To do list

Несмотря на то, что Слава не желал заводить общения со своей истинной второй половинкой, он всё же иногда позволял себе фантазии на эту тему. В разные периоды времени она рисовалась ему по-разному. Детские фантазии он вспомнить затруднялся. Наверняка это была просто милая добрая девочка, не задира и не скучная, которая любила бы те же бутерброды, что и он. С началом пубертата фантазии стали откровеннее и осмысленнее. Сперва это была пышногрудая, на грани реальности, блондинка. Высокая, страстная, на несколько лет старше. Иногда её облик начинал меняться. В нём отчетливо чувствовалось влияние жизненных событий и кинематографа. Она становилась похожа на популярных актрис, у нее появлялась какая-то жизненная история, уникальный стиль одежды, хобби, а иногда даже горячая сестра-близняшка. Слава воображал себе многое. Но как бы разнообразны ни были его фантазии, он никогда не смог бы даже приблизиться к реальности. Итак, «она» звалась Мироном. Мирон Федоров был человеком сложным. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы если не понять, то почувствовать это на каком-то подсознательном уровне, уловить это. Раскусить его, добраться до сути было непросто, и вряд ли удалось хоть кому-то, кого он не подпустил к себе намеренно. У него несомненно имелось двойное дно, темная сторона луны. Но что бы там ни находилось, несомненным было одно — на горячую красотку он не тянул. По существу, взглянув на него впервые, очень немногие сочли бы его хотя бы симпатичным. В детстве и ранней юности, рассматривая себя в зеркало, обычно по вечерам или утрам, Мирон переполнялся чувством сожаления в отношении тех, кому приходится видеть «эту рожу» ежедневно. К счастью, обаяние и энергетика были способны компенсировать и не такие шутки природы, но для того, чтобы обзавестись этой «мужской косметичкой» ушли годы, которые были порой весьма и весьма безрадостными. Тем более, что к внешности прилагался ещё и характер. Нет, Мирона нельзя было назвать ужасным человеком, но как сам он любил охарактеризовать себя: «бывает хуже, но реже». Едва ли он смог бы сразу четко сказать, что именно с ним было не так. Если бы Федоров знал ответ, он, возможно, был бы гораздо счастливее, ибо работа над собой была для него делом обыденным. Нет, причины были ему неизвестны, только следствия — долгие годы люди если не испытывали к нему негатива, то, во всяком случае, к близкому общению не стремились. Иногда, когда весь мир за пределами разве что собственной кровати казался ему враждебным, а жизнь представлялась исключительно чередой болезненных и неприятных событий, он брал в руки шариковую ручку и начинал фантазировать о том, что можно написать своему соулмейту. Он представлял себе свою истинную половину добрым, понимающим, способным поддержать. Возможно, единственным человеком в мире, кто по-настоящему поймет его. И полюбит. И именно страх разочарования каждый раз останавливал его, заставлял руку замереть, так и не коснувшись ручкой кожи. Да и потом — а что он сам мог предложить своей истинной (или истинному)? Была и ещё одна причина. У его соулмейта было полное право быть обиженным — Мирон к тому моменту успел проигнорировать несколько его сообщений. Не со зла, честно. Когда он увидел первую запись на своей руке, он был совсем юн. Он даже не сразу прочел её, просто натянул рукав обратно и несколько мгновений наслаждался самим ощущением того, что тонкая ниточка связи протянулась через вселенную и дотянулась до него. Но, когда он поднял рукав, то оказалось — протянулась ниточка слишком далеко. Сообщение для Федорова было написано по-русски. И хотя этот язык не то, чтобы был совсем уж редким в других частях света, Мирон понимал — скорее всего кто-то пишет ему из родной, но такой теперь далекой России. Это было логично. Германия так и не стала для него домом, внутренне его все ещё сильно тянуло обратно, и он иногда воображал себе возвращение на Родину. Теперь к этому прибавилось понимание