In saecula saeculorum

День за днем Диппер молится неизвестному богу. Сбивает в кровь коленки, заучивает молитвы ночами, и каждый раз обжигает пальцы о пламя церковной свечи. У Диппера свитера широкие, потянутые временем и шайкой местных хулиганов за воротник. Вытянутые, мятые, с заплатками местами и потертостями неровными. Висят убого и так и норовят оголить чужие худые плечи, и обнажить нежную кожу. И кажется, стоит только потянуть за выбивающуюся ниточку, как ткань распустится, рассеется — и оставит неприкрытыми постыдные мгновения прошлого, рассыпавшиеся белыми пульсарами на запястьях. У Диппера губы горькие, и кровоточащие ранки акцентом на бледном лице и синеве губ. В уголке наливается гематомой. И улыбка у него какая-то несуразная, ненастоящая — словно снята с чужого лица и наспех приклеена. Ему совсем не идет. Копна не расчесанных вьющихся волос с редкими красными завитушками, оставшихся после давнего окрашивания. И синяки на теле созвездиями по хребтине, ключицам и выступающим ребрам. Расцветают кармином и жгут нещадно. Коленки протерты до мяса и кровоточат, корочкой не покрываясь. Руки в молитвенном жесте выражают лишь скорбь. Смирение во взгляде тонет за жалостью — и неизвестно, к самому ли себе или к людям. Прохожие морщат носы. Проходят мимо и стараются лишний раз не смотреть на нищенство, считая это не более чем очередным бизнесом, весьма условным, к слову, и вымоганием денег. В порядочном обществе не говорят про маргинальность — считают себя выше этого. Если проблему не замечать и не касаться ее, она ведь сама и исчезнет, правда? По дворам проносятся стаи бездомных собак. И мальчик бы с радостью пробежался бы с ними до ближайшей деревни. Кинулся в поле, рассекая сухую траву. Улегся бы наземь и видел прекрасный сон. Но Диппер относит себя к приличному обществу — с неприличным багажом отклонений от «нормы». Голос неизвестного бога в голове льется музыкой. Скрипками, арфами и пианино. Неземной смех электричеством и раскатами грома по черепной коробке, заполняет пустое пространство сознания и растекается по позвонкам множеством мурашек. У неизвестного бога имени нет, а если и есть — то сложное для восприятия. Непонятным набором шумов и символов, оно, вероятно, произносится на иноземном языке далеких форм жизни. И Диппер, синтезируя известные звуки, зовет его просто: — Билл. Бог лишь вздыхает, жмурится. Тянется к Дипперу и гладит чуть заметно по голове, шепотом напевая что-то из колыбельной Вселенной. У Билла холодные руки, да лезвия пальцами, и кажется, что длинные когти царапают кожу и, задевая артерии солнца, рвут их тонкие стенки и пробираются под грудину, к сердцу. И то замедляется, и вся кровь вдруг словно становится раскаленным железом — в контрасте с ледяной рукой это ощущается, словно пожар изнутри. Но ни одной царапины не остается. У Билла нет близких, и Диппер полагает, что тому, верно, очень скучно и одиноко. Хотя сам бог никогда этого не признает. И говорит он о чем-то немыслимом. О вселенной, далеких планетах, и космосе. Теории струн и биполярности. Шизофрении и сингулярности их с Диппером сущего. А ночью транслирует в голове мальчика чудеса из бесконечности вселенной: Дипперу снится, как гаснут и загораются звезды, как галактики обрастают новыми формами жизни, как рождаются и гибнут целые цивилизации, а квазары яркими спиралями вспарывают пространство; как Млечный Путь и Туманность Андромеды сливаются воедино. И Диппер в такие моменты ясно осознает, что ему совсем не хочется просыпаться. Снова покидать бескрайний космос и видеть серую массу людей, шатающихся по улицам и, кажется, совершенно не осознающих, куда и зачем они идут; давиться пресным кофе в ближайшей забегаловке за доллар и просить милостыню в грязных подземках; умело врать прохожим о больной мамочке, умирающей от рака, и что их несчастные