D.S. all'infinito

— С тех пор, как она скрылась, — протянул Жан-Жак и ударил по струнам, — за дверью. Лорен повернулся к нему на крутящемся стуле, поднял брови, которые от этого движения забавно изогнулись, и скрестил руки на груди. — И в ящике оставила ключ, — спел ему Жан-Жак под разрастающийся аккомпанемент. Лорен растянул губы в призванной выражать недовольство гримасе и пожал плечами. — Я в лужах на асфальте вижу знаки потери, — сообщил Жан-Жак, забирая голосом выше. Лорен покачал головой, вытянул правую руку вперед, выставил большой палец и начал медленно, с преувеличенным усилием поворачивать его влево. Жан-Жак перевел взгляд на дрожащие струны. — И их с упоением пью. — И отбил ритм по корпусу гитары, раз-два-три. — Чтобы не закончился блюз. Он завершил фразу, а потом сыграл квадрат еще дважды, прежде чем вновь посмотреть на Лорена. Тот держал кулак большим пальцем вниз, а поймав взгляд Жан-Жака, еще и потряс им для пущей убедительности. Жан-Жак прижал струны, проехавшись ногтями, и широко улыбнулся, потому что улыбаться он умел хорошо — это был общепризнанный факт. — Блюз? — спросил Лорен, выждав для верности несколько секунд. — Это не блюз, Джей-Джей. Как он называется? — Бесконечный блюз, — ответил Жан-Жак. Снова взял аккорд, довел рифф до последних тактов, сделал паузу, прищелкнул языком, повторил, чтобы не закончился блюз, и разрешил, после чего опять прижал ладонью, обрубая звук. — Звучит, как одна из адских пыток, — сказал терпеливо дождавшийся тишины Лорен. — Вы вели себя не слишком ужасно, господин Леду, поэтому, хоть вас и пришлось отправить в преисподнюю, мы предоставляем вам право самостоятельно выбрать муку, которой вы будете подвергаться до скончания времен. Вот, пожалуйста, купания в кипящем котле пользуются популярностью в этом сезоне. Бесконечный блюз я бы не рекомендовал, наши гости находят его слишком однообразным. — Откуда ты знаешь, что он однообразный? — Жан-Жак поднял гитару за гриф и осторожно поставил ее на пол так, чтобы она опиралась на диван. — Я сыграл всего четыре строчки. — И это были первые четыре строчки? — Нет, это были четыре строчки посередине. — Ближе к началу или к концу? — Какая разница? — Э-э, нет. — Лорен оттолкнулся ногой, и кресло послушно провернуло его на триста шестьдесят градусов. — Тут-то я тебя и подловил. Какой конец? Это же бесконечный блюз. — Это просто название. — Это просто ты не чувствуешь своего произведения. — Это просто не произведение. — Жан-Жак вздохнул и, опершись локтем о сгиб колена, положил подбородок на ладонь. — А хуйня какая-то. — Ну, погоди. — Лорен склонился вперед, протянул руку и похлопал его по другой ноге. — Не все так плохо. Но ты ведь и сам понимаешь, что это не блюз, а обычное бренчание. — Это блюз не в смысле музыкальной формы, а в том смысле, что мне грустно. — А грустно тебе потому, — подхватил Лорен, — что твой организм не выдерживает такого количества попыток написать песню про Изабеллу. — Это не песня про Изабеллу. — Жан-Жак опять схватился за гриф, поднял гитару и, уместив ее между скрещенных в позе лотоса ног, принялся наигрывать мелодию, стараясь выбирать ноты осторожно, словно осколки стекла. Лорен все равно не поленится лишний раз сообщить, что гитарист из него никудышный, но Жан-Жак был твердо убежден: то, что ты делаешь, должно нравиться хотя бы тебе самому. — А про кого? — спросил Лорен. — Ни-и про кого-о, — пропел Жан-Жак. — Это собирательный образ. — Я бы даже простил тебе собирательный образ, если б мелодия была хоть сколько-нибудь интересной. Жан-Жак, не отвечая, доиграл мелодию до конца и