Борджиа. Часть 1. "Секс. Власть. Убийство. Аминь."

Убедившись, что с Лукрецией все в порядке, а ее помрачение вызвано пережитым волнением, кардинал Валенсийский направился обратно в Ватикан. По прибытию первым его желанием было хорошенько поколотить Хуана прямо на глазах у взбудораженных гостей. Дамы и кавалеры спешно разъезжались прочь, вечерние празднества в честь дня рождения, разумеется, отменили. И как только Хуан посмел подвергнуть опасности жизнь сестры? Когда Лукреция рухнула без сил в руки Чезаре, он с леденящим сердце ужасом подумал, что по халатной ошибке она стала жертвой козней против Джема. Кардинал Валенсийский ясно дал понять отцу, что не будет помогать ему в этом гнусном предприятии. Одно дело бороться с врагами, с теми, кто плетет интриги против семьи, и совсем другое - убить безвинного, убить того, кто стал дорог сестре. Ко всему прочему, Джем и вправду верил, что в лоне Ватикана он в безопасности, дружески называя Хуана с Чезаре своими христианскими братьями. И даже несмотря на то, что кардинал был весьма далек от христианской праведности, на подобное убийство он не был способен. Отец, между тем, не растерялся, быстро перепоручив задание другому своему сыну - Хуану. Чезаре подозревал, что так случится, и отказал брату, когда тот пришел с просьбой одолжить ему Микелетто на несколько дней. Нынче кардинал горько сожалел о своем решении. Герцог Гандийский ни за что бы не нашел в Риме второго такого убийцу, как Микелетто Корелья. Вместо этого он нанял сопливого дилетанта, и теперь несчастный Джем завис между жизнью и смертью в агонии страшных мук. Яд, по невежеству смешанный с сахаром, убивал медленно и болезненно, а спасти умирающего уже не представлялось возможным. Тщетно противостоять тому, что неизбежно, а противиться воле святого отца и вовсе глупо. Ибо, так или иначе, Родриго всегда добивался своего. Чезаре давно пора четко уяснить - он носит фамилию Борджиа, а значит оставаться в стороне с чистенькими руками никогда не будет его уделом. Гораздо разумнее было бы не корчить милосердного христианина, а взять ответственность на себя и поручить дело профессионалу. Микелетто Корелья забрал бы жизнь Джема без боли и страданий, и Лукреции не довелось бы пережить весь тот непомерный ужас, что она испытала сегодня. В свой день рождения! О чем только думал Хуан? Он, что же, не мог выбрать другой день? Что за спешка? Да хоть бы и завтра. Хуан же отлично знал об авантюре с поездкой в Неттуно и обещал выгородить Чезаре перед отцом, тогда бы и проводил свои эксперименты с кантареллой. Теперь о Неттуно и речи не шло. Душераздирающие вопли турка долетали в самые отдаленные коридоры покоев, напоминающих убранством персидский сераль. От этих стенаний агонии кровь стыла в жилах. В настоящий момент истинной добродетелью будет избавить умирающего бедолагу от мучений, даровав ему вечный покой. Кардинал Валенсийский предусмотрительно отпустил стражников папской армии, охраняющих комнаты пленника. Черных рабов, что прислуживали шехзаде, взяли под стражу, а вместо них к Джему послали верных лакеев понтифика. Буквально за шиворот Чезаре приволок Хуана к опочивальне турка. Брат не слишком упирался, хорошо разумея, что совершенный промах предстоит искупить сполна. - Ты, мой дорогой брат, должен закончить то, что начал, - прошипел Чезаре ему в лицо, вцепившись в плечо точно когтями. Хуан глянул оторопело, а под своими пальцами кардинал почувствовал, как от паники брат весь каменеет. Вряд ли герцог в полной мере осознавал, во что ввязывался, когда пообещал исполнить волю отца. Он уж точно не ожидал, что доведется лишить Джема жизни своими