Атмосфера в доме Кимов темная, тяжёлая и тягучая. Ханбин стоит у подножия лестницы, ведущей на второй этаж, концентрирует взгляд на белом потолке и пытается «нащупать» в собственном разуме сознание Чживона, но натыкается только на гладкую стену. Не за что зацепиться. Но в этом доме не пахнет тем, что можно было бы назвать Надеждой. Ханбин и не представляет, как именно оная пахнет, но знает, что точно
не так. Может, это одно из преимуществ нахождения в загробном мире: ты видишь не своими глазами, а всеми чувствами. Ханбину от этих чертовых чувств хочется вырвать легкие, закрыться от них наглухо, не ощущать сгущающейся темноты.
Становится страшно, и тогда он зовёт:
— Чживон! Чживон-а!
В своей комнате парень обнаруживается лежащим на кровати в неестественной позе, перегнувшись через край и крупно подрагивающим, будто получает разряды электричества. Ханбин не сразу замечает, что Чживона рвёт на пол, а ещё позже — что собственной кровью. У Ханбина вылетает сердце и трясутся руки, но он подлетает к кровати и хватает Чживона за плечи, тянет на себя.
И крушит к чертям гладкую стену.
— Эй! — Ханбин бьет Чживона по лицу ладонями, пока тот не начинает сопротивляться. Затем отстраняется и падает рядом на кровать, тяжело дыша. — Ты, блять, какого хрена творишь?
Сердце не прекращает попытки раздробить грудную клетку, и Ким пытается выровнять дыхание. Они лежат на кровати в комнате Чживона и, к счастью, в его голове, где никто не находится при смерти и не бьется в конвульсиях.
— Я… Я не знаю, — хрипит парень и нервно облизывает губы. — Как ты вообще оказался здесь?
— Искал тебя. И, если бы пришёл позже, нашёл бы труп.
— Неправда, — пытается засмеяться Чживон, но заходится в приступе кашля. Ханбин сразу напрягается, боясь, что на чужой ладони, которую парень сейчас прижимает ко рту, окажется кровь.
— То есть это все, по-твоему, можно спустить на тормозах? Чживон, — чеканит Ханбин и переворачивается, оказывается с ним лицом к лицу, — прекращай уже этот сраный цирк!
Тот опирается на спинку кровати и грустно улыбается:
— Да что ты вообще знаешь…
— Оу, — предыдущая фраза действует как спусковой крючок, —
что знаю я? Знаю, что ты ни во что не ставишь свою собственную семью, считаешь, что лучше уж, конечно, умереть, чем поднять свой зад и хорошенько сжать половинки, дабы, если и не встать на ноги, то хотя бы научиться с этим жить. Считаешь, что ты особенный? — Ханбин щёлкает пальцами перед лицом напротив. — Миллионы людей сталкиваются с этим. И они с этим мирятся, живут и радуются жизни. Ты, — он тычет пальцем в клетчатую рубашку Чживона, в районе грудной клетки, — можешь это сделать. Можешь вернуться и жить нормально. Увидеть тебя в таком херовом состоянии… — пыл Ханбина с каждой секундой утихает. — Это было тяжело. Не думаю, что хотел бы увидеть это снова хоть когда-нибудь.
— О, Господи, — стонет Чживон, — заткнись.
— Не заткнусь, пока не скажешь, что постараешься.
— Может, я не хочу? — спокойно парирует Чживон, глядя Ханбину прямо в глаза.
— Что не хочешь? В каком смысле? — парень хмурит брови.
— Может, я хочу быть здесь.
— Это не навсегда, придурок. Пока твой организм борется, ты держишься на плаву и прохлаждаешься здесь. Как только все резервы будут исчерпаны, ручкой помаши. И этот момент близок, Чживон.
Тот хмыкает и в ответ молчит. Ханбин зол, очень зол — на себя по большей части, потому что не может донести такую простую вещь до Чживона, не может мотивировать его справиться с этим. Он, черт подери, плохой друг.
— Возможно, у меня больше нет шансов. Так что лучше провести последние деньки здесь, с тобой, чем… там.
