Амбивалентность

- Ты устал? - Глеб возник как будто из ниоткуда, из темноты сзади, подошел, обеспокоенно заглянул в лицо, протянул собственную бутылку с пивом - уже теплую, невкусную. - Вадик, все в порядке? Вадим промычал что-то неопределенное и сделал вид, что очень занят бутылкой. Все было в порядке. Все было очень хорошо. Его одноклассники, одногруппники и случайные знакомые наверняка ему завидовали. "Агата Кристи" гремела по всей стране, их обожали и ждали в любом, даже самом забытом Богом поселке городского типа. Они зарабатывали больше денег, чем могли потратить, они вовсю их тратили, и дни, безумно разные, но одинаково залитые алкоголем, сливались в бесконечную череду каких-то тусовок, попоек, чужих диванов, ярких огней, быстрых и невнятных сексуальных ощущений, больше физиологических, чем любовных - происходило все чаще всего в туалете, поэтому ассоциации были неизбежны и омерзительны. В поездах - ночных поездах, устало кативших их в какой-нибудь очередной дом культуры какого-то очередного Куйбышева, все чаще было тихо. Все чаще они запирали изнутри дверь купе, падали на полки и даже не разговаривали - лежали, глядя в потолок. Под ритмичный стук колес, постепенно, из прошедших впечатлений и ощущений, начинали складываться песни. И Вадим шелестел страницами тетради, а Глеб курил, не вставая с места и не открывая форточки, пока глаза не начинали слезиться, а потом топил сигарету в пепельнице, поднимался, протягивал руку, отбирал у Вадима тетрадь и начинал писать свое. И наступала очередь Вадима курить и перебирать в голове вязкие, ленивые рифмы, напевать что-то под нос и представлять, как можно сыграть. Потом поезд с тяжелым вздохом причаливал на платформу, они выходили в незнакомый пока еще, чужой мир - выходили последними, замотанными в шарфы по самую макушку, нарочно скользили взглядом по крышам, чтобы не смотреть никому в глаза, но их все равно всегда узнавали, бросались навстречу и даже иногда на шею, и все начиналось снова, только в другом городе. Предсказание Глеба сбылось. Они стали знаменитыми. И Вадим, действительно, устал от этого всего. Пить столько было физически невозможно, молчать было нельзя, а говорить не хотелось, так что Вадим просто вздохнул, надеясь, что Глеб все поймет сам. Глеб понял и невесело рассмеялся. Обошел его, встал за спиной, положил ладони на плечи. - Ничего, - сказал он, - это бывает. Пройдет. Коснулся его затылка - Вадим не сразу понял, что губами, - и ушел. С того момента жить стало как-то странно и легко, и Вадим с удивительным воодушевлением отыграл концерт, - так, что зажег всех остальных, и сцена бесновалась и под ней бесновались люди, и Глеб, выкрикивая очередной куплет, прикусил себе губу и кричал дальше, сквозь кровь и боль, а Вадим смотрел на него искоса и то и дело облизывал собственные губы, словно это могло как-то помочь. Они подходили совсем близко к краю сцены на финальный поклон, и оттуда, снизу, к ним тянулись руки и лица, и стоять там было страшно - совсем как на обрыве в шторм, казалось, захлестнет,утащит и утопит, и Глеб взял Вадима за руку, крепко сжал запястье, и Вадим снова не понял, что случилось, почему все стало на мгновение ощущаться так, словно он уже успел что-то вдохнуть, и оно шарахнуло. Потом, лежа на полке в поезде, он снова рзглядывал спящего Глеба - тот по детсадовской еще привычке положил под небритую щеку сложенные ладони и был просто невероятно милым сейчас, - и думал о том, что с ним происходит. Жизнь, которая еще вчера была серой, скучной и опробованной во все дыры, вдруг снова стала красочной и обещающей впереди что-то интересное и единственно нужное. И Вадим лежал, запрокинув за голову руки, смотрел, как быстро за окном проносятся яркие оранжевые всполохи фонарей, как Глеб каждый раз морщится, когда они освещают его лицо, и понимал, что это все и есть жизнь, и что именно этот момент он будет вспоминать потом, в пятьдесят лет и даже в семьдесят, если, конечно, доживет. Какое-то безумно приятное чувство щекотало его изнутри, делало ему хорошо. И Вадим вел мысленный диалог с