Kai Engel — Lesicia
В больничной палате желтые стены. Обычно, люди думают, что они белые, или нежно голубые, но это не так. Например, в палате напротив стены нежно розовые, как клубничная жвачка, а в соседней они блекло-зеленые, как неспелый виноград. Безусловно, есть и голубые, и серые, и назойливо белые стены, но когда долгое время проводишь в пределах палаты эти цвета не подходят. Врачи говорят, что это благотворно влияет на самочувствие пациента. Девушка думает, что на её самочувствие повлияли бы лишь стены родной комнаты и возможность снова ходить. Второе это, конечно, так, мелочь, но было бы весьма неплохо. Пока твои ноги способны нести твое тело — твои возможности безграничны. Многие не думают об этом. Зачем? Это же ноги! Они приделаны к моему телу и вряд ли уедут к маме, если мы вдруг поссоримся. Иногда она думает о том, что её ноги тоже просто обижены. Она неправильно распоряжалась этой способностью. Не ценила её. Поэтому потеряла. — Он бы посмеялся, — грустно улыбается девушка, поделившись своей забавной теорией про обиженные ноги с мамой. Маме это забавным не кажется. Совсем. — Не думай об этом, Минхи. — Женщина привычными движениями расставляет на поднос еду. — Мам, — Минхи перехватывает руку матери и осторожно сжимает ее, — мне пришло уведомление. Вы не сказали ему, да? Почему? Лицо женщины изменилось. Так обычно выглядят люди, которые пытаются сдержать гнев, обиду, отчаянье. Сильные эмоции, что рвутся наружу, но выпускать их не следует. Девушка уже знает ответ, но все же надеется. — Нет. Не сказали, — сдержанно отвечает мать. — Он не берет трубку. Дома не появляется. Ему даже не хватает совести навещать сестру, которая из-за него… — Мама! — Девушка раздраженно прикусила губу. Женщина столько раз начинала этот разговор, что злости к матери уже не осталось, лишь обида и непонимание. — В любом случае, мы просто оставили ему возможность дальше откупаться деньгами за содеянное. Если это все, на что он способен, тогда пусть тешит этим свое самолюбие. Минхи ничего не отвечает. Прошло чуть больше месяца и от той женщины, что жила в ее светлых детских воспоминаниях ничего не осталось. Теперь все, что обитало внутри её матери, это сожаление, боль и ненависть. Внутри Минхи этого тоже хватало с избытком, и когда этот «избыток» вырывался наружу её мысли больше ей не принадлежали. Она столько раз пыталась оборвать их, но каждый раз врачи успевали вовремя. Возможно, она просто плохо старалась. Резала недостаточно глубоко, действовала слишком медленно, глотала недостаточно таблеток. Каждый раз маленький тлеющий уголек воспоминаний о нем её останавливал. Он поддерживал своим существованием ее ничтожную часть над уровнем дегтярно-черного океана, а сам стремительно шел на дно. Его тянуло вниз чувство несуществующей вины, которое цементным раствором опутывало его ноги. Собственные родители соорудили деревянный каркас, залили его раствором и прикрепив ярлык: «ВИНОВЕН!» сбросили со скалы. Минхи прыгнула следом. И продолжает делать это раз за разом. Она не остановится, пока не сбросит свой груз с его плеч, пока не вытолкнет его на поверхность.***
Kai Engel — Snowfall.
Юнги считает мысли. Один. Два. Три. Один и один — два. Два и один — три. Три и один — четыре. У мыслей черные морды и пушистое туловище. Они заползают дрожащим блеянием в его уши. У Юнги в голове стадо овец. Должен ли он сделать им загон? Их нужно чем-то кормить. В мультиках «Looney Tunes» они жевали траву, но Мин думает, что этого будет недостаточно. Их точно должны кормить чем-то еще. Как он, черт возьми, будет ухаживать за этим стадом? У Юнги никогда не было овец. Вообще животных. Они точно умрут с голоду. Им нужен ответственный хозяин. Юнги для этого не подходит. Овца на «десять и один — одиннадцать» останавливается. Смотрит на него своими маслянистыми черными глазками, морщит влажную морду и