Борджиа. Часть 1. "Секс. Власть. Убийство. Аминь."

Кардинал Борджиа вышел из дома на площади Пиццо-ди-Мерло в мрачном расположении духа, что немало удивило Микелетто, поджидающего его у ворот с оседланными лошадьми. Казалось бы, ужин в доме матери должен был развеять угрюмое настроение хозяина, под влиянием коего он находился последние дни, но, видимо, что-то за столом пошло не по плану. Микелетто не стал задавать лишних вопросов. Этим поздним вечером сыну понтифика предстояло встретить светлейших эмиссаров Испании у Латеранских ворот на восточной стороне и сопроводить их через город в собственный дворец на Виа-делла-Кончилиационе, где послу и его многочисленной свите были великодушно пожалованы апартаменты на время пребывания в Риме. Кавалькада папской армии во главе с герцогом Гандийским должна обеспечить конвой процессии. Осторожность была необходима в связи с ценным грузом, что везли послы - сокровища Нового Света, среди которых были и туземцы с неизведанных берегов.   Чезаре, несмотря на просторные и неудобные одежды священника, с привычной легкостью вскочил на белого арабского жеребца, подаренного ему понтификом для встречи знатных особ. В другие дни хозяин предпочитал своего вороного скакуна. Только его жилистым и быстрым ногам он доверял во время кабаньей охоты или на ежеквартальных скачках-соревнованиях между городскими районами. Но сегодня важна была демонстрация власти и сановитости. Стоило признать, Чезаре Борджиа в роскошной сутане кардинала, верхом на белом прекрасном коне и впрямь смотрелся великолепно. Микелетто мог бы часами смотреть на своего господина, не отрывая глаз. Так, порой, неумное дитя глядит прямо на опаляющее дневное светило. Все в этом превосходном человеке восхищало убийцу, вызывало необъяснимый трепет и преклонение: и размашистая походка, и горделивая осанка, и неторопливые, уверенные повадки хищника перед прыжком, и острый ум, и складные речи. Микелетто с одинаковым благоговением внимал кривой недоброй ухмылке хозяина, когда тот был чем-то озабочен, и той особенной улыбке счастья, что иногда озаряла лицо редкой красоты. Свечение этого солнца с блистательным именем Чезаре - Цезарь - не ослепляло, не выжигало зрачков, мягкие лучи струились с какой-то великолепной неотвратимостью, сужая весь мир в одну точку - сияющий зенит, путеводную звезду. И что-то в Микелетто слепо отзывалось на этот неповторимый свет, заставляло черное нутро его гореть неведомым ранее огнем. Запретная страсть к мужчине была хорошо знакома Микелетто. В его преступной жизни не было ни правил, ни запретов, а с мужчинами ему всегда было проще. Женщины, в большинстве своем, казались ему слабыми, глупыми, верящими в сказки и некую неземную любовь, а любви Микелетто не знал. Ему была знакома похоть, животная страсть, вожделение. Он всего лишь утолял голод плоти, когда в том возникала необходимость, или подворачивался удобный случай.   Но то, что он чувствовал по отношению к Чезаре, едва ли напоминало привычные низменные порывы. Он восхищался этим мужчиной, испытывал глубокое уважение к его талантам, но вообразить себя достойным особого внимания такого необыкновенного человека было немыслимо. Страшно, даже самонадеянно, представить, чтобы Чезаре Борджиа мог назвать убийцу, лишенного всякого благородства, всякой человечности, хотя бы другом. Нет, никогда им не быть на одной ступени, ни за что на свете не стать равными. Но при всем том Микелетто необходим господину. В нем нуждаются, вернее, конечно, сказать, не в нем самом, а в его нечестивых услугах. Что же, и на том спасибо. Он грязный, паршивый пес и всегда будет помнить свое место в робкой надежде, что господин изредка снизойдет до небрежной ласки или похвалы. Бродячий пес нашел хозяина - верность и преданность больше не были пустыми звуками. Слова обрели смысл, обросли плотью и кровью, переродились в непривычную для наемника добродетель. Был поздний час, давно стемнело. Почти во всех окнах зияла чернота, лишь редкие факелы на выступах зданий тускло освещали ночь. Их лошади неторопливо брели по пустынным улицам, размеренный цокот