Борджиа. Часть 1. "Секс. Власть. Убийство. Аминь."

В мае над Римом витает особый дух: дразнящий, пряный, с примесью горьковатой сладости. То в сухом, чистом воздухе разливается благоухание цветущего миндаля и глицинии, приправленное терпким медовым мускусом луговых трав, тонкой вуалью розмарина и густой сладостью розовых кустов. Восхитительные ароматы разносятся по городу, витают над черепичными крышами домов, кружатся над величественными куполами храмов и шумными площадями. Без всякого стыда зелье весны, пьянящее и хмельное, вливается в открытые настежь окна роскошных палаццо, распаляя одинокие грезы невинных девиц; скользит вдоль нефов церквушек, будоража души молящихся, и проникает в самые затхлые уголки пропитых трактиров, горяча беспутных гуляк. Вдруг все, что при зимнем тусклом свете казалось тщетным, смутным и дурным, совершенно преображается в лучах оттаявшего после зимы солнца. Фальшивые улыбки делаются озорными, лицемерные слова принимают вид талантливого баловства, греховные чувства превращаются в истинную сердечную привязанность. В шумной сутолоке бала, в буйстве народной пляски, под величественными сводами дворцов и под низкими балками постоялых дворов - всюду царит невиданная свобода и беспечная двусмысленность. Так в Риме лето сменяет весну. А в стенах Ватикана уже вторую неделю к ряду шелестели надушенные шелка, слышался неаполитанский говор, не смолкала музыка. Вереница элегантных карет у ворот Апостольского дворца не убывала ни днем, ни ночью. Свадьбу между Джоффре Борджиа и Санчей Арагонской отмечали с подобающим случаю размахом. Сама церемония венчания прошла в соборе Святого Петра, а после празднования переместились в апартаменты Борджиа. Каждый день давались роскошные торжественные обеды, переходящие в еще более роскошные ужины и балы. Гости ели, пили и танцевали до самого рассвета, не зная устали. И все больше народу съезжалось ко двору дабы увидать “черный бриллиант” Неаполя - принцессу Сквиллаче. Смуглая Санча была у всех на устах, о ее необычайной красоте и обаянии говорили на каждом шагу, что невероятно злило Лукрецию. Внезапно дочь Папы перестала быть центром всеобщего внимания. Санча, прелестная Санча, очаровала весь двор. Она и в самом деле была хороша собой: черные как смоль волосы обрамляли точеное загорелое личико, на котором мерцали дерзкие, выразительные глаза. А губы сияли свежестью, как лепестки распустившегося бутона розы. На балах у нее не было отбоя от кавалеров. Бедный Джоффре никак не мог поспеть за быстрыми ногами своей новоявленной супруги. И за ее быстрыми, призывными взглядами, которые она бросала по сторонам. Лукреция с огромным воодушевлением участвовала во всех пиршествах. Она изголодалась по неуемному веселью, танцами до упаду и по дружескому общению с девицами своего положения. А Санча оказалась чудесной спутницей в забавах. Между тем, глядя на новую подругу, Лукреция не могла перебороть в себе неприкрытую ревность: к ее красоте, свободолюбию, к той беспечности, с которой невестка принимала судьбу. Санча вовсе не выглядела несчастной. Она знала, как очаровывать, обладала богатым арсеналом улыбок и взглядов, умела завладеть вниманием любого кавалера. В ее жилах текла горячая неаполитанская кровь, но не стоило забывать, что кровь эта еще и королевская. Девушка не привыкла ограничивать себя в своих желаниях. А маленький Джоффре до сих пор играл с куклами старшей сестры и рано ложился спать, в то время как его жена танцевала и пила вино до самого утра. - Она слишком красива, - сказала Лукреция Чезаре в один из вечеров. - Ненавижу. Старший брат, весь в черном сатине, плотно облегающем его великолепную