несколько центов, а лучше долларов, обязательно пойдут на ее лечение и сделают Диппера невероятно счастливым. Сердобольные прохожие, пораженные печальной историей мальчика, — за несколько лет он научился врать так, что сам себе верит, поэтому вызвать у себя настоящие слезы труда не составляет — обязательно пожертвуют несколько зеленых бумажек. А вечером мамочка погладит Диппера по головке, прихватит деньги и уйдет на всю ночь надираться дешевым пойлом. И, сидя в пустой грязной комнате, мальчик Диппер не будет знать, что из этого хуже: его мать очередной завалится домой под утро в обнимку с каким-нибудь мужиком, или же не вернется вовсе. Билл в голове уверенно говорит, что второй вариант отнюдь не является худшим, напротив, это лучшее, что может произойти. Он говорит, что стоит только попросить, и его прелестную мамочку больше никто никогда не увидит. И то, чтобы Диппер так категорично не отказывал ему сразу, а как следует все обдумал. Билл перебирает его кудряшки и показывает, как где-то совсем далеко, намного дальше видимой вселенной — настолько, что Дипперу, как человеку, просто не хватит мышления и фантазии чтобы представить эти масштабы, — взрывается сверхновая. И это, несомненно, самое красивое и невероятное, что он когда-либо видел. Дипперу даже на мгновение, всего на секунду, становится завидно, ведь Билл может все это видеть когда только пожелает. И в самой глубине души понимает, что хотел бы оказаться на его месте, но быстро прогоняет эти постыдные, как ему кажется, мысли. Обида и чувство несправедливости тоже душатся на корню. Ведь у него могло не быть даже этого. Но в один из таких вечеров Диппер, неожиданно даже для себя, говорит, что если это было возможно, он хотел бы всегда быть вместе с Биллом. Что отдал бы все, что угодно за это. И что он его, кажется, любит. А бог отрывисто и жарко шепчет на ухо: это может быть вполне осуществимо. — Ты действительно не заслуживаешь такой жизни, — губы едва касаются щеки, но это пьянит сильнее любого алкоголя, — я могу подарить тебе целую вечность, Диппер. Он смеется и впервые целует его в губы, мимолетно, обжигающе, и мальчик чувствует, как легкие заполняет огнем. И все его тело словно тоже охвачено жгучим пламенем, но не горит. И до самого рассвета бог рассказывает о удивительном симбиозе существ и цикле их жизни с какой-то далекой планетки. И то, что они обязательно побывают там вместе через несколько десятилетий, тогда, когда существование организмов завершится и они начнут постепенно взрываться, а планету скроет сизым горячим туманом. А еще через сотню лет там начнут вновь появляться живые малиновые коконы. И Диппер слушает его размеренный тихий голос, и отчаянно верит. И Биллу даже не нужно спрашивать, чтобы получить согласие. А избавление от никчемного тела — это сущий пустяк, думает он.

***

В окне догорал рассвет, редели розово-фиолетовые облака, а небо незаметно окрашивалось в светло-голубой цвет. Смягчались тени, и город постепенно просыпался ото сна. По улочкам лениво начинали ходить редкие прохожие, и совсем скоро, всего через какой-то час, люди начнут суетливо бежать на работу; кто-то из них расстроится, потому что очередной раз опоздал, и начальник вновь отчитает его перед всем коллективом; кто-то будет очень счастлив, ведь любимая жена ночью родила ему сына, и лицо человека еще долго будет озарять блаженная улыбка; кто-то сегодня влюбится, а кто-то расстанется; чей-то ребенок получит свой первый подарок на день рождения, а чей-то — последний. И никто не заметит, что в покосившийся дом на самой окраине города никто не вернулся. Не заметят и отсутствие мальчика, что вечно просил милостыню в душных подземках и каждую субботу исправно ходил в храм. И никто больше не сможет сказать точно, существовал ли вообще такой человек — со странным именем — Диппер Пайнс.