Сашкой, который сейчас спал в соседнем купе, описывал ему симптомы, тщательно подбирая слова, думая, как ему сейчас диагностируют опухоль мозга, и замер, пораженный, когда Сашка - воображаемый Сашка в его голове, - вдруг сказал: - Да это же эндорфины, Вадик. Ты влюбился. Он рассмеялся вслух, долго не мог в это поверить, вспоминал, как оно было в семнадцать лет, сравнивал, и успел пройти за один длинный железнодорожный перегон все пять киношных стадий, от "да не может быть, что за пиздец, он же мой брат" до "пиздец, как интересно теперь нам будет жить". Он действительно думал, что все это - от скуки. Он все еще был до безумия молод, он хотел влюбляться, страдать, писать об этом песни и страдать снова. С девушками так не получалось, он был для них слишком известным и слишком богатым, он не встречал никакого сопротивления и закономерно терял интерес. Поэтому и случился Глеб. Глеб, влюбленность в которого была заранее обречена, потому что он был его братом и вообще... потому что между ними в принципе ничего не могло быть. Придя к таким выводам, Вадим улыбнулся и спокойно заснул. Это был пьяный вечер в столь же пьяном городе. Вадим проводил его в своем номере с очередной безликой и безымянной девочкой - они вместе пили колу, разбавленную водкой, а потом водку, разбавленную колой, потом долго целовались, потом быстро разделись, а потом Вадим пошел ее провожать - чтобы проветрить голову и тело. Возвращаясь обратно, он прыгал через грязные лужи, блестевшие в свете фонарей, но это не помогало - грязь здесь была, кажется, везде. Вадим улыбался, глядя на нее. Вадим думал, что упадет сейчас, споткнется - и будет совсем как в песне Глеба, в откровенной, дико сексуальной его песне, которую Глеб спел на одной из репетиций, не сводя с Вадима внимательного взгляда серых глаз. Вадим тогда только порадовался, что на поясе у него висит гитара. В коридоре бывшего советского пансионата, а нынче - "продвинутого", как гласил рекламный проспект, отеля, все двери были одинаковыми. Вадим помнил, что дверь его номера - четвертая от лифта. Вадим помнил, что дверь Глеба - третья. Вадим подумал, что он как раз сейчас достаточно пьян, чтобы перепутать. Он потыкал ключом в замочную скважину, а потом толкнул дверь. Глеб, как всегда, забыл запереться. Эта его привычка оставлять двери гостиничных номеров открытыми стоила ему многочисленных и неловких инцидентов с фанатками, но поворачивать ключ в замке Глеб так и не научился. Видимо, некоторые из этих инцидентов были ему вполне по душе. Глеб был один. Он стоял возле зеркала, замотанный в полотенце и внимательно изучал свою фигуру. От подростковой худощавости не осталось и следа. - Вадик, - Глеб обернулся и рассмеялся, показав мелкие зубы. - Ты слегка промазал. - Угу. Вадим решительно не знал, что ему делать дальше. Мозг, подстегиваемый алкоголем и странной влюбленностью, выдал ему только первую часть плана: "перепутать двери и ввалиться в номер Глеба". Поэтому он продолжал неловко мяться на пороге, оставляя грязные следы на симпатичном половичке. - Заходи, раз пришел, - великодушно махнул рукой Глеб. Прошел внутрь номера, уселся на кровать и полез в тумбочку. - Чем травился? Это был не праздный вопрос, так что Вадим поспешил ответить. - Водкой. - Ну и прекрасно, - Глеб извлек из тумбочки бутылку виски с иностранными буквами на этикетке. Бутылки эти постепенно переставали быть экзотикой, но священный трепет Вадим все-таки ощутил - по привычке. - Забери стакан второй... Вадим наскоро вышел из грязных ботинок, шагнул во влажное и теплое пространство ванной, вытряхнул из стаканчика зубную щетку Глеба. Глеб уже свинтил пробку и уселся на кровати в позе упитанного японского божка. Мокрое полотенце причудливо драпировало его бедра, и Вадим поспешил отвести взгляд. - Ну давай, - сказал Глеб и поспешно осушил стакан. Сразу же налил туда следующую порцию и спросил светским тоном. - Изучал местные достопримечательности? - Ага, - согласился Вадим. - Сашка блондинку увел, а ты какую? Тебе, вроде, темненькие нравятся? Не дают покоя еврейские корни? Либо