Борджиа. Часть 1. "Секс. Власть. Убийство. Аминь."

Утро выдалось просто замечательное. Несмотря на позднюю осень, солнце пригревало, а небо синело теплой бирюзой, словно в разгаре лета. Сегодня Лукреция впервые за долгое время проснулась почти счастливой. Этой ночью она спала одна, благодаря тому радостному стечению обстоятельств, что ее супруг отправился по делам в Урбино. Накануне вечером она велела служанкам полностью сменить постельное белье и начисто вымыть каждый уголок спальни, чтобы и духу не осталось от ненавистного ей лорда Сфорца. С каким же несказанным наслаждением Лукреция улеглась на белые простыни, хрустящие и благоухающие свежестью, с каким же легким сердцем она воздала небу молитву, а затем, затушив свечу на прикроватном столике, тут же провалилась в глубокий, спокойный сон. А сейчас, лениво потягиваясь на мягком ложе в полном одиночестве, она поняла, что впервые за все эти месяцы в Пезаро по-настоящему выспалась. Зажмурившись, Лукреция на короткий миг представила, что она дома, в Риме - и не было всех этих мучительных месяцев, не было в ее жизни проклятой свадьбы, не было никакого лорда Сфорца. Но вновь открыв глаза навстречу дню, пришлось осознать - сколь не сладостны были мечты, реальность такова, что она никогда не вернет утраченное. И дом ее теперь здесь, на чужбине. Быстро смахнув непрошеную слезинку, Лукреция позвала служанку. Сидеть в стенах дома в такую погоду было бы кощунством, а посему юная госпожа велела приготовить для нее лошадь и дорожное платье. Она решила, что пока супруг в отъезде, она вполне могла бы отправиться на прогулку в лес, что начинался сразу за стенами города и простирался до самых обрывистых морских берегов. Не раздумывая и минуты, сопровождать себя в поездке она позвала Паоло. Он не смел и глаз поднять, помогая госпоже взобраться на лошадь, но смуглые щеки конюха пылали красноречивым румянцем. Мальчишка, видимо, не знал, что и думать после их прошлой встречи, когда она так неосторожно взялась кружить ему голову и едва сама не забыла об осмотрительности. Но, будучи замужем уже вот несколько месяцев, больше всего на свете Лукреция мечтала потерять голову. Ей отчаянно хотелось влюбиться. Да так, чтобы подкашивались коленки и сладко сводило живот, и чтобы все помыслы были заняты одним только любимым. Пока они неспешно миновали мощеные улочки на выезд из города, Лукреция с любопытством посматривала на молодого конюха, и он отвечал ей полузастенчивыми короткими взглядами. Она могла бы влюбиться в него. Разве он не прекрасен сейчас, гордо держась в седле? Осеннее солнце льнет к его смоляным волосам, ласкает бронзовые скулы, настойчиво заглядывает в темные глаза, полные неведомых тайн. Наблюдая за ним из-под полуопущенных ресниц, Лукреция не могла не сравнивать юношу с тем, кто навсегда утвердился в ее сердце эталоном мужского благородства и красоты. С Чезаре. Нет, мальчишка не был похож на старшего брата. Ему не хватало ни уверенности, ни природной статности, ни дерзкой решительности. Зато конюх был необыкновенно хорош собой, а его трогательная робость умиляла Лукрецию. Конечно, она понимала, что все дело в положении Паоло, он не забывает, кто он таков. Всего лишь слуга, всего лишь конюх. Когда они достигли лесной опушки, солнце поднялось в зенит, и чистый осенний воздух наполнился блаженным теплом полудня. С бескрайних просторов моря, минуя сквозную зелень сосняка, доносился солоноватый бриз, смешанный с терпким ароматом хвои. Каким же наслаждением было вырваться на свободу из оков мрачного замка Сфорца, сюда, на лоно первозданной природы! От радости, что ее заполнила, Лукреция пришпорила лошадь и пустилась в галоп по самой кромке лесного пригорка. Даже не оборачиваясь, она