начал снова. Пять лет назад Лорен съездил в гастрольный тур с относительно популярной канадской группой, что принесло ему некоторую известность, и после чего он в ускоренном темпе выпустил на маленьком инди-лейбле альбом, состоящий из дорогих его сердцу многослойных электронных треков с редким хрупким вокалом, записанных с помощью лэптопа, синтезатора и бутылки коллекционного портвейна. Несколько видных интернет-изданий обозрели сие творение, поставив ему осторожные шестерки, и Лорен выступил с концертами по Канаде и на фестивале в Торонто, но не удержался на радаре. Популярная канадская группа объявила хиатус и распалась на сольные проекты, Лорен сделал аранжировки для юной и никому не известной поп-певицы, а потом у него закончились деньги и он устроился разливать пиво в баре, который открыли его знакомые. В том баре Жан-Жак его и отыскал почти три года назад. Если кто-то спрашивал — а спрашивали, положа руку на сердце, нечасто, — Жан-Жак рассказывал об их знакомстве красивую историю, которая от раза к разу претерпевала незначительные изменения, но в целом сводилась к тому, что в холодный осенний вечер, когда ветер бешено носился по улицам города и нырял в подворотни, словно дикий зверь в нору за добычей, он зашел в случайный бар, чтобы залить горе расставания с любимой, но не любящей. Внутри было пустынно и мрачно, горело несколько тусклых ламп, и он подумал, что заведение закрыто, но вдруг услышал негромкую тягучую мелодию, которая звучала так, как звучал бы сложный узор на платье той, что час назад разбила ему сердце. Невидимый гитарист трогал струны осторожно и точно, будто выцепляя редкие золотистые зернышки из мешка плевел, и Жан-Жак дослушал до конца, едва дыша и опасаясь пошевелиться, а когда музыка иссякла и зазвенела тишина, решил уйти незамеченным, чтобы не нарушить эфемерную целостность этого момента, но тут из-под художественно исцарапанной и расписанной граффити стойки вылез всклокоченный бармен, который явно смутился, увидев, что у него появилась аудитория, неловко поздоровался и спросил, что ему налить. На свой вкус, ответил Жан-Жак. И сыграйте что-нибудь еще. Вот такие истории он и сочинял. Иногда даже в стихах. — Однажды, — сказал Жан-Жак, прекратив терзать струны, — я напишу песню о том, как мы с тобой встретились. — Давно пора. Правдивую версию или то, что ты всем рассказываешь? — Обе. Это будут две совершенно разные песни для моих разных ипостасей: комической и лирической. — Ага. Только не перепутай их, когда будешь играть в “Эйр Кэнада”. Жан-Жак подмигнул и начал вступление к “We’ve Only Just Begun”. Лорен закатил глаза и повернулся обратно к ноутбуку, который успел уйти в спящий режим, напоследок бросив: — Прибереги это для следующей субботы. Все верно, в следующую субботу их ждала очередная свадьба, о которой Жан-Жак совершенно забыл. Впрочем, это было неважно, поскольку планов на выходные у него все равно не возникало уже несколько месяцев. Он начал петь про кружева, обещания и поцелуи, а Лорен поводил пальцем по тачпаду, надел наушники и уткнулся в Эйблтон. На самом деле, они, конечно, познакомились немного иначе. Погода стояла, хоть и осенняя, но вполне теплая, в баре было людно и шумно, а пришел туда Жан-Жак не затем, чтобы заливать горе, а затем, чтобы хорошо провести вечер с бывшей одноклассницей Изабеллой Янг, которая за неделю до этого согласилась стать его женой. Лорен, тогда еще, впрочем, безымянный, стоял за баром и сводил свой потенциально гениальный второй альбом на лэптопе, неосмотрительно поставленном прямо под пивными кранами, а клиенты его упорно