у Глеба было хорошее настроение, либо до приема этой первой рюмки он ничего не ел, и она знатно ударила ему по мозгам. Вадим предпочел об этом не думать. - Мне кудрявые нравятся, - сказал он. - О. Алкоголь всегда был хорош всеми своими качествами, а сейчас он еще прекрасно заполнял собой неловкие паузы, вроде этой. - И как? - спросил Глеб, словно речь шла о погоде. Вадим рассмеялся. Это действительно было смешно - обсуждать такое со своим младшим братом, который и младшим-то давно не был, а был просто... просто братом, пьяным и любопытным. - Тебе правда интересно? - Ну я-то сегодня один, - пожал плечами Глеб. - Воспользуюсь твоим рассказом, когда ты уйдешь, - он сделал пару характерных движений рукой, объясняя, чем именно собирается заняться. - Ты отвратительный, - сообщил ему Вадим, и они с удовольствием чокнулись. - Ну так как? - снова спросил Глеб. - Какую оценку заслужили дамы из этого региона? Вадим неопределенно покачал ладонью в воздухе: - Никак, - сказал он наконец. - Так... нормально. Она даже сосать толком не умела. Глеб задумался. - Ты думаешь, это так просто? - спросил он. - Что просто? - Сосать. У тебя же хер размером побольше чупа-чупса! - Это да, - согласился Вадим со странной гордостью, - но можно было хотя бы зубами не хватать! - Ну знаешь, - Глеб завозился, полотенце почти упало, он придержал его ладонью и хитро посмотрел на Вадима: - Ты думаешь, у тебя получится лучше? - Лучше? - Ну да, - Глеб улыбнулся. - Ведь это ты говорил, если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам? - Говорят, ребра мешают, - попробовал отшутиться Вадим, но Глеб не сводил с него серьезных серых глаз. И Вадим вдруг понял, что Глеб знает, куда больше, чем он сам. Что Глеб не просто так остался сегодня один и специально не стал одеваться, когда Вадим ввалился в его дверь. Глеб знал, что сегодня Вадим наконец-то решит перепутать двери. Глеб даже песню об этом написал. Песня зазвучала сейчас в голове Вадима, и казалось, в мире не осталось ничего, кроме взгляда Глеба и написанных им же слов, которые были одновременно и приказом, и просьбой и будущим хитом - это уж Вадим знал точно. Ты первый раз целуешь грязь, зависая на ветру Ты готовишься упасть, набирая высоту За высотою - высоту Вадим медленно выпил виски. Глеб протянул ему свой стакан тоже. Мысли в голове мешались и кружились, наталкивались одна на другую, разбегались в стороны - и в голове было пусто и пьяно, совсем не страшно, только немного неловко, совсем как тогда, в детстве. Машинально Вадим отметил, что виски в бутылке осталось меньше трети. Это вполне объясняло, почему он сейчас абсолютно не может соображать. Глеб выпутался из полотенца каким-то неуловимым движением, и теперь внимательно наблюдал за ним. Его член был определенно... больше чупа-чупса. Вадим рассмеялся было этой мысли, но Глеб требовательно шикнул, и он покорно замолчал. Оказалось, все действительно не так просто. Глеб возмущенно шипел, вздыхал и матерился где-то сверху, а Вадим удивлялся всему сразу - запаху, вкусу, и внезапной невозможности дышать носом. Он очень старался. Подстегивал азарт, алкоголь, и то самое, странное, что заставляло сердце биться чаще при любой мысли о Глебе. Случайно подняв глаза, Вадим увидел их общее отражение в мутном зеркале. И замер на секунду, запоминая, словно фотографируя мысленно, стараясь оставить этот образ - в который не верилось даже сейчас, прямо на него глядя, - в своей памяти. Глеб, видимо, почувствовал его замешательство, приподнял кудрявую голову, поймал в зеркале взгляд Вадима, улыбнулся ему и подмигнул - так развратно, что сердце Вадима на какое-то мгновение, - а может, и навсегда, - перестало биться. Он опустил руку вниз, рванул молнию на своих джинсах, потому что после такого взгляда невозможно было уже соображать головой, нельзя; этот взгляд был одновременно предложением и обещанием, от него было некуда деться. Вадим подтянулся на руках, поднимая себя на кровать, наваливаясь на Глеба, чувствуя всем телом его близость и тепло, он заглянул ему в лицо, ожидая встретить губами губы, и