знала - Паоло скачет следом. Топот копыт приглушался мягкой, все еще влажной от утренней росы землей. Серая в яблоках кобылка шла со всей прыти, словно ей передалось воодушевление всадницы, будто и она тоже мечтала навсегда ускакать в дикие леса, подальше от ненавистного хозяина. - Госпожа! - послышался за спиной выкрик конюха. Лукреция обернулась, рассмеялась и еще решительнее ударила каблуками мягкие бока лошади. Та резвее рванула вниз по холму, наезднице пришлось пригнуться чуть ниже и крепче сжать ноги, дабы не вылететь из седла. - Лукреция, - проговорила она себе под нос, улыбаясь. - Миледи, осторожнее! – донеслось откуда-то издалека. - Л-у-к-р-е-ц-и-я! - звонко прокричала она и расхохоталась, задыхаясь от восторга. Как же ей не хватало этой свободы, этой бешеной скачки, когда она, будто сливаясь воедино с сильным, мускулистым животным, неслась навстречу ветру и солнцу! - Лукреция! - эхом отозвался Паоло, настигая строптивицу. Лукреция мягко натянула поводья, и уже выбившаяся из сил кобыла легко поддалась, сбавляя прыть. - Миледи, вы могли упасть! - поравнявшись с Лукрецией, воскликнул юноша. - Лошадь еще не привыкла к вам, она могла споткнуться! – он осекся под ее открытым взглядом и потупил взор. - Зови меня Лукрецией, - плавно перекатывая слова на языке, произнесла она. Паоло, будто не веря своим ушам, медленно поднял чудесные, темно-медовые глаза: - Лук..реция, - запинаясь произнес он, - если бы с вами что-то случилось, я бы не простил себе… - Тебе бы досталось от лорда Сфорца, - усмехнулась Лукреция и тут же закусила губу, осознав, что совсем недалека от правды. Без всяких сомнений слуге доводилось испытывать на себе жестокость хозяина. - Где он охотится? - спросила она, разом ощутив неотвратимую горечь, от которой мечтала если не избавиться, то хотя бы на миг забыть. - В ущельях гор. Их лошади медленно ступали по мягкой опавшей листве. Над головами раскатисто шумели полуголые ветви деревьев, а где-то поодаль был слышен шепот морского прибоя. От одной мысли, что придется вернуться обратно в стены холодного дома, где муж вновь заявит права на ее тело, Лукрецию начало мутить. Хоть бы Джованни никогда не вернулся из своей поездки в Урбино! - А он храбр с оленями, - заметила Лукреция, всматриваясь в темные, прекрасные глаза своего спутника. Он, смущенный ее пристальным вниманием, пробормотал: - Возможно… - Но они страдают меньше, чем я, - она через силу улыбнулась. - Он убивает их быстро. Паоло остановил коня, резко преграждая путь госпоже: - Вы страдаете? - изумился он. - Каждую ночь, - выдохнула Лукреция, тут же пожалев о своих словах. Разумно ли открывать душу слуге, да еще в таком деликатном деле? - Это должно прекратиться! - конюх прытко спрыгнул с седла и, удерживая поводья, приблизился к Лукреции. Глядя на нее снизу вверх, точно на божество, он с трепетом произнес: - Это преступление против… - Против чего? Паоло покачал головой: - Против вас! Вашей красоты… - он больше не отводил взгляда в смущении, а в его колдовских глазах она увидела знакомое до боли восхищение. Также на нее смотрел Чезаре. Целую жизнь тому назад. - Вы же дочь Папы! - порывисто воскликнул мальчишка. - Как он это терпит? Лукреция на мгновение опустила ресницы, глубоко вздохнула и снова всмотрелась в сияющие теплом огромные глаза: - Папа не знает. Он замотал головой в недоумении: - Если бы я умел писать, я бы сообщил Ему! Лукреция уткнулась взглядом в свои руки, сжимающие поводья. Его слова неприятно кольнули, заставили вспомнить, что перед ней конюх - не прекрасный принц, не античный бог, а всего лишь слуга - ничего удивительного, что письму он не обучен. Но все же он изумительно привлекателен, этот слуга, и он назвал ее красивой, а за