Борджиа. Часть 1. "Секс. Власть. Убийство. Аминь."

Еще один ясный апрельский день поднимался над Вечным Городом. Омытое ночным дождем небо без единого облачка сияло яркой лазурью. Во дворе виллы на площади Пиццо-ди-Мерло упоительно благоухали низкорослые померанцы в полном цвету, а над черепичной крышей с деловитым щебетанием носились ласточки. Их оглушительные рассветные трели разбудили дочь понтифика, выдернули ее из сонной дремы. Размышления о предстоящих переменах мучили ее всю ночь, и лишь под утро она смогла уснуть. Его Святейшество принял решение сразу по окончанию аудиенции с графиней Сфорца. К счастью, Чезаре  не стал медлить и явился на виллу Борджиа, несмотря на поздний вечер - специально, чтобы доложить Лукреции о выборе святого отца. А еще он сообщил матушке о секретной поездке в Неттуно и уговорил ее подыграть авантюре. Ванноцца быстро согласилась. Она безоговорочно доверяла старшему сыну и знала, что в сопровождении Чезаре может отпустить Лукрецию хоть на край света. Этим утром Лукреция проснулась с осознанием какой-то неотвратимой неизбежности. Спустя несколько месяцев она станет герцогиней Пезаро и женой лорда Джованни Сфорца. Будь, что будет. Зато у нее есть как минимум двое верных друзей, готовых убить за нее - Джем и старший брат. Лукреция до сих пор помнила горящие темным пламенем глаза Чезаре, когда он пообещал вырезать сердце ее будущему мужу, стоит тому проявить непочтение к Лукреции. В тот момент она поняла, что он не шутит и не пытается впечатлить ее. Чезаре и правда способен на такой поступок. Герцогу Сфорца ничего не остается, как быть добрым к будущей жене. А потом Чезаре поцеловал ее. Вернее это она первая потянулась к нему, сама не вполне осознавая своего порыва. Лукреции было боязливо после слов Джема о несчастных наложницах. Она все не могла перестать думать о своем предстоящем замужестве, а когда Чезаре заверил, что не даст ее в обиду, Лукреция поняла - бояться нечего. Ярость брата согрела ее холодеющую от страха и сомнений душу. У нее будто камень упал с плеч, а его глаза вдруг очутились так близко, стоило только подняться на цыпочки, чтобы дотянутся до дивных губ... И тогда он сам обхватил ее лицо горячими, ласковыми ладонями, точно драгоценную чашу, и припал к ее устам. Их губы и раньше встречались в поцелуях: в учтивых, вежливых, шутливых, праздничных - да в каких угодно, но не таких, как в тот день. Она боялась шевельнуться, а земля уходила из-под ног. Казалось, ее душа вот-вот вылетит через губы. Она все ждала, что уста брата вздрогнут, разомкнутся, и он поцелует ее по-настоящему, как целовал тех, других женщин, своих любовниц. Ах, нет, лучше не представлять подобного и никогда не думать об этом. Она же влюблена в Джема, это его поцелуев она должна желать, о них мечтать. Но губы ее до сих пор предательски горели, стоило только вспомнить поцелуй Чезаре в уединенном и тихом алькове дворца. Усилием воли Лукреция заперла мучительно сладкие грезы поглубже в самый дальний и потаенный уголок души. Она уже давно прятала в этот чулан все, что не могла понять в себе, все, что пугало и виделось греховным. Там, в сумрачных глубинах ее существа, таилась целая бездна, на край которой было так страшно подойти, уж не говоря о том, чтобы глянуть вниз и встретиться лицом к лицу с теми сомнениями, что бурлили, скрытые во мгле, точно в темном омуте. Окончательно скинув оковы сна, Лукреция потянулась на своей просторной постели с балдахином, лениво зевнула и открыла глаза. Даже не верилось, что сегодня ей исполняется целых пятнадцать лет. Но, похоже, кто-то побывал в ее комнате, пока она спала: у изножья кровати стоял мольберт, наподобие тех, что она видала у мастера Пинтуриккьо. Поверх него был накинут лоскут камчатой турецкой скатерти. Внизу, на подставке, поблескивал искусно инкрустированный ларец из орехового дерева. Лукреция сразу же догадалась - под тканью укрыт портрет. Он был готов еще неделю назад, но Его Святейшество строго-настрого приказал художнику держать секретность и не показывать портрет дочери, желая преподнести картину в качестве подарка ко дню рождения. Лукрецию мгновенно одолело любопытство, и она, как была, босая и в одной сорочке, метнулась к треноге, одним быстрым взмахом стянула кусок материи и с удивлением уставилась на холст.   