#сшитизчастей

- А номера телеги* у тебя нет? Я на торрентах не беру обычно, - кривится Шастун, заламывая косые брови, - Муторно за закладками по сугробам таскаться. Да и мало ли отследят. У меня так знакомую чуть не засадили, благо там брат армейских принципов горбом приложился, адвоката подтянул, служаку своего. Антон уже до синюшных подтеков битый и даже перебинтованный дважды час строит недовольные, злосчастные рожи, спаивая губы в трубочку и изображая умственно отсталую рыбину, цокая примерно в том же ключе. Пристанище законсервированного по натугам мозга на данный момент явно назначено в банке протухших шпрот. (Привет Швеция). До оптимально неприглядной во всех отношениях кафешки с туго соображающим, но любезно бесплатным вайфаем пришлось еще пропилить достаточно, вымочив (и отжав где-то по дороге) единственные стоящие выгула кроссовки, слякотью начавшейся придорожной зимы с ее похабством серо-бурых рек талого снега, под сползшей к трем градуса минуса уличной ртутной трубке. Отзвенев металлической пластинкой дверного колокольчика и прохлюпав к барной стойке грязными лужами от подошв, было решено выпотрошить Димкины карманы на наличее в оных помятых ста пятидесяти рублей истертой бумаги, по памяти завалившихся туда еще в прошлом году, и приобрести всего одну, зато щедро сдобренную сахарными кубиками кружку горячей едкости, называемой здесь кофе. Подумано - сделано: отвратительная жижа, даже близко не напоминающая приятный, остро-пряный напиток, выжатый потом индийских плантационных рабочих, но очень сравнимая с дешевым магазинным сублиматом, привилегированно явлена на испещренный царапинами стол. Полупромытая кружка со сколом и мутными, едкими разводами моющего порошка, впопыхах затертыми, явно ворсистым кухонным полотенцем. Зато вайфай бесплатно. Студенты, что взять. -Да ты заебал, серьезно,- негодованием Димы можно затопить маленький надувной бассейн, протараненный со старой дачи, - У нас вариантов ни-ху-я, и несколько касарей на все про все, давай через закладку, прошироебишься полчасика, не помрешь. Ты мне касарь вообще-то должен, если что. Вот и отмывай. Позов злорадно ухмыляется, нехотя растягивая уголки губ, исподлобья зыркает темнотой пронзительных глаз, пуская у внешнего края сетку неровных морщинок. Шастун опять скривляется до состояния "выжрал полкило лимонов за присест", вздыхает так, что по должной задумке, наигранная тяжесть отдается в воображении настоящим ужасом предстоящей прогулочки средь березок и рытьем снежных перин, слишком уж красочно воспроизведенная, поддернутая холодной дрожью по отсыревшим стопам. -Слушай, Поз, у телеги и так последние деньки остались, ее похоронят на грядущих сетованиях высших шишек, ты точно не сможешь найти те контакты? Пока возможность есть, нужно хватать. Хватать и бежать, точнее,- Антон нервно скребет слегка подрагивающим указательным пальцем блюдце, сколупывая отросший ноготь и перекатывая из стороны в сторону десертную ложку с неприятным посудным звоном, - Ауч. -Балда, - возмущается Дима, раскошеливаясь на очередной неважный подзатыльник по взъерошенной русой макушке, - Был бы у меня его номер, я бы локти тебе не лизал, а всунул полагающиеся причиндалы еще в смс-ку, да дело с концом. Упекли того парня, - видя, как еще краше поникает Шастун, скукоживаясь и неказисто поджимая острые плечи, Позов продолжает уже более или менее спокойно, в свойственной ему манере, топя за фактологией укоризненные искорки,- Не, не из-за того случая, не боись, ты же тогда так и не заявил. Ему с месяц назад через границу заказали пронести, вот он пакеты и глотал. Вначале на скорой увезли, потом уже ментовка подъехала, хавать отмазки. Так и получилось. Эх, такой поставщик обломился, - роняя тяжкий взгляд, Антон вновь зависает над жужжащим старой механической песней ноутом, примостившем потертый серый бок подле воняющей всеми сублиматами, кружки. Остервенело стучит только отошедшими от холода, раскрасневшимися, а потому зябко поджимающимися всякий раз, пальцами по раздолбанным, замыленным временем клавишам, хоть как-то занимая прифигевший мозг иными поисками и стараясь тщательно игнорировать факт наличия верной поломки чужой жизни. -Ну, сам дебил, нахуя было вообще за загранку браться. Повисает пауза, в ходе которой каждый домысливает для себя что-то сам. Наконец, клацнув отправкой, Антон продолжает: - Ты тогда без меня на закупь алкашки стартуй, ибо хрен его знает, когда еще подгон реализуется. Пока выходит, что к восьми должно. Так, сколько сейчас? - Шастун всей плоскостью ладони прохлопывает