отвлекали. Жан-Жак попросил у него два пива, которые Лорен нацедил, глядя в экран и покачивая головой в такт чему-то, звучащему в его наушниках, поставил на стойку и немедленно задел, протягивая руку за деньгами. Жан-Жак успел поймать один стакан, но второй все-таки опрокинулся, и пиво из него вылилось прямо на стоящую справа Изабеллу. Лорен выругался по-квебекски, с криссами и табарнаками, и, хотя встретить земляка в Торонто было гораздо менее удивительно, чем в каком-нибудь Ванкувере, Жан-Жак почти физически ощутил, как в его спину тычется перст судьбы. Изабелла вытерлась салфетками, провела десять минут в туалете, замывая как назло светлую одежду водой, и очень убедительно утверждала, что ничего страшного не случилось и все скоро высохнет, но через час они ушли. Жан-Жак вернулся один, в другой день, чтобы выяснить, играет ли Лорен на чем-нибудь, кроме Эйблтона. Оказалось, что проще перечислить то, на чем Лорен не играет. На нервах? — спросил Жан-Жак и в качестве бонуса узнал, что у него ужасное чувство юмора. Жан-Жак бросил песню на полпути, положил гитару на диван, выпрямил начавшие затекать ноги и, потягиваясь, встал. Дело шло к вечеру, и пора было собираться на работу, которую он унаследовал от Лорена, когда тот все-таки решил хоть каким-то образом связать свою жизнь с музыкой и начал активно писать статьи для музыкальных порталов, — работу в том самом баре, где пострадала Изабелла. Если бы Изабелла тогда невзлюбила Лорена, это был бы очень логичный элемент, который, наверное, объяснил бы многое из того, что потом произошло. Но Изабелла дружила с ним едва ли не теснее — ничто так не сближает, как пролитое друг на друга пиво. Они продолжали изредка общаться и сейчас. Между прочим, для брата тут все было очевидно. Джей-Джей, говорил он по телефону, они сошлись за твоей спиной, и теперь просто выжидают, пока ты перестанешь страдать. Почему ты этого не видишь? Почему ты ему не врежешь? Ты там в школу не опоздаешь? — отвечал Жан-Жак, даже не пытаясь напоминать о том, что Лорен в принципе равнодушен к женщинам. В конце концов, тут может появиться определенная гибкость. Но Изабелла — Изабелла любила, кажется, только свой университет, свои первые проекты и свое блестящее будущее. Жан-Жак обещал жениться на ней, когда его группа отыграет первый гиг. Первый гиг отыграли в тот же год в одном из мелких клубов, где три калеки ели и пили, позвякивая вилками под их выступление, — но обещание есть обещание. Изабелла, впрочем, сказала, что лучше дождаться чего-нибудь более грандиозного, а она все равно пока не готова, потому что начались занятия и нет времени даже толком поесть. В летние каникулы она нашла работу, поскольку ей показалось неправильным, что за ее учебу платят родители. Жан-Жак уверял ее, что пышную свадьбу устраивать не обязательно, а если обязательно, то можно взять кредит. Нет-нет, возражала Изабелла, у меня уже есть план, у нас все будет лучше, чем у кого бы то ни было, только надо выбрать правильный момент. Но правильный момент не наступил ни через год, ни через два, а потом она усадила его на диван у себя в квартире, поставила перед ним на журнальный столик чашку кофе, села напротив в кресло и сказала, послушай. Послушай, Джей-Джей. Я тебя — люблю. Конечно, я тебя люблю. Поэтому я приняла твое предложение. И тогда это казалось так… правильно, так естественно, мы утерли носы тем, кто не верит в то, что школьная любовь может выжить. Я не перестала тебя любить, но я хочу немного… понимаешь, свободы? Нет, не свободы, ты никогда не стеснял моей свободы… Если ты хочешь переспать с кем-то