Хвост журавля

Интенсивный лагерь для перспективных первогодок. Перспективный. Слово, которое никогда не придёт на ум при первом взгляде на Куними Акиру. «Нет, спасибо», — хором открещиваются они от энтузиазма Коганегавы в первый же день. Официальных тренировок было и так достаточно. Цукишима косится на эхо своего голоса; тот виду не подаёт, но Цукишима видит чуть больше, чем другие. Он видит, что безразличный на первый взгляд Куними наклоняет неразблокированный экран своего телефона и рассматривает отражение Цукишимы в тёмной поверхности. Цукишима расслаблен. Он ничего не увидит. Они выходят из зала — оба не торопятся, поэтому получается, что вместе, — переодевают обувь и замирают у шкафчиков. И что дальше? — Наверное, ужин? — предполагает Куними. Его взгляд и весь вид создают впечатление, что его можно оставить на неделю и он будет рад. А вернувшись, увидеть его на том же месте. Как добраться, они, конечно, не знают. Перед началом лагеря их проинструктировали, что спать они будут в свободных комнатах общежития и есть вместе с остальными учениками Шираторизавы. Но где это общежитие? Куними приваливается спиной к стене. Из зала слышны споры и пока что редкие удары. В дверном проёме мелькает Хината, встречается взглядом с Цукишимой. Лицо у него, конечно… Вот наглец. Придурок. До сих пор поверить сложно. Цукишима снова закипает и напарывается на взгляд Куними. Тот хмыкает и опускает глаза в телефон. Их выручает шираторизавский первогодка, один из мальчиков на побегушках. Он провожает их до столовой и показывает, куда идти потом. Куними идёт позади, оба молчат, но чужое присутствие всё равно ощутимо, Цукишима ни на мгновение не забывает, что не один. Машинально ведёт плечами. В столовой полно людей, должно быть, у всей Шираторизавы время ужина, Цукишима чувствует себя ещё более скованно. Он готов развернуться и уйти, но если не поест, от голода потом будет трудно заснуть. Он даже не возражает, когда Куними садится рядом: тот хоть немного сглаживает ощущение, что Цукишиме здесь не место. По крайней мере их, чужаков, двое. Лишь бы не болтал. — Ваш коротышка ужасно наглый, — говорит Куними, опустошив свою тарелку наполовину. Цукишима снова чувствует бесящую неловкость, когда стыдно за чужой поступок. Куними смотрит на него с интересом. — Я бы его игнорировал. Что он мелет? Игнорировать Хинату, как проигнорировали в средней школе Кагеяму? Смешно. Тот же будет доставать, пока не получит, что хочет. Цукишима начинает сомневаться, что Куними так уж хорошо видит людей. К тому же у Хинаты с Кагеямой из Китаичи кроме тупости и твердолобости ничего общего. Как и у Кагеямы нынешнего. — Я-то не идиот, — вежливо улыбается Цукишима, опускает взгляд на поднос. — И креветка не королевская. Он сам не верит, что защищает Хинату, который только что взбесил его сильнее, чем когда-либо. Рука Куними с палочками в руках замирает на пару секунд. Потом он продолжает есть. — Мало того что креветка, ещё и не королевская, — ровно говорит Куними. Сочувствует он, пытается поддеть, просто поддерживает разговор — непонятно. Цукишиме вообще непонятно его внимание и почему сам он продолжает слушать негромкий голос, когда можно сделать вид, что не расслышал за общим гулом. — Не волнуйся ты так за него, — обращается Куними к своим палочкам, и вот это точно подколка. Цукишима не говорит «отвали» только потому, что прекрасно знает: Куними это только порадует. Ещё четыре дня тут торчать, господи. Изо всех сил он надеется, что расселят их завтра по разным комнаты, даже всерьёз задумывается, не поменяться ли в случае обратного. Распределяют их по двое, Цукишиму — в одной комнате с Хякузавой из Какугавы. Это прекрасно. Не Куними и даже не кто-то раздражающий вроде Коганегавы. Хякузава с ним молчалив и вежлив. Вечером они выключают свет, и когда глаза привыкают, Цукишима различает в темноте треугольник согнутых ног: Хякузава на кровати тоже не помещается. Удивительно, как двухметровый Хякузава в одной с ним комнате оставляет меньше ощущения присутствия, чем безразличный Куними в огромной забитой