спрашивает: «What`s up, Doc?». Юнги считает мысли. Мысли считают Юнги. На периферии сознательного и бессознательного раздаются голоса. Мужские, женские. Он слышит их обрывками малопонятных фраз: «Один…», «Около шести часов…», «…в результате…». О чем они говорят? Почему их тон кажется почти официальным? Где-то в глубине этой вязкой пелены звуков проскальзывают короткие всхлипы. Кто-то плачет? Когда они становятся громче у Юнги сердце болезненно сжимается и накатывает такая тоска, которая способна раздавить его за считанные секунды. Громкий шелест прорывается сквозь шум. Овцы с громким блеянием разбегаются. Голоса и плачь обрываются. Он резко открывает глаза. — Проснулся? — Тэхен нависает над Мином. Его силуэт настолько отчетливый, что кажется, протяни Юнги руку и она сожмет горячую плоть. — Уже полдень. Ты долго спал, но мне не хотелось тебя будить. Мама поставила чай. Глаза Юнги слезятся от неприятного жжения. Он пытается подняться с кровати, чтобы найти своих овец, но воспоминания приходят внезапно и он приглушенно стонет, закрывая лицо руками. Лежит так пару минут, всматриваясь в розоватую тонкую кожицу между бледных пальцев. Ладони пахнут пивом. Желтый рефлекс скользит по шершавой коже, отражаясь в неясных глазах Мина. Он резко поднимается и смотрит в окно. Оно кристально чистое и переливается яркими бликами полуденного солнца. В комнате пахнет мылом и сиренью. Она наполнена светом, который скользит по углам лакированной мебели и отражается в зеркале. Чистая. Свежая. Живая. Ни единого напоминания о былой затхлости. — Какого черта? — Юнги морщится и смотрит на Тэхена. Парень одет в просторную рубашку мятно-кремового цвета, заправленную в черные классические брюки. Запястье его правой руки оплетают тонкие красные нити браслета. Солнечные лучи касаются босых ног, очерчивая голубые венки на бледной коже. — Ты плохо спал? — Ким взволнованно тянется к Юнги и берет за руку. На запястье парня тоже красная нить. Он её совершенно не чувствует, словно она слилась с его кожей. Юнги думает, что, должно быть, еще не проснулся. Другого объяснения у него нет. Ладонь Тэхена такая теплая и мягкая. Она осязаема. Каждый миллиметр его кожи, испещренный витиеватыми паутинками — настоящий. По изогнутым дорожкам вен на тонких запястьях струится горячая бардовая кровь. Внутри бьется сердце. Если это не сон, то Мин точно сошел с ума. — Почему я здесь? — Первое, что приходит ему в голову. — Ты о чем? — Тэхен смотрит сосредоточенно, с непонятным беспокойством. — Не стоило вчера сидеть допоздна. Ты мало спишь. Он тянется вперед и касается своими нежными горячими губами Юнги. Проводит кончиками тонких пальцев по его бледной коже, смазывая подрагивающие от напряжения уголки губ. — Я люблю твою музыку, но каждый день она забирает тебя, — шепчет, отстраняясь, и грустно улыбается. — Иногда я жалею, что мы купили это пианино. Мин прикрывает рукой глаза и тяжело сглатывает вязкий сгусток бреда. Трепещущее безумие червоточиной проступает на бледной коже. — Где твой дневник? — Юнги часто моргает, воспаленные глаза слезятся. — Тот, что мы забрали у этого парня… как же его… черт… Намджун? Да, Ким Намджун. Тэхен смотрит озадаченно, а Мин нервно зажевывает нижнюю губу и вскакивает с кровати. На спинке стула возле зеркала висит вчерашняя куртка. Он хватает её и проверяет карманы. Пусто. Шелестящая ткань пахнет порошком и ополаскивателем с ароматом орхидеи. Эта куртка не пахла так даже в день своей покупки. Но отголоски измученного прошлого снова застают Юнги врасплох, вежливо касаясь оголенного плеча, с которого съехал рукав широкой футболки. В детстве этот искусственный запах шел за ним по пятам. Мама покупала этот ополаскиватель для стирки. В магазине на полках были кучи разных бутыльков, но она всегда выбирала орхидеи. У Юнги кожа от него покрывалась красными пятнами, которые долго проходили и