того, что там, далеко, его кто-то ждет. Но отвечать не хотелось совершенно — только рвать себе душу. Мирон по почерку предположил - его соулмейт едва ли старше его самого, если не младше, и им нескоро удастся преодолеть границы и увидеться. А годами жить, обмениваясь поэмами, написанными на коже, воображать себе что-то, чего-то ждать, страдать, мучить себя — тогда это казалось неподходящим. Тогда Мирон ещё надеялся влиться. Адаптироваться. Ну а потом стало поздно. Он боялся — ему просто не ответят, а если ответят, то может оказаться, что он теперь своему истинному ни капли не интересен. Это его бы добило. Со временем это прошло. Со временем он смог все наладить. Собрать себя по кусочкам. Выстроить свою жизнь. Собраться. Обрести почву под ногами, уверенность, хотя его жизнь всё ещё была далека от того идеала, к которому ему хотелось прийти. А ещё он вернулся в Россию. И вот когда он уже был готов плюнуть на гордость, поверить в красивую сказку о любви и написать чуть ниже запястья банальность вроде «Привет, я хочу узнать тебя», он влюбился. Да, он влюбился. Взаимно, счастливо и, как тогда казалось, навсегда. Они все делали вместе, даже пытались преодолеть непростой путь к успеху. И если это не было истинной связью, иногда спрашивал себя Мирон, то что же было? Но когда он провел ручкой по тыльной стороне своей руки, рука его избранника осталась чистой. И тогда он послал всю эту тему соулмейтов в такое глубокое отверстие, которое только мог себе вообразить. А с «того конца провода» так и не ответили, кстати. Это была большая любовь. И закончилась она так, как и должна заканчиваться каждая настолько большая любовь — трагедией. Ушло время, но Мирон смог переступить и через это. Забыть, зачеркнуть. Тем более, что жизнь подкинула ему компенсацию, словно он мог выиграть у судьбы суд. Жизнь пошла вверх. По кирпичику начала строиться Империя. Пришли деньги и слава, словно чтобы заполнить пустоту у него внутри. И вот теперь ему было, что кинуть к ногам своего соулмейта. Только больше не хотелось. Больше не было сил, не было веры в любовь. А мысли о том, что может, судьба — штука неглупая, и со своей истинной парой он сможет быть по-настоящему счастлив, скукоживались и дохли где-то внутри его сознания. Нет уж, обойдется. И вот однажды Мирон обнаружил у себя на руке запись. Это даже не послание, просто какой-то рандомный набор слов. «Иван, Жорж, Нина, 30 тысяч, шкаф, психолог, Никита Крит» - Мирон таращится на надпись и пытается понять, что же она означает. Сперва его интересует даже не сам смысл, а то, является это игрой, нацеленной на него, или нет. Его соулмейт решил подразнить его? Пробудить интерес? Написать что-то неожиданное, чтобы Мирон ответил и завязался разговор? С другой стороны - это могло быть вовсе и не для него. Ведь Мирон никогда не писал ничего своего соулмейту, даже не отвечал на его сообщения, а значит тот, другой человек вполне мог полагать, что его сообщения вообще никто никогда не прочтет. Есть ведь люди, истинные пары которых мертвы, или тяжело больны, или ещё что-то подобное. Так что, возможно, соулмейту Мирона просто не на чем было записать столь важную информацию. Хотя чем она может быть важна? Федоров рассматривает её весь день. Глаза то и дело соскальзывают к неровной строчке. Что это? Пароль? Шифр? Или автор записи не пытался ничего скрыть, а просто записал самое важное, что требовалось запомнить? Последний раз Мирон рассматривает надпись перед сном, а когда просыпается утром, она меняется. Последнее имя в списке перечеркивает одна аккуратная линия. Четыре часа спустя его соулмейт обводит сумму, а затем смывает запись с руки. Казалось бы, проще всего написать своей «второй половинке» с просьбой его не беспокоить. Мирон — лицо публичное, не питающее страсти к длинным рукавам. И он совершенно точно не чья-то записная книжка. Но любопытство берет верх. Недостаточно, чтобы написать соулмейту прямой вопрос, но хватает, чтобы подождать. И терпение окупается новой странной записью. «Ленина 36, любовница, МТС, фото, 19.00 — 21» - записывает Соулмейт. Мирон рассматривает надпись и качает головой. Теперь это ещё меньше похоже на шифр и на какую-то игру, и ещё больше — на записку самому себе. Наверняка его истинная любовь действительно считает, что Федорова не существует. Это интересно и странно одновременно. А ещё это дает загадку, над которой можно думать. Ленина 36 — скорее всего какой-то адрес, но больше сказать трудно. Это может быть практически любой город, причем не только в России. 