столовой. И не оставляет чувства опасности. Должно быть, это потому что он тюфяк. Цукишима поворачивается на другой бок. * * * Ночью хочется в туалет. Шататься по незнакомым коридорам нет никакого желания, Цукишима ленится и терпит. Вот только приспичило так сильно, что не удаётся заснуть; он со вздохом садится на кровати. Очки в футляре, футляр на столе, стол — под окном; Цукишима отправляется без них. В уборной Куними. Он сутулится над раковиной и чистит зубы так медленно, будто давно заснул, а рука движется рефлекторно. — Очаровательная, — говорит он и меняет направление щётки. Добавляет невнятно: — Пижама. Паразауролофам на его футболке в самом деле нет равных, но Цукишима сердится и скрывается в кабинке. Куними к нему не цепляется, у него слишком ровный тон, и внутри тянут беспокойные струнки. Сейчас он слишком похож на рыбака, который часами сидит в лодке, не двигаясь; он так долго ничего не делает, что становится частью пейзажа. Вот только это неправда: он наблюдает. Лучше бы он пытался его поддеть. Куними всё ещё в уборной, когда Цукишима выходит. Всё ещё чистит зубы. Раковины всего две, приходится встать рядом. — Пятнышко пропустил, — не может сдержаться Цукишима, включая воду. Куними наблюдает за ним в зеркале, Цукишима жалеет, что открыл рот. И что не взял очки. — Ты не похож на того, кто заглядывает другим в рот, — Куними обдаёт его мятным вкусом. — Так и есть, — Цукишима поспешно домывает руки. — Не смотрю и ничего не вижу. Он закрывает кран. Слышен только шорох щетины по зубам — шурх, шурх, будто негромкая лодка покачивается в тишине. Куними прицельно за ним наблюдает, теперь это ясно наверняка. Изучает. Раздражает. — Хм, — отвечает Куними. Выходя из уборной, Цукишима приподнимает и отводит плечо, избавляясь от невесомого ощущения в затылке. Он не понимает такого внимания и почему под рёбрами пусто от голода (он же нормально поужинал). Он неплохо читает людей, но что Куними от него нужно, не понимает. Хуже не придумаешь. В комнате он снова трёт затылок: дурацкие мурашки всё не проходят. Он ложится, и перед глазами маячит пена от зубной пасты, которая стекает по бледному запястью. Цукишима натягивает одеяло на голову. * * * Днём его больше беспокоит Хината. Он притягивает внимание, и когда кто-то говорит «Хината Шоё», взгляды как магнитная стрелка обращаются к нему. Затем слышится «коротышка из Карасуно», «Карасуно», и взгляды впиваются в Цукишиму. Его это бесит. Хочется, чтобы на него меньше смотрели. Из-за всего этого внимания взгляд Куними выделяется как знакомый в толпе чужаков. Сам Куними из кожи вон не лезет, делает что говорят; не ленится, но прикладывает ровно столько усилий, чтобы не получать замечаний. Никаких лишних движений. Такая точность впечатляет. Он не отсвечивает и прекрасно консервирует энергию. Взглянув на него, не скажешь, что он перспективный. Цукишима играл против него три раза и знает, что это ошибка. Цукишима задерживается после обязательной тренировки, затем задерживается в столовой, и сидя на кровати с зубной щёткой в руках, не торопится. Он отлично помнит один славный день в садике, крепче всего засевший в голове среди других детских воспоминаний. Их вывезли в парк, нужно было составить букет и получить звёздочку от воспитательницы. Маленький Цукишима дышал густыми лесными запахами; не очень-то хотелось рвать цветы и обламывать ветки, да и вообще составлять букет. Он подобрал с земли несколько отвалившихся цветущих веток — должно быть, другие ребята оторвали их и потом выбросили. Добавил к ним симпатичной травы и решил, что это достойно звёздочки. Воспитательница сказала, что можно подарить свой букет кому-нибудь симпатичному; у неё в руках штук десять букетов уже срослись в огромный веник. Остальными ребята забросали девочек, даже теми, которые те сами им подарили. В его группе было несколько ребят, с которыми Цукишиме было интересно, и был лучший друг. Никто не нравился Цукишиме больше, даже воспитательница. И вот он замер перед своим другом, с прекрасной композицией из травы и обломанных веток в вытянутой