С портрета на нее смотрели пронзительно ясные, точно драгоценные камни, зеленые глаза в оправе густых золотистых ресниц. Лукреция приблизилась, осторожно коснулась мерцающей поверхности картины, желая убедиться, что краска высохла. Это, безусловно, была она. Любой бы узнал дочь Александра в этом портрете, но сама Лукреция с трудом могла поверить, что была столь хороша собой. Матовым свечением розовела идеально ровная кожа лица, лепестками чайных роз краснели полные губы, пушистые волосы лоснились точно расплавленное золото. С поразительной тщательностью была прорисована каждая складка на юбке и каждая рюшечка кружева на лифе. А в осанке ее, в развороте плеч и кокетливом наклоне головы сквозили величавость и благородство. Лукреция то приближалась, то отступала на пару шагов от картины, щурилась, точно пыталась увидеть нечто глазам недоступное. Ну, мастер Бернардино, угодил! Лукреции вдруг захотелось поцеловать собственный портрет, но она сию же минуту одернула себя: экая глупость. Это всего лишь рисунок, и художник явно приукрасил ее достоинства. Наконец, внимание ее обратилось к ларцу. Только сейчас она заметила поверх крышки свиток тонкого пергамента, перевязанный красной лентой. Босые ноги ее успели озябнуть, касаясь прохладной плитки на полу, поэтому, схватив послание и шкатулку, Лукреция быстро забралась обратно на кровать, поджав под себя пятки. Первым делом, с замиранием сердца, она развернула записку и сразу узнала размашистый, чеканный почерк брата. Милая моя Лука! Для любящего брата нет прекрасней дня в году, чем день рождения его возлюбленной сестры. Ибо в этот день, пятнадцать лет назад, зажглась самая яркая звезда на нашем небосклоне, но в отличии от холодных и далеких звезд в черной выси, свет нашей дражайшей звезды согревает теплом сердца тех, кто имеет честь приблизиться к ней. Прими в дар сей скромный подарок, оправу для твоих великолепнейших ножек, которые ходят по воздуху. Остальные дары от меня будут представлены на торжественном вечере. P.S. Еще один сюрприз ждет тебя в кассоне. Твой брат, Чезаре. Лукреция, все еще не выпуская письма из пальцев, торопливо отворила шкатулку и ахнула. На темно-синем бархате искрились и переливались драгоценным сиянием изумительные туфельки из золотого атласа. Каким-то невероятным образом Чезаре, словно прочитал ее мысли. Ведь она мечтала о ровно таких туфлях: с шелковой оторочкой, кружевной отделкой, с милыми бантиками на задниках. Она тотчас отложила записку и примерила бесценный для сердца подарок. Вскочила на ноги и закружилась по комнате, приподняв подол сорочки. Они сели как влитые. В такой обуви Лукреция и впрямь парила над землей, а танцевать в них будет одно удовольствие. Она даже сделала несколько па, элегантно поднявшись на цыпочках. Вечером в честь дня ее рождения был запланирован роскошный пир на открытом воздухе, под крышей Бельведера в Ватикане. Ах, как жаль, что длинные юбки напрочь укрывают ноги от глаз, и никто не увидит, как дивно хороши новые туфельки Лукреции! А она, несомненно, наденет их вечером. Может, во время танца взметнется повыше юбка, и мелькнут точеные ступни, обтянутые златотканым шелком. Какой же чудесный день ждет ее сегодня. Внимание всех членов семьи будет приковано к ней одной, а она с радостью примет и поздравления, и подарки. И не станет Лукреция отравлять такой день мыслями о грядущем замужестве. А может этот Джованни Сфорца придется ей по душе? Сестра его, графиня Имолы и Форли Катерина, оказалась весьма привлекательной дамой, хоть Чезаре и отозвался о ней без восторга. Лукреция вдруг вспомнила, что в записке говорилось еще об одном сюрпризе, спрятанном в сундуке. Она бегом ринулась в ту часть комнаты, где в комодах и кассоне умещались ее многочисленные наряды. В самом первом она и обнаружила подарочный сверток с одеждой: мужские полотняные штаны, льняная сорочка, узкая