последние месяцы она совсем было утратила веру в силу своей красоты. Лукреция беззастенчиво окинула взглядом дивное лицо и статную широкоплечую фигуру мальчишки: - Я, правда, красивая, Паоло? Он удивленно вскинул густые, широкие брови: - Прекрасней вас я никого не видел! Из самой глубины его глаз прорвался свет, опаливший ее сердце горячей волной. Лукреция скользнула взглядом по мягким, бархатным губам, открытым в легкой полуулыбке. Правый Боже, она замужем уже третий месяц, а ее собственные губы до сих пор нетронуты. Единственный поцелуй - та печать, что Чезаре оставил на ее устах - знак клятвы убить любого, кто причинит вред сестре. Она до сих пор ревностно хранила его в памяти. Но ведь то было совсем другое, то не был поцелуй любовника, не был поцелуй желания. Однако же трепетное смятение, что охватило ее тогда - странное, незнакомое, волнующее - она до сих пор не могла объяснить его себе в полной мере. Лукреция отогнала сомнения, и тихо проговорила: - Помоги мне спуститься. Она грациозно перекинула ногу через седло, и Паоло - до этого завороженно и неотрывно глядящий на нее - с готовностью подхватил госпожу за тонкий стан и осторожно опустил на землю. Он не сразу отнял крупные ладони, на короткое мгновение она остро ощутила их жар вокруг талии, сердце неистово запрыгало в груди. Но в следующий миг Паоло уже шагнул назад и неуклюже опустил руки вдоль тела, будто не зная, куда их девать. А ей отчаянно захотелось податься вперед, ближе к этому робкому красавцу, коснуться ровной смуглой кожи лица, вдохнуть глубже терпкий травяной аромат волос, что она успела уловить, пока он был близко. Но вместо этого Лукреция передала ему поводья и заставила себя улыбнуться, как можно непринужденней: - Привяжи лошадей, Паоло, я хочу прогуляться пешком. Вдыхать с наслаждением звенящий чистотой воздух, жадно втягивать ароматы опавших листьев и влажного разнотравья - дышать полной грудью и жить полной жизнью! Жить, не оглядываясь на прошлое, не тревожась о будущем! Лукреция мечтательно взглянула на шагающего рядом с ней пригожего юношу, столь напоминающего ей Нарцисса из поэмы Овидия. Сейчас она желала забыть, кто она такая на самом деле, пренебречь условностями, отбросить мысли о благоразумии - оставить в прошлом отчаяние и боль этих месяцев, возродиться из пепла, превратиться в лесную нимфу, дриаду, вновь ощутить утраченный вкус к жизни. Будто следуя игре ее воображения, они вышли к лесному пруду. Ручей, струящийся из глубокого ущелья в скале, изгибаясь дугой, образовывал тихую заводь под сенью плакучей ивы. Увидав дымчато-серую гладь озерца, Лукреция порывисто схватила Паоло за руку и потянула его за собой, оба опустились на колени в густую траву у самой отмели. - Посмотри-ка на себя, - ласково проговорила Лукреция, всматриваясь в зыбкое отражение темных вод. - "На себя"? - Паоло подался ближе, заглядывая в пруд, туда, где в серебристой ряби отражались их склоненные лица. Казалось, все вокруг замерло и притихло, даже птиц не было слышно - только журчание родника, да шепот ветра в гибких прутьях ракиты. - Ты как Нарцисс, - проговорила Лукреция у самого уха мальчишки, - в водах источника. Он удивленно поднял свои прекрасные, темно-медовые глаза: - "Нарцисс"? - Ты не знаешь о Нарциссе? - изумилась она, и сердце пропустило удар - вблизи его дивное лицо казалось еще более совершенным, еще более пригожим, точно оно было вылеплено рукой гениального мастера. - Я не умею ни читать, ни писать, госпожа Лукреция, - пожал плечами Паоло, не сводя с нее восхищенного взгляда. Где-то под ребрами сладко заныло. Его наивность, простодушие и доброта вселяли тысячу надежд, а в груди уже теснилась неясное предвкушение - робкое, еще не до конца осознанное желание - заветная мечта. Он бы никогда не причинил вреда, этот мальчишка, внимающий каждому ее слову. - Нарцисс влюбился в собственное отражение, - Лукреция кивнула на зеркальную гладь, - в водах источника. Паоло снисходительно улыбнулся, в глазах его блеснуло нечто до боли знакомое. Лукреция вскинула ладонь, осторожно дотронулась до бронзовой щеки, прошлась по гладко выбритой коже скулы, скользнула пальцами к точеному подбородку и в конце мягко, почти пугливо коснулась краешка его губ подушечкой большого пальца. Случайная чувственность собственной ласки выбила из нее дух, по телу пробежался мучительный жар. - Не шевелись, - проговорила она, мягко увлекая его ближе к воде. На минуту они нависли над тусклым зеркалом пруда, завороженно глядя друг на друга в отражении темной воды. Где-то в вышине мелодично защебетала птичка - песня эта была знакома Лукреции. “Жаворонок”, - прозвучал в уме низкий голос Чезаре. И разом вспомнился тот чудесный летний день на озере - тогда ей сумасбродно мечталось, чтобы он никогда не заканчивался. Сегодня Лукреция была почти так же счастлива, но сердце ее до сих пор томилось в ожидании чего-то важного, того, что никак не приходило. Повинуясь неодолимому порыву, она быстро наклонилась к заводи, туда, где мерцали очертания прекрасного лица Паоло, и мягко коснулась прохладной воды губами. От импровизированного поцелуя по зеркальной глади разошлись плавные круги. - Это невозможно, - пробормотал Паоло, обхватив ее предплечье и несмело потянув на себя. - Что? - переспросила Лукреция, порывисто развернувшись. - Влюбиться в свое отражение? - она осеклась, когда его темно-карие глаза оказались напротив, пронизывая ее теплом искреннего благоговения. В висках гулко застучало. - Поцеловать его, - произнес красавец, притягивая ее к себе. Уста его, сперва едва касаясь, обожгли губы. Лукреция ахнула и подалась вперед, отдаваясь во власть мимолетного порыва, остро ощущая, как вся ее воля тает на этих ласковых, дивных губах. Внезапно Паоло отстранился, с растерянной напряженностью вглядываясь в ее лицо, будто осознав, что совершил нечто недозволенное. Но в тот миг Лукреция уже напрочь забыла имя свое, и все то, что могло бы остановить ее, она лишь хотела вновь и вновь ощущать сладостный вкус поцелуя на своих губах. - А я думала, что уже никогда не познаю блаженства, - прошептала она, запуская пальцы обеих рук в густые пряди черных волос, взъерошивая их, подрагивая всем телом от непреодолимого ликования. Их губы вновь сошлись в жадной горячности, и все опасения исчезли, растаяли. Она так молода и так несчастна. Она желает чувствовать, хочет любить и быть любимой без всякой оглядки. Вот оно - подлинное упоение, то, о чем она мечтала тысячи раз в своих девичьих грезах. Поцелуй за поцелуем - до одури, до умопомрачения, пока не закончится воздух в легких. Лукреция перепишет легенду о Нарциссе, сочинит свою собственную поэму, в которой Эхо влюбилась в юношу-красавца, и он - Боже, какое счастье! - ответил ей взаимностью. Губы ее прекрасного принца - робкие и пугливые поначалу - осмелели, на ходу обретая необходимую умелость, опытность. Лукреция, с готовностью отдавшись в его власть, окончательно потеряла голову. Дверца золотой клетки открылась, и она могла лететь. Лететь, подобно птице, куда душе угодно, воспарив прямо к самым небесам. Ей хотелось запеть, точно жаворонку, закричать на весь мир о восторге, что затопил все ее существо до самых краев, но вместо этого она лишь глухо постанывала, не разнимая жадных поцелуев. Паоло опрокинул ее на траву, бережно подложив под затылок крупную ладонь. Перед глазами ее мелькнуло ясное голубое небо, а голова приятно закружилась, и в тот же миг чудесное смуглое лицо в обрамлении