руке, и ребята вокруг один за другим тоже замерли. Цукишима едва взглянул на их лица, как понял, что сделал что-то не то. Он уже знал, что не будет делать это снова, как только разберётся, что именно: быть скованным десятком странных взглядов ему не понравилось. А потом кто-то хихикнул это слово. Остальные подхватили, и слово шепотками разнеслось по всей группе. Цукишима, не зная пока, что это слово значит, зато явно ощущая границу, которая отделяла его этим словом от остальных, его от нормальных, стоя с горячими щеками перед своим молчавшим другом, знал, что не допустит такого снова. Был ещё один день, в младшей школе. По дороге домой к нему пристала девочка, повторяла, что они вместе учатся и что Цукишима-кун такой крутой. Цукишима ускорил шаг. Он её не помнил. Она увязалась с ним до самого дома, а когда Цукишима попытался зайти уже к себе, ухватила его за рукав и дёрнулась вперёд. Цукишима увернулся, и девочка клюнула лбом забор. «Она же просто хотела тебя поцеловать», — со смехом сказала потом мама. «Я лучше Ямагучи поцелую», — ворчливо ответил Цукишима. Тягучее молчание снова напомнило ему о дне в парке. Он обернулся на маму. Её лицо освещало яркое солнце, оставляло глубокие тени, и улыбка казалась приклеенной. «Не надо», — сказала она. Цукишима пожал плечом, сказал, что он, конечно, пошутил, пообещал извиниться перед той девочкой… затараторил, чего никогда не делал. То слово билось в голове как барабан. Цукишима его возненавидел. Сидя на кровати, Цукишима коротко выдыхает, сердясь, и берёт себя в руки. Не так уж поздно. Две кабинки из четырёх заняты, причём в одной над стенками возвышается черноволосая макушка. Незнакомый парень — не из лагеря — быстро чистит зубы, упираясь ладонью в край раковины. Цукишима чувствует себя нежеланным гостем. Неуютно. Он встаёт у свободной раковины, чтобы скорее расправиться с этим, накрыться одеялом и послушать музыку перед сном. Смывается вода, хлопает дверца кабинки, в зеркале из-за плеча Цукишимы недовольно выглядывает Гошики. Цукишима отходит к стене, уступая ему место помыть руки, а потом думает, с чего бы. Он так раздражается на него и сам на себя, что ждёт, пока уборная не опустеет. В одиночестве можно расслабиться и прийти в себя. Утекающая весь день энергия останавливает свой бег в обратную сторону и медленно начинает накапливаться. Цукишима неторопливо чистит зубы, глядя в стену между раковиной и зеркалом. Дверь открывается и закрывается тихо. Шаги за спиной Цукишимы замирают. Даже не глядя в зеркало, он может сказать, кто там. Цукишима хмурит брови, оборачивается. «Что тебе от меня нужно?» — хочется спросить напрямую, но так дела не делаются. Запоздало понимает, что у него пена на подбородке, должно быть, это сбавляет ему грозности. Куними отводит глаза и заходит в кабинку. Можно поторопиться и убраться поскорее, больше с ним не пересечься, хотя бы сегодня. Цукишима не торопится. Куними двигается медленно, ноги почти подволакивает. Выдавливает мыло и трёт ладони, будто обнимает одной другую. Что-то происходит. Каждый взгляд и фраза складываются, недоумение Цукишимы и ощущение загнанности заряжают воздух, и когда рядом никого, накопленное электричество заполняет всё помещение. Требует разрядки. Чёлка занавешивает Куними глаза, в зеркало он не смотрит, смывая мыло, и Цукишима косится на его шею. Его привлекает участок челюсти между ухом и тёмными прядями, плечо скрывается под футболкой, верхние позвонки выделяются от сутулости. Он может услышать «хватит пялиться» в любой момент, но Куними, наверное, просто поймает его взгляд глазами, даст понять это молча и добавит новую подробность к тем, что уже успел о нём насобирать. Куними нажимает на дозатор и намыливает руки. Как бы Цукишиму ни напрягало незнание его мотивации, под взглядом Куними он чувствует себя видимым. Это подкупает. То, что Куними пошёл на второй заход, не прошло незамеченным. Всё больше похоже, что он тянет время. Как и Цукишима. — Ты ведь плохо видишь без очков, правда? — Куними не поднимает головы. Тон у него не вопросительный. Цукишима