другим, перебил ее Жан-Жак, я переживу. Но дело было, разумеется, не в этом. А в чем? В чем-то, что я не могу как следует объяснить, пожалуйста, не мучай меня — когда я найду нужные слова, я их непременно тебе скажу. Однако нужные слова, видимо, до сих пор не нашлись, хотя Жан-Жак терпеливо ждал. Остатки лета расплавились, стекли и подсохли золотистой корочкой на листьях, небо нарядилось в траурный серый и обрушило на Торонто ливень, полный негодования и тоски, а когда дожди отступили, он снова начал принимать заказы на свадьбы и другие мероприятия, потому что ему снова захотелось есть и это был один из источников дохода. Лорен, Бенджи и Элис считали, что он наказывает себя, но Жан-Жак старался просто не связывать эти свадьбы с Изабеллой. В конце концов, другие люди, как и она, тоже ходят на двух ногах, носят одежду и используют речь, чтобы выразить мысли. Не страдает же он от того, что Элис, к примеру, пользуется помадой такого же оттенка. Жан-Жак вышел в коридор и сразу же завернул влево, на кухню, споткнувшись по дороге о собственный кроссовок. Увлекшийся Лорен его исчезновения, кажется, не заметил. Хорошо не потерять волю, а главное, способность к творчеству, когда все признание сводится к тому, что тебя немного чаще приглашают выступать на свадьбах. А впрочем, стыдно так думать, стыдно, Жан-Жак. В наказание вымой-ка, наконец, вот эти тарелки, они стоят тут уже два дня. Жан-Жак включил воду в раковине, сунул одну из тарелок под кран, поскреб ее шершавой стороной губки и задумался. Разумеется, он пишет музыку не ради того, чтобы стать знаменитым. Он пишет потому, что, ну, она просто пишется — хотя в последнее время все с большим скрипом. Но, черт, даже самый восторженный поэт не станет спорить с тем, что заниматься любимым делом приятней, если оно приносит деньги. Пусть немного, но достаточно для того, чтобы купить хлеба, сыра, вина и работать дальше. На поверхности тарелки застыла какая-то клейкая субстанция, которая не желала отмываться. Что это они такое ели два дня назад? Похоже на пасту. Может, хотя бы у Лорена получится, тем более, что у него уже есть некоторый задел: кто-то его знает, кто-то вспомнит. А Жан-Жак, продолжая музицировать для души, займется чем-нибудь прибыльным, чтобы кормить тело почаще и получше. Или пойдет, наконец, учиться: за это могут заплатить родители — хоть и неловко, но потом он, естественно, все отдаст. Врачом, как хотела мама. Нет, что за бред, каким врачом, у него колени сводит при виде синяков. Ну, тогда, например, юристом. Составлять договоры, должно быть, скучно, но вот выступать в суде, пожалуй, поживее, можно даже прославиться… Не хочу я прославиться, подумал Жан-Жак и опять принялся с остервенением скрести тарелку. Не за этим я. А если бы и хотел, это всего лишь здоровое честолюбие. В конце концов, не все учителя, которые в школе утверждали, что у него талант, врали, уж некоторые-то наверняка говорили искренне. К тому же, к тому же… В конце концов, они с Изабеллой договорились называть это перерывом. Ведь они по-прежнему любят друг друга. Жан-Жак ей не верил, но в тот день едва ли не впервые ощутил, что общение с людьми — это гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Он пытался добиться от нее чего-то окончательного, признания в том, что она его разлюбила, но Изабелла сопротивлялась этим попыткам, повторяя, что ее чувства слишком запутанны, чтобы формулировать их столь однозначно. Жан-Жак просил ее оставить себе кольцо, но кольцо было ему возвращено — я не могу продолжать его носить, это неправильно и нечестно. Примерно через неделю Жан-Жак