мерзко чесались. Но его мать любила орхидеи. Слишком сильно. — Как я оказался здесь? — Вновь вопрос и новый приступ растерянности застывает на красивом лице Кима. — Юнги, — осторожно начинает парень, словно прощупывая почву на минном поле, — то, что произошло с Намджуном — ужасная трагедия. Ты знаешь, что я страдаю от этого не меньше твоего, но, пожалуйста, перестань. Мы давно знали, что у него депрессия, нужно было заставить его пройти обследование… В любом случае, в том, что он решился на самоубийство нет ничьей вины. Я знаю, что ты сожалеешь, но… — Стоп! — Юнги хватается за голову, болезненно стиснув зубы и сжав виски как в приступе острой боли. Голоса в голове вновь начинают бормотать: «Позвонить…», «…родные…», «…так молод…». Его ноги дрожат, подкашиваются и он обессиленно падает на колени. Мягкий ворс ковра податливо обхватывает хрупкие кости, обтянутые тонкой сливочной кожей. После этого точно останутся синяки, но ему хочется провалиться дальше. Глубже. Падать вниз до тех пор, пока черные воды сумасшествия не останутся высоко над его головой. — Мы были у Намджуна… ты не помнишь? — Юнги отчаянно цепляется за образы в своей голове, которые он считал «настоящим». Какая из этих ненормальных версий реальности существует? Тэхен смотрит снисходительно. Забота и грусть отражаются в его живых карих глазах смешиваясь с осенним солнцем. Он поднимается с кровати, подходит к Мину и, мягко касаясь его холодных рук, забирает куртку. Его движения плавные. Они не рассекают напряженный воздух, а скользят по нему как на замедленных кадрах какого-нибудь арт-хаусного фильма. — Послушай, — Ким проводит языком по пересохшим губам и Юнги замечает, как проступают вены на его напряженной шее, на которой больше нет въевшейся синеватой полоски, — твое состояние ухудшается. Врач сказал, что это посттравматический синдром, но все эти сеансы не помогают. Я надеялся, что если ты вернешься к музыке, то все наладится, но становится только хуже… — Посттравмат… что? — У Мина в голове не замолкают голоса: «…вскрытие…», «…близкие отношения?», «Самоубийство…». Они перебивают друг друга как каналы на испорченном телевизоре. — Это все в твоей голове, понимаешь? — Тэхен приобнимает его за плечи и ведет обратно к кровати. Наливает из графина на прикроватной тумбочке воду и вкладывает стакан в руки Юнги. — Что ты помнишь? Расскажи мне, что ты видел. Юнги заворачивают в вакуум. Он явственно чувствует, как истерия скребётся в его голове о гладкие стенки черепа. Сбивчивая речь изжеванными комками вываливается из его рта и падает на ковер. Лицо Тэхена с каждым новым словом становится все мрачнее и, кажется, блики солнца за окном постепенно тускнеют, наполняя комнату пыльной серостью. Когда мысли иссякают, Мин замолкает. Он пристально осматривает сидящего напротив парня и ждет, что его силуэт вновь забрезжит прозрачной дымкой. Но ничего не происходит. Тэхен четко отражается в стакане с водой и крепко сжимает колени Юнги руками. — Ты ничего не помнишь, — испуганно выдыхает Ким. Его голос дрожит, а глаза краснеют от пекущей влаги, расплывающейся на каемке нижнего века. — Ты никогда не жил один, Юнги. Прошлой осенью твоя сестра попала в аварию, и ты действительно винишь в этом себя, потому что отпустил её одну. Не смог пойти и это обернулось трагедией. Мы потратили кучу денег на её лечение… ты ужасно много работал, отправлял родителям все, что мог, но через три месяца после случившегося Минхи… умерла. Тогда и начались эти провалы. Ты стал замещать реальность вымыслом, но месяц назад, когда мы потеряли Намджуна это усилилось. Но… ты еще ни разу не терялся в галлюцинациях так сильно… — Этого… не может быть. — Стакан дрожит в руках Юнги и вода плескается внутри стеклянного сосуда. Тэхен осторожно прижимает свои ладони к рукам парня и тонет в глубине затуманенных антрацитово-серых глаз. Лоб Мина покрывается