Легче

      Дазай уставал.       На столе скопилось порядочное количество пустых кружек с подсохшими разводами кофе, бумаги громоздились многоэтажными стопками, в один вечер уменьшающимися совсем на чуть-чуть, в другой ― увеличивающимися вдвое. Между проверками тестов и составлением планов лекций по философии он едва мог выскрести время для работы над диссертацией, и мысли часто путались, скомкивались и в итоге представляли собой лишь одно «как же хочется умереть». Тем не менее кончать с жизнью он не собирался, по крайней мере пока не получит докторскую и не найдет пару для двойного суицида ― первое было делом чести, второе ― личным желанием, взращенным еще в отрочестве, и оба пункта Осаму собирался выполнить к тридцати.       Он чувствовал себя усталым, но не чувствовал дискомфорта ни капли, муторная монотонная работа вошла в привычку, потом с трудом перекочевала в разряд потребности, и страдания от полуночных посиделок за рабочим столом перекрывались сладким удовлетворением, греющим самолюбие, когда он заканчивал очередной пункт своего бесконечного расписанного на несколько месяцев плана и принимался за новый. Бессонные ночи не напрасны, баллы выставлены в столбики напротив имен, а чистый лист заполнен ориентировкой ведения занятий, чуть ли не поминутно, чтобы успеть донести до студентов нужный материал и успеть пошутить об эстетике самоубийства.       Мори был доволен. Настолько доволен, что еще в начале первого семестра прекратил контролировать ход его лекций, а после — даже следить, лишь изредка подсовывая расписания, интересуясь о том, как у него идут дела с диссертацией, и спрашивая, не нужна ли ему помощь с поиском материалов или анализом уже имеющихся исследований. Все же являясь весьма неглупым компетентным человеком, Дазай был молод, слишком молод для подобной работы, но он подавал большие надежды своей гениальностью, вызывающей восхищение с толикой зависти, и перспективностью — многие его работы, опубликованные в парочке незаурядных научных журналов, получили хорошие отзывы критиков, остальные были приняты весьма холодно из-за спорности тем, но Осаму это не особо волновало.       Конференция в пятницу, попытка утопиться в субботу, половина воскресенья — пьянство, вторая половина — подготовка к курсам и распечатка новых тестов для занятий Мори во вторник. Времени катастрофически не хватало, и если с учебой и работой Дазай был пунктуален и скрупулезен, то бытовыми заботами часто и много пренебрегал. Пыль скапливалась в углах, грязная посуда громоздилась в раковине, и в целом в квартирке царил бардак, если не сказать, что хаос — а ведь еще нужно было сортировать мусор, стирать, гладить... И Осаму ограничивался минимумом. Простая (иногда быстрого приготовления) еда, чистая постель, чистые бинты и пара свежих отутюженных костюмов — вот и все, что ему было нужно для поддержания своей жизнедеятельности. За аренду он платил с карты, на которую начисляли стипендию, иногда баловал себя доставкой еды на дом и чашечкой дешевого саке, купленного в комбини недалеко от дома. Иногда он жалел, что так мало времени уделял себе и своему жилищу, но потом лишь махал рукой и брел в бар, опрокинуть в себя стакан виски и завести непринужденную беседу с незнакомцем. Иногда с девушкой. Иногда с прямым предложением двойного самоубийства здесь и сейчас — нужно только хлебнуть моющего средства на брудершафт и отправиться прямиком в Йоми, счастливо держась за руки, но, увы, это предложение все и всегда отвергали. Однажды, почти отчаявшись, Дазай обратился к весьма привлекательному молодому человеку, примерно того же возраста, что и он, и пусть Осаму не получил желанной парной смерти, он приобрел весьма... интересный опыт. Пара взглядов на жизнь поменялась, желание двойного самоубийства с девушкой эволюционировало в просто «желание двойного самоубийства», но в целом все осталось прежним.       