Лучше бы

— Какого черта? Цунаеши молчит, скучающе подпирая щеку кулаком и глядя куда-то за плечо Реборна. Она выглядит вовсе не как провинившийся ребенок, боящийся наказания, и даже не как провинившийся ребенок, готовый стоять на своем с гордо поднятой головой, ох, лучше бы она выглядела провинившейся, лучше бы она выглядела ребенком. — Цунаеши, я тебя спрашиваю. Какого черта? У Цунаеши чуть кривится лицо — в какой-то совершенно недетской досаде. Она убирает от лица руку и сцепляет пальцы в замок, а потом смотрит на Реборна, спокойно, невозмутимо, со сталью. — У нас тут не сумасшедший дом, и терпеть больных на голову я не собираюсь. Ее голос насквозь пропитан пренебрежением и неприязнью, он сочится ничем не прикрытой злобой, и та крупными каплями падает на очаровательную нежно-розовую скатерть, оставляя уродливые бурые разводы, прожигая тонкие кружева. В этот момент Цунаеши становится непонятно на себя не похожей, что-то некрасивое и злое, жестокое появляется на ее лице. Будто бы она лично задета, будто бы кто-то нарочно вскрыл старые раны, и теперь они кровоточат и ноют, напоминая о провале, об обидах, о страхах. Реборн странно разглядывает ее пару секунд. — Ты действительно думаешь, что кому-то есть дело до того, что ты хочешь терпеть, а что не хочешь? — Я не думаю об этом, — Цунаеши мягко качает головой; она снова расслабляется, морщинки на лбу разглаживаются. — Если ты не заметил, я вообще редко когда думаю. — Да уж. На этот раз ты точно растеряла где-то остатки здравого смысла. Цунаеши хмыкает, пожимает плечами, и Реборну хочется выбить из нее эту показушную, наигранную невозмутимость, только проблема в том, что ни разу все это не наигранное, ох, лучше бы оно было наигранным. — Психически больным место в соответствующих больницах, — отрезает Цунаеши, — а не в нашей кухне. Не в моей кухне. В своей какой-то абсолютно дикой непробиваемости и непреклонности она похожа на адекватную еще меньше, чем ее Хранители — бывшие Хранители, если быть точными, потому что вряд ли остывающим телам на заднем дворе можно присваивать подобный титул посмертно. Вообще мало что можно присваивать посмертно, если на то уж пошло. — Зачем ты вообще привел ко мне этих? — спрашивает Цунаеши. В ее голосе внезапно появляется искренняя непосредственность и любопытство, какие-то неестественные в своей наивности, и ох, господи-боже, лучше бы им быть именно искусственными, а не настоящими. Но они настоящие.