Свадебный переполох в Медусельде

      Тэйодред вышел из комнат отца, едва сдерживая тошноту. Воротило от самого себя, от своих речей, от того, что устроил. Держало только то, что иначе нельзя было. После помолвки поговорит, признается, попросит прощения. А сейчас… Эйорл, дай сил твоему потомку, дай мужества промолчать, не выдать, не сорваться! Легко ли перед родными выглядеть дрянью почище Гримы?       К себе в покои он даже не вошёл — едва ли не ввалился, падая в кресло возле очага и не обращая внимания на Эйомера. — Ты там что ратовал за введение налогов для холостяков, включая самого Конунга? — поинтересовался Сенешаль глядя на его перекошенное лицо и залёгшие вокруг рта суровые складки. — Чтоб ему неповадно было сводничеством заниматься? — Налей лучше, — воин кивнул на бутылку. — И, прошу, пока не спрашивай. Завтра приедут Имрахиль с дочкой, и Эйовин с мужем тоже. Вот ещё с князем поговорю… — С Имрахилем? — подав брату кубок с вином, Эйомер припомнил, как князь пару раз приезжал в Минас-Анор и вёл долгие беседы с Боромиром и Арагорном. — Он всё больше любит о политике да о спорных границах потолковать. Ты ему лучше не наливай, а то беседа до утра затянется. — Да плевал я на то, насколько беседа затянется. И на политику мне сейчас хочется то, что в штанах, возложить. Торжественно, — достаточно большой кубок рохиррим опустошил одним глотком, не чувствуя вкуса. — Вода водой. Сейчас покрепче достану.       Быстро «откопав» в шкафу бутыль с крепчайшей гномьей настойкой, Тэйодред уже сам наполнил два кубка, протянув один брату, а второй осушая так же, залпом, не глядя на то, что крепость была вдвое против выдержанной медовухи. — Ты потише, братишка, — пригубив обжёгший горло напиток, Эйомер снова окинул его внимательным взглядом серых глаз. — Такое чувство, что это тебя, а не меня силком женить собираются. — Никто тебя не женит. Силком — так тем более. Я пообещал, что смогу всё уладить, так вот и подожди немного, — услышав стук в дверь, Тэйодред подошёл, забрал у слуги поднос с закусками и поставил на стол, быстро нарезая копчёное мясо и сыр. — Ешь. А то развезет от выпитого. — Ты, кажется, этого и добиваешься, во всяком случае, у меня такое ощущение, что эту ночь мы ещё не раз вспомним. Что там отец, не пытался остудить твой пыл? Или ты как всегда — с ним подход полюбезнее, а ко мне потом пар спускать? Помнишь, как мы славно напились в тот день, когда сестру от Боромира отбили? Вот только не думал, что тебе и меня отбивать придётся. И опять ветер с Юга дует. — А ты уже так к гондорским чопорным застольям привык, что со мной и напиться чураешься? — рассмеялся Тэйодред. — Помню. И тебя отобьём. Я же разницы между вами не делал, и она, и ты — родные. За каждого из вас и жизнь положу. Не то что дипломатию вспомню. Ты лучше вспомни лицо Боромира, когда у него младший брат разрешения на брак просил. Я в бою на ногах держался, а тут думал — рухну со смеху. — Да не чураюсь я, скажешь тоже, — залпом осушив свой кубок, Эйомер криво улыбнулся. — Знаешь, если бы Эйовин у меня мумак посватал, я бы тоже ошалел, так чего же ты ждал от Боромира? Он, небось, как представил свою раздобревшую во цвете лет наречённую, так и о дружеских отношениях с Роханом позабыл вмиг. Помнишь, как глаз дёрнулся и голос осип? Только и смог спросить, мол, уверен, братец, что такое добро любовью объять сможешь? — А как на него Фарамир смотрел, — Тэйодред налил ещё и себе, и брату. — Такие глаза растерянные, детские — и то на нас, то на него. Перепугался, что с ним плохо. Хорошие они. Сразу видно, росли душа в душу, крепко друг за друга держались. Как я за вас. И хоть прощения сейчас просить впору. Что тогда на бродах так вышло, что ты меня погибшим считал… — Нет в том твоей вины, а вот эльфов, что тебя спасли, я несколько раз благодарил, а они, шельмы ушастые, отнекивались «не за что, как погибающего от ран не спасти», а потом так подставили на этих свадебных гуляниях, что до сих пор стыдно вспомнить. — Да ладно тебе, — витязь улыбнулся, заново наполняя кубки и приобнимая брата. — Всем тогда досталось. Тебе ещё ничего так, а вспомни, что Арагорн эльфийской Владычице учудил? Я думал, отец государыни Арвен там и все своё самообладание потеряет, он едва ли не под стол полез, чтобы улыбку сдержать.       