Хоть Дазай пользовался популярностью в университете, он не позволял себе искать партнера для суицида среди студентов; официально он не был преподавателем, а лишь читал иногда лекции с позволения Мори, совмещая это с аспирантурой, но крутить романы преподавателям с учениками было негласным табу Кэйо. Как минимум он потерял бы доброжелательное отношение семпаев с кафедры, как максимум — ректор очень строго напомнил бы ему о соблюдении норм этики и морали; в таком высококлассном учебном заведении не было места подобному непрофессионализму, и за него вполне могли бы попросить собрать документы и перевестись куда-нибудь в другое место — и никто не посмотрит ни на его красный диплом, ни на его публикации, ни на его перспективы. Осаму ценил то, что имел. Поэтому выкладывался на полную и на ходу придумывал отговорки для назойливых учениц, что нет-нет, а звали его иногда обсудить за чашечкой кофе трактаты Локка.       — В эпоху Просвещения в основе понимания природы человека лежало убеждение в ее неизменности, однако ее истолкование среди мыслителей разнилось, — бодрый голос эхом отскакивал от стен, и только шорох бегущих по клавишам ноутбуков пальцев разрывал тишину коротких пауз. — Так Вольтер придерживался мнения, что по природе своей человек зол, Руссо — что добр, но никто из просветителей не сомневался, что в каждом индивиде есть присущая ему, как человеку, природа...       Казалось, Дазай был воодушевлен своим рассказом о философии нового времени, с важным видом поправляя очки, но он не был — только делал вид — и мысленно желал поскорее закончить с этим и дать темы для домашнего эссе, чтобы наконец отпустить тяжко вздыхающих учеников. Те, что были в первых рядах, не были такими хмурыми и увлеченно слушали, не забывая вести конспект; наличие такой публики радовало и подливало масла в огонь желания продолжать говорить, однако на длительность лекции это желание не влияло, поэтому Дазай вскоре закончил, и студенты засобирались, покидая помещение с шумом и негромкими разговорами.       Один парень подошел и задал пару вопросов — он делал это все время, хотя явно нервничал каждый раз приставать к Осаму и что-то уточнять — а после мужчина повесил сумку на плечо, запер пустую аудиторию и спокойно отправился на кафедру за пальто. По дороге домой нужно было купить какао и попытаться хоть немного нормально отдохнуть. Открыть ноутбук не с целью печатать, а посмотреть какой-нибудь фильм, открыть книгу не для поиска информации, а ради удовольствия. Что-нибудь в этом роде.       Пятничный вечер прошел довольно приятно, хотя в субботу Дазая ждал семинар на другом конце города, и повторения темы, пусть и беглого, он не мог избежать. Закончив к часу ночи, он хорошенько потянулся, сделал себе еще какао, бросив в кружку пару зефирок, и вернулся к ноутбуку, решив впервые за месяц проверить социальные сети. В сообщениях — спам, лента скучная и совсем не интересная, хотя фотографии девушек в разных тематических образах радовали глаз.       И так уж получилось, что Осаму забрел на сайт одной маленькой фирмы, предоставляющей услуги уборки в костюмах горничных. С одной стороны — чистота в доме, с другой — мельтешащее перед глазами милое создание в черном платье с белым передником, причем не таком пышном и укороченном чуть ли не до ягодиц для использования в постельных ролевых играх, а с юбкой в пол, строго и закрыто. Судя по описанию, эти горничные еще и обращались к клиентам на «вы», добавляли приставку «-сама» и не чурались звать их «господами». Это вызывало интерес, подогревало фантазию и жутко интриговало. Дазай действительно загорелся энтузиазмом, уже просчитывал, впишется ли это в его расходы и когда ему было бы удобно нанять одну, но тут же осекся — несмотря на возможность удовлетворить свое любопытство, да еще и дом прибрать, он прекрасно понимал, что это будет его отвлекать. Ну конечно. Диссертация. Бесконечное перечитывание с целью поиска ошибок и упущенных мелочей, подготовка к предоставлению одной из частей в комиссию, экзамен через три месяца... Конечно, один раз не сможет испортить все, но придется сдвинуть планы, пусть и на немного. А Осаму этого не любил.       