фигуру, только закончил танцевать гальярду с Санчей и присел рядом с сестрой, чтобы перевести дух. Услыхав ее слова, он удивленно вскинул бровь и усмехнулся: - Если ты ненавидишь красоту, то должна ненавидеть себя. Лукреция невольно расплылась в улыбке. Она знала, что Чезаре считает ее самой красивой девушкой в целом мире, но напоминание не было лишним. - Ну ладно, - согласилась она, бросив быстрый взгляд в сторону смеющейся во все горло Санчи. - Я буду любить ее. Лукреция отщипнула виноградинку от крупной грозди на столе и с наслаждением проглотила сладкую ягоду. Озорно улыбаясь, она приблизилась к Чезаре и шепнула у его уха: - Но в глубине души я все равно ненавижу ее. Когда она чуть отстранилась, брат смерил ее снисходительным взглядом и тихо произнес: - Я узнал, что можно любить и ненавидеть одновременно. В его голосе Лукреции послышалась не то грусть, не то ирония, и она изумленно взглянула на Чезаре, размышляя, о ком же он говорит. - Об этом, кажется, есть стихотворение… - шепнула она, вновь придвинувшись поближе и с удовольствием отметив про себя, как приятно брат пахнет. Свежий цитрус и глубокий мускус. - Ненавижу и люблю...* - медленно проговорил Чезаре. Они переглянулись и понимающе улыбнулись. Оба хорошо знали небезызвестное произведение Катулла. Взгляд Лукреции вернулся к Санче. Неаполитанка, томно обмахиваясь веером, шептала что-то на ухо сидящему рядом Хуану, в то время как Джоффре по правую сторону от нее уплетал кусок сладкого пирога. - Бедный Джоффре, - сказала Лукреция, отщипывая еще одну виноградину. - Он заслуживает большего, чем Неаполь. - Ты стала знатоком генеалогии? - хрипло спросил Чезаре и смочил горло вином. - Я слышала о том, какое чудовище ее отец. Он усмехнулся, но взгляд темных глаз стал острым: - И ты веришь слухам? Лукреция покачала головой и поднесла янтарно-зеленую виноградину к его устам. Чезаре ловко ухватил ягоду, слегка коснувшись ее пальцев губами. Вновь запела флейта, призывая танцоров. На немой вопрос Лукреции “Потанцуем?”, Чезаре покачал головой и жестом, напоминающим взмах веера, показал, как ему жарко. Ах, несносная Санча! Совершенно выбила его из сил! Но, по правде говоря, Лукреция и сама устала не меньше. Ноги ее до сих пор гудели, хотя она пропустила уже целых три танца. Некоторое время брат и сестра молча наблюдали за танцующими, потягивая вино и обмениваясь задушевными взглядами. В такие моменты Лукреция мечтала, чтобы праздник никогда не заканчивался. *** Над землей властвовала черная, беспроглядная ночь. Каким-то чудовищным образом Лукреция вновь очутилась в стенах старого фамильного дворца Сфорца, в душной от изнурительного зноя спальне. Открытые настежь окна ничуть не спасали - воздух оставался неподвижен и влажен, словно перед грозой. А вдали рокотал морской прибой. Пламя одинокой свечи на прикроватном столике колебалось от ее прерывистого дыхания. Липкие тиски страха плотно сковывали тело. За дверью она слышала приближающиеся шаги своего ненавистного супруга: размеренные, грузные, отчетливые. Так, должно быть, приближается сама гибель к тому, кто ждет казни в застенках замка Святого Ангела. Несмотря на мучительную жару, Лукреция юркнула под одеяло с головой. Ее сердце замирало от паники. Нет, только не сегодня! Не сейчас, когда она вновь обрела радость жизни. Животный ужас затянул ее в паучьи сети, сковал горло и свинцовой тяжестью влился в кровь. Бежать! Бежать подальше отсюда! Но она не могла и ногой пошевелить. Тело не слушалось. Она оказалась в западне, в ловушке собственного страха. Щелкнул замок, хлопнула дверь. Лукреция не видела того, кто пришел уничтожить ее, но отчетливо