Позволь ему сражаться самому…
— Тебе не подчинить меня… Шиба, — тень прекратила сжигать лицо Койота, но руку убирать не спешила. Движимая неясными ей самой, противоречивыми чувствами, она хрустнула пальцами и сложила их в кулак, которым затем стукнула Койота. — Я могущественен, а ты лишь бессмертен. Глупый, самоуверенный синигами. Думаешь, если окажешь услугу Королю душ, он вернёт твою жену к жизни? И думать забудь — в слугах ему не нужен безжизненный монстр! Тень неприятно посмотрела на Койота, взяла за горло и конвульсивно, подаваясь сиюминутному порыву сжала кадык. — Тебе не подчинить меня, — повторил арранкар. — Я знаю, мне и не нужно, — достав из-за пазухи увесистый, искрящийся молот, тень избивала — непрерывно — маску Койота, выбивая из того всё новые и новые крики.***
— УБЕЙ ЭТО! — крикнул капитан. Да, он был абсолютно прав — и Кайен знал это — он больше не был человеком, синигами. — Это… Больше не Кайен! Кучики, — и пролился дождь. Он ненавидел дождь. Они с Мияко потеряли ребёнка в такой ливень, поэтому на могиле первенца Кайен написал «Аме», никогда не забывая, как же сильно он ненавидит дождь. Когда льётся дождь, он чувствует — как угасает надежда, а вместе с ней и желание быть счастливым. Но по лицу воспитанницы Рукии текут далеко не капли дождя, но всё одно. Аме для него — синоним грусти, унылости, бесконечного отчаяния. — Ты прости меня, Кучики, и Вам спасибо, капитан. Моя беспечность. Моя ненависть втянула вас обоих в это. Не болейте за меня, теперь я буду с Мияко, — и даже когда не остаётся ничего, кроме шума дождя, Шиба напоследок — с будто заискрившим задором — произносит: — Ненавижу этот проклятый дождь. И ослабевшие конечности предательски льнут, словно нити, под плачем небес, а воздух больше не нужен — ведь ты летишь, растворяясь, точно сам становишься воздухом. И не хочется дышать, лишь потеряться в том мире, который ты когда-то звал домом, но который стал тоньше, чувственнее, будто ты снял с себя кожу и пошёл по воздуху, втирая в себя запахи и звуки, где даже эмоции рядом стоящих доставляют боль и ненависть, удовольствие и экстаз. Мир тоньше мира мёртвых. — Почему я не ухожу? — вроде бы и вслух спросил Кайен, но сознание-то без рта говорить не умеет, поэтому вопрос остался без ответа, пока в тёмном, чувствительном мире не появился проблеск огня — пламени — пожара, исходящего от кого-то невообразимо сильного. Снова перед глазами дождь. Тонны дождя и… держащий за ногу младенец. Он поднимает голову и смотрит своими бездонными, пустыми глазницами в душу Кайена. Такой же ему привиделась и жена. Мияко, улыбающаяся, с бездонными, пустыми глазами, качающая… пустоту на руках. И Куукаку. И Гандзю. И Иссин. У знакомой пещеры Кайен высунул голову наружу, и понял, что солнце неприязненно, но терпимо играется в волосах. Он… жив. Ноги подкосились, стоило только со страхом задрать голову к небу. Мелкие, пыльные камешки с писком и кровопусканием впились в колени, а голова у Кайена загудела, наполнилась первосортной смутой и бредом, уместным разве что в кровавой бойне под раскаты взрывов — мир поплыл, трясясь, точно неудачно задетая локтём банка с соленьями, какие любил делать Широганехико. Всё в порядке… Нет, ничего не в порядке. Мияко мертва, он мёртв — по крайней мере, должен был быть упокоен. За спиной раздался неприятный, старческий — судя по голосу — и самоуверенный до жути смешок — смесь недовольства и надоедливого бормотания. Шиба перевернулся на спину и, опёршись на локоть, посмотрел наверх, где над входом в пещеру восседал оранжевый, как и летнее солнце, старик. Огненный, борода вся в саже и опутана в горемычные косички, которым не повезло гореть вечным тленом, с изуродованной левой половиной лица — в нём безошибочно узнавался главнокомандующий… Ямамото. И в этом Кайен своим глазам поверить отказывался. — Осознал, наконец, что умер, мальчишка? — Я всё прекрасно помню — мне нет