Но потом выяснилось, что у них есть горничные-парни. И Дазаю так сильно захотелось увидеть это, узнать, насколько отчаявшимся нужно быть, чтобы надеть на себя платье, что он просто не выдержал и сделал экспресс-заказ на завтрашнее утро и до самого вечера. С его лица долго не сходила улыбка, из груди вырывались смешки, когда он невольно представлял себе, как это будет, но поклялся себе продержаться до самого конца — все же он умел быть серьезным и строгим, когда это требовалось. Завтра лишний человек не был большой угрозой для его планов, только нужно было встать пораньше и подготовить для него речь о том, что нужно сделать по дому и чего делать не стоит. В час он все равно уедет на семинар, вернется к четырем-пяти, а за это время, Осаму надеялся, горничный сумеет прибраться, хотя мужчина слегка сомневался, стоит ли оставлять его в квартире одного.       Утро преподнесло ему один большой сюрприз. В десятый раз перечитывая конспекты, Дазай услышал звонок в дверь, и волнение всколыхнулось в нем на пару с нескрываемым интересом и иррациональным весельем. Он торопливо выбежал в коридор, тяжело вздохнул, сжав пальцами дверную ручку, и открыл, тут же слыша звонкое:       — Здравствуйте, мой господин, сегодня я!..       Это действительно был парень. И он действительно был в платье горничной. Разогнувшись от низкого поклона, он неожиданно замолчал, испуганно пялясь на Осаму, но улыбка еще держалась на его лице, и чувство неловкости нависло моментально.       — Дазай... -сан?       — Ацуши... -кун?       Они постояли еще немного, тупо таращась друг на друга и никак не принимая реальность за действительность. Осаму задавался вопросом, является ли неэтичным принимать услуги такого рода от своего студента, а Накаджима, казалось, судорожно пытался думать о чем-то и ни о чем одновременно — выражение его лица сквозило озадаченностью и сложным мыслительным процессом.       Ацуши был тем самым учеником, что всегда задавал вопросы после лекций, пусть и неловко, каждый раз все тем же подрагивающим голосом, а еще он являлся сыном ректора, и по всем законам жанра этот золотой ребенок должен был быть полным подонком, который определенно получил бы к концу обучения купленный диплом, но... Он не был. Прилежный, тихий, с хорошими оценками, не привлекающий особого внимания. Явно подающий надежды на свой счет.       — Так, Ацуши-кун, — начал Дазай, глядя ему прямо в глаза. Смеяться над ситуацией больше не хотелось, да и платье Накаджиме очень даже шло... — Мы сделаем вид. Что не знаем друг друга. Ты будешь заниматься своей работой, а я — своей, так что... давай сначала.       Ацуши сглотнул, переступил с ноги на ногу, моргнул пару раз и вновь засиял, с лучистой улыбкой проговаривая заново:       — Здравствуйте, мой господин, сегодня я буду вашей горничной! Можете звать меня Ацуши-чан или как вашей душе угодно. Могу я войти?       Такая резкая перемена весьма удивила Осаму, но он довольно бодро сошел с его пути и пропустил внутрь, нервно поджимая губы. Его подначивало задать кучу вопросов, начиная с того, почему Накаджима вообще работает в подобной фирме, зачем, а самое главное — как он научился так умело лицемерить. Но у них были свои роли. Дазай просто начал перечислять инструкции:       — Хорошо, Ацуши... -чан? Я довольно редко бываю дома, а когда бываю — беспрерывно работаю, так что за чистотой особо не слежу. Думаю, смахнуть пыль, протереть полы, помыть посуду, постирать и отсортировать мусор будет достаточным. Пока что убирайся во всех комнатах, кроме этой, — он показал на дверь своей спальни. — Через пару часов я уеду на семинар и вернусь к вечеру. Красть у меня нечего — никаких ценных вещей, деньги под матрасом не храню...       — Я бы не стал красть, — осторожно и довольно тихо проговорил Накаджима. — Вы читали гарантии, мой господин? В случае неудовлетворения сервисом наша компания возвращает деньги, полностью или частично, в зависимости от того, чем клиент остался недоволен.       — Ох. Ну, в любом случае. Когда я уйду, можешь убраться и в этой комнате, но попрошу тебя об одном: если будешь двигать вещи, пожалуйста, возвращай их на место. Даже если кажется, что им не стоит лежать там, где они лежат. Даже если это скомканные бумаги на полу.       — Хорошо, я прекрасно вас понял. Приготовить ужин, Дазай-сама? — парнишка лучисто улыбнулся, сложив руки в замок, и от его жизнерадостной ауры будто потеплело на сердце; Осаму захлопал глазами, замешкавшись на минуту, а потом ответил с усмешкой:       — Если бы только было, из чего его готовить.       — Я могу закупить продукты, если вам будет угодно.       — Намекаешь, что я должен дать тебе денег? И сколько?       — Все очень просто! Вы даете мне любую сумму, а я выбираю продукты и блюдо, которое из них приготовлю, исходя из нее. У вас нет аллергий, или, может, вам что-то просто не нравится, или есть ли какие-нибудь особые предпочтения?       — Аллергий нет, предпочтения... ну, я люблю острое. Что ж, ты меня заинтриговал. Подожди, я сейчас, — Дазай скрылся в спальне, достал из сумки кошелек и отсчитал пять тысяч йен, возвращаясь к своему горничному. — Держи, — он всунул купюры ему в руки, — кстати, ты же... совершеннолетний?       — В нашу компанию не принимают на работу несовершеннолетних, — тепло и даже как-то смиренно проговорил Ацуши, складывая деньги в кармашек на переднике.       — Тогда возьми мне бутылочку пива; нет, нет, лучше шампанского. Хочу немного расслабиться, когда вернусь.       — Хорошо, Дазай-сама, — звонкий нежный голосок застрял в сознании, улыбка озарила коридор, и Осаму невольно приподнял уголки губ, склонив голову набок.       — Чистящие средства и ведра найдешь в ванной, можешь порыскать в шкафчиках. Удачи тебе, — искренне пожелал мужчина, осторожно поворачиваясь в сторону своей комнаты.       — Спасибо, мой господин, — ответил Накаджима, и только дверь закрылась за его учителем, он схватился за грудь, чуть согнувшись, тяжело задышал — да он был просто в ужасе! Его нанял Дазай-сан!       Сотня мыслей крутилась в голове, стыд жег щеки, и в целом Ацуши чувствовал себя очень нехорошо, жутко некомфортно. Немного отойдя от шока, парень собрался, глубоко вздохнул, тряхнул руками, выпрямился — все же, с этим можно справиться, если не зацикливаться, поэтому он направился в ванную, придерживая подол платья, открыл один из шкафчиков и смерил тяжелым взглядом пульверизаторы, тряпки в упаковках, средства для мытья полов, посуды. Их срок годности истекал буквально через два месяца. В голове уже медленно плыл список покупок...       Осаму действительно уехал через пару часов. Накаджима низко поклонился, вежливо попрощался, и мужчина, поскрипывая зубами, быстрым шагом направился к остановке, прокручивая в голове различия априорных и апостериорных суждений. Сегодня ему нельзя было облажаться, он должен получить «отлично», чтобы не потерять уважение к самому себе и обрести значительный повод выпить шампанское этим вечером.       Прибыл Дазай почти на час раньше, и от досады хотелось кусать локти — терять время впустую он тоже не любил, поэтому сразу отправился в кафе, покурил у входа и вошел, выискивая глазами полюбившийся столик, за которым иногда ужинал после работы. Знакомая официантка, заказ кофе со сливками, раскрытая тетрадь — и вот вновь можно забивать голову определениями и понятиями.       