кожаная куртка, сапоги из телячьей кожи, берет с лихим пером. И все это богатство было завернуто в добротную саржевую накидку. Лукреция сразу узнала плащ - черный, точно ночь, с блестящей массивной застежкой. Чезаре надевал его прошлой зимой. Стало быть, вся эта одежда предназначалась для нее. Лукреции придется нарядиться юношей, дабы не навлекать на себя лишнего внимания в дороге. Что же, разумно. И путешествовать на лошадях в мужском облачении будет намного удобнее, чем в корсаже и юбке. Она выхватила из свертка берет и напялила его на распущенные волосы, со смехом глядя на свое отражение в зеркале. Хороша, что и сказать - в простой сорочке до пят, роскошных туфлях и берете с залихватским пером. Лукреция представила, как Чезаре пробирается в ее комнату, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ее, осторожно укладывает подарки, прячет сверток в комод. И все ради того, чтобы порадовать ее сегодня первым. В этом весь он: быть во всем превосходным и при том сколько нежности, любви, внимания к ней. Лукреция невольно заулыбалась. Из-за двери, что вела в примыкающую к спальне каморку прислуги, послышалась какая-то возня, а затем сдавленный смешок. Она тотчас узнала голос - это Хуан. Лукреция быстро стянула берет, бросила его в сундук, захлопнула крышку, в два прыжка оказалась у дверей и, не раздумывая, толкнула тяжелую створку. Она так и знала: ее братец тискал пышные формы служанки, зажав девицу в проеме дверей, что вели в коридор. Заметив сестру на пороге, он тут же выпустил Стефанию и, широко улыбнувшись, как ни в чем ни бывало, пошел к Лукреции, раскинув руки в стороны. - Наша дорогая сестра! - воскликнул он. - Прости, если разбудил. Я пытался вызнать у твоей камеристки, когда к тебе можно зайти, - Хуан подлетел к ней танцующей походкой, схватил в крепкие объятия, приподняв ее над землей. - Прими мои поздравления! Пока он кружил Лукрецию, она успела заметить склоненное в смятении лицо Стефании. Та была вся пунцовой и кусала губы. Вот же негодник! Лукреция знала, что служанка влюблена в герцога Гандийского еще со времен, когда он был обычным юнцом без титулов и званий, а он вечно нагло пользовался ее нежными чувствами. - Я хотел быть первым, кто поздравит тебя сегодня, - с нетерпением сказал Хуан, все еще удерживая ее на руках. - Я успел? Наконец, он отпустил ее, с любопытством заглянул через плечо и бесцеремонно вошел в спальню. Тотчас приметив портрет и открытую шкатулку, он разочарованно присвистнул: - Как всегда опоздал. - И все же ты первый, кто обнял меня, братец, - утешила его Лукреция. - А это многого стоит. Хуан на короткое мгновение задержался у мольберта, окинул картину быстрым цепким взглядом и, повернувшись к сестре, усмехнулся: - Портрет прекрасен. Браво мастеру Пинтуриккьо. Но в жизни ты куда краше. Он озирался по сторонам, словно что-то выискивал, и Лукреции разом стало не по себе. Брат был выряжен точно на бал, а она, оказавшись перед ним в одной сорочке для сна, чувствовала себя неуютно. Лукреция поежилась, точно от холода. Вот почему рядом с Хуаном ей почти всегда неспокойно? Что не так между ними? Ведь он тоже любит ее, заботится о ней, умеет рассмешить и наверняка готов сражаться с любым, кто посмеет обидеть сестру. Нынче Хуан сама галантность. Он умеет быть и обходительным, и ласковым, когда того пожелает, но она-то знает, что в душе он все равно циничный, себялюбивый, умеющий колко задеть и обидеть даже тех, кто ему дорог. Такой уж он есть, второй ее брат, и она будет любить его несмотря ни на что.   