распашной нагрудный карман и не обнаружив признаков наличия телефона, лезет в задний, попутно подскакивая на стуле винтажного вида и раритетного качества, подрывая тощую задницу. Дима косится на наручные часы. - Почти четыре, мда. Ты успеешь до десяти подогнать на хату? Антон закатывает глаза, становясь похожим на ущербного коматозника, смутно прикидывает и прибрасывает примерное расстояние. - Хер знает, до галереи и пешком можно, а там во дворах уже и теплотрасса, и где-то рядом с газопроводом должно быть дерево. Ей богу, я что, дятел, в дупло лезть?! Ай, похер, разберусь. Успею, не парься, - во время суматошных разъяснений, кажется, больше самому себе, Шастун закрывается руками в отросшие с лишкой волосы, цепляя отдельные прядки и по инерции прокручивая их, - Пятак мне кинь, остальные на тебя и на жратву, и на градус. Только тот дебильный виски больше не бери, пакость та еще. Бэ. - Ой, Господи, какая неженка. Три бутылки абсента возьму, причем самого дешевого, вот и выкарабкивайся сам. Антон округляет глаза, что те вот-вот пролезут сквозь черепные отверстия, несдерживаемые теперича складками век, и лишь спустя пару неладных секунд ошалело смаргивая. - Тогда я лучше скорую сразу вызову, чем по сугробам таскаться. Поз, мы подохнем, зуб и вставную челюсть моего прадеда даю. - Скорая тоже скоро платная будет, полтора касаря за вызов. Зенками не моргай. Не пизжу я. - Дожили, бля,- опять скисает Антон, хотя, казалось бы, куда еще. Димка хмыкает и поправляет сползшие на самый кончик носа очки. Прощаются ближе к пяти часам, попеременно доосиливая переслащенную дрянь на самом дне кружки. Звякает блюдце, Антон по инерционной прижимистости вытягивает из подставки рядом с салфетницей обернутую бумагой зубочистку и сует в карман. Расходятся в дверях по разные стороны дороги. Шастун не глядя на знаки, перебегает метрах в трех от пешеходного, плюясь и харкаясь остатками коричневой горечи по проезжей части. Сука, редкостная отрава. Напомните мне, если вдруг стану президентом, поотменять все забегаловки с этим дерьмом, вместо напитков, в крайнем случае, приравнять подобное поило к особо жестоким пыткам. В троллейбусе на полпути начинает адово мутить: сначала терпимо, но вскоре это скатывается до мертвопетельных заворотов кишок, а внутри оболочки разворачивается остервенелая баталия отбывшего, пустого с вчера желудка и, видимо, новопоставленной минутами ранее, черной дряни. Добротно-скотски потряхивает. Пальцы сжимают верхний поручень до отрезвляющей слегка боли и прорези острых костяшек сквозь туго натянутую кожу. Внутри все подбирается так, что ни вздохнуть, ни крякнуть. А по нутру вой и всполохи. Парочка ребятишек, зависших у разъезжающихся створок дверей, недоверчиво трусят в сторону, перемаргиваясь меж собой, смущенные больными кривляньями длинного нескладного тела подле. Срочно на выход. Как-то резко въебывает в голову мысль. А то контузит прямо здесь. Как назло мелькает отголосок зеленого, отражаясь бликом лобового стекла и понабитая, колесная каморка людей останавливает натужный ход, запечатанная вынужденным местом дислокации на шестьдесят секунд. Выдох. Вдох. Терпи. Лицо Антона отливает светлым глянцем холодного пота по стиснутым вискам и легкой зеленцой лихорадочных щек, шею опутывает мелкая, выпуклая венозная сетка, перетекая на подбородок и рассасываясь где-то под кожей у мочек ушей. Сбоку смех и миниатюрные мать с дочкой, готовящиеся на выход, перехватывают по рукам пакеты, суматошно друг другу в чем-то изъясняясь. Троллейбус стартует медленно, неохотно, шоркая асфальт лысой резиной и бряцая железяками на крыше. Ком поступает к горлу внезапно. Слишком. Девочка, стоящая рядом, вначале хлопает большими светло-голубыми глазами, пораженная и ошеломленная чужим припадком неожиданно дикого кашля, но прочухав, взвивается ужом, отпрыгивая, насколько позволяет обжавший со всех сторон народ, включая пятую громкость самой мощной сирены, неизменно таранящую ушные каналы и трубки. Антона тошнит прямо на ее прекрасно-кремовую, узорчатую ветровку, какими-то темными слизкими и вязкими ошметками - по адовым болям - собственных кишок. Мать пострадавшей девицы, сладко щебечущая до того, бессловно замирает, прерванная воем и отголосками кашля, вцепляется красочным маникюром в ручки пакетов до скрипа ногтей о полиэтилен. Антону безмерно похуй, он даже не понимает где ебаная земля, а где он сам и что больнее к чему припечаталось. Содержимое желудка самовольно стягивается слишком близко к горлу, наверняка пропихиваясь вместе с ним в ротовую полость и