руками. Чезаре стало жаль младшего брата, и, смягчившись, он тихо осведомился: - Сможешь убить нашего гостя? - Я думал, что уже убил, - глухо отозвался Хуан. В нерешительности он схватился за дверную ручку. - Вдохни поглубже, - напутственно бросил Чезаре, когда брат, наконец, толкнул тяжелую дверь. Из глубины спальни донесся надрывный хриплый стон измученного агонией шехзаде. Хуан прикрыл глаза, содрогнувшись всем телом, затем, угрюмо кивнув Чезаре, скрылся за дверью. Кардинал остался один в темном и пустом коридоре, настороженно прислушиваясь к каждому звуку в глубинах комнат. Перед его внутренним взором промелькнуло, как младший брат, крадучись, ступает по мраморному полу, в сомнениях кружит вокруг умирающего, пошатываясь от волнения. Лишить жизни того, с кем только этим днем поднимал бокал за здоровье и долгую жизнь, того, кто считал тебя братом по оружию, того, кого сестра называла другом - каково это, Хуан? Чезаре прислонился к прохладной кладке стены мрачного коридора, разом ощутив необъяснимую тяжесть во всем теле. Время было за полночь, он устал. А где-то в темницах замка Святого Ангела Микелетто должно быть уже расправился с горе-наемником младшего брата. Чезаре наказал верному слуге отвести юношу в безопасное место. Микелетто не нужно было уточнений, где именно безопаснее. Выразительного взгляда хозяина было достаточно. Еще одна смерть на совести благочестивого кардинала, правда, в этот раз хотя бы оправданная. За дверью послышались слабые вскрики Джема - похоже, настал его час избавления. Судя по приглушенным воплям, Хуан душил несчастного подушкой. Брату все же хватило духу на убийство. Что же, он ведь тоже Борджиа. Через минуту все было кончено. Мир вокруг будто остановился и погрузился в леденящее безмолвие. Чезаре прикрыл вмиг отяжелевшие веки и беззвучно выдохнул. В наступившей тишине шаги Хуана раздались гулким эхом, дверь отворилась. И взгляд его был одичалый, бешеный, на высоком лбу спутались волосы, над верхней губой блестели капли пота. - Теперь у нашей сестры есть приданое? – бесстрастно изрек Чезаре. Хуан не ответил, глядя невидящим взором куда-то мимо брата. Он порывисто развернулся и пошел прочь. Дверь в комнату Джема осталась распахнутой, и Чезаре на мгновение помедлил, задумчиво глядя в светящийся проем. Ровным пламенем горели восточные лампады. В ажурных помандерах, подвешенных на металлических цепочках, лениво курились ароматные благовония. Стояла мертвенная, удушливая тишина. Прощай, Джем. И, если можешь, прости. Но, будь я на твоем месте, ни за что бы не простил. Чезаре зашагал вперед. В висках гулко стучало, а каменный пол под ногами внезапно превратился в зыбкую болотную топь. Лишь сейчас вся неимоверная тяжесть учиненного безумия обрушилась на него. Своей немой безучастностью он стал прямым соучастником. Ведь можно было предупредить Джема, оповестить его об опасности, помочь бежать, упрятать в надежное укрытие. Если бы кардинал и впрямь хотел спасти сарацина, то нашел бы выход. Но, вместо этого, Чезаре малодушно желал не марать рук. Между тем, сейчас он остро ощущал мерзкую липкость по самые локти. Конец ночи он провел в тяжелом и беспокойном забытье без сновидений, а утром первым делом направился домой, на площадь Пиццо-ди-Мерло. При свете дня тени ночного кошмара наяву отхлынули, а чувство вины уступило место горькой опустошенности. По дороге к дому, все, о чем он мог думать, это как чувствует себя Лукреция, стало ли ей лучше со вчерашнего дня. Оказалось, ночью дома побывал Хуан. Он сообщил о смерти Джема, назвав причиной укус малярийного комара, и сразу после этого сестрой овладела горячка. Доктор