Борджиа. Часть 1. "Секс. Власть. Убийство. Аминь."

День свадьбы был назначен на двенадцатое июня. До конца беспечного существования Лукреции оставалась неделя. Всего семь дней до того часа, когда ее окрестят графиней Пезаро и женой Джованни Сфорца. Семь коротких дней до конца детства. Казалось, все, что она любит и все что ей дорого - вот-вот исчезнет, утечет как песчинки в песочных часах. По утрам Лукреция просыпалась совершенно разбитая после ночных кошмаров. С момента гибели Джема прошло уже немало времени, а его образ до сих пор являлся ей в зыбкой вязи снов. Неожиданно бледный, в черном одеянии, с пугающей пустотой в широко распахнутых глазах, с невысказанной мольбой на дивных устах, которые ей так хотелось поцеловать, когда он был жив. Теперь же, по какой-то странной необходимости, продиктованной законом сна, в своих видениях она касалась холодных, безжизненных губ Джема и при этом снова и снова испытывала раздирающую, незнакомую ранее боль в груди. Грезилось, болела сама душа. Джема жестоко отняли у нее. Но кто и зачем? Почему небесам была угодна смерть этого прекрасного мавра? И что он силился сказать через вязкую топь сна, какой страшный секрет таили эти навсегда угасшие уста? Никто ничего ей не рассказывал, все о чем-то умалчивали, недоговаривали. Казалось, повсюду сплошные тайны, мир взрослых игр, в которые ее никто не желает посвящать. Сколько бы Лукреция не старалась допытаться у Чезаре об истинной причине смерти Джема, он неизменно уводил разговор в сторону или упорно твердил про болотного комара. Однако, в глазах брата она ясно видела - то была неправда. Чезаре о многом не рассказывал. Даже страшно представить, сколько всего от нее скрывалось. Он, верно, думает, что это во благо, думает, она еще ребенок, неспособный принять правду. Он ошибается. Лукреция никогда раньше не сомневалась в безграничной любви отца. Ни разу до того дня, когда он захлопнул двери прямо перед ее отчаянной мольбой. А она осталась по ту сторону вся в слезах. Сломленная. В тот момент она возненавидела свое знатное испанское имя, высокое положение семьи, Ватикан, да и весь Рим с его благочинностью и лицемерием. К чему все эти привилегии, прославленные звания и богатства, если даже в самом простом - присутствии матери на свадьбе, - ей отказано? Да что возомнил о себе этот герцог Пезаро? Он всего лишь бастард, такой же, как и сама Лукреция. Откуда столько спесивости, столько напыщенности? Он не потерпит бывшей куртизанки на своей свадьбе? А кем, интересно, была его собственная мать? Одному Господу известно, ибо старый Констанцо Сфорца - отец Джованни - щепетильно охранял тайну рождения своего побочного сына. Чезаре тогда взялся утешать ее. В который раз за последнее время брат утирал слезы Лукреции с присущей ему одному лаской и опекой. Он пообещал уговорить отца переменить решение насчет матери, обещал - а старший брат никогда не бросал слов на ветер. И в его тесных объятиях она разом успокоилась, выдохнула и отпустила тоску. А через два дня, поздней ночью, когда Лукреция уже была в постели, стараясь уснуть, в дверь едва слышно постучали. Она сразу узнала этот стук: их условный сигнал с Чезаре. Два коротких удара, один длинный. От неожиданности она подскочила на кровати, сомневаясь, не почудилось ли ей. Ведь в последние месяцы брат жил в своем дворце, а в доме матери появлялся лишь по необходимости или на семейные ужины, которые нынче случались редко. Но стук настойчиво повторился, и Лукреция, мигом вскочив с кровати, как была в одной сорочке, отворила дверь. - Чезаре! - воскликнула она, впуская его в комнату. - Что случилось? Почему ты здесь? На брате был костюм для верховой езды и высокие сапоги, у бедра блестела рукоять рапиры, широкие плечи покрывал легкий плащ. От него пахло бескрайними летними полями и дорожными приключениями. - Ты не рада меня видеть? - вскинул Чезаре бровь и улыбнулся так, что Лукреции сию же минуту захотелось его расцеловать. - Конечно, рада! - она обвила руками шею брата, а он с легкостью силача подхватил ее над полом и быстро чмокнул в обе щеки. - Но куда ты направляешься, Чезаре? - спросила Лукреция, когда он усадил ее обратно на постель и тихо, стараясь не шуметь шпорами, вернулся, чтобы