слышала его дыхание: шумное, тяжелое - дыхание хищного зверя, готового вгрызться в плоть своей жертвы. Темнота перед глазами поплыла, завертелась, вызывая невыносимую дурноту. Собрав все оставшиеся силы, Лукреция закричала. Громко, отчаянно. Вдруг задохнувшись, она резко открыла глаза. Над ней склонилась взволнованная Франческа. - Миледи, проснитесь! - девица заботливо убрала волосы со взмокшего лба хозяйки и нахмурилась. - Я кричала? - надтреснувшим голосом спросила Лукреция и, привстав на локтях, с облегчением осмотрелась по сторонам. Слава богам, она дома, в Риме. Не в Пезаро. А Франческа рядом потому, что сопровождает госпожу в путешествии в качестве камеристки. - Вы напугали меня! Я думала, на вас напали. Лукреция смогла найти силы для улыбки: - Это всего лишь дурной сон, - вздохнув поглубже, она откинулась на подушку. - Иди спать, Ческа. И я постараюсь. Камеристка учтиво поклонилась и скрылась за дверью прилежащей комнатенки, в которой жила прислуга. Однако сон не шел. Лукреция ворочалась с бока на бок, возносила молитвы Небесам, пыталась обо всем забыть, но тщетно. Ее мысли метались, то и дело возвращаясь к той самой первой чудовищной ночи в Пезаро и к остальным ночам, которые никогда ей не вытравить из памяти. А ведь она верила, что залечила раны. Верила, что Нарцисс избавил ее от гибели. Так оно и было, пока он находился рядом. При мыслях о Паоло сердце Лукреции томительно затрепетало в груди. Мало-помалу за окнами начало светать. В щели между ставень, пробился тусклый отблеск раннего утра. Дом еще был погружен в безмолвие, когда Лукреция поднялась с постели, натянула шелковые тапочки, укутала плечи в плотный атлас халата и украдкой выскользнула из комнаты. Она не взяла с собой свечи, опасаясь попасться кому-нибудь на глаза. Охрана внутри апартаментов была только у дверей папских покоев да на парадных лестницах каждого этажа. Тихо ступая в темноте, Лукреция хорошо знала, куда идет. Миновав широкий поворот анфилады, она быстро поднялась на третий этаж по сходням для прислуги. Это был самый короткий путь в покои, расположенные сразу над комнатами понтифика. В покои Чезаре. Глупо и опрометчиво с ее стороны поступать подобным образом. Бежать к старшему брату, когда приснился плохой сон, будто она маленький ребенок. Но в тот момент больше всего на свете Лукреция желала услышать бархатный голос Чезаре у своего уха, ощутить тепло ласковых рук. Пусть он скажет, что все будет хорошо. Она в Риме уже целых две недели, а ей все кажется, что они ни разу по-настоящему не оставались с братом наедине. То время, что они проводили вместе на балах, все эти драгоценные часы и минуты не было на земле счастливее человека, чем Лукреция. Но ей не хватало их прежних задушевных разговоров до утра, не хватало его безраздельного внимания. Она прекрасно понимала, что как раньше быть не может. Теперь Лукреция замужняя молодая женщина и пробираться в спальню к мужчине на рассвете, даже несмотря на то, что он ее брат - возмутительная дерзость. Но разве она не может хоть на короткий миг вернуть ускользнувшее детство и то легкомыслие, что дозволено лишь невинным душам? Ее надеждам не суждено было сбыться: Чезаре не оказалось в его покоях. В просторной комнате царила полутьма и прохлада. Все указывало на то, что ложе пустовало с вечера - одеяло было лишь слегка примято. Камин давно угас. Разочарованная Лукреция повалилась на кровать и уткнулась носом в мягкую подушку. Скользкий шелк едва ощутимо благоухал смесью луговых трав, тонкой смолистой дымкой ладана, а еще терпким, волнующим ароматом кожи Чезаре. Укутавшись в стеганое одеяло и с наслаждением вдыхая знакомый