хотел его продать: ему вдруг пришло в голову, что Изабелла просто скинула его самого как балласт, не желая тащить за собой мужа без образования, нормальной работы и перспектив. Он даже вышел из дома и дошел до ювелирного, но на улице его гнев растворился, и он повернул обратно. Если в этом и заключалась причина — разве Изабелла не была во многом права? Разве он на ее месте не предположил бы, что молодой человек, который сегодня полон идей и энтузиазма, через десять лет превратится в брюзжащего неудачника, который уже никогда ничего не добьется? К тому же, если будут дети — ведь они хотели детей, а на них нужны деньги. Деньги, все упиралось в деньги. Он вернулся домой — Лорена, к счастью, не было — убрал кольцо в коробку из-под печенья, где хранил документы, и попробовал оценить свои варианты, постепенно приходя к неутешительному выводу: кроме музыки его ничего не интересует. Ха, подумаешь. Тысячи людей ненавидят свою работу, а миллионы просто к ней равнодушны. Миллионы, господи, как же много. Чувствуя упадок сил, он открыл лэптоп, чтобы поискать какие-нибудь вакансии, возможности, образовательные гранты, что угодно — хотя уставший мозг вполне недвусмысленно намекал ему на порно, — зашел на Фейсбук и получил то сообщение от Отабека Алтына. Наконец, Жан-Жак отскреб застывшую пасту ногтями с одной тарелки, выключил воду и вытер руки о джинсы. Остальное в другой раз, иначе он, пожалуй, опоздает, а он и так опаздывает постоянно. За то время, что он зависал над раковиной, в кухню успели прокрасться первые бледно-серые сумерки. Самое, кажется, отвратительное время — эти пять минут перед тем, как начинает темнеть всерьез. Жан-Жак не мог вспомнить, думал ли он о чем-то подобном, когда писал для Отабека или натолкнулся на эту мысль позже, но теперь ему становилось почти физически плохо, если он замечал первое вторжение сумерек. Тем не менее, он подошел к окну и заставил себя посмотреть на сизые облака, грузно нависшие над городом. Выглядели они на редкость паршиво. — Джей-Джей! — крикнул Лорен из комнаты. — Можно я покачаю сэмплы на твой комп? У меня файл выгоняется и всю память жрет! Жан-Жак вполголоса согласно промычал, зная, что Лорен все равно уже залез в его ноут, — и добавил погромче: — Только возьми зарядку у меня в рюкзаке! Он, наверное, разряжен, я вчера… Черт. Че-ерт, черт возьми. Он не готов был рассказывать, но ночью ему не спалось и он слушал свой трек, пока Лорен преспокойно дрых, слушал много раз подряд, но так и не понял, ничего не понял… а если он потом не закрыл плеер… Первые ноты, словно гигантские дождевые капли, обрушились мелодично и громко. Лорен быстро убавил, а затем немного прибавил звук. Пошли четверти, создавая скорость и обещая, что дождь скоро превратится в ливень. Жан-Жак поморщился, надеясь, что Лорен не дослушает до того места, где начинались слова — всего несколько строчек в самом конце, но Лорен преодолел и быструю часть в середине, и пару секунд тишины, и модуляцию, и, да, слова, от которых у Жан-Жака заныл живот. Боже, какая банальщина. Ночной дождь, неизбежный рассвет. А потом это будет висеть в Википедии, подписанное его именем. — Чье это? — спросил Лорен, появляясь на пороге кухни. Пока Жан-Жак раздумывал, стоит ли соврать, время для вранья уже истекло, и он только пожал плечами. — Непохоже на тебя. Где же твоя любимая гитара? Где, где. Сначала Жан-Жак, конечно, попробовал записать трек с ведущей гитарой, но, когда он пытался представить себе, как человек будет кататься под этот трек на льду, у него выходили лишь разухабистые испанские пляски. В конце концов, он