Меж тем Хуан, заметив ее смятение, нарочито заулыбался еще шире и позвал прислугу: - Фанни, иди сюда! - Стефания тотчас влетела в комнату, присев в глубоком реверансе, не смея поднять глаз от пола. - Помоги одеться госпоже! - он перевел взгляд на сестру: - Сейчас будут подарки. Закутавшись в персиковый шелк халата, Лукреция почувствовала себя куда уверенней и, умостившись на низенькой кушетке перед изножьем кровати, устремила на брата вопросительный взгляд, смягченный улыбкой. Герцог театрально поклонился, затем отворил парадные двери и подал знак слугам входить. Просторная комната наполнилась лакеями, праздничным шумом и музыкой. Под мелодичные трели флейты и лютни вошли ряженые музыканты, пажи внесли громоздкий сундук с отрезами дорогих тканей, затем ларец с великолепными украшениями из жемчуга и самоцветов, подставку с мраморными бюстами Юноны и Юпитера, венецианское хрустальное зеркало в оправе из эбенового дерева. Такие щедроты от герцога Гандийского стоили целое состояние, но дочь понтифика привыкла к дорогим подаркам и знала, что сегодня ее ждет нескончаемая лавина почестей и поздравлений. Она любила веселье и праздничную суету, но все ее мысли сейчас были устремлены к завтрашнему дню. Ах, скорей бы вечер, танцы и дорога в Неттуно. Ласковый шепот волн и свежий запах бескрайнего моря. Едва Лукреция выпроводила Хуана, как с поздравлениями и подарками нагрянули мама с Джоффре, а потом и Чезаре. День все больше походил на фестиваль. Было весело и хорошо. Столько внимания, комплиментов, благословений и пожеланий от любимых и дорогих людей Лукреция давно не получала. Однако ее не покидало неотвратимое и гнетущее чувство, что с ней прощаются, словно провожают в дальнюю дорогу, в грядущее замужество, в самостоятельную жизнь. Сможет ли она быть счастливой в той новой жизни? Оправдает ли ожидания отца? Ведь семейство Сфорца необходимо дому Борджиа в качестве союзников, а значит, она должна стать хорошей женой. Каким образом достигнуть звания хорошей жены, Лукреция могла только догадываться. Матушка не являлась законной супругой отца ни пред Богом, ни пред людьми, а в прошлом Ванноцца и вовсе звалась куртизанкой. Лукреция решила, что при первой возможности расспросит Джулию о секретах успешного замужества, ибо, невзирая на огорчения в собственном браке, красавице было известно, как быть желанной и нужной. Ведь она смогла заполучить преданную любовь такого могущественного человека, как Папа Римский. В Апостольском дворце Лукрецию ждали теплые объятия, благословения и поистине щедрые дары от святого отца. После торжественных церемоний Папа усадил дочь перед собой на мягкий диван в светлом зале кабинета и поговорил с ней, как со взрослой. От него пахло ладаном и теплым мускусом. И таким же теплым, вибрирующим отеческой лаской голосом он увещевал и наставлял Лукрецию. Из этого недолгого, но важного разговора она уяснила главное - отец возложил на нее большие надежды и верит, что благодаря ее уму и красоте род Борджиа возвысится и приобретет еще большее могущество, объединившись в процветающем союзе с династией Сфорца. Но дочь никогда не должна забывать, что прежде всего она - Борджиа, и лишь потом жена герцога Сфорца. Лукреция с полной серьезностью пообещала отцу, что не подведет его. Наконец, ее признали за равную, и теперь она просто обязана не оплошать. Как ей прожить нынче эти два месяца до свадьбы, терзаясь то опасениями, то надеждами? После полудня ко двору стали съезжаться знатные дамы и кавалеры. Их тут же провожали в тень куполообразной крыши просторной беседки, где гостям подавались охлажденные напитки и легкие закуски. Рекой лилась орчата - любимое питье валенсийцев из молотого земляного миндаля. Белое и красное вино, разбавленное свежевыжатым цитрусовым соком и медом, наливалось тем, кто не желал медлить с весельем до наступления ночи. Музыканты наигрывали мягкие лирические мелодии, не обязывающие к танцу, а Лукреции уже не терпелось пуститься в пляс. Она пританцовывала на месте с бокалом орчаты, пока Джулия осыпала ее любезностями и дружеской лаской. La Bella нахваливала наряд подруги, ее прическу и украшения. Лукреция слушала прекрасную Фарнезе вполуха, рассеянно глядя по сторонам. В каждом силуэте, возникающем на гравийной дорожке, ведущей от дворца к Бельведеру, она силилась узнать Джема. Поздравлений от своего арабского принца она ждала с особым нетерпением, но целый день его нигде не было видно. Она уже было решила, что друг и вовсе забыл о ней, когда в воротах сада показалась высокая фигура Чезаре в алой сутане, а за ним размашисто шагал ее Джем. Он был наряжен точно османский падишах: рубаха с глубоким воротом и шаровары из красной тафты, узкий стан опоясан златотканым турецким кушаком, парадные сапоги до колен празднично блестят на солнце, а на благородном привлекательном лице, в обрамлении смоляных кудрей, сверкает чудесная улыбка. Все существо Лукреции охватил внезапный восторженный трепет. Вот они идут к ней - Чезаре и Джем.