Умом Россию не понять

Гроб привезли утром. Анна вздрогнула от стука коротких ножек гроба о старый, треснувший паркет. Гроб подвинули — остался след, как от ногтей невидимки, который изо всех сил цеплялся за скользкое дерево. Безымянные и безликие плюгавенькие люди в серых костюмах молча вышли, прикрыли за собой дверь. Все соседи, вся улица, весь город знал, что расстреляли поутру врагов народа, выродков, противных и Богу, и людям. Лакированная крышка гроба в неуверенных лучах солнца, что пробивались из кухни, казалась охваченной огнём. Николая забрали без объяснений — просто однажды вызвали повесткой, сказали не брать с собой ничего, только паспорт и Библию, если есть. Он понимал, что с ним сделают, добрая душа. Поцеловал на прощанье, как никогда раньше не целовал, заглянул в глаза и попросил хрипло: «Помни». В то утро Анна сонная была, помятая и понурая, с трудом шевелила губами и всё бормотала нежно о том, что всё наладится, что он вернётся домой, что ничего не случится дурного — ну как же дурное может быть с хорошими людьми? Хороший человек гнил в гробу, а дурные — сидели в правительстве. Анна с хрустом сжала пальцы. По всей Москве вчера и сейчас (вечно) разносились стоны и вой осиротевших вдов и матерей, чьи мужчины ушли в густой почти-питерский туман и не вернулись. Горела Москва от крови, пролитой на Красной Площади, пылала от злобы и ненависти, что вырвались на свободу за одно мгновение. На стене в коридоре висела крошечная иконка Богородицы, и кроткий взгляд её вызывал у Анны отвращение. Она сорвала иконку и разбила, с непривычным удовлетворением кроша каблуком хрупкий пластик. Людей с необычными способностями в России хватало. Только вот церковь вместе с правительством решили, что силы эти от лукавого, словно они не в двадцать первом веке живут, а при Иване Грозном или ещё раньше, когда ведьм и колдунов сжигали на кострах за родинку под глазом и рыжие волосы. Из-за границы Анне писали знакомые — Сашенька, которого Арина Родионовна скрепя сердце отпустила на чужбину, Володя Набоков и даже Солженицын. С ним Анна раньше никогда не общалась, но получала его «письма из Ада» с нетерпением и волнением, как когда-то любовные стихи Николая. Все письма твердили, что «там» людей со способностями ценят и уважают, не сажают в тюрьмы и не стирают упоминания о них изо всех документов. Верилось с трудом, но, кажется, «там» правда было лучше, и Анна кусала пальцы, чтобы не завыть от тоски и боли при мысли, что они с Николаем тоже могли уехать, но... Остались. Чувство долга, любовь к родной земле или иная какая блажь, она не знала. Просто теперь мир для неё раскололся на «до» и «после», на жизнь и смерть, на бытие и... Гроб стоял. Анна сдвинула крышку и заглянула в него. Николай лежал почти как живой: лицо спокойное и мягкое, полное внутренней гармонии, какая бывает у блаженных дурачков и трупов. Потянувшись к его волосам, Анна заметила уродливые коричневые пятна на шее и за ухом. Убитых отдавали не во все семьи, долго держали у себя, оформляли какие-то бумаги. Люди начинали портиться. К горлу подкатил плотный комок, но Анна упрямо поджала губы и коснулась виска Николая. На дешёвом, не по размеру костюме расплылось и засохло чёрное пятно. Если отодрать его, то откроются три раны от пуль и посиневший живот, в котором наверняка уже завелись черви. Из гроба на Анну дышало разложением и гнилью. Вдруг губы Николая зашевелились. Оживлять мёртвых не мог никто из друзей по переписке, да и сама Анна тоже. Она медленно отступила от гроба, прижимая ледяные руки к груди. Её колотила нервная дрожь, а ещё — сильная, колючая и болезненная ярость, такая, что поднеси к ней спичку — спалит дотла. Изо рта Николая, раздвигая сухие, покрытые узорами трещин губы, вылез жирный трупный червь. Анна сорвалась с места и резко задвинула крышку, даже не подумав о том, какая она тяжёлая и что соседи могут услышать. Плевать. Анну не тронули. Посчитали обычной женщиной, простым человеком. Или Николай взял всю вину на себя, умолял и унижался во время допросов, чтобы бывшую жену оставили в покое? Анна понимала, насколько глупо было им жить вместе после развода, но сердечную привязанность не так просто вырвать из сердца, как сорняк. Беда подкралась незаметно, забрала самое дорогое и нависла теперь над Москвой чёрной грозовой тучей. Анна смотрела из окна на залитые светом (кровью) улицы, слышала отражённый стенами вой женщин и думала, как прекрасно было бы сотворить из этого гнилого, отвратительного города костёр до небес. Чтобы проняло даже глухих к людским страданиям ангелов. Гори, Москва. Никакому дождю не потушить ярости, не унять скорби. Гори, и посыпь головы пеплом всем, кто приказал убить сотню эсперов на Красной Площади. Анну ждал сырой, одинокий и холодный Питер, где трупы разлагались медленней, а письма приходили чаще.