Амбивалентность

- Здравствуйте, Вадим, - сказали ему, как только он перешагнул порог кабинета и утопил ногу в мягком ковре. Вадим замер, раздумывая, насколько логично и безопасно сейчас будет сбежать - ему рекомендовали эту клинику в том числе и за полную конфиденциальность, и в карточке, которую он пятнадцать минут назад завел в регистратуре он значился как нейтральный и безопасный Сидоров Р. В. Пока он стоял на пороге, размышляя, из тени в углу вышел невысокий и немолодой человек. Он пожал Вадиму руку - рукопожатие было сухим и крепким, - и указал на кресло напротив массивного стола. - Присаживайтесь, - сказал он. - И говорите, что вас беспокоит. - Прежде всего то, что вы знаете мое имя, - честно признался Вадим. Психиатр рассмеялся - мелко и часто, словно дробь рассыпалась по полу. - Я знаю, - сказал он. - Я знаю ваше имя, ваш род занятий и даже примерно представляю ту проблему, с которой вы решили ко мне обратиться. Я никогда не приглашаю пациента на прием, прежде чем не узнаю о нем некоторых базовых вещей. - Почему? - глупо спросил Вадим, который никак не мог решить, садиться в предложенное кресло или нет, и отчаянно тянул время. - Я предоставляю особые услуги, - с готовностью отозвался психиатр. - Мои пациенты - влиятельные люди. Я давно привык к тому, что они прослушивают даже мою чашку с кофе, я не хочу лично пригласить к себе в кабинет киллера. Вадиму стало дурно сразу от двух мыслей: первой была мысль о том, что в кабинете может быть прослушка, а второй - то, что его психиатр сам, возможно, страдает паранойей. Он все-таки сел в кресло и спросил: - Они прослушивают ваш кабинет? - Вам не стоит волноваться, - неприятно улыбнулся психиатр. - Вам, может быть, это не понравится, Вадим, но все, что вы здесь расскажете, может быть интересно только девочкам-подросткам и их несчастным матерям. Вадиму это действительно не понравилось. - Поверьте, Вадим, - психиатр ходил вокруг него по кругу, будто гипнотизировал, смотрел пристально в глаза. - Эти стены слышали самые страшные тайны и самые безумные секреты. Теракт в Буденновске, развал Союза, перевал Дятлова... я до сих пор жив только потому, что в случае моей насильственной смерти некоторые из этих данных моментально станут известны нашим противникам. Вы действительно боитесь рассказать мне что-то столь же важное? Это все было похоже на безумный фильм о деятельности Джеймса Бонда, в котором Вадима вдруг заставили участвовать. Все здесь было немного нереальным - сам психиатр, больше похожий на обезумевшего фокусника, чем на врача, рассказы о каких-то тайнах, способных начать ядерную войну, обстановка секретности - те, кто проходил вместе с Вадимом сегодня по московским улицам были уверены, что он свернул в одну из неприметных аптек, торгующих вьетнамским средством от простуды и китайскими презервативами. Вадим на секунду представил, может ли этот странный, почти киношный мир пересечься с его миром, - с тем миром, где гастроли, альбомы, курсы валют, дети и жены, рифмы и творческие кризисы, - и отрицательно покачал головой. - Вот видите, - психиатр, кажется, обрадовался, даже в ладоши хлопнул. Уселся за стол и подтянул к себе чистый белый лист бумаги, наклонил голову, став неуловимо похож на какую-то любопытную птицу. - Рассказывайте, Вадим, что употребляете и в каких количествах. Не стесняйтесь, я слышал всякое. - Я не употребляю, - ответил Вадим, но потом все-таки решил, что врать психиатру нехорошо, и поправился, - то есть, дело не в этом... Понимаете, у меня есть брат. Следующие сорок минут он добросовестно рассказывал врачу историю их с Глебом детства, то и дело