складывает прополосканную зубную щётку в футляр, маленький жест немного наводит порядок в голове. Не вопрос — скорее, предложение. Лёгкий толчок в спину, вот только куда: из тени под свет или всё-таки в пропасть? — Ну так, — уклончиво отвечает Цукишима и вытирает рот от пены. Сердце в ожидании бьётся чутко. Он набирает в горсть воды, чтобы плеснуть на лицо, забывая, что очки на нём. Замирает. Куними сжимает двумя пальцами оправу и аккуратно снимает, убирает на раковину. Склонённая спина напряжена. Цукишиме и хочется, и не хочется посмотреть ему в глаза. Он плещет в лицо холодной водой и забрызгивает отложенные очки. Поворачивает голову. Куними смотрит на него, поглаживая себе большим пальцем губу. Цукишима не помнит за ним такой привычки. — Пятнышко пропустил, — едва размыкая губы, говорит Куними и кладёт большой палец на угол рта Цукишимы. Смотрит он искоса, куда-то над плечом. Цукишима всегда умывается тщательно. Когда он только начал носить очки, ему казалось, что стёкла — это преграда между ним и миром, иллюзорная защита. Но настоящая защита от мира появляется, когда их снимаешь и перестаёшь чётко видеть. «Плохо вижу, извини», «не заметил», — появляются оправдания, можно закрыть глаза на всё. «Ничего не было». Цукишима немного поворачивает подбородок, и палец Куними сам по себе скользит от края губ к центру. Цукишима тоже касается своих губ указательным пальцем, потом протягивает его к Куними. Через минуту — непонятно, он потерял ощущение времени — на лице Куними появляется гримаса. Цукишиме так кажется: они стоят не вплотную, на приличном для малознакомых людей расстоянии. Он хватает очки и жадно натягивает их, впопыхах тычет дужкой в ухо. Грудь у Куними ходит ходуном, воздух вырывается сквозь приоткрытые губы, в лицо бросилась кровь, выделила скулы яркими неровными пятнами. Куними, внезапно обрётший чёткость, сбивает с ног. Он, должно быть, выглядит не лучше. Через минуту Цукишима очень-очень аккуратно закрывает за собой дверь уборной и на деревянных ногах возвращается в комнату. Хякузава разговаривает по телефону с родителями. Цукишима заставляет себя расслабить лицо, расслабить спину, вообще всё расслабить, чтобы пальцы не дрожали от напряжения. Ненавистное слово из прошлого снова пульсирует в голове, прямо над раскрасневшимся лицом Куними. Цукишима ложится на кровать и отворачивается к стене. От того, что он думает так про Куними, стыдно гораздо сильнее, чем от того, чем они только что занимались. Хякузава заканчивает разговор, выключает свет, желает спокойной ночи, а Цукишима всё трогает и трогает свои губы, забывая, что так и не забрался под одеяло. Под пальцами мерещится чужое тепло. * * * Утром нужно встать, увидеться с Куними на завтраке, заниматься как ни в чём не бывало. Ноги немного ватные, будто не свои. Паниковать Цукишима не собирается: Куними это всё начал. Он и ответственный. В столовой он специально ищет глазами Куними. Тот спокоен до уныния, без энтузиазма жуёт еду. Никаких следов вчерашней яркой реакции, трудно представить, что это тот же человек. Куними отвечает на его зрительный вызов. Никак не меняется в лице, не кивает, просто удерживает взгляд; Цукишима расслабляется. Хината мозолит глаза, его упрямство бесит. Цукишима отходит, освобождая площадку для следующей пары: игры двое на двое здесь постоянны. Он встаёт между Куними — тот следит за площадкой ровным, нечитаемым взглядом, так же мог бы следить за муравьями в формикарии или дремать с открытыми глазами — и Хинатой. Тот тоже следит, его внимание открыто, как нерв. — Принеси воды, — говорит Цукишима последнему и протягивает пустую бутылку. Просьбу приходится повторить. Хината режет его взглядом, моргает и становится собой-бестолковым придурком. Берёт бутылку, убегает. — Крепко ты его невзлюбил, — негромко говорит Куними, не отвлекаясь от игры. Цукишима тоже следит: Хякузава выглядит не в своей тарелке. Цукишима с раздражением хмыкает. Ему не нравится, что Куними будто сочувствует Хинате, это вообще не его дело. Поэтому он не вдаётся в подробности, каким неудачником