— Больной ты ублюдок, — шипит Ханбин и резко обхватывает лицо Чживона ладонями. — Посмотри, — они переносятся в комнату парня, где кроме обмотанного трубками тела на кровати, находится ещё миссис Ким. Она шмыгает носом и усердно вытирает пол возле кровати, пытается оттереть следы крови, но по большей части размазывает слезы по лицу. Ее хрупкие плечи совсем осунулись и крупно подрагивают.
— Что ты делаешь с ними? — тихо спрашивает Ханбин и не может оторвать взгляд от этой картины, в то время как Чживон пытается смотреть хоть куда, лишь бы не на мать. Лучше бы его тогда сбило насмерть. — Я сделаю все, чтобы вернуть тебя, — голос Ханбина дрожит, но это, наверное, ещё одна из самых честных вещей, которые доводилось произносить.
И вдруг его озаряет.
Так же быстро они перемешаются обратно, в «другую» чживонову комнату.
— Ты столько всего рискуешь потерять, Чживон-а.
— И что же? — хмурится тот в ответ.
— Например, это.
Ханбин, держась за чужое предплечье, притягивает парня ещё ближе и целует. Резко, просто вгрызается в чживоновы губы, надеясь этим вызвать, в первую очередь, эмоцию, неважно какую. С силой удерживает, переместив обе руки на плечи и прижав к себе плотнее. И не встречает сопротивления. Открывает глаза и сталкивается с таким же изучающим взглядом напротив. И это, надо сказать, отрезвляет молниеносно. Ханбин усиливает хватку и начинает легко покусывать губы, пока Чживон сам не отстраняется, вытирая их тыльной стороной ладони.
— Что такое? — сдавлено спрашивает Ханбин, сказав первое, что пришло на ум.
— Давно думал, каково это, — легко произносит Чживон и улыбается.
— Каково что?
— Целоваться с тобой, придурок! — Ханбин не может ощутить, с какой скоростью сейчас бьется чживоново сердце, но это можно предположить по покрасневшим щекам и глупой улыбке.
Как будто это сама собой разумеющаяся вещь.
А затем все исчезает. Тает и растворяется прямо перед глазами Ханбина, пока он не перестаёт различать очертания Чживона. Ким крепко зажмуривается и чувствует, как сжимается желудок. А когда открывает глаза, видит перед собой знакомый письменный стол и сидящую за ним женщину, так же ему знакомую. Она поднимает глаза от кипы бумаг — досье на умерших, думает Ханбин, — и тепло улыбается.
— Тебя можно поздравить?
— С чем? — вопросом на вопрос отвечает парень, все ещё не веря в то, что снова оказался здесь.
— Ты справился, — женщина откидывается на высокую спинку стула. — Молодец, хорошая работа.
— То есть я... Чживон окончательно вернулся? — парень несколько раз моргает, не понимая, как теперь реагировать. Чувства смешанные и самые разнообразные.
Женщина поднимается с места, огибает стол и подходит к Ханбину. Кладёт руку на плечо, будто это нечто, что она уже в сотый раз проделывает, и чуть сжимает.
— Ты удивлён, — утверждает. — Это ожидаемо. Да, он вернулся.
— Это... Это отлично. Я... Я рад.
— Видишь, главное — вера. Ты это понял сам. И, скажу честно, оригинальный способ заставить человека почувствовать что-то иное, нежели грусть.
Ханбин кивает и поднимает взгляд, на лице расплывается робкая улыбка. Он теперь свободен. Может вернуться к родным, к друзьям, к
своей жизни. Делать все, что захочет: дышать, ходить, говорить, улыбаться. Он может жить дальше. Вот только горло неумолимо сдавливает рвущихся наружу поток:
— А когда мы очнёмся в своих телах, то будем друг друга помнить? Воспоминания останутся?
— Нет, — склоняет голову женщина. — По пробуждению ты не вспомнишь и того, что происходило здесь, в стенах этого кабинета. Конечно, гарантий, что забудется абсолютно все, нет. Может остаться нечто наподобие видений. Это также ещё не изучено.
— То есть шансы, что мы можем друг друга найти, все же есть? — интонация невольно повышается, Ханбин смотрит в чужое добродушное лицо, без тени лукавства, с едва занявшейся надеждой.