копыт о мостовую отражался глухим эхом от каменных стен. На углах кварталов часовые ночной стражи, завидев кардинала на белой лошади и его неприметного слугу, учтиво кланялись и беспрепятственно пропускали путников. В темное время суток Рим опасен, но не для кардинала Борджиа в сопровождении Микелетто Корелья. Всю дорогу Чезаре напевал себе под нос какую-то странную, незнакомую мелодию, и когда он неожиданно обратился к наемнику, тот вздрогнул: - Если муж моей матери не мой отец, Микелетто, - кардинал тихо усмехнулся куда-то в ночь, - тогда кто мой отец? - Ваше Преосвященство? - переспросил наемник, дивясь неожиданным рассуждениям господина. Всему белому свету было известно, кому приходился сыном кардинал Валенсийский. - Теодор делла Кроче - законный супруг моей матери! - слегка насмешливо объявил господин. - Фермер из Лигурии. Ты не знал? Микелетто, несколько смущенный, отрицательно покачал головой. - Явился к нам в дом, - пренебрежительно бросил Чезаре, - одному Богу известно, чего ради… Ужель ему плохо жилось на пастбищах, что купил для него наш Святой отец? Он спросил это таким тоном, что было понятно: ответа он не ждал. Скорее размышлял вслух. Так вот, что случилось этим вечером - незваный и нежеланный гость за ужином. Чезаре придержал коня и, доверительно понизив голос, наказал Микелетто: - Проследи за ним. Выведай, что этому козопасу понадобилось в Риме. - Как вам будет угодно, милорд, - спокойно отозвался наемник. - Может так статься, Микелетто, что мужу моей матери потребуется наша защита. - От кого же? - позволил себе уточнить Корелья. - От герцога Гандийского, - Чезаре дернул в ухмылке угол рта и добавил: - В последнее время мой брат плохо переносит простолюдинов вблизи себя.   Он отбросил улыбку и лихо пришпорил коня. Корелья пустился в галоп за господином, нагоняя кардинала на углу широкой площади Санта-Мария-Маджоре. - Я мог бы быть сыном фермера, Микелетто! - покричал Чезаре с неестественным воодушевлением и, резко развернувшись, натянул поводья. Конь заржал, встал на дыбы, и на мгновение Корелья показалось, жеребец сбросит наездника, но, разве только чудом, кардинал удержался в седле. Когда Микелетто поравнялся с Чезаре, тот примирительно похлопывал белесые бока коня и задабривал его мягким словом. Взбудораженный жеребец шумно фыркал, нетерпеливо приплясывая на месте. - Я был бы другим, да? - выдохнул Чезаре и выпрямился в седле. Его глаза сверкнули каким-то диковатым блеском: - Может даже был бы счастливым? Нестерпимо встретить, наконец, эти необыкновенные, хищные глаза вблизи и вместо привычного снисхождения найти там боль. Вдруг ничем не прикрытую - ни напускной бравадой, ни деланной живостью. Пронзительную, чужую. Боль тигра, запертого в клетке. Убийца поежился. - Но вы знаете, кто ваш отец, милорд! - воскликнул он в смятении, впервые ощутив чью-то боль, как свою.   Микелетто хотел было добавить “И весь Рим знает!”, но Чезаре не отводил тяжелого взгляда, и наемник прикусил язык. И как раз вовремя: из-за угла показались всадники папской армии на лошадях в царственных попонах. Они стремительно заполнили площадь топотом копыт, бряцанием стальных пластин, лошадиным храпом. Микелетто насчитал не меньше двух дюжин бравых кавалеров. Впереди на гарцующем коне выступал герцог Гандии - Хуан Борджиа. Братья обменялись короткими приветствиями, учтивыми, холодными, точно они и не родственники вовсе, а так - вынужденные попутчики. Герцог окинул Микелетто беглым взглядом, полным неприязни, и, словно превозмогая себя, еле заметно кивнул в знак приветствия. Мог бы и вовсе не здороваться. Микелетто всего лишь наемник, всего лишь дьявольское отродье, и в наигранной любезности убийца никогда не нуждался. Примкнув к отряду папских гвардейцев, слуга и кардинал Борджиа продолжили неторопливый путь к восточным стенам города. Микелетто предупредительно держался по правую сторону от хозяина. Он без всякого выражения смотрел на протянувшиеся перед ним пустынные аллеи, приняв свой обычный вид сумрачной тени. Он не прислушивался к беседам братьев, но и не слышать их не мог. Герцог травил