испариной, а красная кровь из прокусанной губы смазывает болезненную бледность. Сознание Юнги скачками проваливается в пугающие черные ямы. Там в угольной тьме нет ничего, кроме громких звенящих голосов и расплывчатых теней, которые нависают над ним, бьются об поверхность его вакуума. — Похоже передозировка. На кухне нашли наполовину пустую пластинку с «Рогипнолом», часть не растворенных таблеток осталась в баночке с пивом. — Женский голос хладнокровно зачитывает с невидимого листа. — Такая смесь кого угодно прикончит. — Есть что-нибудь еще? — Крупный мужчина нависает над чем-то большим и съежившимся. — У него была тяжелая форма депрессии. Пока сложно сказать что-то конкретное. Мужчина вздыхает и в темноте раздается щелчок зажигалки. — Черт возьми, да здесь настоящая помойка, — с горечью произносит он. — У него есть родственники? Знакомые? Хоть кто-нибудь? — Да. Тот парень в коридоре, кажется, они работали вместе. Сейчас его допрашивают. — Женщина что-то записывает в блокноте и карандаш тихо шуршит по бумаге. — У него есть родители, но он с ними, похоже, не общается. Прошлой зимой его младшая сестра скончалась после перенесенной аварии. Долгое время он переводил крупные суммы денег на ее счет для дорогостоящего лечения, хотя у самого долгов выше крыши. Самое странное, что деньги продолжали поступать после того, как необходимая сумма была набрана. Даже после её смерти. — Как звали девушку? — Мужчина поднимается, берет из рук женщины блокнот и перелистывает несколько страниц. — Мин Минхи. Кажется, Вы занимались этим делом? Что там произошло? Мужчина задумчиво трет рукой подбородок и возвращает блокнот. — Это было после концерта. Они вместе с подругой познакомились с группой парней. Кто знает, какой черт их дернул сесть к ним в машину… По её словам, им намешали какую-то дрянь в напитки и попытались изнасиловать. Парень за рулем был вдребезги пьян, машину занесло на повороте, и она врезалась в новостройку. Здание еще не ввели в эксплуатацию, так что из посторонних никто не пострадал. Рядом как раз шла патрульная машина. Их задержали на месте. Водитель погиб, двое других сейчас за решеткой, её подруга отделалась несколькими ушибами, а Минхи сидела как раз с той стороны, которая вошла в здание. Её отвезли в больницу в критическом состоянии с серьезной травмой позвоночника. Следователь тяжело вздыхает окидывая взглядом сжавшееся под ногами тело. Женщина ничего не отвечает, лишь сдержанно кивает. Мужчина переступает с ноги на ногу и указывает рукой в сторону кофейного столика на краю которого лежит что-то маленькое и плоское, с подогнутым краем. Он натягивает на руку перчатку и берет в руки фотографию, с которой широко улыбаются три парня и миниатюрная девушка с иссиня-черными длинными волосами. — Я помню их! — Глаза женщины удивленно округляются, и она буквально выхватывает снимок из рук следователя. — Я присутствовала при вскрытии тел. Вот этого парня с краю зовут Ким Тэхен — три года назад его нашли повешенным на заднем дворе собственного дома. Высокого рядом с ним зовут Ким Намджун — за месяц до самоубийства Кима соседи нашли его дома с перерезанными венами спустя три недели после смерти. Значит оставшиеся парень и девушка это… — Мин Юнги и Мин Минхи. Голос мужчины хриплым раскатом прокатывается по комнате и опускается у ног свернувшегося в клубочек парня. Его посеревшее тело, покрытое трупными пятнами, мирно покоится у распахнутого настежь окна, окруженное залежавшимися кучами мусора. Он прижимается спиной к ледяной батарее, а застывшие пальцы крепко сжимают измятый детский рисунок. Восковые мелки стерлись, цвета смазались и сейчас сложно понять, что было нарисовано на пожелтевшей от времени бумаге. — Тот парень еще здесь? Пойду перекинусь с ним парой слов. Здесь я закончили, скажите им, чтобы забирали. Мужчина в последний раз смотрит на замершее лицо