запах, Лукреция предалась сладостным воспоминаниям детства и сама не заметила, как уснула. Ее разбудил гулкий хлопок дверей и приглушенная беседа. На улице уже было светло, за окном мерно барабанили тяжелые капли дождя. В Риме настала пора весенних ливней - дождь начинался стремительно и так же быстро заканчивался, иногда даже не успев промочить земли. Через минуту послышался звучный голос брата: похоже, он отдавал приказы слуге. Затем прошелестели легкие, пружинистые шаги, и, когда Лукреция вновь открыла глаза, то увидела на пороге Чезаре, облаченного в дорожный плащ. - Лукреция? - он просиял лицом и на миг замешкался у дверей, освобождаясь от мокрого балахона. Сбросив его прямо на пол, он порывисто подскочил к ложу, опустился рядом и, быстро стянув черные перчатки, бережно стиснул ладонь сестры. - Почему ты здесь, любовь моя? Что случилось? Лукреция поневоле улыбнулась, ощутив тепло родных рук. Быстро сев на постели, она обняла брата так, будто они не виделись целую вечность. Черные кудри Чезаре пахли ночными сумерками и дождем. И она уловила легкий запах чужих духов - женских. Отклонившись чуть назад, так, чтобы видеть его лицо, Лукреция проговорила: - Ночью мне приснился дурной сон, а после я не могла уснуть... Она всмотрелась в подернутые усталостью глаза и ощутила острые коготки ревности, царапающие сердце. Эту сонную, слегка мутную поволоку во взгляде и блаженную помятость на лице Лукреция уже видела раньше. Чезаре тоже не спал. Вот только причиной его бессонницы были не кошмары. Какова она - та, что крадет его ночи? Светловолосая девица из знатной семьи? Чернокудрая испанка или смуглая неаполитанка? Или, быть может, ее волосы сияют золотистой медью, как локоны Джулии? - И в моей холодной комнате тебе оказалось уютнее? - улыбнулся брат и окинул ее ласкающим, пристальным взглядом. Лукреция кивнула, словно послушное дитя, и Чезаре шумно вздохнул, привлекая ее в объятия. - Хочешь, чтобы я поселился в Ватикане, пока ты дома? - спросил он, сгребая ее покрепче, скользя горячими ладонями по спине. - Да! - прошептала Лукреция, вновь чуть отстраняясь и заглядывая в темные, с золотистым блеском глаза. - Когда ты поблизости, мне намного спокойнее, Чезаре. Лицо его, до этого слегка нахмуренное, озарилось такой нежностью, что Лукреция на миг застыла, потрясенная. Подобную улыбку он берег для особых случаев. А ведь она и позабыла, какую колдовскую власть над ней всегда имела улыбка брата. И какое же блаженство ловить на себе восхищенный взгляд этих, словно бы всезнающих, проницательных глаз. - Тогда я обещаю, - Чезаре приблизился к ее лицу, игриво скользнул носом по ее носику, - что буду каждую ночь здесь. У себя, - он усмехнулся краешком губ. - Если захочешь увидеть меня - в любое время - пошли за мной служанку. Лукреция озорно хохотнула и смущенно опустила глаза. Будь на то ее воля, она бы ни на минуту не расставалась со старшим братом. Ходила бы за ним по пятам, наблюдая, как он работает в зале консистории, как возится с лошадьми, как тренируется со шпагой, как бездельничает. Точно так, как она всегда делала, будучи маленькой, наивной Лукой. Чезаре мягко ущипнул ее за подбородок, заставляя поднять взгляд: - Я верю, что никакой тревожный сон тебя больше не побеспокоит. Он нежно обнял ее плечи одной рукой, а другой осторожно погладил ее щеку, скулу, контур лица до мочки уха. Подушечка большого пальца прошлась вдоль ее черт, едва касаясь кожи. Мягкие, теплые прикосновения казались целебным бальзамом, живительным зельем, душистым пьянящим вином. А взор брата следовал иной тропой: от глаз к ее губам и обратно. Тонкая, но прочная связь взглядов. Натянутая