Оба высокие, широкоплечие, чернокудрые; каждый из них готов убить за нее, и каждый по-особенному дорог ее сердцу. Она залпом допила сладкую орчату и, точно во сне, двинулась навстречу своим принцам, покинув изумленную ее внезапной переменой Джулию. Оказалось, весь день Джем готовил нечто совершенно необычное в подарок для Лукреции. Она много раз сокрушалась, что едва ли сможет побывать на родине шехзаде и увидать своими глазами красоты Константинополя, о которых так увлеченно рассказывал Джем. И он решил устроить Восток прямо в стенах Ватикана. Под руководством турецкого гостя внутренний дворик папской резиденции превратился в роскошный стамбульский Караван-сарай. Прямо посреди лужайки разбили пестрый шатер, стриженую траву под сенью полога устлали пушистыми коврами, а для мягкости набросали подушек и валиков из персидского полотна. Весь двор украсили разноцветными фонариками и масляными лампами. Арабские музыканты сидели прямо на траве, скрестив ноги, и перебирали струны на тамбурах, похожих на итальянские лютни. Душисто курился фимиам и сандаловое дерево. На импровизированный восточный обед были приглашены и братья Лукреции - герцог Гандийский и кардинал Валенсийский. Все втроем они расположились в тени узорчатого шатра на мягких подушках. Джем дал знак своим чернокожим слугам вносить напитки и яства и присел у низкого столика напротив виновницы торжества. Он обратился к ней с обворожительной улыбкой, приложив руку к своей широкой груди: -  Я бы хотел, моя дорогая Лукреция, предложить тебе блюда своей родины, до того как лорд Сфорца навсегда укроет тебя от моих глаз. - Как тут красиво, Джем! - воскликнула она, с жадным любопытством разглядывая причудливые декорации праздника. Прямо над головами у них, на фоне красного полога, покачивались ажурные светильники, крохотные колокольчики на бахроме шатра перебирал легкий ветерок, дополняя мелодичные трели музыкантов звенящими, невесомыми переливами. Слуги внесли подносы с чужеземными закусками. - Как это едят? - спросила Лукреция, опасливо глядя на диковинные свертки из зеленых листьев с начинкой. - Пальцами, - Джем взял с подноса один кусочек. - Вот так! - он целиком отправил снедь прямо в рот и с наслаждением прожевал, всем видом показывая, как это вкусно. Следуя его примеру, Лукреция осторожно надкусила угощенье, стараясь не испачкаться. На вкус блюдо оказалось пряным, сытным, с освежающей кислинкой. Она с удовольствием съела оставшийся кусочек. - Я также хотел поблагодарить всех вас за вашу ко мне доброту, - повернулся Джем к своим новым друзьям - герцогу и кардиналу. - Ты нас покидаешь? - удивился Чезаре. Он лениво полулежал, откинувшись на мягких подушках, разбросанных поверх пушистых ковров. Затянутый в алый муар кардинальской сутаны, с золотым распятием на груди, брат выглядел несколько чужеродно на фоне восточного убранства. - О, небеса! Нет! - воскликнул Джем, возведя глаза к небу. - Я страшусь того дня, когда мне придется покинуть этот гостеприимный дом, - он снова глянул на Лукрецию, подмигнул ей и продолжил: - Жизнь при дворе султана бывает настолько жестока, что трудно и вообразить! - У меня хорошее воображение. - с улыбкой вежливого превосходства отметил Чезаре. Лакей подал красное вино братьям, и белое, настоянное на лепестках роз - Лукреции. Джем снисходительно хмыкнул на замечание Чезаре и невозмутимо продолжил: - Предшественник моего брата приказал вырезать глаза всем своим родственникам мужского пола и принести их ему на серебряном блюде, - он сделал многозначительную паузу: - Их было двадцать два. - Сорок четыре глаза! - дрогнувшим голосом воскликнула Лукреция, в очередной раз изумившись жестокости, царящей на родине ее мавра. - Но зачем? - Потому что слепой никогда бы не смог занять его место, - объяснил Джем. - Мудро, - изрек Хуан, приподняв стакан с вином. В темно-карих глазах герцога блеснула зловещая искорка коварства. Лукреция в легком недоумении взглянула на брата. Он будто и вовсе не осуждал такое варварство, а, наоборот, был готов оправдать его.   