взъерошенных волос заслонило свет дня, и ненасытные губы накрыли ее рот горячей темной волной. Одной ладонью Лукреция обхватила точеное лицо, другой скользнула за ворот распахнутой на горле сорочки. Ближе, теснее притягивая его к себе, Лукреция сама не понимала, к чему стремится, чего желает. Ноздри заполнил незнакомый аромат его кожи - терпкий, возбуждающий, весенний, острый. Внутри, где-то под самым сердцем разлилась томительная нега, пьянящая истома, словно она залпом осушила полный бокал крепкого пряного вина. Это любовь? Ну, а что же еще? Но она совсем ничего не знает об этом мальчишке, пылко ласкающим ее кожу. С трудом оторвавшись от губ, он усыпал ее щеки, подбородок, лоб и даже волосы мелкими, нежными поцелуями, а затем скользнул к гладкой шее. Лукреция охнула и слепо выгнулась навстречу, подставляя ему нагую кожу в вырезе платья: пусть целует, мнет, кусает, пусть делает, что пожелает. Пусть его нежность выжжет боль прошлых огорчений, пусть она сгорит в огне запретной страсти и возродится из пепла, подобно птице Феникс. Но внезапно Паоло притормозил. Разомкнув веки, Лукреция увидела огромные, подернутые дымкой, темные глаза прямо над собой - в них была тревога, даже испуг, они смотрели куда-то поверх нее. - Наши лошади, госпожа, - проговорил он, приподнимаясь на локтях и разнимая жаркие объятия. - Похоже, они отвязались. Где-то в глубине леса, там, где остались кони, было слышно фырканье и треск ломающихся веток. Оба быстро вскочили с травы. Лукреция машинально пригладила выбившиеся локоны и одернула помятое платье. Ничуть не расстроенная, она была уверена - это не конец. Нарцисс в ее власти. Она все еще чувствовала жар там, где кожи касались губы любовника, а сердце колотилось, точно ошалелое - она жива, она чувствует! Проклятому Сфорца не удалось умертвить ее, не удалось лишить способности отзываться на добро - от мысли этой все существо ее торжествовало. К счастью, Паоло быстро нашел и усмирил лошадей, взял их под уздцы и, усадив Лукрецию обратно в седло, взобрался на своего коня. Некоторое время они молча брели вдоль береговой линии леса. Там, где заканчивались сосны, земля обрывисто уходила вниз, к скалистому побережью, на которое мерно накатывали мощные морские волны. - Нам пора обратно, Паоло, лорд Сфорца вот-вот вернется, - проговорила Лукреция, с тоской глядя на косые лучи солнца, пронизывающие лесной полог. Удивительно, как быстро бежит время, когда душу наполняет радость. Мальчишка бросил на нее взгляд, яркий точно молния: - Я бы мог приладить его седло, - начал он и тут же умолк, будто проглотив язык. Но Лукреция тотчас разгадала замысел, и план этот ошеломил своей простотой. Вот он - еще один союзник на ее войне, и он предлагает то, о чем она столько раз думала, но все никак не решалась воплотить в жизнь. - Ты бы мог так приладить его седло, чтобы он упал и разбился? - без смущения продолжила Лукреция незаконченную мысль конюха и лукаво улыбнулась: - Он бы вернулся домой безвольный. - Сломанный, - подхватил Паоло, приблизив коня вплотную. Мгновенно в ее душе зародились тысячи упований, а в сердце запульсировала позабытая было обида и злоба на супруга. - А если он умрет? - пронзила Лукрецию страшная догадка. - От падения? - конюх покачал головой, слегка усмехнувшись. - Невозможно. Она придержала лошадь, и он последовал ее примеру. Их кони встали смирно, едва касаясь боками. - А что, если я прикажу высечь тебя за такое? Паоло рассмеялся, протягивая ей смуглую ладонь: - Невозможно. - Ты уверен? - лишь ради забавы помедлила Лукреция. - Да, - кивнул он, - в этом я уверен. Их пальцы переплелись, а губы вновь потянулись навстречу друг другу, сливаясь в голодном, будто украденном у всего мира, порыве нежности.