нить будоражащего трепета. Их узы всегда были духовными, но при этом не бестелесными. Объятия, невинные поцелуи, богатая палитра взглядов и улыбок, мелкие, но драгоценные знаки внимания: молчаливый тайный сговор, непрестанное признание любви. Лукреция, словно под действием каких-то чар привстав на коленях, прильнула к Чезаре и запустила пальцы меж непокорных черных кудрей - густых, влажных от непогоды, пахнущих ночной свежестью и хмельной свободой. А он, изумленный, глухо выдохнул и мягко стиснул ее лицо горячими руками, вглядываясь в самую глубь ее глаз. Как странно. Странно гладить его волосы и думать о той, что ласкала их накануне, дотрагиваться до плеч и чувствовать в них скрытую, опасную силу. Какое пронзительное удовольствие ощущать его ладонь щекой, бегло прижиматься губами то к прохладному лбу, то к шелковистым волосам. Боже правый, отчего эта целомудренная близость вызывает то же головокружительное ликование, что и поцелуи Паоло? Отчего под сердцем у Лукреции вздымается жаркая волна, обуздать которую она не в силах? Словно в каком-то сне руки ее скользили по колючим от щетины скулам брата, подбородку со столь любимой ямочкой, а затем вниз вдоль горла по неожиданно нежной коже. Какая чудесная кожа, гладкая, смугловатая, с теплым золотистым отливом, шелковистая на ощупь. Пальцы Лукреции отыскали пульсирующую жилку на поверхности сильной шеи, и в тот момент почудилось, весь мир заколыхался в плавном ритме его сердцебиения. А за окном лило, как из ведра. Крупные капли гулко бились о стекло. Чезаре что-то шептал у ее лица, но Лукреция слышала лишь бешеный стук собственного сердца, эхом отдающийся в ушах. И только когда брат мягко встряхнул ее за плечи, она словно вынырнула из глубин сладостного полузабытья. - Я уже говорил? - спросил он тихо. - Как сильно скучал по тебе? Она кивнула, а затем неуверенно мотнула головой: - Скажи еще раз. Чезаре чуть нахмурился и слегка стиснул ее виски с обеих сторон. - Безумно! - он выдохнул. - Нещадно. До боли, - приблизив губы почти вплотную, он обжег ее кожу горячим дыханием, и, когда показалось, что эти губы вот-вот коснутся ее уст, Чезаре потянул Лукрецию вниз и прижался щекой к ее лбу: - Безбожно... На мгновение она забыла, как дышать. И тут же горло сковал горький ком слез. Вдруг нестерпимо захотелось рассказать брату всю правду о том, как она жила в Пезаро. Не утаивая ничего, даже Паоло. Но слезами делу не поможешь, а правду Чезаре знать нельзя. И стоит навсегда выбросить из головы этот вздор с поцелуями. То был танец, испанский танец, и лишь правила и закон танца продиктовали Чезаре закончить его горячим поцелуем. Поцелуем, при одном воспоминании о котором ей жгло губы. Вздор! Блажь и несусветная фантазия! Преодолевая невыносимое терзание, Лукреция произнесла севшим голосом: - Вскоре мне предстоит... отправиться обратно к мужу. Чезаре тихо простонал, обхватил ее талию в плотное кольцо и потянул за собой навзничь. - Почему? - спросил он, ласково откидывая укрывшие ее лицо светлые локоны. Тепло его сильного тела она ощущала даже сквозь плотные покровы одежды. Внезапно ей стало нестерпимо это напряжение, не находящее выхода, это тепло, сжигающее изнутри. Лукреция освободилась из цепких объятий брата и прилегла рядом, устремив взгляд под высокий полог роскошного ложа. - Потому что он мой муж, - произнесла она, наконец. - Потому что нашему отцу нужна его поддержка. Она повернула голову и встретила тяжелый взгляд Чезаре. - Нужно связать тебя и задержать здесь, - сказал он. - Тогда ты была бы счастливее. Лукреция перевела дух и горестно вздохнула. - Почему ты не веришь, что я счастлива? Чезаре привстал