Позже, когда Осаму все-таки отсидел семинар и получил свою заслуженную оценку, он сел в метро, включая музыку в наушниках, и наконец-то позволил себе расслабиться. Устал. Краем сознания он даже корил себя за хроническое отсутствие выходных и постоянные мысли об учебе или работе, только нервирующие и в большей степени доставляющие лишь дискомфорт, но в целом мужчина думал о других вещах. О суициде. О студенте — серой мышке в массе потока, но солнечном зайчике в костюме горничной за пределами университета. И все же Дазай не удержится от разговора с ним, удовлетворит свое ноющее, терзающее душу любопытство.       Пальцы нервно стучали по сиденью, в ушах бил энергичный бит, заглушающий тучу мыслей о прошедшем семинаре, и по кусочкам собирались реплики и фразы, которые он будет использовать, вернувшись домой. Его ждала чистая квартирка, нормальный горячий ужин и покорный слуга, лучисто улыбающийся и так умилительно протягивающий «мой господин»!.. От воспоминаний о сладком голоске Накаджимы невольно поднимались уголки губ, и приходилось одергивать себя — работу милого послушного горничного Ацуши выполнял на славу, заполняя собой все мысли так, что с ним поскорее хотелось вновь встретиться, но... все же это казалось неправильным.       Забавная фирма. Может, Осаму и дальше будет пользоваться ее услугами, но, наверное, в следующий раз придется выбрать какого-нибудь другого парня, а лучше девушку — все же наслаждаться компанией собственного студента, тем более сына ректора, тем более в такой одежде, было странно, а если кто узнает, проблем не оберешься.       Дазай старался не думать об этом. Звенькнув ключами, он тихонько открыл квартиру, переступая порог, тут же сбрасывая на пол сумку и обувь; в воздухе витал сладкий аромат специй и жареного мяса, мужчина повел носом и заулыбался, мысленно пуская слюнки. Недалеко от двери стояли пакеты с рассортированным мусором, на каждом — маленький стикер, что, когда и во сколько нужно вынести, ровным аккуратным почерком, с сердечком и мордочкой подмигивающего тигра в конце. Нейтральное настроение сразу пошло в гору, Осаму пошел на запах, невольно осматриваясь и подмечая отсутствие пыли по углам, и заглянул в кухню, где его ожидал Ацуши, встав у накрытого стола и сложив руки в замок.       — С возвращением, мой господин, — нежно, приветливо, аж на душе оттаяло и потекло, что-то липкое, теплое и тягучее.       — Ах, Ацуши-чан... — выдохнул Дазай, рассматривая готовые, еще горячие блюда.       Легкий овощной суп, удон с мясным соусом, жареный лосось с кусочками овощей, тарелочка с маринованными морепродуктами, в том числе — с крабовым мясом. В последний раз Осаму так хорошо ел с полгода назад, когда Мори взял его с собой в ресторан на встречу с какими-то важными людьми. Живот стянуло голодом, под ложечкой засосало в предвкушении, и даже не хотелось переодеваться — только поскорее сесть и оттрапезничать, потягивая шампанское за тихим разговором с таким приятным и хозяйственным молодым человеком. Вот только... на столе было несколько порций, и все они были на одну персону.       — Ацуши-чан, ты... не будешь со мной есть?.. — как-то грустно протянул Дазай, глядя Накаджиме в лицо жалобно, расстроенно.       — Я работаю на вас, мой господин, я не должен есть еду, которую приготовил вам, — проговорил парень в ответ и прикрыл глаза, тонко улыбаясь.       — Ты здесь, чтобы выполнять мои приказы, так?       — Я... так, — ответил Ацуши, чуть поколебавшись.       — Тогда я приказываю тебе покушать со мной, — улыбнулся Осаму. — Давай-давай, в кастрюлях и сковородках на плите же сегодняшний ужин? Бери тарелки и накладывай себе. И садись; я тогда пока переоденусь.       