Джем взял с подноса стакан подслащенной воды с листьями мяты, специально приготовленный для него, ибо он никогда не позволял себе пьянящих напитков вроде вина. По законам его веры это было запрещено. - Поэтому жить среди христианских душ, в лоне вашей семьи, - Джем выразительно посмотрел на Лукрецию и почти с театральной ноткой в голосе заключил: - истинное счастье. - За это стоит выпить, - вскинул стакан Хуан. Все добродушно засмеялись и потянулись шумно чокаться. Затем выпили за день рождения Лукреции, а также за ее благополучие в будущем замужестве. После увлекательного застолья и душевных поздравлений перешли к непринужденным играм на зеленой лужайке. Весь вечер Джем не сводил с Лукреции своих поразительно ярких черных глаз, точно хотел запечатлеть в памяти каждую черточку ее лица, точно вокруг, кроме них двоих, никого не было. Лукреция робела под пристальными и нежными взглядами сарацина. Ее сердце то прыгало, то замирало в груди, как испуганный заяц, она теребила сапфировые кольца на тонких пальцах и кусала губы. Когда они вместе играли в петанк, Джем то и дело норовил коснуться ее руки или плеча, а один раз даже прижал ее к себе за талию, когда она сделала удачный бросок и на радостях кинулась со всеми обниматься. Лукреция с замиранием сердца думала о том, как на балу будет плясать с Джемом, ведь он так хорошо танцует, ничуть не хуже Чезаре. И тогда, быть может, в конце танца он коснется своими великолепными губами ее щеки. И никто не увидит в этом ничего предосудительного, ведь на балу дамам и кавалерам разрешено обмениваться учтивыми поцелуями по окончанию танца. Хуан остался играть с Джемом под уходящим за крыши домов солнцем, а Лукреция вернулась под сень шатра, где в праздном безделье на персидских подушках развалился Чезаре. Она села напротив него, подхватила с подноса зеленую оливку, начиненную пряными восточными специями и запила вином. Чезаре зорко наблюдал за ней из-под лениво опущенных век. Общая тайна сблизила их сегодня, и, казалось, они понимали друг друга без слов, весь день перебрасываясь заговорщицким взглядами и понятными лишь им двоим фразами. Завтрашнего дня на море Лукреция ждала куда больше ночного бала, и ей не терпелось примерить тот наряд юного кавалера, что Чезаре приготовил ей в дорогу. - Ах, как жаль, братец, что Джем не может поехать с нами, - шепнула она, близко наклонившись к брату, чтобы никто не расслышал слова. Глаза его тут же расширились и полыхнули странным огоньком, будто он только что очнулся от дремы.   - Тебе и правда весьма приглянулся наш турецкий гость, - с легким укором в голосе произнес он, приподнявшись на локте повыше. - Джем очень хороший и так добр ко мне. Разве нет? - Конечно, дорогая моя, - Чезаре взял ее за руку, мягко потянул на себя и сказал у самого ее уха: - Но не забывай, что он язычник, - брат отстранился, глотнув вина из своего стакана. - Ты и сама слышала, какие нравы нынче бытуют в Константинополе, а наш пленник вырос среди этой жестокости. Лукреция, лукаво прищурившись, смерила Чезаре изучающим взглядом, силясь догадаться, что говорило в нем громче - ревность или беспокойство о нравах язычников? Разве это не он сам давеча обещал ей сердце на блюде? А между тем у брата на груди переливается золотом христианский крест, а на пальце кроваво блестит рубин в перстне кардинала. Ему ли не знать о беспощадности и вероотступничестве, коль тому есть достойное оправдание? Лукреции гораздо больше понравилась догадка, что Чезаре просто ревнует ее к Джему. Мысль эта неожиданно окрылила ее и влила в кровь неведомую ранее отвагу и даже сумасбродство. Она вытянула перед собой ноги так, что из-под подола юбки стали видны новые туфельки. Взгляд Чезаре тут же метнулся к ним, и на лице его расцвела теплая улыбка. - Они пришлись в пору? - спросил