на локте и потянулся к ее руке: - Потому что знаю, что-то случилось. - Откуда? - растерялась Лукреция, пряча взгляд, но покорно отдавая ладонь в его распоряжение. - Твои глаза, - сказал Чезаре быстрее, чем обычно. - Ты больше не ходишь по воздуху. Он крепко стиснул ее ладонь одной рукой, а другой коснулся ее подбородка и в упор посмотрел в глаза. - Где прячется моя младшая сестренка? Сердце Лукреции дрогнуло и забилось с неистовой силой. Она порывисто села и запахнула плотнее халат. Ее бил озноб. - Я жена лорда Сфорца, брат, - проговорила Лукреция, оправляя поясок на талии. - Если он не добр к тебе, я поступлю с ним также. Она повернулась к Чезаре и через силу улыбнулась: - Тогда ему стоит быть со мной любезным. Он качнул головой, будто не веря ее словам, и, соскочив с кровати, прошелся к столу, налил себе воды из графина и залпом осушил кубок. Лукреция неотрывно следила за ним, невольно любуясь: высокий, статный, даже после бессонной ночи он выглядел поразительно хорошо. - Что для него услада? - спросил брат, небрежно присев на край массивного стола. - Охота, - быстро отозвалась Лукреция и зачем-то добавила: - Супружеское ложе. Лицо Чезаре исказила гримаса боли. Он потер лоб, словно у него раскалывалась голова, и процедил: - Я уже его ненавижу. - Но с ним приключился несчастный случай, - напомнила Лукреция. - И теперь он не может предаваться усладам. Чезаре мрачно усмехнулся: - Счастливое несчастье? - Да, - она поневоле дернула губы в улыбке, вспомнив о том, какую роль сыграла в этом происшествии. - Господь милостив. - Но он поправится? - спросил Чезаре с нотками тревоги и сожаления. - Увы, да, - отозвалась Лукреция. Брат вскинул на нее пристальный взгляд темных, всеведущих глаз. - Ты больше не дитя, сестренка, - проговорил он с горечью в голосе. - И за это нет ему прощения! - Для моего брака была причина, братец. Напомни мне о ней. Чезаре не ответил, но в его взгляде многое отразилось: тягостная мука и нежность, желание защитить ее и одновременно бессилие перед обстоятельствами. С натужным вздохом он зажмурился и яростно покачал головой, а затем порывисто шагнул к ней, но остановился в полушаге, когда в дверь громко постучали. То были слуги с десятком кувшинов чистой горячей воды для ванны. Сам чан внесли следом. Лукреция торопливо подскочила с кровати и заспешила к выходу, но Чезаре поймал ее за руку уже в коридоре, развернул к себе и, не обращая внимания на снующих вокруг слуг, привлек в объятия - такие тесные, что у нее дух захватило. В полумраке перехода он все обнимал ее, будто она уезжала сегодня и сейчас. А затем также стремительно выпустил из своих рук и быстро расцеловал ладони, одну за другой. И лишь после этого отпустил. Лукреция сделала всего пару шагов, когда он окликнул ее: - Помнишь? В любое время, Лука. - Я пошлю за тобой, - усмехнулась она, обернувшись, и присела в дурашливом книксене. В ее руках оказалась странная власть над жизнью и судьбой сразу двух человек. Ее мужа - Джованни, и брата - Чезаре. Молчание Лукреции было зароком благополучия обоих, и это же молчание было источником ее собственного несчастья. Но, слава богам, у нее было утешение: Нарцисс. Он - то, ради чего она готова вернуться в Пезаро, и ради чего и дальше будет притворяться добропорядочной женой Джованни Сфорца. Она собралась с духом. Больше никакой жалости к себе. Только благоразумие. *** * Odi et amo (с лат. — «Ненавижу и люблю»), Catullus 85, Catvlli Carmen LXXXV — знаменитое стихотворение-двустишье древнеримского поэта Катулла. Я ненавижу и люблю. Как это сталось, я не знаю, Но это так, я сознаю, И мучусь этим, и страдаю. (Перевод Згидия Северского)