смысла признавать факт. Но, какого рожна мы стали… «этим»? — Мы перешли на гораздо более тонкий уровень существования, туда, куда не могут уйти Боги смерти… предположительно, — Генрюсай говорил грузно, лениво, у Кайена складывалось ощущение, что тому это совсем не нужно: — Но мы смогли. Оба. Нам не повезло, если ты об этом. Мы теперь нежить, отринувшая законы, установленные самой природой. Мы сильнее смерти — какая ирония… — Находишь это смешным, старичок? — при жизни Шиба бы вряд ли осмелился даже после оставления службы синигами и медленного затлевания в родовом гнезде так открыто, нахально и зло говорить с самым старым и сильным Богом смерти в Обществе душ. Но — они же мертвы, следовательно, больше правил не существовало. Да и придерживаться их, как субординации в Отряде, отнюдь не хотелось. Кайен осознал главное очень быстро, почти мимолётно, де-факто, без подсказок — бояться больше нечего, ведь смерти позади… — Не зарывайся, даже делимое на двоих тело не даёт тебе права… — Кончай качать права, генерал. В посмертии прав нет, — вернувший какую-то чудовищную, львиную долю сил, Шиба встал на ноги и разорвал рукав шикахушо, обмотав тем уши, губы и нос, оставив свободными лишь волосы и бездонные, чёрные глаза. Цвет они потеряли, уступив место необычному, бушующему желанию. — Отныне, «генерал» — последняя уважительная вещь, которую я сохраню в нашем общении, но даже её Я буду произносить с отвращением. Кстати, почему мы живы — и это столь отвратительно? — Я бы сказал, что мы стали низшими, слабейшими духами, но, к сожалению, даже существа с сильной духовной энергией не способны нас… меня, более видеть. — Тебя? — Ты не заметил? Твоё тело в полном порядке, оно живо, оно физично и бессмертно, — Ямамото жаждал фыркнуть, — наверное, его первое и единственное за несколько сотен лет своенравное желание почти что высморкаться кому-то в рожу — и этим кем-то был сопляк из клана Шиба, даже не Гинрей из клана Кучики, аристократ, напыщенностью бесивший его больше когда-либо живших врагов — именно Кайен Шиба, «юный гений»… — Как подобное возможно? Да и почему ты умер, старикан?! Ты же легендарный капитан! Главнокомандующий, в конце-то концов! — Да, легендарный, и Я погиб, как и любой другой капитан, сражаясь за Готей и Общество душ! — Генрюсаю не требовалось повышать голос, чтобы говорить твёрдо и беспрекословно: — Но даже меня не хватило, ведь у них в руках была вещь, которой даже я — «легендарный капитан» — не мог ничего противопоставить. Этим оружием они сломили оборону Сейрейтея, разрушив стены города. Это оружием возможно пробить даже Небеса, что непременно позволит им добраться до Короля. — Что же это такое, генерал? — Молот Бога меча — оружие, сковавшее первый занпакто. Я не представляю, через какие правды и неправды им пришлось пройти, чтобы заполучить его. — Тс-с, — Кайен ощутил, как с дуновением ветра в их сторону пришли чьи-то возгласы. Плач, рычание, пьянство, удовольствия… Тот тонкий мир, что не желал его отпускать, дал ему новое ощущение происходящего — это его новая сила — он видел всех и каждого за долгие шаги вдаль, он видел их… Не то пустых, не то людей. — Это арранкары, — хрипло промямлил Шигекуни. — Чудовища, против которых мы боролись, но, которые вопреки всему, стали только лишь ещё сильнее. — Ямамото положил свою призрачную, оранжевую ладонь на плечо Кайена, заставив того повернуться. — Я не смог сделать это один, но мы сможем… — Сможем что? — Выдворить их из нашего дома! — рявкнул генерал. Шиба видел, сколько их… Сотни, нет, сотни тысяч. Они повсюду — пируют на крышах, рушат многовековые, неописуемые поместья аристократов, обращают в пыль всё, что касаются. Рукон вымирает под их гнётом, обращаясь в пустошь — Кайен живо представил, как все эти земли и те, что далеко за горизонтом, будут похоронены под пылью и вонючим прахом Хуэко Мундо. — У меня нет оружия, но… Я знаю, где его достать.