаточно внимания, иначе давно бы пресек попытки копировать чужое и помог придумать свое, как помог когда-то ему. Только Арсюша, похоже, не перспективный. Юра вдруг осознал, что они почти одного возраста, что ему в этом году будет восемнадцать — или в следующем; точно зимой, но когда именно? — Бля, боги среди нас, — фыркнул Арсений. — Тебе задранный нос под ноги смотреть не мешает? Юра имел в виду только то, что его заход на сальхов мало кому подходит, изначально был вынужденной мерой, поскольку другие у него получались нестабильно, и выглядел вообще-то не слишком красиво, хоть потом и оказалось, что красота в глазах смотрящего. Но, когда Арсений снова ухмыльнулся и посмотрел на него с очевидным вызовом, он решил, что объяснять этого не будет. Хочешь завидовать — ради бога, завидуй. — Пиздуй на свой автобус, — сказал он. — И бросай курить, а то правда Фельцману расскажу. И одевайся теплее, а то простудишься, всем будет похер, что у тебя насморк, поверь мне. — Все-таки ты мудак. — Арсений отвел взгляд и сплюнул в сторону. — Даром что красотка. — А тебе и до красотки далеко. И если ты думаешь, что меня это обижает, подумай, блять, еще раз. В кармане завибрировало, и Юра, отвернувшись от Арсения, который не мог не оставить последнее слово за собой и обозвал его в ответ охуевшей сучкой, вытащил телефон, уже на ходу нажимая зеленую кнопку, и произнес в трубку: — Да? Вы где стоите? Ему пришлось пройти через всю парковку, так как водитель клятвенно уверял его, будто не может подъехать ближе. Несмотря на то, что дождь прекратился еще днем, кое-где мутно поблескивали бесформенные лужи, в одной из которых туманной короной красиво отразился свет фонаря. Юра из детской шалости ступил в нее с краю, забрызгав джинсы, и корона, заколыхавшись, растеклась бликующей пленкой по поверхности воды. Словно подводная лодка поднималась из глубин. Не став дожидаться, пока лужа вновь застынет, Юра перепрыгнул бордюр, отделявший одну часть парковки от другой, и быстрым шагом преодолел последние метры, миновав, среди прочих, Гошкин “Пежо”, из заднего стекла которого круглыми глазами смотрело красное плюшевое сердце. Наверное, подарок от новой пассии — или благодарных юниоров. Юра прыснул, выбираясь на тротуар. Между прочим, не одна несчастная юниорка влюблена в Поповича — в том смысле, что не одна, а целых две. Впрочем, он не настолько дурак, чтобы возить в машине плюшевые игрушки, подаренные тринадцатилетними девочками — должно быть, все-таки нашел подружку постарше. Интересно, кто это — а вообще, давно он толком не общался с Гошкой. Послезавтра выходной, значит можно завтра — что там люди делают вечером после работы перед выходным — что делают друзья? Когда приезжал Отабек, они дома пили коньяк. Проглотит ли Гошка язык, если позвать его к себе пить коньяк? Автомобиль стоял под столбом сразу за очередной лужей. Юра глянул в отражение — и здесь свет фонаря и фар соткал для него уже не зыбко-туманную, а яркую, мощную золотисто-солнечную корону.