Вот только воспоминания о тех днях ничего хорошего не принесли: снова перед глазами стояло милое лицо, звучал её голос, её песни. Ту, про Рохан, сейчас пели едва ли не на всех праздниках — как клинком в сердце, до боли. Что же ты, тело спасла, а разум вот так загубила, чародейка. — Что-то не шибко тебя радует это пойло, — заметив, как потемнели, словно грозовое небо, глаза брата, Эйомер нахмурился и попытался отодвинуть подальше бутылку с гномьей зажигательной, тем более, что развозило от неё как от бочки эля в одно рыло, не меньше. — Не грусти вот отстроим заново порушенные деревни, тогда столько праздников будет, что трезветь не будешь успевать. — Вообще лучше бы не трезветь. Отстроим, братишка, всё ещё вернётся. И мир, и смех, и твоих сыновей буду на коня сажать, — остановив руку Эйомера, Тэйодред разлил остаток по кубкам. — Давай за твою любовь выпьем. Чтобы я на вашей помолвке так же кубок поднял. — Не спейся раньше, — покачал головой Сенешаль допивая напиток, от которого уже гудело в голове. Сыновья. Свадьба. Да у него и помыслов таких не было прежде, а вот теперь поди же ты — размечтался о том, как введёт в свой дом в Альдбруге Ремиль, как она наполнит звонким смехом эти старые стены. Простая человеческая радость, неужели она и впрямь поселится в его жизни после долгих лет одиночества и сражений? — Только свадьба пусть простой будет, без гондорских шуток. — По нашим обычаям, по старым! — согласно кивнул Тэйодред, доставая из сундука ещё одну бутылку. — Только не надо говорить, что в моих покоях выпивки больше, чем в погребе. Меньше даже, чем у отца в тронном зале спрятано. А ты первенца сына хочешь? Или сперва няньку, после — ляльку? — На девчонку бы посмотреть, чтоб как мать смешливая да озорная, — улыбнувшись, Сенешаль только покачал головой на замечание брата о растыканных по Медусельду заначках спиртного. — Она же, знаешь, какая? Однажды слышу крик на улице, визг, дети смеются, вышел разузнать в чём дело и вижу картину: Ремиль верхом на свинье здоровенной сидит, а та несётся, дороги не разбирая. Оказалось, животина сбежала от хозяина, а она её поймать вызвалась. Ну и поймала.       Тейодред рассмеялся: — Так, уже понятно, что на лошади малыши усидят! Эйомер, ты не засыпаешь? Вон, глаза то и дело жмуришь? Ложись, я ещё посижу.       Снова будто холодом обдало. Завтра ещё один разговор. Лгать в лицо, а хуже того — сломать бы только себе жизнь, не тронуть Лотириэль. Не вина девочки, что сдуру влюбилась, не обидеть бы… — Неплохо бы, — взглянув на кровать, Эйомер потёр виски и отрицательно качнул головой. — Но лучше не стоит, а то начнёшь, как засну, приключения себе на задницу искать, а потом что отцу говорить? Были трезвые, ни разу ни в одном глазу? — Ложись. Отсюда ни шагу не сделаю. А тут приключений всего-то три бутылки осталось. Надо разобраться, чтобы завтра обновить весь запас. — Смотри, ты мне обещал. — Обещал. Не женят тебя, помню, — Тэйодред встал, достал из сундука ещё одно одеяло и шагнул к младшему, помогая тому распутать ставшие непослушными шнуровки на плаще, рубахе и поясе. Проследив, чтобы Эйомер устроился поудобнее, витязь укрыл его, провёл рукой по пшеничным волосам и снова вернулся к столу. Так и в детстве часто укладывал его, когда они только приехали, когда ещё дичились, пугались всего, ночью не могли в своих покоях спать. Днем-то никто из рохиррим и сказать не мог, что Эйомер мальчишка, как воин держался, а вот ночью… Но что вспоминать, вот и сейчас уже уснул, а старшему не до сна. И хмель не берёт, чтоб его…       Сделав шаг к двери, чтобы выйти ещё за выпивкой, Тэйодред остановился. Нет, слово ломать негоже. Да и завтра голова понадобится. Раздевшись, он лег в кровать, подвинув недовольно заворчавшего брата, и тоже уснул, хотя казалось, что и глаз не сомкнет.