In saecula saeculorum

Дипперу кажется, словно мир потерял краски. Будто здесь побывало нечто, что стерло все цвета до единого, оставив после себя лишь серость, монотонную и печальную. Он тонет в ней, словно в безмолвном океане, и толща воды тонна за тонной давит со всех сторон и тащит на самое дно. Дробит костную ткань, выворачивает позвоночник вовнутрь ломаной линией и острые межпозвоночные диски впиваются в органы; сколы ребер рвут нежную прозрачность кожи и в глубине океана кровь кажется черной, словно мазут. И время тянется, словно прозрачный оппанол, и застывает — твердеет — обрастая мириадами маленьких кристаллов. Диппер думает, что он застрял где-то на периферии своего собственного сознания, и настоящего словно не существует. А метафорический океан все сильнее сдавливает его хрупкое тело, волочит и припечатывает к илистому дну. Соленость дерет горло и выедает глаза. Диппер задыхается, глотая мертвенную липкую массу. Она стекает по горлу, и оплетает каждый орган, заполняя собой все пространство, и тело Диппера — окаменелость. Любовно спрятанная от всего мира там, где кончается океан. Где-то внутри, под сердцем слабо копошится отчаяние, щекочется и раздражает нервные окончания, а потом вдруг вспыхивает жарким огнем, выжигая и раздирая нематериальную плоть, и так же быстро потухает, оставляя после себя уродливые дыры. Ошметки души пожирает, словно тысячи маленьких червей, уныние. И Диппер понимает, что он давно уже съеден. А где-то рядом электрический смех разрезает пространство, словно нож мягкое масло, и смех этот, кажется, звучит везде, несется на сотни километров вдаль и концентрируется аккурат по центру сознания Диппера тонкими иглами. Проникновенный голос говорит, что душа — не более чем красивая выдумка человеческого сознания, и то, что составляет в сущности эту самую душу намного сложнее, чем просто кусок нематериальной субстанции. И говорит, что Диппер зря боится несуществующих червей в своей аналогично несуществующей душе. И что чего действительно стоит бояться, так это того, что иллюзорные черви эволюционируют во вполне натуральных паразитов, и решат полакомиться его, Диппера, мозгами. Зажмурив глаза, точно мантру, парень шепчет одними губами: «его не существует», «его нет». Худые руки с выраженными костяшками пальцев, синевой вен, что паутиной разрастаются под чужой бледной кожей, обхватывают щеки, поглаживая нежную шею большими пальцами и едва царапают ее острыми когтями. Ледяные и бескровные, они щупают горячий человеческий пульс, ложатся на вздымающуюся от каждого вдоха грудь и жадно забирают тепло. Дипперу кажется, что его трогает сама смерть. Но эти касания почему-то не пугают, наоборот, он чувствует какое-то иррациональное спокойствие и умиротворение. Биллу забавно. Он мокро целует его в перекат плеча, в шею, кусается, словно изголодавшийся зверь, и слизывает выступившие капельки крови. Прикусывает мочку уха и пылко шепчет что-то невнятное, на каком-то неземном языке, какой-то неизвестной Дипперу цивилизации. Но даже не зная языка, интуитивно он понимает, что Билл обещает ему, что всегда будет рядом, что не оставит его, обычного человеческого мальчишку, даже после смерти. И что: бежать бесполезно, Сосенка. Билл — воплощенный в реальность монстр из страшных снов Диппера. Настолько же действительный, насколько действительно все происходящие, где бы то ни было. Билл прижимается ртом ко рту Диппера, аккуратно обводит тонким языком его нижнюю губу, настойчиво проталкиваясь глубже и, скалясь сквозь поцелуй, раздваивает язык и гибко огибает чужое небо. И знает точно — Дипперу это нравится. Собственный ручной подкроватный монстр смеется немного истерично, и его голос помехами шумит в голове. И все происходящие пьянит не хуже любого абсента и травки. А парень понимает — он уже окунулся в этот омут с головой без возможности выбраться, выкарабкаться. Билл — инфекция, последствие которой — летальный исход. И если смерть есть не что иное, как всепоглощающая пустота, то обретенное бессмертие уже не кажется таким уж и страшным. Билл — созданный из хаоса космический демон. И он становится все сильней.