и матушка не отходили от ее постели. Лишь к утру Лукреции стало лучше. Дотторе Гаспар, уже не первый год наблюдающий и спасающий от хворей всю семью Борджиа, заверил кардинала Валенсийского, что лихорадка вызвана сугубо нервным потрясением. Здоровье Лукреции в полном порядке. Ей попросту необходим отдых, и положено исключить волнения в ближайшие дни. С неведомо откуда взявшейся легкостью Чезаре взбежал по лестнице на второй этаж. Он быстро миновал прохладную галерею с прекрасной колоннадой и оказался у дубовых резных дверей в спальню Лукреции. Ее просторные комнаты располагались рядом с покоями матушки и занимали добрую половину правого крыла их солидного дома. Вскорости эти уютные и теплые помещения осиротеют: после свадьбы сестра отправится жить к мужу в Пезаро. Чезаре быстро подавил накатывающую к горлу досаду и тихонько толкнул тяжелую дверь. Комната была погружена в полумрак. На постели, под балдахином темно-золотого атласа, спала его любимая девочка. Она казалось крохотной и одинокой на огромной кровати, ее белокурая головка покоилась на мягких, взбитых подушках, светлые волосы разметались по кремовому атласу, на щеках розовел нездоровый румянец. Рядом с ложем склонилась в молитве камеристка Лукреции, но, увидав кардинала, она тотчас подхватилась в низком поклоне. Повелительным жестом Чезаре отослал Стефанию, и та быстро покинула комнату, бесшумно, точно тень. Оставшись наедине со спящей сестрой, он присел рядом с ложем и с нежностью коснулся зябкой ладони Лукреции поверх стеганого одеяла. Она открыла глаза, увидела его и поначалу заулыбалась, а потом, будто разом вспомнив о случившемся несчастье, привстала на постели и потянулась к нему в объятия со всхлипом: - Ах, Чезаре, - слова погасли на устах. Она уткнулась в мягкую ткань черной сутаны на его груди и зарыдала - беззвучно, горько, отчаянно, содрогаясь всем телом. Святые угодники, как утолить это горе, виновником которого являлся и он сам? - Милая моя, - горячо взмолился Чезаре, - нет, не плачь, не надо! Слезами ты Джему не поможешь, - укачивая ее, точно плачущего младенца, он был готов сделать что угодно, только бы унять эти безнадежные страдания. Успокоившись под его увещеваниями, Лукреция шмыгнула носом, всхлипнула горестно и откинулась назад на подушку. Чезаре подхватил бронзовую миску с водой у прикроватного столика, намочил лоскут белого платка и осторожно вытер заплаканные щеки сестры. - От чего умер наш дорогой Джем, брат? - спросила она, заглядывая ему в глаза и послушно подставляя лицо заботливым прикосновениям. - От малярии, - глухо отозвался Чезаре, отводя взгляд. - Он подхватил ее в наших болотах? - Лукреция вздохнула: - Боюсь, я тоже ею больна. - Нет, душа моя, - он выдавил из себя подобие улыбки, - ты страдаешь от разбитого сердца. Лукреция невольно улыбнулась в ответ. Слезы больше не застилали ее взор, но в следующий миг уголки ее губ печально поползли вниз. - У меня уже никогда не будет такого друга, - полушепотом проговорила она. Слова ее отчего-то больно задели. Чезаре безотчетно нахмурился, обмакнул платок в воде, отжал и, наклонившись близко к ее лицу, промолвил: - У тебя всегда буду я. Лукреция подняла на него изумленный взор, и он увидел, что даже от слез не потускнели эти прекрасные зеленые глаза. Чезаре обтер ее лоб, деликатно коснулся белой шеи, покрытой испариной - сестру все еще лихорадило. Он был так близко, что ощущал исходящий от ее тонкой кожи жар. Лукреция на мгновение перехватила запястье брата и, нахмурившись, обронила: - Служанки шепчутся, что его состояние пошло мне на приданое. Она пытливо глянула в глаза Чезаре, и он невольно