отвлекаясь на психологические портреты друзей, знакомых и соседей. Он как раз говорил о своей учительнице по физике, которая как раз и убедила его, что надо поступать в институт, когда психиатр демонстративно потянулся и зевнул. - Вадим, я буду говорить с вами откровенно, - сказал он. - Вы платите за мою консультацию большие деньги, но рассказываете вещи, с которыми может справиться любой студент-недоучка с факультета психологии. Родился младший брат, вы приняли это как должное и рано повзрослели, не прожив какую-то часть собственного детства. Когда вы уехали из дома и занялись своей жизнью, с ним случилось несчастье, и вы до сих пор не можете справиться с чувствами вины и зависти, вы заботитесь о нем, и в это время сами желаете стать объектом такой заботы... Я врач-психиатр, Вадим, и я бы мог слушать все это, спать и получать свои деньги, но я честно скажу вам - с такими проблемами вы можете обратиться к любому психотерапевту, и вам станет легче. Вадим молчал. - Или есть еще какие-то проблемы, о которых вы боитесь говорить? - психиатр истолковал его молчание абсолютно правильно, и видимо, заинтересовался, даже через стол свой массивный перегнулся. - Вадим, вы же умный человек, вы не пришли именно ко мне из простого честолюбия, вас мучает что-то еще? Вадим кивнул. Психиатр не стал ничего говорить - просто откинулся на кресле и принялся ждать. Ждать пришлось недолго. - У меня галлюцинации, - признался Вадим. Он просидел у психиатра до вечера - тот отменил всех назначенных на сегодня пациентов; "они все стабильны и на терапии, а если я вас выпущу отсюда без лекарств, можете умереть либо вы, либо кто-нибудь другой". На столе раскинулись длинные ленты энцефалограммы - все его мысли и чувства были записаны в неровные подрагивающие полосы, и их теперь с интересом рассматривал врач, а Вадим следил за ним так настороженно, словно тот действительно мог что-то там прочитать. Тщательно отследив тот момент, когда психиатр, казалось, вообще не слышит ничего вокруг, сравнивая энцефалограмму Вадима с энцефалограммой какого-то другого пациента, Вадим сказал, как будто невзначай: - А иногда я думаю... ну, разные такие вещи... гомосексуальные. Слово было длинным и выговорить его было сложно, и Вадим невольно покосился в тот угол комнаты, где, как он думал, прятался все слышащий жучок спецслужб. Психиатр совсем не удивился, только кивнул: - Подобное бывает со всеми, - сказал он. - С недавних пор это даже не статья... вы занимаетесь шоу-бизнесом, было бы странно, если бы вы никогда ни о чем подобном не фантазировали. Вадим зажмурился. - Я представляю, что делаю это со своим братом, - выпалил он. Психиатр поднял голову от бланка энцефалограммы. - Так, - сказал он. - Это как-то связано с вашими галлюцинациями? - Мне кажется, да. - Вадим, что на самом деле вы видите? Он просидел в кабинете психиатра до поздней ночи, и уже почти решил, что с ним происходит что-то совсем страшное, неизлечимое, что даже этого профессора, видевшего почти все, озадачило, но в итоге психиатр только выписал ему снотворное и настоятельно рекомендовал не употреблять ничего, кроме оного. Вадим послушался. Спать он стал лучше, и во сне к нему больше не приходили ни Глеб без одежды, ни Катя в крови. К нему вообще перестали приходить сны - с наступлением ночи он просто проваливался в густую, словно бархатную темноту, проводил там положенные восемь часов, после чего раздавался звон будильника, и начинался новый день. Вместе со снами из его жизни пропали рифмы и вдохновение. Когда они готовили следующий альбом, оказалось, что Вадим не написал ни одной из новых