он и, поддавшись вперед, коснулся ее ступни, перехваченной золотистым шелком. - В самый раз, - выдохнула она восторженно. - Туфли бесподобны, Чезаре! Брат заулыбался еще безмятежнее, все не отпуская ее ножки из ласковых пальцев. Вдруг, словно откуда-то издалека, донеслись встревоженные восклицания Хуана. Лукреция рассеянно обернулась на лужайку, где Джем с братом играли в петанк. Она не сразу поняла, что случилось. Ей показалось, герцог в шутку схватил Джема в дружеской борьбе и тащит его по траве, но сарацин отчего-то совершенно не сопротивлялся. Он повис на руках Хуана, будто тряпичная кукла. - Джем! - вскричал Хуан таким голосом, что у Лукреции все похолодело внутри. Она поняла - произошло нечто ужасное. До того, как она успела подняться, Чезаре уже вскочил с места и со всех ног бросился на помощь. Она кое-как встала и медленно двинулась через лужайку, с трудом переставляя ноги, будто во сне. Мимо нее порывисто пронеслись слуги, лакеи, музыканты. Все вокруг обратилось в невероятную кутерьму. Едва переводя дух от испуга, Лукреция приблизилась к месту, где прямо на траве распластался Джем в окружении слуг. Его тело неестественно сотрясалось, будто от судорог, а глаза были открыты. Значит, он еще жив. От сердца отлегло. Однако присмотревшись, Лукреция поняла, что дела его плохи - красивое лицо искажала гримаса боли, глаза смотрели ошалело, будто не узнавая окружающих. - Что с ним? - бросилась она к Хуану, чувствуя, как ноги наливаются свинцовой тяжестью. - Что случилось с моим Джемом? - завопила она срывающимся голосом. Брат ничего не ответил, лишь поднял на нее какой-то дикий, полный смятения взгляд. Воцарилась зловещая тишина. Ее нарушал унылый перезвон колокольчиков под легкими порывами ветра. Лукреция вдруг с полной ясностью поняла – случилось нечто непоправимое и страшное. Джем умирает! Ее любимый и верный друг, этот красивый, полный жизни, сил и здоровья мужчина угасает прямо у нее на глазах. Но почему? Земля под ее ногами разверзлась. В тот момент, когда все поплыло перед глазами, чьи-то крепкие руки подхватили ее, и Лукреция очутилась в странной невесомости, точно душа покидала тело. А затем темнота оглушительно сомкнулась у нее над головой. В темноте ее куда-то несли, из тьмы доносились отрывистые глухие голоса. Ее тяжелая голова покоилась на чем-то теплом и упругом, а под ухом она слышала мерное биение - тук-тук... тук-тук. Бьется сердце. Вот только чье? Ее собственное? Нет, у нее в груди застряла пустота. И снова все звуки и чувства пропадали, летели куда-то вниз, в безвременье. Когда лоб обдало ледяным холодом, тьма начала рассеиваться. Перед сомкнутыми веками забрезжил свет, сердце, до этого сжатое стальными когтями боли, вдруг трепыхнулось и забилось с новой силой. Боль отступала, а пустота обрела очертания. Она дома, в своей комнате. Над головой полог темно-золотого балдахина, голова лежит на мягкой подушке, а над ее постелью склонились встревоженные лица мамы, Чезаре, Джоффре, доктора Гаспара, служанок. Не было только папы и Хуана. - Ах, доченька, ты нас так напугала! - воскликнула мама и коснулась губами лба Лукреции, обдав ее ароматом сладких духов и теплом, от которого на душе сразу стало легче. Но едва только голос вернулся к Лукреции, она первым же делом спросила: - Что с Джемом? Взгляд метнулся к Чезаре. Брат взял ее за руку: - Он жив. Доктора сделают все, что смогут. - Но что с ним случилось, брат? - повторила Лукреция упрямо. Она впилась взглядом в любимое лицо, силясь найти ответ, но глаза брата потемнели. В них ничего нельзя было прочесть, кроме утомленности. - Я слышал, предполагается укус болотного комара, - Чезаре с тревогой посмотрел на мать и продолжил: - Обещаю, как только мне станет известно, что случилось, я найду способ сообщить тебе, - он крепко сжал ее ладонь. - А сейчас я должен вернуться в Ватикан. Делай все, что скажет матушка, отдыхай и ни о чем не волнуйся. Он поднес ее руку к губам, затем поцеловал в лоб и пошел прочь. А Лукреция лишь устало прикрыла глаза и взмолилась всем святым, чтобы Чезаре вернулся с благой вестью.