тут же отпрянул в ужасе, чуть не упал. Глеб спал. Спал спокойно, пьяно, и по-видимому, уже довольно давно; в углу доверчиво распахнутых губ собралась слюна. Вадим провел ладонью по его щеке, не веря собственным глазам. Он же только что видел в зеркале... Чтобы проверить, что он действительно там видел, он обернулся. В отражении в мутном стекле Глеб тянулся к нему губами. Кажется, Вадим вскрикнул и все-таки упал с кровати раньше, чем Глеб из зеркала успел его поцеловать. Вылетел из номера как был, в джинсах, болтающихся где-то ниже колен, долго ломился в свою дверь, прежде чем вспомнил, что ее надо открывать ключом. Руки мелко тряслись, и чтобы успокоиться, Вадим залпом выглотал остатки водки прямо из бутылки. Тогда он в первый раз подумал о том, что сходит с ума. В его номере тоже было зеркало, и он долго не решался поднять на него взгляд, но когда все-таки заглянул случайно, оказалось, что в отражении нет никого, кроме него самого. Уснуть в ту ночь он так и не смог, бродил по номеру, вздрагивал от каждого шороха, то ложился на кровать, то снова вскакивал с нее. Безумно хотелось выпить, но в номере больше ничего не было, а о том, чтобы вернуться к Глебу и забрать у него бутылку виски, Вадиму было страшно даже подумать. Рассвет не принес ожидаемого успокоения, как Вадим не пытался себя убедить, что все, что было, просто показалось ему с пьяных глаз. На завтрак они собрались в холле отеля, и Глеб глушил кофе, ржал и рассказывал, как Вадим вчера перепутал двери и ворвался к нему "прямо со свидания, грязный, как собака, чуть ли не со стояком наперевес, прикиньте", а Вадима трясло, как в лихорадке, и он ломал в пальцах хлебную корку, чтобы его пустая тарелка не вызвала никаких подозрений. Смотреть на Глеба было страшно. - Саш, - шепотом позвал Вадим, - у тебя какие-нибудь таблетки есть? - Это какие? - громко удивился Саша, так, что захотелось немедленно съездить ему по лицу за несоблюдение врачебной тайны. - Успокоительные, - пробормотал Вадим. - Седативные. Какие-нибудь. - У меня откуда, - пожал плечами Саша. - Это братца твоего надо спрашивать. Глебсон! - Что? - Поделишься с Вадиком своими колесами, он после вчерашнего вон, весь трясется? - Да ни вопрос, - Глеб залез в карман и передал Саше целую кучу помятых упаковок. - Выбирай сам. Сашка кивнул и завозился с крайне серьезным видом, бормоча под нос химические формулы. Наконец, удовлетворенно кивнул и выдал Вадиму три разноцветных пилюли. - На, - сказал он.- И кофе тогда не пей. Кофе с удовольствием забрал себе Глеб. Таблетки подействовали не так, как ожидал Вадим; он думал, что он успокоится, поймет, что все, что ему пригрезилось прошлой ночью - лишь пригрезилось и не может такого быть, выдохнет, как после страшного сна, и снова все будет если не хорошо, то нормально. Как раньше. Оказалось, что нет. Страх и тревога никуда не ушли - на них просто не осталось сил. И Вадим все еще понимал, что происходит что-то неправильное, безумное и страшное, но переживать по этому поводу не мог, словно был не человеком, а куклой, и внутри у него была вата. Тем не менее, чувства таблетки притупили, и Вадим нашел в себе силы схватить Глеба за рукав, когда они грузили в поезд вещи и инструменты. - Глеб, - шепотом спросил он. - А ты помнишь, что было вчера? Глеб немедленно покраснел так, что Вадим понял - помнит. - Н-не знаю, - сказал он. - Вадик, я же... ты... мы пьяные были, ну чего теперь... Вадим согласно кивнул и отпустил его. По крайней мере, Глеб действительно уснул. Не отражался в зеркале кем-то другим или не знает об этом. И если существует какая-то непонятная сущность, которая вчера тянулась к Вадиму губами - то это не его младший брат. А потом поезд дернулся, как проснулся, и потянул их за собой, обратно в сторону столицы. Вадим устало упал на полку, а Глеб закрыл дверь купе и сказал: - Знаешь, оно может быть и хорошо... ну то, что ты испугался вчера, - он хрипло рассмеялся и потер затылок. - А то вообще пиздец. Вадим вздрогнул и отвернулся, уставился в окно. За окном медленно кончался город - дома становились