пошел к Бенджи, у которого был “Норд” и который не задавал лишних вопросов, хотя один все-таки задал: про Изабеллу — мол, как, проходит? И Жан-Жак не знал, что ему ответить: с одной стороны, он собирался и почти собрался встать, отряхнуться и жить дальше, а с другой — не терял надежды стать лучше — для нее. Тогда он просто потянул за две эти ниточки — и вернулся домой с костяком того, что впоследствии доработал и отправил Отабеку с формулировкой “я не уверен, что ты хотел именно этого”. Этого, написал Отабек часом позже. Я ожидал другого — а хотел, разумеется, этого. И мне нравится, что голос только в конце, у тебя классный голос, и так он звучит ярче. Как знаешь, разозлившись от смущения, ответил Жан-Жак, не мне под это кататься. — Я это не для себя написал, — откашлявшись, произнес он. — А для кого? — Для одного знакомого… фигуриста. Молчи, знаю, странно звучит. — Фигуриста? — все-таки переспросил Лорен. — У тебя есть знакомые фигуристы? — Я с ним не как с фигуристом познакомился. Он, помимо этого, м-м, ди-джей. Лорен нахмурился, пожевал нижнюю губу и вкрадчиво осведомился: — Тебе это точно не приснилось? — Ну, хватит. — Жан-Жак, не зная куда девать руки, засунул их в карманы, посмотрел в пол и вздохнул, понимая, что Лорен от него уже не отстанет. — Он приезжал тренироваться в Торонто. Музыка — его хобби. Помнишь, я год назад одно время делал вечеринки для клуба, где Элис работала промоутером, он еще потом закрылся? — Он потому и закрылся, что ты делал там… — Отстань. В общем, он тоже несколько раз ставил там пластинки, мы немного пообщались, я даже не знал, что он фигурист. После уже узнал, когда добавились в Фейсбуке. — И? — Ну, переписывались время от времени. Я треки ему кидал, он толковый чувак. По музлу. Да и по катанию своему. Он чемпион Казахстана. — Кого, прости? — Казахстана. — Жан-Жак все-таки оторвал взгляд от пола и посмотрел на Лорена, который запустил пятерню в волосы, взлохматив их сильнее обычного, и протянул: — А-а. Я как-то решил, что он канадец, хотя, конечно, с какой стати, действительно, почему бы и не Казахстана… — В общем, — перебил его Джей-Джей. — Он меня спросил, не хочу ли я попробовать записать трек для его программы. Это случилось, когда… ушла Изабелла, и мне надо было отвлечься, так что вышло кстати… — И как? Уже отправил? — Да, давно. — И ему понравилось? — Вроде бы. В любом случае, он будет выступать под него через месяц здесь, в Торонто, это этап какого-то гран-при. — И ты, конечно, пойдешь смотреть? — Лорен вдруг улыбнулся, подмигнул и потер ладони друг о друга. — Я не знаю. Он меня звал, но… — Мог бы и поделиться, между прочим, таким достижением. — Я бы поделился. Просто сначала я не знал, получится ли хоть что-нибудь путное, потом я не знал, понравится ли ему, потом… да и вообще, я не уверен, что это такое уж достижение. — Слушай, Джей-Джей. — Лорен подошел ближе и встал рядом, лицом к окну, за которым вечер уже расстелил свою синюю простыню. — Не могу сказать, какой именно фактор тут решил. То, что ты работал с непривычным инструментом, то, что случилось с Изабеллой… или, может, фигурное катание? Что, нравится, когда мужики пляшут на льду? — Да иди ты, — отмахнулся Жан-Жак, разворачиваясь вслед за ним. Фонарь чуть левее окна вдруг замерцал — сперва медленно, потом быстрее — и, наконец, разгорелся тускловатым светом. Теперь он точно опоздает. — Или тебя вдохновил Казахстан? Степь, кони скачут при луне, романтика? — По-любому, Казахстан. — Одним словом, тебе не понравится то, что я сейчас скажу, но, по-моему, это лучшее, что ты написал в своей жизни.