Хината заставляет его себя чувствовать, даже не желая этого специально, что хуже всего. Вместо этого он улыбается снисходительно: — Кто сказал? Куними обращает внимание на него. — Я-то думал, ты по динозаврам, — тихо говорит он. Куними поддевает его, и беззлобно, всё с тем же ровным выражением. Цукишима замечает две вещи. Во-первых, Куними явно не жалеет о случившемся накануне, это шутка-перемирие, протянутая рука. Цукишима фыркает. Взаимопонимание приятно. — Кагеяма всегда был таким? — спрашивает он. Всё-таки тем для разговора у них ничтожно мало. Перемирие вопрос о Кагеяме выдерживает. — Сначала он мне даже понравился, — морщится Куними. Ясно всё. Когда позже Куними обращается к нему в столовой, Цукишима соглашается, особо не раздумывая. Потому что у него есть его «во-вторых»: если Куними когда-нибудь улыбается открыто, ему хочется на это посмотреть. * * * В туалет ему не нужно, зубы почищены, глаза слипаются от усталости. Цукишима заставляет себя не спать, ждёт ночи и уже за полночь выходит из комнаты. Треть ламп выключена, такое освещение расчерчивает коридор на тёмные и светлые участки. Цукишима шагает то в один, то в другой, не торопясь, сонно, как и должен идти подросток, посреди ночи вставший в туалет. Голова работает лихорадочно и бестолково, ни за одну мысль не ухватиться, уловимо только опасение встретить в уборной всю лагерную толпу и выяснить, что Куними его разыграл. За спиной аккуратно открывается и закрывается дверь, за Цукишимой следуют шаги, наступая на нервы. Сам он не оборачивается, не сбивается и не останавливается. Он заходит в уборную. Куними заходит следом. Цукишима был уверен, что они зайдут в кабинку, но дверцы довольно высоко от пола, две пары ног в одной кабинке будут слишком красноречивы, а занятие их владельцев — очевидным. У раковин и то безопаснее. Куними рядом, сутулый и молчаливый, смотрит куда-то в шею. Цукишима скользит взглядом по светлой плитке, чтобы не пялиться на его расслабленные руки, свисающие вдоль бёдер. — Не хочется в туалете, — вздыхает он. Яркое белое освещение выдёргивает на поверхность их намерения. Беспощадно открывает их друг перед другом, выпячивая, чем они хотят заняться. В груди, где-то под горлом, тянет, будто щекочет изнутри. Куними поднимает голову. У него светлое, симпатичное лицо. Глаза большие, это видно, даже когда они полуприкрыты. Ровное выражение ему идёт, делает черты строгими. Красивый. Куними красивый. Лёгкость и горечь свиваются внутри в странного, безымянного монстра. Цукишима хмурится. Во что он ввязался. Хочется взять его лицо в ладони. Хочется провести по расслабленным рукам, от надплечий до кистей, ощупывать вены на запястьях и тайком касаться большими пальцами свободных шорт. Хочется наклониться к шее… Монстр из пустоты довольно, голодно ворочается, согревает жаркими боками живот изнутри. Цукишима сжимает кулаки и мысленно даёт себе пощёчину. Приди в себя, идиот. Взгляд Куними вдруг срывается от его лица вниз, грудь поднимается от сильного вдоха. Он поворачивается к раковине резко, будто пищевод свело тошнотой, и плещет на лицо водой, ещё, и ещё, делает пару глотков. Насквозь мокрая чёлка липнет к глазам, по щекам и губам стекают и срываются на футболку ледяные капли. — Простынешь, идиот, — говорит Цукишима с холодом. Наклоняется. Утешает, что Куними очень тщательно чистит зубы. Губы Куними влажные от воды. И холодные. Это бесит. Хочется попросить вытереть, и потом уже повторить, но Цукишима молчит: он не уверен, что они повторят — что Куними захочет. Он касается губами там, где вчера касался пальцами. Он целует Куними, по-настоящему. Сердце подвешивают в невесомости. С волос Куними срывается капля, растекается между их губ. Куними приоткрывает рот. Сердце колотится всё ниже и ниже. Цукишима сжимает пальцы в кулаки и даже отводит их назад, чтобы руки не почувствовали волю, не потянулись к Куними. Но губами касаться можно, и он касается, пока можно, двигает, осторожно сжимая нижнюю губу. Его будто прошили нервом насквозь. И когда Куними выдыхает ему на губы — нерв дрожит. Нет