песен. И даже не помогал Глебу с аранжировками или не менял местами строчки в его текстах; а его присутствие в студии ну никак не тянуло на соавторство. - Дела, - сказал Глеб, и вскинул на Вадима голубые глаза. - Ты не обидишься? Вадим только плечами пожал. - С тобой что-то происходит, - не спросил, а сообщил Саша, когда Глеб свалил покупать сигареты, и они остались одни. - Я прохожу курс лечения, - нейтрально ответил Вадим. - А, - выражение лица Козлова тут же стало сочувственно-участвующим; он положил руку ему на плечо. - Ты молодец, Вадик, это только поначалу страшно... Потом станет легче. Вадим кивал и улыбался с хорошо знакомой ему покорностью борющегося с зависимостью наркомана. Рядом с ним сейчас был его лучший друг; не брат, с которым его связывала кровь, чувство долга и то странное, что он пытался вытравить сейчас с помощью психиатра и таблеток; нормальный друг, который не грезился ему в отражениях в стеклах, который не пугал и не занимал собой слишком много места в жизни; с которым можно было пить, писать песни и говорить вовсю, зная, что даже если он не поймет - то все равно постарается поддержать, сказать что-нибудь дурацкое и совсем ненужное, как только что. Ближе Саши у Вадима не было человека. В Москве и вообще. Но даже с Сашей он не мог поговорить о Глебе. И о том, что его на самом деле беспокоит. Потом, слушая, как Глеб объясняет, как именно должно звучать гитарное соло в одной из его песен, Вадим покорно кивал и чувствовал себя безумно одиноким. Настолько одиноким, что идея поехать после записи в бар и выпить там чего-нибудь безумно дорогого и невкусного, не показалась ему глупой. Бармен послушно принес заказанный бурбон, а так же салфетку, на которой попросил расписаться. Он сказал, что его девушка обожает "Агату Кристи", но внезапное заикание и дурацкая улыбка его выдали - и Вадим, скосив глаза на бейджик, сделал парню приятное и подписал салфетку его именем. Вадим помнил о просьбе психиатра избегать изменяющих сознание веществ, поэтому пил медленно и маленькими глотками, глупо надеясь, что так не считается. Оно, конечно, считалось, и мир стал приятно красивым и интересным, словно хороший фильм. И собственное состояние перестало казаться темной и всепоглощающей дырой, превратилось в небольшую и больную драму, которую было даже интересно наблюдать вот так- пьяно и немного отвлеченно. Интересно, пьяно и отвлеченно было ровно до того момента, пока на соседний стул не плюхнулся Глеб. Вадим понял, что это он, даже не поворачивая головы - понял по запаху, по ощущениям своим; это было как мелодию знакомую услышать, когда еще не узнал, но уже вспомнил и обрадовался неизвестно чему. - Привет, - сказал Глеб. - Зачем пришел? - спросил Вадим, абсолютно уверенный, что Глеб пришел за ним. Глеб пожал плечами: - Затем, зачем и ты, - сказал он. - Выпить. Илюха, привет. Бармен улыбнулся и спешно закивал, не глядя вытаскивая из длинного ряда бутылку. - Ты его знаешь? - спросил Вадим. - Конечно, - Глеб царапал ногтем рекламный логотип пива на подставке для стаканчиков. - Я тут часто бываю, я же вроде говорил... Вадим такого не помнил. Но теперь сразу стало понятно, почему из множество мигающих и не очень вывесок, он выбрал именно эту - невзрачную, словно пытающуюся спрятаться от посторонних глаз. Он думал, что в таком месте меньше шанс быть узнанным, а оказалось, он слышал это название от Глеба. И, видимо, неосознанно, но хотел этой встречи. Глеб был все еще трезвым, а Вадим не хотел от него отставать, тем более, что проделки своего подсознания нужно было срочно продезинфицировать. Бармен Илья свое дело знал, и уже