#сшитизчастей

Антон уже и забыл, как это бывает: жить, осознавая то немногое происходящее, что внедряется по мере пришествия. Кажется, заученный распорядок дней убивает любые намеки на подростковую романтику. Вечные пьянки-гулянки. Ебанутые аферы. Бессистемный доход от вечных подработок. Кутежи в обществе себе подобных. Утренние пробуждения с тяжелой, по праву, головой. И монотонность столпотворения псевдо-учебного обихода. Отдушиной кичатся лишь волнительные ночи, когда наконец-то один, в полной обозримой власти темноты улиц, наблюдаешь с безопасного пространства балкона, и робкий смрад дотлевает угольком у фильтра сигареты. Спокойствие топи в треснутой кружке теплого кофе с двумя ложками коньяка, мерзкого от дешманской сущности. Бесстыжий холод, небрежно цепляющий мелкими крючками ребра под свободной футболкой. Заползающий под кожу гремучей змеей, ветер, остро облизывающий лопатки. Накинутая поверх плеч мамина скатавшаяся местами шаль, оставленная, кажется, еще в прошлом году при последнем визите. Тишина мыслей. И скупые на масштаб глубоководные решения, все равно неизменно неисполнимые. Пятый этаж вечернего безмолвия пустоты двора, где только редкие сольные концерты ободранных котов подбивают закрыть окна плотнее. Сегодня жить не на много проще, чем было вчера или даже год назад. Слишком глупо надеяться на лихую переменчивость одной единственной тупой суки, которую невежественные фаталисты обзывают злой судьбой, и остервенело дрочат на ее мутный образ. Антону, честно, уже как-то похуй. Да пусть хоть сам Всевышний ебанет по голове расстроенным с подачек неумелых детишек, роялем. Все равно ничего, в сущности, не изменится, сколько ни еби чужих мам и не сочиняй пиздатых ударных строк. А в этом, будем честны, и проносятся два последних года. Доля музыканта. Дом. Текст. Трава. Текст. Водка. Текст. Текст. Больница с капельницами. Дом. Идеальная концепция. Ни одного изъяна, кроме очередной блевотни под себя и выноса знакомого вердикта печени. Сегодняшнее утро встретило адовой сухостью во рту, переменённой на пакость ржавого вкуса воды из-под крана и желтизной кожи вокруг рта, узретой сквозь запыленное зеркало. Ни чем не отличающийся от прочего потока времени, пустой траты, день. Универ в трех остановках от дома, и самоопределенная невозможность проехать это расстояние общественной тряской, вместо привычной по утрам десятиминутной ходьбы. Тяжелая деревянная с прорезями дверь, а за ней седая пухлая старушка-охранница, сверяющая все студенческие рожи с загадочным, находящимся где-то в обетовании подстолья, списком учащихся. «Опять проспал, Шастун». Разумеется, никогда не обратится та к Антону. Просто потому что зачем ей вообще с кем-либо из ему подобных заговаривать, показывая маломальскую, даже, заинтересованность шпаной такого рода. Ей бы только выказать радость прибытия Машеньки, всегда получающей автомат по всем предметам или скрипуче улыбнуться душке Ляйсан, не упустившей в свое время возможность подлизаться ко всем и вся, кто оказался поблизости (Антону тоже досталось в свое время, после чего еще полдня хотелось блевануть где-нибудь в подворотне - радугой и слипшимися в розовый мерцающий комок, блестками). Ухмыляясь под нос и оценивая степень упущенного, приветственного поутру, преподавателем, необязательного, совершенно, речитатива, Шастун заплетая в косы, но скоро, с усилием переставляет ноги, взлетая на далекий от белесой земли, третий этаж, мечась от одной аудитории к другой. Силится вспомнить, какая сука нынче придумала слепить в один два потока, чтобы отслушать очередную математическую муть, да еще и отправив в незнакомое помещение с непосещаемым ранее номером "триста двадцать восемь". Шастать приходится весьма долго, меряя пространство от одного края широченного, заваленного непонятными досками, коридора, до другого, то и дело впиливаясь взглядом в облупившуюся краску истертых по обочинам оного, дверей. На правой стороне высятся золотыми табличками четные номера, выгравированные ровным шрифтом, на левой - все остальные - им же. Нужного помещения никак не обнаруживается. Но проблема, по сути, далеко не в топографическом кретинизме самого Антона, ну, по крайней мере, не только в нем. Дело обретает странный оборот ровно в тот момент, когда выясняется, что после триста двадцать седьмой аудитории на противоположной стене висит прибитый пластик с гордым номером "триста тридцать". А два пропущенных помещения, по-видимому, мирно сосуществуют в каком-нибудь другом небытии не отвлекая от важных дел остальной занятой народ своим навязчивым присутствием. И где, вашу мать, эта дебильная лекция тогда будет проходить? Вернее, если судить по