юноши, убирает фотографию в герметичный пакет и покидает комнату. Юнги сидит посреди квадрата. На этом месте когда-то стояла кровать. Пожухлые листья катаются по деревянному полу и всасываются в приоткрытую форточку. За окном снова льет дождь. Цинковые тучи пульсирующими тромбами скользят по бесконечному небу. Куда они движутся? Доберутся ли когда-нибудь до конечной цели? Он не знает. Как не знает и того, есть ли здесь, в этом месте, начало и конец чего-либо. Воздух рядом дрожит, скручивается в смесь пастельных цветов и складывается в образ Ким Тэхена. Парень садится рядом с Мином и опускает голову ему на плече. — Вспомнил? — У Юнги в голове больше нет посторонних голосов и никогда не будет. Сейчас он слышит Кима так отчетливо, как никогда прежде. — Значит, Намджун тоже здесь? — Мин криво улыбается и берет парня за руку, переплетая их пальцы. Сейчас это имя вызывает в нем целую бурю эмоций, которые он потерял. Большое количество «Рогипнола» вызывает провалы в памяти, и Юнги скормил ему добру часть своих воспоминаний. Когда-то они были лучшими друзьями, до тех пор, пока он не стал терять их. Медленно. Одного за другим. Близкие ему люди ломались на куски у его ног, а он растерянно взирал на оставшиеся черепки и не знал, что делать. Тем временем черные миазмы депрессии врастали в его кости, разрушали его изнутри, как термиты. Он вспомнил все. Лица проносились в его голове отчетливыми насыщенными кадрами. Улыбчивая Госпожа Ин Сан с её вкусной едой и травяным чаем. Она всегда была рада их видеть. Когда после школы они всей компанией заваливались в их дом и бродили между горами антиквариата, а после играли на заднем дворе, цепляли качели к одинокому дереву. Он слышит звонкие переливы гитары, наполняющие комнату с обоями цвета засохшей фиалки, тихое пение сестры. Намджун улыбается и в ямочках на его щеках играет летнее солнце. А Юнги нежно обнимает со спины Тэхена и касается носом его мягких волос, вдыхая любимый запах мыла и сирени. Он ловит влюбленные взгляды сестры, устремленные в сторону поглощённого музыкой Джуна, и смазано целует Кима в приоткрытые губы. Тэхен смущенно улыбается, выворачиваясь в объятьях Мина и проводит кончиками пальцев под его глазами, размазывая соленные слезы. — Не нужно. — Тэхен тихо шепчет, крепко обнимая Юнги и утыкаясь носом в венку на его шее. — Мы все давно оплаканы. Юнги кивает, стирая остатки слез. Он вспоминает родителей. Своих, Намджуна, Тэхена. Даже надоедливого Сокджина. Ему бы хотелось, чтобы они оказались здесь, чтобы скопление обрывков его прошлого оказалось в этом фальшивом «настоящем». Чтобы все это наложилось слоем на реальность, позволив каждому из них прожить свои истории, прописать свои сценарии жизни и уйти на закате лет с чувством выполненного перед кем-то неизвестным долга. Но вместо этого все они застынут в неопределенном «нигде». Разрозненные сцены будут прокручиваться одна за другой, пока этот цикл не войдет в норму. И тогда настоящее окончательно перестанет существовать. Они станут трупами воспоминаний, которые родители будут укладывать рядом с собой. Вечным чувством вины для тех, кто остался. Минхи обрывает свою песню и тянется к Намджуну, касаясь пальчиком милой ямочки. Ким испуганно вздрагивает, а девушка заливается звонким смехом. Она счастлива. И Юнги, в общем-то, тоже. В первые за долгое время. Красная нить тянется через комнату и обвивает запястья всех сидящих в маленькой гостиной. Проскальзывает в дверной проем и струится кровавой змейкой вдоль разбитого тротуара улицы. Поднимается вверх, вьется вдоль высоких новостроек и уходит за грань. Спускается вниз по фонарному столбу, обвивается вокруг запястья молодого парня, что стоит на остановке, продолжая отвечать по телефону на бесконечные вопросы следователя и уходит вдаль, чтобы найти тех, кого медленно будет уводить за собой на порог обветшалого дома.