шутки и в целом был в приподнятом настроении. Чезаре же, напротив, оставался угрюм и на все тирады брата отвечал односложно и нехотя. Ни одним словом он не обмолвился о Теодоре делла Кроче. - Я слышал, в тех краях города из чистого золота, а дно рек усыпано самоцветами, - мечтательно произнес Хуан, глядя вверх, на звездное небо. - А я слышал там рай на земле, - отозвался Чезаре, не поворачивая головы. - Эдем без Спасителя? - усмехнулся герцог. - Говорят, туземцы не знают Единого Бога. - Что же, им несказанно повезло, брат. Господь сам пришел к ним, приплыл по морю, в обличие Колумба. - Мне видится в этом богохульство, Ваше Преосвященство! - воскликнул Хуан тоном наглого шутника, будто нарочно поддевая брата, на что Чезаре лишь улыбнулся одними губами. Глаза его обдали герцога холодом. Микелетто с привычным безучастным выражением на лице наблюдал за обоими братьями. Они так похожи и, между тем, такие разные. То и дело подначивают друг друга, незлобно, но с определенным упорством.   По правде говоря, если кому и следовало бы сомневаться в чистоте крови Борджиа, так это герцогу Гандийскому. Он по своей природе мало чем походил на могущественного Родриго. Да, он был такой же рослый и широкоплечий, но на этом, пожалуй, все сходство и заканчивалось. Ему явно не хватало ни решительности, ни самообладания, ни спокойной уверенности, присущей его отцу и старшему брату. Герцог, бесспорно, был хорош собой, как раз во вкусе Микелетто: бледная кожа, круглые, большие глаза, тонко очерченные густые брови, изящный римский нос, острые скулы, покрытые редкой щетиной. Губы, яркие и пухлые, кривились в пренебрежительной ухмылке. Коли Чезаре был тигром, загнанным в клетку служения интересам отца, то Хуан был эдаким изнеженным котом на прогулке, баловнем судьбы. - Туземцы, туземцы, - бормотал будто бы себе под нос Хуан, - туземцы! - в его глазах снова заплясали чертики. - И очаровательные туземки, Чезаре. Я слыхал, женщины Нового Света настоящие красавицы. - Да, - на губах Чезаре проступила дерзкая улыбка, - и ходят под солнцем, в чем мать родила, не зная стыда.   Оба переглянулись и впервые за весь вечер от души рассмеялись. Герцог обернулся к Микелетто, словно проверяя, слушает тот или нет. Скользкий, взыскивающий взгляд. Казалось, ему было не по себе в компании убийцы. Наемник едва заметно качнул головой, всем своим видом давая понять, что слушает, но встревать не смеет. - Этим дикарям необходимы наставления, - с нарочитой непринужденностью проговорил Хуан, переводя взгляд на кардинала. - Им бы не помешал пастырь, Чезаре. Ты бы мог… - Завоевать новые земли для нашего Святого отца? - с неожиданным вызовом оборвал брата Чезаре. Повисла звенящая и неловкая пауза. Герцог беспокойно дернулся в седле, с губ его слетела улыбка. - Ты князь церкви, а не полководец, - сухо выговорил Хуан. Он порывисто приосанился: - Завоевания наш отец доверил мне! Чезаре натянуто улыбнулся. Его густо-зеленые глаза в темноте виделись Микелетто почти черными. - Не утруждай себя напоминать мне об этом, брат мой, - ничего в лице кардинала не дрогнуло, не изменилось, но в голосе явственно промелькнули стальные нотки угрозы. - Я всего лишь говорил о духовном завоевании, - он театрально вздохнул, ни на миг не теряя самообладания. - Порой и словом можно брать города, Хуан! - с многозначительным видом он добавил: - Особенно, когда это слово Божие. Микелетто, не страшившийся ни Бога, ни черта, ощутил неприятный холодок по спине от сказанного. Герцог же уставился на старшего брата в некотором смущении. Губы его плотно сжались, глаза расширились. Он был обескуражен, наверное, даже зол, силясь уловить скрытый смысл в словах Чезаре. Воспользовавшись смятением Хуана, кардинал резко сменил тему разговора: - Но что толку говорить о завоеваниях! - он закатил глаза, словно от скуки, и лениво растягивая слова, продолжил: - Дон Диего де Аро, светлейший посол их королевских величевств, как тебе известно, едет со свитой, способной заполнить семь холмов Рима. Я великодушно жалую свой дворец им на растерзание, но там не хватит места для всех. Ты бы