прилипая к небу. Кто-то нарочито визгливо кричит, поднимается голосистый гвалт из оркестра всех отвратительных звуковых аффектов. В момент после отреченности парочки вечностей, все замирает: остановка. И не симметрично искаженное крупной судорогой тело вываливает из поддавшихся дверей, круто брякая скукожившуюся тушку на колени. Рядом кичится суматоха, народ на остановке шарахается в сторону передней двери муравьиным роем, а следом за Антоном из задней выскакивают еше двое, те самые: женщина с гружными пакетами и девочка, судорожно оттирающая вонючими важными салфетками теперь уже безнадёжно испоганенную куртку. Шастун продирает глаза только после еле слышного на задворках: "Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка..." - Вы в порядке? Девушка, не глядя, отставляет сумки в сторону и под продолжающиеся вопли все еще оттирающей куртку светлоглазой, склоняется над выблевывающим мнимые остатки цельных органов, цепляясь ухоженными, тонкими пальцами за его рукав. Её голос приятный, но пропитанный звонкой паникой. К Антону способность говорить возвращается же мучительно медленно, но еле спаивая в жгуты голосовые связки, он, наконец, хрипло выдавливает. -Да, с желудк.. проблем...а, просто... Она тут же хватается за невесть взявшийся откуда-то телефон и тараторя, лопочет, приблизив почти вплотную к чужому уху, миловидное лицо. -Подождите минутку, у меня муж должен подойти, он врач, посмотрит. Не делайте резких движений пока,- и брякнув чем-то, добавляет уже громче и жестче, обращаясь к гомонящей девчонке, - Помолчи, Алиса, не до тебя! Папу встреть и сюда веди. Светлоглазая разоряется с десяток секунд, жужжа резво непонятным речитативом, но кидается куда-то в сторону. Антон ощущает себя, как в замедленной съемке, движения контужены и расплывчаты, мысли скручены, по горлу очередью с дробовика, но... - Не надо врача, - в никуда. Спасительница даже не прислушивается к бессвязному лепету, предпочтя всеми волями строить из себя мать-наседку, хлопочущую по чужой страдательной душе. Она периодически светит холодным цветом экрана лопатовидного мобильного, нервно стуча острыми ноготками по сенсору кнопок. Антон все никак не придет в себя, в ту свою ипостась, когда не то чтобы все хорошо, а хотя бы не так раздирающе одномоментно болезненно трещит по хлюпеньким шовчикам мозгов, долбясь, что хватает издыханных сил по черепной коробке. Сука, опять капельниц натыкают, да по сторонам руки поразводят в непонятках, что да как, нахуй этих горе проплаченных затычек государственного медицинского краха. Проходили уже тысячекратно. Тяжкий приход в полусознательное здравие сопровождается поднятием опухшей от корящей боли головы, хотя бы на приличествующий уровень, но встать с колен, даже с третьей попытки - задача из разряда "сверх". - Не надо врача, - четче, громче, привлекая к словам максимум твердых интонаций. Но на это девушка резво мотает головой, темные, длинные, витые локоны на ее хрупких плечах расходятся теплым каштановым блеском, забавно подскакивая от мимолетных движений. Она очень красивая, думает Антон, цепляясь опухшим по кромке раскрасневшейся радужки, взглядом за аккуратные, но глубокие в незримой простоте черты светлого лица. Незнакомке на вид не больше тридцати, а изредка мелькающая в уголках её тонких губ ободряющая полуулыбка золотит круче самых пестрых осенних красок, смахивая пару недосужных лет и запрокидывая куда-то далеко прочь. Из всех оставшихся сил хочется протянуть к ней руку, удостоверится в реальности этого существа, сошедшего явно с потрепанных страниц задрипанной классики старого, преувеличенного баснословными эпитетами века. Повезло этому мужу. Думает Шастун. Сопровождавшая эту девушку спутница (уже обозначенная в голове дочерью), вдоволь прооравшаяся рядом и уметнувшаяся с пару минут назад в толщу городского пейзажа казенных бетонок, наконец кажет нос, выруливая откуда-то со двора. За ней из угрюмо почившего, просочившегося желтушным просветом дома, цепляя твердостью походки, следует крепкая фигура, явно мужская, что завидев пострадавшего Антона, ускоряет шаг, почти срываясь на устойчивый бег и даже обгоняя впереди идущую. Мужчина подходит ближе и Шастун с ужасом осознает наличие бесспорно мертвецки черного и даже, скорее, в край ебанутого во многих аспектах, чувство-мать-его-трижды-юмора у злостной суки-жизни. Потому что вот в кого глаза этой маленькой, гомонящей девчушки такие завораживающе голубые. И Антон теперь знает, какому мужу нынче повезло. А еще догадывается, кому - нет. _________ Телега - Телеграмм