через несколько часов Глеб был просто сильно навеселе, а Вадим неудержимо стремился к полу. Когда он устремился к нему в очередной раз, Глеб присвистнул и придержал его за локоть: - Ладно, - сказал он, заматывая его во что-то мягкое и колючее сразу, вспомнилось: шарф. - Поехали домой. Вадим согласно кивнул. На улице глаза слепили оранжевые фонари, Вадим щурился, а Глеб курил и утверждал, что вызвал такси, которое вот-вот приедет. Вадим тоже хотел курить, но искать сигарету и зажигалку по карманам в таком состоянии было опасно - спазмы пищевода он сдерживал только усилием воли, - так что Глеб периодически отдавал ему свою сигарету, и каждый раз Вадим задерживал ее у себя чуть дольше, чем надо было, совсем легко зажимал зубами и проводил по ней языком; ассоциации нахлынули фрейдовские почти, смешались с воспоминаниями, тем более, она одна на двоих у них была, эта сигарета, можно считать - почти поцелуй. Такси они так и не дождались; Вадим проблевался возле старой и некрасивой, зеленого цвета урны, а потом они поехали домой на частнике - на старой шестерке, пропахшей потом и советским автопромом; переднее сиденье в ней было завалено каким-то хозяйским хламом, и они жались друг к другу на заднем, словно потерянные дети, спасенные от какой-то надвигающейся беды. Глеб наотрез отказался ехать к себе в глухомань, и усталая, поднятая среди ночи тревожным и длинным звонком Таня щурила глаза и бросала в них обоих невесть откуда взявшимися в квартире гостевыми подушками. Потом в комнате проснулась Яна, Таня нехорошо посмотрела на Вадима и вышла. Вадим с Глебом в четыре руки пытались побороть пододеяльник и застелить кухонный диван, а потом, окончательно выбившись из сил, упали на него вдвоем. Голова приятно кружилась, мысли плыли в ней медленно и величаво, словно аквариумные рыбы. - Ну что, - сказал Глеб, распугивая этих рыб. - Время внезапных ночных откровений? - Да? - почему-то испугался Вадим. - Да, - с удовольствием подтвердил Глеб. - Начинай. - Почему? - Потому что ты старше, - последовал привычный и неопровержимый аргумент из детства. Где-то за стеной Таня уговаривала Яну поспать еще, обещая, что с дядюшкой девочка поздоровается утром, а не прямо сейчас. Где-то совсем рядом шумно дышал Глеб. Вадим прикрыл глаза и произнес - медленно, тщательно проговаривая каждое слово: - Иногда мне кажется, что я гей. Ничего не изменилось. Таня продолжила уговаривать дочку, Глеб продолжил дышать. А когда Вадим набрался сил и посмотрел на него, Глеб улыбнулся: - Давно кажется? - спросил он. - Нет. - Тогда все в порядке, - сказал Глеб, и словно в доказательство этого подполз ближе к Вадиму, положил ему на плечо кудрявую голову. Дышать тут же стало неудобно и щекотно, но отодвигаться Вадим не стал. - Почему? - спросил он. Глеб пожал плечами - Вадим не видел этого, но почувствовал какое-то странное шевеление и понял, что Глеб пожал плечами. - Тебе же лет уже... - он задумался, прибавляя в уме те самые шесть, которые сам Вадим всегда отнимал, - тридцать с хвостиком, как Иисусу почти. Тебя возраст тянет на эксперименты, могилой запахло, - он коротко рассмеялся, как будто в этом всем было что-то веселое. - Вот ты и вспомнил юность. - Откуда ты знаешь? - А это моя очередь, - Глеб поднял на Вадима глаза, но тут же опустил их. - Я в тебя влюблен был, Вадик. Долго. - Долго? - глупо переспросил Вадим, просто чтобы не молчать. - Лет с тринадцати, - усмехнулся Глеб. - Как только - так сразу. - А до скольки? Глеб не ответил. Было немного страшно и немного нереально - лежать так, рядом, на одной кровати, в зыбких предрассветных сумерках, говорить о