Он оставил растерянного Ацуши на кухне, а сам прошмыгнул в свою спальню и снял очки, чтобы оставить их на столе и начать скоропалительно оголяться, стягивая с себя вещи, сразу складывая их в аккуратную стопочку на офисном кресле. В комнате было чисто, но элементы творческого беспорядка вроде заваленного бумагами стола и оставленного на кровати ноутбука присутствовали, как Дазай и просил, хотя постельное белье явно было сменено. Мужчина открыл шкаф, и его внутренний перфекционист запищал от восторга — все было рассортировано по цвету, виду, размеру, одно удовольствие было смотреть на плоды аккуратизма его горничного.       Конечно, нужно было искупаться, сменить бинты и только потом одеться, но Осаму был слишком голоден и экзальтирован, чтобы заботиться об этом, поэтому накинул на себя черную водолазку и серые домашние штаны, вновь надел очки, поправляя их на переносице, и легким воодушевленным шагом вернулся к Накаджиме, тут же опускаясь на стул и приглашая парня тоже сесть. Ацуши скромно улыбнулся, подчинился, гордо выпрямив спину, но брать палочки в руки не стал — ждал, когда есть начнет хозяин дома.       Дазай сразу потянулся к бутылке, снял фольгу, раскрутил мюзле, откупорил ее, наливая шампанское в свой бокал и...       — Ацуши-кун, где твой бокал?       — Я... позвольте мне не нарушать хотя бы одного правила, — взмолился парень, — мне нельзя пить на работе.       — Ну, знаешь, правила существуют для того, чтобы их нарушать... да и от одного бокальчика тебе хуже не станет.       Послышался тихий смиренный вздох, но Осаму не обратил на него внимания и поднялся, сам достал недостающую посуду для своего сегодняшнего слуги.       — В конце концов, ты можешь сделать вид, что закончил работу на сегодня и теперь просто сидишь у меня в гостях, — мужчина пожал плечами и налил шампанского в его бокал тоже, возвращаясь на место.       — Вы довольно... гостеприимный, Дазай-сан, — натянуто улыбнулся Накаджима и взял палочки, когда заметил, что Осаму тоже их взял и уже приступил к ужину.       Сначала было неловкое молчание. Ацуши молился, выспрашивая у Господа, когда же это закончится и к которому часу он вернется домой, а Дазай доводил свои мысли до идеала, собираясь первым начать разговор.       — Ты убирался прямо в платье? Не снимал его? — поинтересовался он с нескрываемым интересом.       — Не снимал, мой господин.       — Как так можно? — протянул мужчина, почти положив руку на сердце, — это должно быть ужасно неудобно!       — Ну, таковы правила, — неловко улыбнулся парень и вжал голову в плечи, припоминая, как однажды в одном до ужаса грязном доме он весь перепачкался в пыли и хозяйка настойчиво стянула с него платье, чтобы простирнуть.       — Кстати, все хотел спросить... Почему парень вроде тебя захотел заниматься чем-то подобным? В смысле... Фукудзава-сан довольно уважаемый в обществе человек, большая шишка, а ты его единственный ребенок, насколько я знаю. С ним у тебя не должно быть проблем с финансами, — подвел он итог и внимательно всмотрелся в глаза напротив, пережевывая кусочки картошки и моркови из супа.       — Я не хотел... — запнулся Накаджима, не зная, стоит ли это говорить, но все же решился: — Не хотел зависеть от Фукудзавы-сана, от его статуса и денег. Недавно я съехал из его квартиры и начал жить самостоятельно, на стипендию и зарплату, но отец до сих пор присылает мне иногда карманные, и я не могу не принять его заботу. Хорошо, что он довольно понимающий и не дает больше необходимого.       — Ответственный, да еще и самодостаточный, — заулыбался Осаму, хлебнув бульона. — И тем не менее... работ много. А ты выбрал ту, в которой нужно переодеваться в женскую одежду и своеобразно обращаться с клиентами. Задатки фетишизма?       — Э-э, н-не совсем... — неловко проговорил Ацуши. — Сначала это было просто пари; я оказался на незнакомой вечеринке, а мой единственный друг бросил меня на произвол судьбы, и со мной познакомилась одна компания. С ними было весело. Потом — тоже. А затем я узнал, что они сделали за меня анкету на сайте нашей фирмы и... Поработать один пробный день? Не струсить и получить триста тысяч йен в награду? Я решил: «Черт возьми, почему нет?» И сделал это. И мне... ну, понравилось. Странно, да?       — Необычно, — тихо сказал Дазай и подлил им алкоголя; он едва заметил, как быстро опустошились бокалы за их разговором. — Но не странно. По мне, люди не вправе осуждать вкусы других людей. М, хотел еще узнать... ну, знаешь. Домогательства.       Накаджима посмотрел на него круглыми глазами и усмехнулся, откладывая палочки.       — Да, нас домогаются. Почти так же часто, как девушек. Просто... когда люди нанимают парней, они знают, что они делают, ищут их специально для того, чтобы заигрывать, приставать, ну, или высмеивать. Это тяжело, — сказал Ацуши, чуть отодвигаясь на стуле, поворачиваясь и задирая юбку до самого бедра. — Но политика нашей фирмы позволяет это.       Первым, что увидел Осаму, были черные полупрозрачные чулки на тонких ножках и полоски пояса, поддерживающие их. Вторым — небольшой перцовый баллончик, прикрепленный к подвязке, и мысль о девичьей сексуальности ученика смело в один миг, потому что мужчина прекрасно помнил ощущения от подобного жгучего аэрозоля и испытывать его вновь не хотел.       — Красивые ноги, — не удержался Дазай, вызывая у Накаджимы нежный смущенный румянец, и отвел взгляд, возвращаясь к еде и выпивке. — Но я рад, что ты и твои коллеги могут постоять за себя.       — Спасибо, господин... — неловко пробормотал парень и оправил юбку, вновь беря палочки в руки, подцепляя ими кусочек мяса, но не спеша отправлять его в рот.       И вновь повисла гнетущая тишина.       С одной стороны, Ацуши было приятно, что Осаму решил отужинать с ним, проявил благодушие и интерес, даже его смущающие вопросы грели душу. Но с другой... этот взгляд. Глубокие темные глаза, смотрящие поверх очков, хитрый, почти что ехидный прищур, тонкая загадочная улыбка. Было нечто пугающее в этих аккуратных ровных чертах лица, красивое, но отчего-то до чертиков волнующее само сердце — не презрение, не похотливое вожделение, но бесконечно смущающее любопытство. Накаджима еще на занятиях обратил внимание на этот взгляд и долго пытался понять, в чем его смысл, всматривался, изучал, но дело это было гиблое, и все его доводы можно было свести в одно предположение о том, что это всего лишь способ безмолвно заигрывать со студентками. Ацуши, конечно, слышал, что на знаки внимания девушек в пределах университета Дазай не отзывался, однако его стремление получить расположение у противоположного пола все же было довольно заметно.       Но один на один... в тишине... под взглядом этих ласково-мрачных глаз...       «Когда это все закончится?» — отчаянно крутилось в голове, и его нервная улыбка становилась все более нервной.       Осаму с немым сочувствием смотрел на парнишку, прекрасно понимая, в какой он зоне дискомфорта, допил шампанское в своем бокале и поспешил начать новый разговор, но в этот раз не о фетишах и домогательствах, а о других приятных вещах — самоубийствах и алкоголе. Сначала Накаджима просто слушал и тихонько угукал, заканчивая с первым блюдом и приступая ко второму, потом присоединился к чужим рассуждениям, возмущаясь такому восхищению низменными вещами, и угодил в дискуссию. К концу они не нашли ни правых, ни виноватых, поэтому просто сошлись на том, что если человек захочет пить — он будет пить, а если захочет умереть — что ж, способов много, флаг ему в руки. Дазай не мог не предложить двойного суицида и даже почти не расстроился отказу, но все равно предложил компанию, если Ацуши когда-нибудь надумает убить себя.       Все же умирать в одиночестве так грустно.       Наконец пришло время прощаться. Давно стемнело, и даже было страшно отправлять юношу домой в таком виде, но Накаджима убедил Осаму не беспокоиться о нем и поклонился, покидая чужую квартиру.       