захлопнуть двери в коридор. - Я думал, ты захочешь отправиться со мной, любовь моя. - С тобой? Конечно, но куда? - догадка вдруг озарила ее: - В Неттуно? Он глянул с какой-то странной грустью и покачал головой. - Нет, теперь все изменилось, - Чезаре вздохнул. - Мы не можем уехать надолго. Но один денек на озере Альбано нам никто не запретит, ведь так? Лукреция от радости вскочила на ноги и запрыгала на месте, хлопая в ладоши. Сон как рукой сняло. Ей было все равно куда ехать, лишь бы вырваться, наконец, из этого Рима и воспоминаний о Джеме. К тому же она слыхала, что в Альбано невероятно красиво, вода в озере чистая и голубая, словно лазурь неба, а воздух свежий и бодрящий даже в самое жаркое лето. - Мы едем, Чезаре? Мы, правда, едем? - не могла до конца поверить она. - Едем, Лука! Кони уже оседланы и ждут нас на заднем дворе. Наконец пригодились одежды мальчишки, что томились в глубинах сундука со дня рождения Лукреции. Ах, с каким рвением она желала их примерять в то утро... Усилием воли Лукреция отогнала гнетущие воспоминания о страшном дне. Спрятавшись за ширму, она живо стянула свою ночную рубашку и облачилась в непривычный мужской наряд. В широких штанах и кожаной куртке поверх льняной сорочки, она ощутила себя неожиданно свободной и даже немного дерзкой. В таком наряде можно бегать и прыгать, высоко задирать ноги, и никому это не покажется неприличным. Когда она вышла к брату, он не стал скрывать восхищения. Чезаре помог ей с незнакомым устройством пояса и шнуровкой гульфика. Один за другим он надел высокие сапоги на ее ножки, терпеливо зашнуровал до самых колен, а потом затянул металлические пряжки на голенях. Все это время Лукреция с любовью наблюдала его склоненную к своим ногам темноволосую голову и гадала, будут ли руки будущего мужа столь же ласковыми. Затянув последний ремень на ее щиколотке, Чезаре вздохнул и поднял на Лукрецию глаза, полные обожания. - Никогда не видал мальчишки красивее, - проговорил он, прижимаясь щекой к ее ноге, чуть выше колена. Она тихо рассмеялась и, протянув руку к лицу брата, погладила острую скулу, покрытую щетиной. - Разве ты не видел себя в зеркале, Чезаре? - Но я уже давно не мальчишка, Лука, - в тоне брата ей послышалась терпкая горечь, какая пришлась ей по вкусу. В пространстве между ними на короткое время повисло тягучее, неловкое молчание. Полутьма в его мерцающих колдовским пламенем глазах, теплые тиски объятий вокруг ее ног. Тишина ночи за окном. В следующую минуту Чезаре широко улыбнулся, рассеяв волшебные чары, и стремительно поднялся на ноги. - Нам стоит поспешить, - он подал плащ, - ночь коротка. Если выедем сейчас, будем на месте до восхода солнца. А рассвет на озере, как я слыхал, прекрасен. Дивная летняя ночь простиралась над землей роскошным пологом темно-синего бархата, укрывала глубокими чернильными тенями долины и рощи, вкрадчиво приглушала все звуки. На небе, полном звезд, совершал свой неспешный путь новорожденный месяц. Бледно-голубым светом он озарял дорогу одиноким странникам, вольным бродягам, блаженным пилигримам и бесприютным скитальцам. В предыдущие недели Лукреция позабыла, что такое обыкновенная радость и простое счастье. Печаль о кончине Джема совершенно поглотила ее, а тревоги о предстоящем замужестве отнимали все жизненные силы. А сейчас она вновь ощутила, как это славно скакать верхом на серебристой Бестии, рядом с Чезаре. Вдыхать полной грудью свежий и влажный воздух ночи, слушать тишину и размеренный топот копыт. Единственное, что тяготило Лукрецию, так это досадное сопровождение. Сегодня Чезаре впервые представил сестре своего слугу. Микелетто. Она поневоле вздрогнула, когда холодный и пустой взгляд серо-голубых глаз скользнул по ней сверху вниз. Без выражения он кивнул и осипло буркнул: - Миледи. Всем своим мрачным обликом Микелетто внушал Лукреции беспокойство. Никогда она не встречала более неприятного взгляда. Необычайно худощавый и жилистый, он обладал на редкость крупными и неуклюжими ладонями, угрюмое, бледное лицо окаймляли космы грязно-ржавой бороды. - Ты ему доверяешь? - тихо спросила Лукреция брата, когда они миновали южные ворота Вечного Города и устремились вперед по Аппиевой дороге, мощенной базальтовым