все малоэтажней и печальней. Поезд повернул, и на какое-то мгновение Вадим перестал видеть город - и увидел свое собственное отражение, их купе и Глеба. Глеб подмигнул ему и улыбнулся. Вадим обернулся. Глеб что-то бормотал, уставившись в тетрадь. Вадим закрыл окно шторкой. Он никогда не обращал внимания на то, что в одном из дворов того района, где он совсем недавно, получив наконец-то какую-то прибыль от монотонных переводов гонораров в доллары и обратно, купил себе квартиру, построили церковь. Церковь была совсем небольшой, деревянной, с синими куполами, она нелепо торчала между пивным ларьком и детской площадкой, но называлась как-то длинно и очень торжественно. Вадим один раз попробовал прочитать, понял, что не получится, и пошел дальше - к пивному ларьку. Он проходил мимо много раз, но сегодня почему-то остановился. Подошел ближе и опаской потянул на себя дверь, тайно надеясь, что она окажется заперта. Дверь открылась, приглашая внутрь, туда, где светился живой огонь. Внутри не было никого, только какая-то старуха дремала на лавочке под иконой, и Вадим замер возле двери, не зная, что делать дальше, может, вообще бежать. - Добрый вечер! - священник в своем черном одеянии больше всего походил на гостеприимного ворона; он шел на Вадима, широко раскинув черные руки-крылья, словно собрался его обнимать. - В Бога веруешь? - Не знаю, - сказал Вадим, почему-то испугавшись. - А надо? - Понятно, - священник сдвинул темно-рыжие брови. - Рассказывай. Вадим думал, что все будет совсем не так. Вадим насмотрелся фильмов и ждал таинственной темноты исповедальни, неясного шороха за стенкой и того, что придется покаяться во всех своих грехах. В реальности все было намного проще. Они сидели с отцом Станиславом на деревянной лавке, Вадим рассказывал - как Глеб долго провалялся в реанимации, как кошка его боялась, как умерла потом, как Глеб попросился в его группу, как группа стала известной, как Катя истекла кровью... рассказывал все, кроме того, что происходило между ним и Глебом. Отец Станислав чувствовал, что Вадим чего-то не договаривает, хмурился, но не перебивал. - Я вижу в отражениях теперь разное, - сказал Вадим. - То, чего нет на самом деле. - У психиатра был? - спросил отец Станислав. - Нет. - Надо. Вадим усмехнулся; мысль о том, что священник отправляет его к психиатру, казалось абсурдной. - Я думал, - сказал он, - думал, вы мне святой воды дадите... или что-то типа того. Священник посмотрел на него недовольно, но ушел куда-то и вскоре вынес Вадиму небольшую бутылочку с водой. - Держи, - сказал он. Вадим взял. С Глебом они не виделись достаточно долго - все песни были записаны, и альбом ушел в постпродакшн, где благополучно и завис. Вадим периодически звонил, его периодически кормили завтраками, и он благодарно их съедал, воспринимая эту задержку как случайный, но очень приятный отпуск. Потом, когда отсутствие какой-либо осмысленной деятельности стало уже привычным, ему сообщили дату релиза. Оказалось, что Саша тоже решил, что ждать уже ничего не стоит, и укатил в Крым. Голос у него был смущенный, но довольный и пьяный, такой, что Вадиму абсолютно не хотелось ругаться. Глеб оказался в Москве. Что-то опустилось напротив него за столик и принялось, сосредоточенно сопя, раздеваться. Вадим даже не сразу понял, что там, под слоями из шапки с дурацкими завязками, полосатого шарфа, закрывающего половину лица и нелепых в этом холоде и серости солнечных очков, прячется Глеб, который замерз, и которого, по-видимому, совсем достали фанаты. Глеб одним движением вывернулся из куртки и принялся сосредоточенно дуть на покрасневшие замерзшие пальцы. Вадим заставил себя отвести от них взгляд, кивнул официантке, которая тут же подбежала, учтиво улыбаясь, заказал за Глеба - зная, что платить все равно придется самому, и наконец-то посмотрел на брата. У Глеба на шее болтался на цепочке крест. - Что? - сварливо спросил Глеб, который всегда становился раздражительным, когда на улице было холодно и когда надо было отстаивать убеждения. - Да, такой вот я. Не спрашивай лучше. - Ну, - Вадим