том, о чем боялся даже подумать. - Я тоже, - сказал Вадим. Глеб повернулся, больно оперся локтями на его грудь, нависнув сверху. - Глеб? - спросил Вадим без звука, одними губами. Глеб кивнул. И улыбнулся. И поцеловал его. Вадим ни на секунду не забывал о том, что за стенкой спят его жена и дочь - кажется, за все то время, что Глеб его раздевал и трогал, он вообще не издал ни одного звука, только подавался навстречу или выгибался так, чтобы Глебу было удобнее. Вадим слушал тишину, чувствовал тепло пальцев и губ, и отчаянно боялся. Того, что Глеб уйдет, и того, что Глеб останется. А Глеб ничего не боялся и никуда не торопился. Оглянулся на дверь, вытащил ладонь из брюк Вадима, слез с него и вышел куда-то. Оказалось, в ванную. - Вроде скользкая фигня, - сказал Глеб, пристраивая сбоку какую-то Танину косметическую бутылку абсолютно неприличной сейчас формы. - Есть шанс, что ты заразишь меня СПИДом или гондон можно не доставать? Вадим сглотнул. Все было до неприличия серьезно. По-взрослому. Это больше не было их быстрой и неловкой возней, тем, чем они занимались тогда, десять лет назад, на пороге юности. Это не было пьяным помрачением, как тогда, в гостинице, весь хмель выветрился из Вадима еще на этапе откровенных признаний - от волнения и страха. Глеб ни о чем его не спрашивал, но был медленным и осторожным. Не требовательным, а вопрошающим. Вадим каждую секунду мог его остановить. Но не останавливал. Даже наоборот: - Можно, - сказал Вадим. И почти задохнулся, когда Глеб, деловито закусив нижнюю губу, потянулся к бутылке и накрыл Вадима теплой и скользкой ладонью. Он гладил его, сжимал, а это сосредоточенное выражение никуда не уходило с его лица, и Вадим подумал, что теперь придется смотреть в сторону и думать о контрактных делах, каждый раз, когда Глеб будет настраивать гитару или присочинять песне хвост. - А ты уже делал это? - прошептал Вадим, когда вдруг оказалось, что Глеб уже там, под ним, ждет, и теперь нужно действовать самому. - Да, - просто ответил Глеб и уткнулся носом в подушку. Почему-то стало легче. Казалось, он умирал понемногу с каждым движением. Казалось, они умирали вместе, потому что Глеб был совсем рядом, он был всюду, и Вадим нащупал его руку и крепко сжал перед тем, как умереть окончательно, навсегда. Он был мертвым то ли мгновение, то ли вечность, а потом Глеб зашевелился, переворачиваясь. Пришлось шевелиться, приходить в себя, понимать, что за окном совсем уже рассвет, а вокруг совсем разврат, пришлось одеваться, застегиваться, застегивать его, шептать глупости, касаться снова и снова, пока он коротко не вскрикнул, пока для него тоже все не закончилось. Они сидели рядом еще некоторое время, и многое было неловко и непонятно - куда девать руки и о чем сейчас говорить, а о чем думать, а потом Глеб поднялся и поставил на плиту чайник. Они пили чай из одной кружки, по очереди, обжигали губы и руки, молчали. - Что будем делать? - спросил Вадим. Глеб пожал плечами. - Спать, наверное, - сказал он. - От таких штук всегда спать хочется... Вадим видел, что Глеб не врет и не хочет от него избавиться; он действительно хочет спать, точнее, уже засыпает, смешно вздрагивая всем телом. Это было интересно, потому что Вадиму спать совсем не хотелось, наоборот, хотелось какой-то деятельности; ходить, говорить, обсуждать что-нибудь, решать мировые проблемы, писать песни... Песня вертелась в голове, но уже написанная, Глебова, как всегда, про грязь. Потом оказалось, что она звучит не в голове, а по радио, громко и настырно; а в окно кухни ярко и видимо давно, светит солнце, а по кухне бродит Таня и пинает босыми