ни смущения, ни стыда. Гораздо важнее узнать, что почувствовал другой, и не выдать себя. Они смотрят друг на друга с требованием, но каждый молчит. Цукишима отсчитывает от десяти в обратном порядке: если цифры закончатся, а Куними так ничего и не скажет, Цукишима снова его поцелует. Три, два… — Ничего особенного, — говорит Куними и облизывает губы. Язык с нажимом скользит по коже и замирает в углу, подрагивая. — Ага, — соглашается Цукишима. Сердце колотится как бешеное. Язык тянет от желания прикоснуться им к уголку губ Куними, во рту скапливается слюна. Это его первый поцелуй. Куними засмеёт, если узнает. Куними сглатывает — гулко, слышно, — Цукишима пару раз моргает, пока тот приближает к нему лицо. Второй поцелуй более смелый. Внутри всё ворочается, ликует и обрывается, и поцелуй тоже обрывается, когда в коридоре слышатся шаги. Цукишима едва успевает захлопнуть за собой дверь кабинки. Куними остаётся снаружи, шумит водой. Цукишима не до конца приходит в себя, даже оказавшись под одеялом. Нервы ноют, будто их оборвали. Хочется заснуть поскорее и забыть обо всём, а ещё сильнее — снова оказаться в туалете чужого общежития, и чтобы время остановилось. Он всегда знал, что ему не нужны свидания, долгие беседы и частые встречи. Ему нужно время покоя, время на себя — учёба и внеклассная деятельность оставляют не так много. В груди обмирает от страха. Следующий вечер — последний. Ночью Цукишима никуда не идёт. Очень хочется обменяться парой фраз с кем-то близким, но самому писать нечего. Он берёт телефон, надеясь на сообщение от Ямагучи, но особо ни на что не рассчитывая. Ямагучи в самом деле писал. «Будет тренировочный матч с Железной стеной». «Ноя-сан не принял четыре моих планера!» «Пять планеров!!» Цукишима трётся носом о подушку. Приятно прикоснуться к привычному миру. Скорее бы вернуться. «Молодец», — пишет он. Ямагучи отвечает бурным набором смайликов и звёздочек, очевидно, он рад. Остро тянет поговорить с Куними. К счастью, номера у Цукишимы нет. * * * Прощальная линейка позади, тренер Вашиджо пожелал им удачи, будто послал на все четыре стороны, остаётся забрать вещи и освободить комнаты. Цукишима медлит. Открывает сумку и тупит. Складывает одежду для сна, бездумно разглаживая складки. Футляр с зубной щёткой. Хякузава забирает свою сумку, постельное бельё и уходит. Книгу и свитер. В коридоре оживлённо, сквозь приоткрытую дверь долетают обрывки будничных разговоров. Сменную обувь, грязные носки. Как достал этот лагерь, волейбола хватило по горло. Наушники — нет, наушники на шею. Хякузава, оказывается, забрал и его постельное бельё, а Цукишима и не слышал, спрашивал ли он. Уезжать не хочется. Цукишима медленно затягивает молнию на сумке, этот звук скребёт по позвоночнику. Всё. Он поднимает голову. За дверью стоит Куними, наблюдает. За его спиной проходит пара постоянных жильцов. Цукишиме хочется его прогнать, присоединиться, вместе дойти до ворот. Ни один вариант не кажется подходящим. Куними замер на пороге, повернув к нему голову, будто остановился у окна понаблюдать за птичкой и застыл, задумавшись. Шевельнётся птичка — отомрёт и он. Всё это неправильно. Цукишиме не нравится происходящее, хочется, чтобы всё было не так. Надо скорее закончить с этим. Он манит Куними рукой. Куними как загипнотизированный делает шаг, оглядывается по сторонам и проскальзывает внутрь. Цукишима закрывает дверь и подпирает её рукой. Не нужно затягивать, времени мало. Сердце бешено перегоняет кровь. Через полминуты он выталкивает Куними и снова захлопывает дверь. Сердце стучит так быстро, что темнеет в глазах. Цукишима прислоняется к двери лбом — слишком резко, слышится глухой удар, — и так и замирает, восстанавливая дыхание. Он чувствует ещё не окрепшее, но ясное желание, оно заставляет его сейчас тяжело дышать и подвешивает сердце в невесомости, так что оно сладко и пугливо замирает. Он хочет, чтобы Куними остался в его жизни. Цукишима ещё раз несильно прикладывается лбом о дверь, помогая мыслям прийти в порядок. За дверью слышится шаг, другой, затем они удаляются.