заставил себя улыбнуться. - Опиум тебе всегда нравился. Глеб посмотрел на него с подозрением, видимо, раздумывая, надо ли считать это оскорблением веры и обижаться. Потом улыбнулся все-таки: - Да, - сказал он. - Это точно. Потом они пили поочередно кофе и коньяк и доброжелательно обуждали только рабочие дела. Но Вадим все равно то и дело косился на крест на шее Глеба. Он, конечно, не то чтобы надеялся, что Глеб... или то, что отражается в зеркале, будет шипеть и корчиться от символов веры, но все-таки. То, что Глеб решил покреститься именно тогда, когда Вадим, собираясь на встречу с ним, прихватил с собой флакончик святой воды, было, как минимум, странно. Словно Глеб издевался над ним, обгоняя на один шаг. Словно он знал, что Вадим будет делать, и где искать ответов. На город опустились сумерки, а затем - темнота, зажглись оранжевые огни, и было очень приятно сидеть вот так, за столом, напротив друг друга, периодически хватать чашки и рюмки,позабыв, где чья, и разговаривать. Это было не только уютно, но и почти нормально. Как будто не было никакой ночи в гостинице и никаких отражений в зеркалах. Как будто песню про грязь еще не взяли в ротацию радиостанции, как будто она не зрела у них в сет-листах, готовая вылиться оттуда на мир для того, чтобы каждый день напоминать Вадиму о том, что произошло. В кафе играл какой-то легкий джаз, и мир казался делом приятным и безопасным. А потом Вадим случайно посмотрел за окно. И оказалось, что Глеб, который только что зарылся носом в меню в поисках какого-то особенного ликера, которым обещал Вадима немедленно угостить, внимательно смотрит на него из отражения. Вадим вздрогнул и отвел глаза. Глеб быстро листал страницы, недовольно морща нос. В окно Вадим снова смотреть не стал. - Я в туалет, - сказал он, и Глеб кивнул. В туалете Вадим открыл пузырек со святой водой, тщательно смочил ей руки. Напрягся - и вспомнил даже пару строчек из какой-то молитвы. Сейчас она звучила почти заклинанием. Повторяя эти строчки про себя, Вадим вернулся. Сел напротив Глеба, протянул руку и коснулся его запястья. Глеб руку немедленно отдернул и поморщился: - Там что, полотенца кончились? - буркнул он, тщательно вытираясь салфеткой. Сощурил глаза. - Вадик, ты руки вообще мыл? Смеяться в ответ не получалось. Руки Глеба навсегда исчезли под столом. Автомобиль Вадима отказался заводиться, и когда Вадим, и так измученный сегодняшним вечером, изрек в пространство все матерные слова, которые знал, и приготовился замерзать в ожидании эвакуатора, Глеб предложил поехать на метро. - Поздно уже, - сказал он. - Народа немного, доберемся. Поезда шумели и наклонялись на поворотах, людей действительно было мало, и Глеб даже распустил завязки на своей безумной шапке, став чуть больше похож на себя. На того, кого знал Вадим. Повернувшись, чтобы в очередной раз посмотреть на карту метро, Вадим заметил, что отражение Глеба внимательно смотрит на него из стекла, из-за надписи "не прислоняться". Игнорировать это больше не получалось. Казалось, если он сейчас отвернется - он сойдет с ума просто от того, что ничего не понимает. Вадим вздохнул, поднял голову и посмотрел отражению в глаза. Застеклянный Глеб улыбнулся, повернулся к нему и коснулся губами щеки. Это было как удар током. Вадим вздрогнул и оглянулся. Глеб дремал. Вадим снова посмотрел в отражение. - Зачем? - спросил он. Глеб пожал плечами: - Чтобы ты не думал, что это осталось там, - он усмехнулся. - В детстве. Вадим понял, что слышит его слишком хорошо, так, как невозможно его слышать в метро, где стучит колесами поезд и шумит проносящийся мимо туннель. Словно Глеб говорил где-то внутри его головы. Стало страшно, и он резко отвернулся от стекла, решив больше не слушать и не думать, и завтра же сдаться на опыты в институт Сербского. Глеб смотрел прямо на него. - Это никогда не кончится, Вадик, - сказал он. - Ты забыл, это навсегда. Двери за спиной Вадима распахнулись, Глеб кивнул и вышел, на ходу завязывая шапку. На то, чтобы найти проверенного и безумно дорогого психиатра, у Вадима ушла неделя.