ногами разбросанные по полу подушки. - Доброе утро, - хмуро сказала она, когда Вадим завозился на кухонном диване, и поставила на плиту турку, зная, что похмельный он немедленно потребует кофе. Вадим протянул руку, выключил радио и только тогда спросил: - А где Глеб? Таня только хмыкнула, унося постельное белье в ванную, а Вадим улыбнулся. Это утреннее исчезновение было очень в стиле Глеба. Ушел с утра, тихо прикрыв за собой дверь, чтобы потом встретиться с ним в студии и следить, как Вадим смотрит на него, гадая, было что-то той ночью или ему привиделось. Мучать его намеками и недосказанностями, двусмысленностями всякими. Держать его в плену неизвестности. Как в сказках или страшных историях. Как в страшных сказках. Выпить кофе в одиночестве не получилось - проснулась Яна, прискакала на кухню прямо в пижаме, полезла к Вадиму на колени, уселась там тепло, принялась что-то рисовать на клеенке притащенным с собой из комнаты маркером. Таня бессильно призывала дочку прекратить портить клеенку и дать отдохнуть "заболевшему" папе. Папа только мрачно усмехался, насколько все происходящее напоминало ему собственное детство в странном, будто зеркальном отражении. Спас его писк напоминалки - пора было на прием к психиатру. Тане он привычно наврал что-то о делах продюсерских, Таня столь же привычно притворилась, что поверила. - Ну что, как дела? - когда Вадим вошел в кабинет, психиатр даже не поднял голову от бумаг, только махнул рукой на кресло для посетителей. - Да вроде неплохо, - Вадим послушно уселся. - Новую песню выпустили на радио... Психиатр перестал что-то листать и посмотрел на Вадима. - Как дела у вас с приемом препаратов? - повторил он чуть ли не по слогам, заставив Вадима почувствовать себя умственно отсталым школьником. - А, это, - Вадим смутился, но тут же постарался взять себя в руки. - Тоже все хорошо. Спасибо. Мы с братом встретились вчера, поговорили... хорошо, в общем, поговорили. Вадим изо всех сил старался не улыбаться и не вспоминать в подробностях весь их ночной разговор - кто знает, что психиатры могут прочитать по глазам и интонациям, но ему все равно показалось, что врач смотрел на него слишком долго и как-то недоверчиво. - Хорошо, - сказал психиатр, когда понял, что Вадим больше ничего ему не расскажет. - Продолжайте препараты по той же схеме и приходите через две недели, будем пытаться снизить дозу. Вадим кивнул. Он шагал к студии по залитым дождем улицам - парковаться из-за вечных ремонтов дорог опять пришлось где-то во дворе, между помойкой и пивным ларьком, - и совсем ничего не боялся. Кажется, первый раз с того самого времени, когда проснулся ночью в Асбесте и понял, что Глеб после своего возвращения из больницы стал каким-то странным. Все это время он боялся не Глеба, а своих собственных чувств к нему. Боялся того, что Глеб чувствует то же самое. Боялся его песен и его мыслей - потому что песни Глеба были его песнями, и мысли Глеба были его мыслями, только вот Глеб, в отличие от него, не боялся их высказывать. Вадиму потребовался десяток лет, почти диагностированная шизофрения и безумная доза алкоголя, чтобы наконец-то шагнуть туда, вниз. Поцеловать грязь, как пел Глеб из каждой колонки, которая попадалась Вадиму на пути к студии. Вадим попробовал - и ему понравилось. И стало легко. Глеба в студии не было, но там был запах его сигарет. Волосатый техник неопределенного пола на вопрос Вадима неопределенно пожал плечами. Какое-то время Вадим его ждал, терзая гитарные струны и собственные уши, а потом его осенило. Глеб действительно был на крыше. Стоял на самом краю, засунув руки в карманы, смотрел