испугался, что скрыть от нее правду не выйдет. Вездесущие служанки, конечно, как он мог о них забыть, ведь в Риме даже вековые камни мостовых сочатся слухами и толками. - Ты же знаешь, любовь моя, у нашего отца достаточно средств, - он напустил на себя непринужденности, но вышло все равно натянуто. Лгать сестре оказалось куда мучительней, чем он ожидал. - Если это правда, Чезаре, я не выйду за этого Джованни Сфорца. Каким бы красавцем он ни был. - Почему ты решила, что он красавец? - усмехнулся Чезаре, в душе испытывая облегчение, что можно увести разговор в безопасное русло, подальше от скользкой темы смерти несчастного Джема. Он ласково потрепал свободной рукой ее макушку, разгладил спутавшиеся волосы. - Так он уродлив? - в свою очередь грустно улыбнулась Лукреция и картинно вздохнула: - Злая доля. Чезаре склонился ближе, борясь с неотвратимым желанием коснуться ее лихорадочно-пунцовых губ, но вместо этого запечатлел поцелуй на пылающем лбу. Потом слегка откинулся назад и, устроившись поудобней рядом с сестрой, произнес: - Он далеко не урод, - натянуто он улыбнулся. - У него профиль Сфорца и благородная осанка. - И армии Сфорца, и их замки, - подхватила Лукреция, дрогнувшим голосом. - И все то, что поможет нашему отцу в его делах. Взгляд ее, неожиданно всепонимающий, пронзил Чезаре до самого основания. В колдовских глазах любимой сестры он увидал то, что предпочел бы никогда не замечать: она повзрослела и уже смыслила в жизни куда больше, чем ему думалось. И куда больше чем ему бы хотелось. За ее детством он прятался, как за щитом, отчаянно не желая видеть в сестре просыпающуюся женщину. - Ты быстро учишься, Лукреция, - выговорил он, наконец, приложив влажный платок ко лбу сестры. - Недостаточно быстро, - ее покрасневшие от недавних слез тонкие ноздри дрогнули, точно она вот-вот была готова опять расплакаться. - Так скажи мне снова, Чезаре, от чего умер мой милый Джем. - От малярии, - пробормотал он, обуреваемый странной смесью нежности, ревности и предчувствием чего-то неумолимого. - Комар? - Лукреция недоверчиво всматривалась в лицо брата, - убил моего мавра? Чезаре не ответил. Он сдавленно выдохнул, не в силах стерпеть этот ясный взгляд, омраченный тягостным подозрением. Лукреция не верит ему больше, сомневается в нем. Его маска благочестия все хуже скрывает неприглядную действительность. Но до последнего он будет прятаться за этой шаткой личиной, даже если доведется врать напропалую, ведь правда, которую он скрывает, гораздо чудовищней лжи. Между тем, сестра буравила его взглядом и не находила ответа. Неожиданно глаза Лукреции потеплели, она протянула руку к лицу Чезаре, коснулась лба, прошлась по щеке, скользнула к скуле, нащупала ямочку на подбородке. Чиркнула взглядом по его губам и спросила с робкой надеждой: - Ты ведь не стал бы мне лгать, брат? Пальцы ее - трепетные, прохладные, дразнящие, безостановочно путешествовали от ямочки на его подбородке к скуле и обратно. Слова увязли на языке. Он и правда не мог лгать ей в тот момент, но о некоторых вещах - даже о многих - Чезаре лучше было молчать. Он перехватил ладонь сестры, через силу отнял ее настойчивые пальцы и осыпал их поцелуями, приговаривая: - Тебе нужно поспать, любовь моя, - он склонил голову к самому ее лицу, едва касаясь лбом ее горящего высокого лба. Она отрывисто вздохнула, прикрыла веки и прошептала: - Наверное, комар укусил и меня. Чезаре больше не желал переубеждать Лукрецию. Он лишь осторожно убаюкивал ее, обнимая за плечи, радуясь, что она не стала допытываться правды. В чем-то его сестренка уже была настолько взрослой, что понимала: иногда молчание - золото.