булыжником. Микелетто невозмутимо следовал на неприметной скаковой лошади чуть поодаль. - Он мой верный слуга, - вкрадчиво ответил Чезаре. - Мне он не нравится, - прямодушно заявила Лукреция, закусив губу. - У него руки палача. Брат озадаченно покосился на нее. - Он наемник, сестра, и предан мне, - Чезаре приблизился к ней вплотную так, что их лошади почти коснулись боками, и проговорил еще тише: - Видит Бог, у нас слишком много врагов. Без помощи мастера не обойтись. - А он мастер? - спросила Лукреция, с леденящим душу ужасом представляя, в каких именно делах может быть мастером этот малоприятный человек. - Лучший в своем роде, поверь. Где-то поблизости, среди темных крон многовековых деревьев гулко, ухнул филин. Лошади вздрогнули, заржали и резко рванули с места. Лукреция сама не на шутку испугалась, но тут же взяла себя в руки и придержала норовистую лошадь под собой. Испуг в одно мгновение уступил место лихому восторгу и присущей ей с детства жажде приключений. Несколько захватывающих минут трое всадников неслись галопом по древнеримской дороге, позволяя лошадям сбросить возбуждение, порожденное страхом. Ветер в лицо, всеобъемлющая темнота, дикое воодушевление свободы. Вот оно - подлинное счастье жить и дышать вольно. Миновав в безудержной скачке развалины античного цирка, неясными очертаниями, проступающими на фоне иссиня-черного неба, всадники перевели лошадей на рысь, и вскоре перед их взором показалась зубцы величественной круглой башни гробницы Цецилии Метеллы - горячо любимой, но рано угасшей жены Красса. Лукреции было известно, что эта знатная римлянка была дочерью богатого и уважаемого Квинта, но имя ее увековечил вовсе не отец, а муж - тот самый Марк Красс, укротивший восстание могучего гладиатора Спартака. В горячем сердце блистательного полководца Красса нашлось место не только для воинской гордости, но и для великих чувств. Сейчас увитая густым плющом башня, возвышающаяся над дорогой, все еще вселяла священный трепет. Эпохальный мавзолей, переживший тысячелетия, не сломленный под натиском времени, до сих пор дышал истинной жизнью и казался Лукреции символом любви, не знающей забвения. Любви, прошедшей сквозь века и ставшей легендой, передающейся из уст в уста. Но какая она была, эта Цецилия? Любила ли мужа, отчего так рано умерла? Дождалась ли она своего Марка там, на Небесах? О подобной великой любви с детства мечтала и сама Лукреция. Вот бы ее от всей души полюбил могущественный принц или рыцарь, не знающий страха. Но сколь мало общего у грез с настоящей жизнью - вместо принца мужем Лукреции станет не примечательный ничем, кроме знатного имени, герцог Сфорца. Вместе с братьями они ездили по живописной Аппиевой дороге на конные прогулки и раньше, но всегда при свете дня. Ночью же обочины пути, усеянные руинами античных усыпальниц, внушали ей поистине мистический трепет. И даже ужас. Древним римлянам полагалось хоронить умерших за пределами города, вдоль крупных торговых путей. Представить страшно, сколько мятежных душ, сколько громких имен нашли вечный покой здесь, в зарослях душистой травы, среди оглушительного треска полевых сверчков. Расширенными глазами Лукреция всматривалась вглубь темноты по краям дороги. Над головой у нее мерцали далекие звезды, безразличные и молчаливые. Они не согревали душу, а лишь напоминали о неумолимом беге времени. Эти же звезды вспыхивали и гасли над великим Римом тысячу лет назад, лаская блеклым вкрадчивым светом мраморные колонны языческих храмов, манежи великолепных цирков, золотые троны диктаторов. Империя угасла. Навсегда опустели гладиаторские арены, высохли акведуки, поросли диким кустарником алтари пантеонов, а таинственные, зыбкие звезды с тем же холодным безразличием серебрили многовековую пыль в долине руин и развалин. В густых купах деревьев Лукреции чудилось неуловимое движение теней, среди легкого шепота ветра, мерещились напевные, заунывные голоса усопших. Поневоле она втягивала голову глубже в просторный капюшон дорожного плаща и крепче сжимала поводья. - Ты необычайно молчалива, сестренка, - обратился к ней Чезаре, когда они обогнули оливковую рощу в серебристом мерцании луны. - Устала, милая? Она улыбнулась ему сквозь черноту