вниз и легко раскачивался на носках из стороны в сторону. Вадим подошел сзади. Не решился ни обнять, ни вообще коснуться, - просто сказал: - Привет. - Привет, Вадик, - отозвался Глеб. - Я тебя искал. - Я знаю, - он самодовольно улыбнулся. - А я песню написал. Вадим не просил - Глеб сам ее спел. Точнее не спел, а прочитал, почти как стихотворение, ровно, но Вадиму сразу стало понятно, куда и какие аккорды лягут, как именно зазвучат: Где-то там где кончается, где кончается вся земля На краю мы качаемся - ты и я, ты и я На краю ноги свесили и плюемся мы в никуда Как смешно, сердцу весело Чудеса, чудеса - А дальше? - глупо спросил Вадим. Глеб строго взглянул на него серыми сейчас, в дождь, глазами: - Дальше потом. Дождь стал сильнее, застучал по крыше, Вадим уже промок насквозь, но Глеб, казалось, не собирался никуда уходить. Он только обхватил руками плечи и стоял так, глядя на Москву под ногами, словно любимый им булгаковский Воланд. - Вчера было... - начал было Вадим, но так и не смог найти определение тому, как именно было вчера, поэтому нелепо замолчал. Глеб улыбнулся: - Я долго ждал, - сказал он. - Не был уверен, что ты сможешь рискнуть... Вадим шагнул к нему, попытался обнять, но Глеб продолжил стоять так же, не шевелясь. Пришлось просто встать рядом: - Глеб, что-то не так? Не так было слишком многое. То, что было между ними все эти годы. То, что произошло вчера. Дождь лил все сильнее, и Вадим не мог точно сказать - плачет Глеб сейчас или нет. На какое-то мгновение ему показалось, что плачет. - Я просто не знаю, - сказал Глеб и протянул ему мокрую и скользкую ладонь, которую Вадим тут же обхватил, сжал, стараясь согреть. - Не знаю, сможешь ли ты пойти дальше. Вадим не понял. - Куда - дальше? - спросил он. Глеб опасно покачнулся туда, где крыша заканчивалась. Если бы Вадим не держал его за руку так крепко - он бы сейчас точно упал. Вадим притянул его к себе, крепко обнял, пряча от высоты и от дождя. - Ты что это удумал? - спросил он. Глеб трясся в его руках - то ли замерз, то ли плакал, то ли просто боялся. - Ты думаешь, мы сможем с этим жить, Вадик? - спросил Глеб. - Или жить без этого? Вадим растерялся. - Я... я не знаю, - сказал он. Глеб кивнул. Устроил свою голову на его плече. Шепнул на ухо: - Я, кажется, песню придумал. До конца. Черный дом мироздания отрывает нам тормоза Расширяет нам подсознание до конца, до конца На краю ноги свесили и глядим уже в никуда Мы плывем, сердцу весело В чудеса, в чудеса Почему-то это все решило. Они по очереди посмотрели с крыши вниз. В принципе, было невысоко - всего лишь одно мгновение до удара. Глеб так и не отпустил руку Вадима, держал крепко, почти до боли. - Покурим? - спросил Вадим. Кажется, именно так делали в фильмах перед тем, как подставить затылок под выстрел палача. Глеб кивнул. У Вадима тряслись руки, и дождь все так же лил, поэтому поджечь сигарету получилось не сразу. А когда получилось, он затянулся и услышал: - Вадим! Они с Глебом вздрогнули вместе, словно дети, которых застали за чем-то очень нехорошим. К ним, прикрывая лысину от дождя какой-то газеткой, приближался его психиатр. За психиатром шагал Саша и, судя по его виду, был очень напуган. - Вадим, стойте! - повысил голос психиатр. Этот голос звучал как приказ, как выстрел - Вадим не смог его ослушаться и только растерянно взглянул на Глеба. - Давай, Вадик, - шепнул Глеб одними губами. Край крыши был очень скользким от дождя. Глеб шагнул с нее первым. Смело, как он всегда шагал в неизвестность и мрак. А Вадима удержал Сашка. Подбежал, сгреб его в охапку, выхватывая у гравитации, не давая упасть. Ладонь