мог предложить твои палаты в Трастевере, - Чезаре вкрадчиво ухмыльнулся: - Думаю, Его Святейшество бы оценил такой жест. - Я не против, - согласился Хуан после короткого раздумья, видимо, не имея больше тяги к словесным баталиям. - Но у меня есть условие, - он поднял палец, затянутый в черный бархат перчатки, - туземцев пусть разместят в моем доме. - По рукам, - с неожиданной легкостью уступил Чезаре. Наконец, впереди, освещенные тусклым светом луны, показались восточные стены Рима. Время пустой болтовни закончилось, пришел час поприветствовать дорогих гостей. Помимо высокородного Диего Лопеса де Аро, в Рим прибыл и Бернардино Карвахаль, трудолюбивый посланник Испании на протяжении многих лет, а вместе с ним и ряд других родовитых сеньоров, кавалеров и господ. Вооружение наездников поражало богатством и солидностью, от помпезности нарядов рябило в глазах, несмотря на темный покров ночи. На площади перед Латеранскими воротами стоял шум и галдеж, словно днем.   Микелетто, вытянув жилистую шею, зорко следил за процессией, не оставляя, между тем, без внимания ни единого движения своего господина. Он снова превратился в вездесущую тень, неприметную, но опасную. Взор его то и дело обращался туда, где на царственно белом жеребце красовался Чезаре Борджиа. Среди высокопоставленных особ он чувствовал себя как рыба в воде. Совершенно переменился в настроении, много улыбался, расточал комплименты, острил, пуская в ход свое обаяние. Он знал, что хорош, не мог не знать. Эмиссары-кастильцы, искушенные в дипломатических переговорах, и те не могли устоять пред действием этих чар. Когда процессия подошла к воротам дворца на Виа-делла-Кончилиационе, послы благодушно смеялись во все горло и готовы были приступить к переговорам с Его Святейшеством хоть в ту же минуту. Но час уже был поздний, и с не меньшим рвением испанцы желали отдыха в роскошных палатах кардинальского дворца. Позже той ночью, когда Микелетто добрался, наконец, до своего скромного ложа в виде тюфяка с соломой, оно показалось ему периной, набитой легчайшим пухом. За окном небо уже серело, и на отдых оставалось всего пару часов. Он думал, что тут же провалится в сон, но вместо этого его стали мучить нежеланные тревоги и размышления. Джанкарло, шпион под видом странствующего монаха, которого Микелетто отправил во Флоренцию следить за делла Ровере, уже второй день не слал оговоренных донесений. Для этой слежки Корелья выбрал самого надежного головореза из тех, кого можно было найти в Риме, но никому нельзя было верить полностью. Хотя на сей раз Чезаре ясно дал понять - никаких убийств, только слежка. Этот генуэзец Джулиано не оставлял коварных планов мести Родриго Борджиа за свой проигрыш на конклаве. По мнению Микелетто, разумней было бы покончить с беглым кардиналом навсегда, несмотря на две неудачные попытки в Неаполе. Он не сомневался, что фортуна улыбнулась бы ему в третий раз. Но что невежда может понимать в хитросплетениях дипломатии? Снова и снова перед его взором проносились события минувшего дня. Братья Борджиа, два упрямых быка, не знающих смирения и покоя. Любопытно, каково это - иметь брата? В детстве должно быть весело. В любое время есть с кем играть и бедокурить, и никогда не бывает одиноко. Но детские игры заканчиваются быстро, года бегут, и вот уже на смену невинным забавам вы бьетесь за самое теплое место под солнцем, за благосклонность отца. Поразительно, что такой рассудительный и мудрый человек, как Родриго Борджиа, отдал место командира папской армией тому из сыновей, который меньше всего это заслуживал. Неужели родительское сердце настолько слепо? Этим вечером, разодетый в золоченые латы и парадный шлем римского легионера, Хуан, ей-богу, мог сойти за гонфалоньера, но Микелетто хватило недолгого знакомства с герцогом, чтобы уяснить - под броней солдата укрывался капризный, слабохарактерный мальчишка. Полная противоположность серьезному не по годам Чезаре. А в делах войны Хуан Борджиа понимал также же мало, как Микелетто Корелья в канонах церковной службы. Но что с того, коли ты любимый сын самого Папы Римского?