часам, то уже проходит как десять минут, на которые Шастун безбожно опоздал, протупив, плутая меж дверьми, в надежде отыскать тайный лаз к канувшим в лета кабинетам. В бездонном кармане жалобно звякает телефон, получивший уведомление о новоприобретенном смс. Антон вдумчиво читает пришедшее сообщение, перед этим предусмотрительно запутавшись в складках собственной кофты при попытках извлечь на свет божий бесячий гаджет. Перечитывает еще раз, смаргивает недоуменно и, сплюнув прямо на пол, сует обратно в недры одежды. Блять, ну Позов, ну какого хуя раньше не написал? Ну, недоразвитый имбицил. И сам Антоша, ну хорош, ну мастер просто. Забыть об очередном намечающемся загуле, как о какой-то ночной шмаре, должной было уйти еще пару часов назад, но вместо этого разгуливающей поутру в подцепленной у хозяина рубашке. Нет, ни в какие кованые ворота и расписные арки не полезет. А готовится-то еще сколько, черт! Закупки в супермаркете, подгон дешевого стаффа, аренда квартиры. Буэ. Боже, и ничего не готово. Заебись, Позов, сходил я в кой-то веке на первую пару. Ладно, хрен с этой математикой и ее ебучим анализом, все равно кабинет где-то в другом измерении деньки коротает. Хуй с этим, пропущу один (очередной) раз, еще тупее уже не стану. Особо греет, что не придется вместе с другим потоком просиживать. Разворот на пятках, неловкое столкновение и попытка драпануть в сторону лестницы, пока никто не запалил, благополучно проваливается, натолкнувшись на неподвижный взгляд стороннего наблюдателя. Голубизна всего небесного свода обрушивается точнехонько в район переносицы, затем медленно и тягуче переползает к оставленному посреди коридора харчку и снова взлетает вверх. Глаза в глаза. Серо-синий лед и тухлая зелень смотрят друг на друга. Долго, почти вечность, умещенную в пару секунд. Мужчина напротив кажется всего лишь чуть старше тридцати, для преподавателя молод, для студента - наоборот, да и этот взгляд, щипающий, кажется, даже за самые пятки. Достаточно простая, неброская одежда, хорошая фигура, ровные черты, но слегка неопрятная щетина по подбородку. И в пусть и не очень умной, но и не совсем отсталой голове возникает вопрос: "Кто это вообще такой?" Антон отмирает, спешно пытаясь вылапотать из собственного рта что-нибудь, хотя бы косвенно вразумительное. Провальная попытка номер два, как говорится. – Молодой человек, сейчас вы идете за тряпкой, а когда я выхожу из аудитории, вижу, что весь пол этажа отдраен и блестит, – голос незнакомца холодит ровно на тоже градус, как студят лопатки, светлые глаза. Шастун замечает в чужих руках стопку тетрадей и какие-то серые папки, штук пять, не меньше. На жилистой шее незнакомца висит пропуск в обрамлении золотистой рамки, гласящий " Попов Арсений Сергеевич". И только потом до мозга доходит, что это все-таки преподаватель. Шастун вдупляет с пару секунд, застревая глазами на подвернутых рукавах белой рубашки классического кроя, чешет взглядом выше и опять утыкается в ясную голубизну напротив. Непроизвольно стискивает руками лямки накинутого на левое плечо, рюкзака, натягивая кожаные вставки. Морщит нос и слегка кривится. Новенький он что ли... Он раньше этого Арсения вообще ни разу в глаза не зрел; такую фифу запомнить уж можно с первой попытки. Ах, да, учебный корпус то другой, наверняка у первокурсников ведет. Видимо, тупанутость прикатилась Антону в связи с тотальным недосыпом, поэтому сообразить, что именно сказал этот самый Попов, удается только спустя два проигрыша в гляделки. Когда взгляд с чужого лица перебегает вначале на ближайшую стену, а потом и вовсе сползает куда-то на пол. Но к тому времени становится поздно ломать даже самую бездарную комедию. – Правильно смотришь, – ухмыляется этот Арсений Попов, прошествовав мимо Антона, – Чтобы, когда выйду, твоих слюней на полу не было, – добавляет он, оглядываясь уже в дверях триста двадцать седьмой аудитории. И усмехнувшись напоследок, входит внутрь. Антон моргает: долго и упорно, секунд двадцать к ряду - небывалый, бессмысленный перевод времени. Шо это за хмырь вообще такой? Слова, так и не вброшенные в неудавшийся диалог, заседают в горле, проводя самостоятельные дебаты через мозговые каналы, сами, без чьей либо помощи. Мдэ. Задира Шастун не в форме, сдулся. Наконец сообразив, что минуту назад некий хрен с горы заставил его отправиться в сторону тряпок и убрать в коридоре, Антон кривится, перекашивая лицевые мышцы. Плюет еще раз, смачно и прямо под ноги. Так, для пущей наглядности, да хоть маленькой мести. А затем окончательно забивает на спаянную пару алгебры и ебучего анализа, драпая в сторону выхода. Димка ждет. Сегодня же тусич намечается, как-никак.