Глеба выскользнула из ладони Вадима. Потом наступила темнота. Когда он пришел в себя, оказалось, что у него привязаны руки. И что его психиатр сидит рядом и увлеченно читает газету о постельной жизни звезд шоу-бизнеса. Заговорить получилось не сразу, и Вадим шипел и булькал, словно сломанный водопроводный кран, прежде чем спросить: - Что случилось? Собственный голос показался ему незнакомым, словно он сейчас не говорил, а слышал себя в записи. - Вы хорошо себя чувствуете? - спросил психиатр, откладывая газету. Чувствовал себя Вадим странно - как в детстве после долгой истерики. Но на всякий случай кивнул головой, и психиатр потянулся вперед и распустил бинты на его запястьях. - Где Глеб? - спросил Вадим, и зажмурился от внезапного ужаса: воспоминания о том, как он выпустил его, как потерял, было таким ярким, словно не было воспоминанием. - Где он? Он оглянулся по сторонам, чтобы понять, сколько времени он тут пролежал, но в палате не было не только календаря, но даже часов. - К сожалению, вы не рассказали мне, о чем именно говорили с братом, - сказал психиатр, - поэтому я не смог критически отнестись к этой информации. Между вами ведь произошло что-то особенное? Вадим не стал отвечать, а психиатр не стал дожидаться ответа на свой вопрос. - Я обратил внимание на ваше общее состояние, но, к сожалению, решил, что это нормально, так как вы занимаетесь творчеством... А потом, когда вы ушли, я вышел за сигаретами и в ларьке увидел вот это. Психиатр показал ему журнал. На обложке, среди аляпистых заголовках о секс-скандалах было анонсировано обширное интервью Глеба Самойлова, отдыхающего с семьей в Сочи. - Меня это насторожило, и я уточнил эту информацию, - сказал психиатр, забирая у Вадима из рук журнал, который тот уже листал в поисках нужной страницы. - Ваш брат действительно находился в Сочи все это время. - Где он? - спросил Вадим. - Вадим, у вас галлюцинации. Вы чуть не убили себя, будучи... - Где Глеб? - перебил его Вадим. - Сидит в приемной, - ответил врач. - Я позволю вам встретиться, но прежде мы с вами пройдем несколько тестов. Вадим послушно ответил на вопросы о том, как его зовут и о том, какой сейчас день и год. Объяснил несколько пословиц, выслушал несмешной анекдот и взамен рассказал свой, о евреях. Психиатр посмеялся из вежливости и завалил его информацией о дозах препаратов, которые ему теперь нужно будет принимать. - Это, пожалуй, все, - сказал он, поднимаясь со стула. - Я понаблюдаю вас в стационаре еще некоторое время... а сейчас вы можете поговорить с братом. - Скажите, - спросил его Вадим. - Это шизофрения? Психиатр кивнул: - К сожалению, Вадим, - да. Дверь за ним закрылась, но через мгновение отворилась снова, и в палату вошел Глеб - непривычно тихий и явно напуганный. Загорелый и небритый. - Привет, Вадик, - сказал он, озираясь. - Видишь, какие дела... - Да, - неопределенно протянул Вадим. Глеб смотрел на него с опаской - так, будто Вадим в любую минуту мог на него броситься и начать душить. - Со мной поговорили, - сказал он, - объяснили, что это не страшно, нужно будет только таблетки принимать. - Ну, - Вадим постарался улыбнуться. - Этому меня учить не надо. Глеб облегченно улыбнулся тоже: - Мне Саша позвонил, я сразу вылетел, бросил там с мелким, - он порылся в небольшой сумке, которая висела у него через плечо. - Пока летел, вот песню написал, посмотри... - Не надо! - вдруг испугался Вадим, но Глеб не услышал, развернул перед ним тетрадь. Глеб написал то же самое, что до этого спел ему, стоя на краю крыши, перед тем как шагнуть вниз. Большая доза успокоительного подействовала не сразу.