— А ты этого хочешь?
— Н-наверное.
— Можешь посмотреть вниз.
Ханбин повинуется, зная, что нет смысла противиться этому существу вообще, ведь в прошлый раз это не принесло никаких плодов. Под ногами парень видит интерьер чживоновой комнаты, его самого, лежащего на кровати и широко улыбающегося матери, что сидела рядом и снимала его ладонь в своих. Он все такой же болезненно худой и осунувшийся, но теперь можно было сказать с уверенностью, что вскоре это изменится. Они с матерью о чем-то разговаривают и улыбки не сходят с лиц, будто оба понимают, что — вот — все закончилось, все позади, пока сами не отдавая себе в этом отчет.
— Мать спрашивает, как он себя чувствует, — произносит секретарь, будто прочтя мысли — на самом деле, отнюдь не «будто», учитывая то, кем она является. — Он отвечает, что хорошо. А ещё — что чего-то не хватает.
Ханбин чувствует испытующе-заинтересованный взгляд на своём лице и поворачивается.
— Это что-то — я?
Ответом служит лишь неопределённое движение головой, означающее то ли согласие, то ли наоборот.
— И... что теперь? — Харбин мнёт пальцами подол рубашки.
— Теперь, — женщина напускает на лицо нарочито задумчивое выражение. А затем на нем расцветает улыбка. — Надеюсь, мы увидимся ещё не скоро.
Тёплая ладонь касается лба, а затем легко отталкивает. Ханбин заваливается назад, видя стремительно отдаляющийся белый потолок, что постепенно блекнет. Вдогонку он слышит распадающееся на эхо «И впредь следуй правилам дорожного движения».
***
Юнхен буквально плюхается на небольшой диван в коридоре отделения интенсивной терапии, рядом с задремавшей миссис Ким, что откинула голову на стену.
— Миссис Ким, — Сон тормошит женщину за плечо, и она сразу открывает глаза, — скорее пойдёмте!
На её уставшем, изможденном лице проступает замешательство.
— Что случилось? — в голосе пробуждается тревога.
— Ханбин проснулся!
Больше слов не потребовалось, и уже через несколько секунд они переступили порог одиночной палаты, где на кровати полусидел парень и тёр ладонями сонные глаза. Увидев маму и лучшего друга с широкими улыбками на лице, он приподнял уголки губ.
Вскоре палата наполнилась звуками радостных голосов и слез; сестра и отец, что приехали почти сразу же, как узнали новости, не переставали расспрашивать Ханбина о его самочувствии, а тот кратко отвечал:
— Хорошо, вот только такое чувство, будто чего-то не хватает.
И это что-то лежит прямо на поверхности, но все равно остаётся для его сознания недоступным.
***
Спустя две недели после выписки из больницы Ханбин снова возвращается на учебу. Все-таки занятия никто не отменял, как бы тому ни хотелось на подольше растянуть удовольствие постельного режима. Утром он просыпается раньше положенного, медленно собирается и в который раз натыкается на музыкальные побрякушки своего соседа по квартире, чертыхаясь и пару раз запустив ими же в спящего Юнхена. Постепенно Ханбин возвращается в рутину, снова привыкает просыпаться рано, но все же чувствует некоторую пустоту внутри. Нет, по-прежнему ходит в университет, делая незаурядные успехи в учебе, гуляет с друзьями, иногда забирает сестрёнку из школы и заходит к родителям в гости. Но все сильнее ощущает, что мог бы проводить время с кем-нибудь ещё. Возможно, с кем-то конкретным. Ханбин не понимает природы этого чувства, не видит черт лица человека и его фигуры, не имеет представления о том, кто он такой, но знает, что не хватает именно
кого-то.
Однажды, ярким, солнечным будничным днём, Донхек, знакомый Юнхена и по совместительству кларнетист, предлагает тому собраться компанией и устроить пикник в парке. Ханбин сразу же принимает приглашение, потому что стал проводить в парке больше всего времени в последние недели, не считая дома и альма-матер. Его необъяснимо туда тянуло, нравилось наблюдать за людьми, неспешно прогуливающимся по аллеям, из маленькой беседки.