ночи. - Нет, вовсе нет, наоборот, - Лукреция сладко вздохнула. - Я давно не чувствовала себя так бодро, - призналась она. - Просто эти могилы на обочине… - Они пугают тебя? - Мне не по себе, когда я думаю о душах тех людей... Думаешь, они нашли покой? Чезаре приблизился к ней, не сбавляя ходу, протянул руку и взял ладонь Лукреции в свою. Она с легкостью удерживала поводья и одной рукой, нынче лошадь вела себя послушно. - Привидений не существует, Лукреция, - Чезаре плотно стиснул ее пальцы, затянутые в бархатную перчатку. - Это тебе с полной уверенностью заявляет кардинал Чезаре Борджиа, - он мягко улыбнулся. - А по долгу службы ему положено разбираться в таких вещах! Лукреция с облегчением рассмеялась, не сводя глаз со старшего брата. Надежное тепло его большой ладони, чарующий голос и ласковый взгляд совершенно рассеяли нелепое малодушие, что завладело ею при мыслях о потустороннем мире. Конечно, он прав, никаких призраков нет, а есть только эта теплая волшебная ночь, его ободряющая улыбка и волнующее предвкушение радостей грядущего дня. В небе на востоке уже зажглась утренняя звезда, когда трое путников свернули с Аппиевой дороги у местечка Фратоккье. Отсюда они двинулись вдоль грунтовой просеки, мимо душистых миртовых кустарников, мимо старых покосившихся изгородей и приземистых плетней. Впереди, на посветлевшем горизонте проступили очертания Альбанских гор, мреющих в сиреневой дымке. Уже смолкли неугомонные ночные цикады, угас ветер, какая-то птица сонно запела и тут же стихла. Наступила та самая волшебная предрассветная тишь, когда думается, что мир вот-вот начнется заново. Как и обещал Чезаре, они прибыли на место перед самым восходом солнца. Миновав древний замок Гандольфо, приютившийся на краю обрыва, трое всадников спустились к озеру, не встретив по дороге ни одной живой души. Когда, наконец, темно-голубая гладь воды показалась меж прогалинами густорастущих ивовых деревьев, сердце Лукреции быстрее забилось в груди. Скорей бы окунуть ножки в эту лазурную чистоту! Дорога резко ушла вниз, и вскоре они оказались на покрытом молодой травой берегу. У самой воды пахло водорослями и свежей рыбой. Тут в низине гор воздух был значительно прохладнее, чем наверху, солнце еще не поднялось, но его лучи за горизонтом уже осветили небо бледно-золотистыми и жемчужными переливами. Соскочив со своего коня и передав поводья Микелетто, Чезаре протянул руки к Лукреции, взял ее за талию и легко снял с седла. Когда ноги ее коснулись мягкой травы, он словно бы нехотя выпустил ее и, тут же вновь обняв, притянул к себе. - Дорога не слишком утомила тебя? - спросил он, мягко сжимая плечи Лукреции, всматриваясь в ее лицо полным искренней заботы взглядом. - Я бы всю жизнь могла провести в такой дороге, - сказала она и умолкла, про себя подумав “рядом с тобой”. В отражении его темно-оливковых глаз заиграли янтарные отблески восходящего над горами солнца. Лукреция на мгновение замерла, не в силах оторвать взгляда от любимого лица в лучах бледного золота. Ну почему, почему она должна оставить Чезаре и уехать из Рима? Как она проживет без этих полных обожания глаз, без этих теплых рук, без остроумных шуток и этой дерзкой, очаровательной улыбки, что коснулась его губ сейчас? Она, будто очнувшись, услышала, как Чезаре сказал: - Смотри-ка, - и он мягко развернул ее за плечи к восходящему светилу. Бывают моменты в жизни, некие точки поворота, когда знаешь, что один день может изменить все будущее, и сегодня Лукреции казалось, был именно такой день. В какой-то торжественной тишине, прямо над их головами, из-за гряды гор поднимался шар красного золота. Небо всполохнуло божественными оттенками розового и персикового. Новорожденное чистое утро стремительно вступало в свои права, гася блистательные звезды. И лишь на западной стороне небосвода ночь еще теплилась зеленоватым шафраном, а серп месяца тускло мерцал прощальной улыбкой. Вот бы навсегда запомнить этот момент. навеки запечатлеть его в своем сердце, сохранить в памяти каждую деталь: и великолепие рассвета, и тепло объятий Чезаре, и запах лошади, что любопытной мордой тычется в плечо, выпрашивая заслуженное лакомство. Увековечить бы в душе это ощущение безграничного счастья.