19.00 — 21.00 — вероятно время. А вот как связаны любовница и МТС Мирон понять не может. Он воображает себе, что это планы на вечер. С семи до девяти нужно заехать к любовнице и зайти в МТС. Да, очаровательно. В восемь часов сорок пять минут соулмейт вычеркивает запись. Уложился раньше времени? «Сергей Вяземский забрать вещи (?) собачники место (!) отсрочка» - появляется уже той же ночью. Записано очень криво, словно на не вполне трезвую голову. Мирон вздыхает. Интересно, что значит «забрать вещи»? В голове рисуется картина, которую Мирон собирает по кусочкам. У его соулмейта проблемы в личной жизни. Он обращается к психологу, узнает о существовании в жизни своего возлюбленного любовницы и начинает раздумывать над тем, чтобы уйти. История выглядит грустной, но Федорову нравится тот факт, что он может уложить это в цельную картину. А ночью его «пара» зачеркивает в записи имя. Вскоре напротив слова «отсрочка» появляется число 24. Все остальное постепенно стирается, но эту часть соулмейт время от времени обводит. Двадцать четвертого числа он обводит цифры. Двадцать пятого обводит снова. Ещё через два дня появляется запись «Марина Вяземская?» Это заставляет Мирона поломать голову, но вскоре запись исчезает, причем довольно резко — соулмейт явно удалил её с кожи каким-то составом. Запись «Роман Корстикевич, калашников выбр., Женя? Мол» - Мирон не понимает совсем. Ему даже снова приходит в голову, что соулмейт играет с ним. Впрочем, у этого наверняка должен быть какой-то смысл, для игры слишком сложно и слишком затянуто, любой бы давно сдался. Когда имя оказывается зачеркнутым, а надпись через какое-то время исчезает, Мирон задумывается и об этом факте тоже. Странно, но несмотря на то, что он совсем не верит в особую связь между «половинками», его соулмейту всё же удалось завладеть его вниманием. Хочется написать что-то вроде «У тебя, наверное, интересная жизнь», но почему-то Федорову не хочется смутить своего истинного. Ведь он, сам того не желая, вроде как вторгся в чужое личное пространство. Мирон покупает напульсник, чтобы надписи всегда были прикрыты. К счастью, соулмейт пишет аккуратно, не размахиваясь во все предплечье. Ближний круг, конечно, замечает. Интересуется перспективами. Федоров решает, что лучшая тактика — тотальное молчание. Кого-то это задевает, но это проще чем врать и уклоняться. Потому что сказать ему нечего. «Ну, моя истинная пара пишет какую-то хрень у себя на руке, а мне это вроде как нравится?» Вряд ли кто-то сможет понять подобное. Мирон и сам себя не понимает. Что такого он находит в этом наблюдении? Он воображает себе, как его потенциальная вторая половинка выводит надписи на своем тонком запястье (надписи никогда не занимают всю ширину руки Мирона), смирившись с тем, что наверное никогда не встретит своего соулмейта. А он сидит, читает это и… Казалось бы, что останавливает его от того, чтобы ответить? Хотя бы просто поболтать. Познакомиться? Дать этой магии шанс сработать? Но он предпочитает оставаться наблюдателем. В глубине души зная, что просто трусит. «Немцов, калибр?, крыша» - пишет его соулмейт однажды. Эта запись выходит из ряда вон, заставляет испытывать смутное беспокойство. Мирон вспоминает, что в одном из сообщений упоминался калашников. И когда он замечает, что его соулмейт вычеркнул из списка фамилию, Федоров ловит себя на том, что испытывает острое желание немедленно проверить новости.