И уже в субботу ребята, собравшись большой галдящей компанией, завалились в парк с корзинками наперевес, набитыми едой и выпивкой. Ханбин сразу решил уединиться в беседке, укрывшись от ярких солнечных лучей и зноя, которым воздух буквально пропитался. Он открывает бутылку соджу и снова принимается за любимое дело — изучение и наблюдение. Но спустя некоторое время столь увлекательное занятие и длительно пребывание в одной сидячей позе парня утомило, поэтому он снова присоединился к друзьям. Они сидели на лужайке, громко обсуждая игру в хоккей, и Ханбин увлёкся дискуссией, пока не ощутил сильный тычок в спину. Ребята напротив затихли, смотря куда-то поверх его головы, и парень обернулся. Над ним возвышалась коляска, в которой сидел другой парень, незнакомый на первый взгляд, и носок его белого кроссовка почти упирался в ханбинову поясницу.
— Эй, в чем проблема? — проворчал Ким, а затем поднял взгляд выше, на лицо незнакомца. И почему-то что-то в резких чертах его лица показалось очень даже знакомым.
— Мне показалось, что я раньше тебя где-то встречал, — задумчиво произносит парень, будто ничего не произошло. — Со спины выглядишь знакомо.
— Да, только что встретил, — ворчит Ханбин и встаёт на ноги, теперь возвышаясь над коляской. — Так какого черта?
— Теперь кажешься ещё более знакомым, — все так же невозмутимо произносит парень. — Я Чживон, — и протягивает руку.
Ханбин пребывает в ступоре ещё некоторое время, а потом отвечает на рукопожатие.
— Ну, поехали отсюда, что ли, — смеётся Чживон, и Ханбин почему-то не может сдержать уголки собственных губ, что так и норовят поползти вверх. Это было весьма неожиданно, так, что даже смешно.
— Чувак, ты странный! — но звучит это почему-то без намека на сарказм или злобу — только улыбка становится еще шире. Этот Чживон выглядит до жути комично с улыбкой, похожей на кроличью, что априори опаски не вызывает.
— Ханбин-а, — окликает Юнхён, повернувшись в их сторону, — кто это? Ты знаешь этого парня?
Парень открывает было рот, чтобы выдать очевидное на первый взгляд "нет", но запинается, зацепившись за взгляд Чживона. Он смотрел на него с неким интересом, в ожидании,чуть склонив голову вбок. Смотрел, хитро так и с задоринкой, и, видимо, сощурив и без того узкие глаза. Теперь Ханбин не знает. Вернее, он
не уверен, ведь понимание, что Ким точно соврёт, если скажет, что никогда доселе не видел этого странно-забавного парня, все же его настигает. Он слышал раньше его голос и точно где-то видел в большом и необъятном Сеуле. Наверное, мир тесен.
— Я видел тебя уже несколько раз в этом парке, и мне кажется, что я знаю тебя и ты должен быть вполне себе ничего. И это странно, — Чживон с помощью рук поворачивает коляску вбок и вопросительно смотрит на Ханбина. — Так поехали выясним это.
Колеса коляски стремительно набирают обороты, и Чживон отъезжает на несколько метров, после чего чуть тормозит. Ханбин перестает удивленно пялиться ему вслед и. прикинув что-то у себя в голове, поворачивается и машет друзьям рукой на прощание, обещая позже всё объяснить.
Парень догоняет Чживона и берется руками за ручки коляски, толкая её вперед. Они направляются прямиком к ближайшей беседке. Странно, но разговор у них складывается почти сразу и буквально на ровном месте. Будто для них это было обычным делом. Постепенно Ханбина даже начинает забавлять чживонова манера разговора, и он открыто и громко смеётся.
И чувство пустоты исчезает, как и не бывало. Похоже, кто-то наверху наконец постарался, раз ему сейчас необъяснимо легко и весело. Чживон странный и болтливый, но это и есть его изюминка. А ещё — кроличий оскал, которым Чживон светит почем зря. И Ханбин не может сдержаться от ответной улыбки снова и снова.