Дазай был в восторге. Он давно не общался так хорошо по душам, давно не позволял себе смотреть в чужое лицо так прямо и откровенно. Было немного страшно от осознания того, что во вторник они вновь увидятся, и, скорее всего, Осаму после лекции будет вновь отвечать на его вопросы, будто ничего и не было, но эта неизбежная перспектива отчасти даже грела сердце. У мальчика была большая душа, и, несмотря на его несуразный вид, он был маленькой головоломкой, хранящей в себе скрытую привлекательность, довольно полезные таланты в уборке и готовке и небольшую загадочную склонность к девиациям.       Их следующая встреча была такой же обычной, как и всегда. Вопрос, ответ, формальные прощания, но глядели они друг на друга так, будто их связывала некая тайна, что было не далеко от истины, нечто известное только им двоим, личное, но чуть большее, чем тот проведенный в смущении вечер. По окончании занятий Осаму поспешил домой — его знобило, и он не исключал того, что это так очень осторожно подкрадывалась из-за спины болезнь, но... он почувствовал, что за ним следят. Сидя в метро, он начал оглядываться по сторонам, почти подозрительно щуриться, и в его поле зрения попала светлая макушка. «Ацуши?..»       Парень сидел на другом конце вагона и читал книгу, уткнувшись носом в плотно обернутый вокруг шеи шарф. Дазай покачал головой, отгоняя паранойю — у Накаджимы вполне могли быть свои дела, не удивительно, что они случайно оказались на одной и той же ветке. Но они вышли на одной станции. И свернули в одинаковую сторону. Всей спиной Осаму чувствовал на себе чужой взгляд и старался не замечать его, однако, когда они свернули в арку, терпеть стало просто невозможно.       Мужчина развернулся на все сто восемьдесят градусов и строго посмотрел на ученика, стремительно к нему приближаясь. Ацуши сразу побледнел, потом залился краской и выдернул из ушей наушники, неловко пятясь назад, потом останавливаясь, приняв свою участь.       — Ацуши-чан, — выделил Дазай, страшным взглядом смотря ему прямо в глаза, — ты что, следишь за мной?       — Я... Я и так знаю, где вы живете...       — И все же, почему ты сверлишь мне взглядом спину? Хотел напроситься на еще один ужин?       Накаджима закусил губы и зажмурился, прижимая кулачки к груди, отворачивая голову. А ведь тем вечером он был так дружелюбен и ласков, почему же сейчас так враждебен? Но дело было совсем не в том, каким он был и каким он стал, потому что сейчас он жестоко ошибался.       — Я не хотел... — пискнул парень. — Я живу в этом доме... — и испуганно посмотрел на сенсея, нервно сжимая пальцами ручку перекинутой через плечо сумки.       Осаму распахнул глаза в удивлении.       — Ох... — выдал он, осторожно отступая, давая пространство бедному парню, к которому подошел слишком близко. — Извини, я не знал. В каком подъезде?       — В... в том же, — проговорил Ацуши, поправляя шарф, и смущенно потупил взгляд. Дазай отстраненно подметил, что то лицемерие, которым парень пользовался, работая у него, сейчас было бы весьма кстати, но ничего не сказал.       — Что ж, тогда, наверное, пойдем?.. — Осаму почесал затылок и развернулся, продолжая свой путь, на этот раз с компанией. — Честно, я никогда тебя не замечал, хотя, видимо, уже давно должен был.       — Дазай-сан, ходили слухи, что вы не заметили, как упали в открытый канализационный люк на тротуаре. Да и... мы не так часто сталкивались, на самом-то деле. Так что все в порядке, не берите в голову и просто...       —...Хочешь зайти на чай?       Накаджима опешил от такого внезапного вопроса и проморгался, переводя взгляд на Осаму.       — Вы же только что... Были недовольны моим присутствием?..       — Я передумал, — заулыбался Дазай. — Можем выпить чаю с коньяком за... соседство.       — Все же я откажусь, — покачал головой Ацуши, разбивая Осаму метафорическое сердце. Они уже подошли к подъезду, парень достал магнитный ключ, чтобы открыть дверь, и впорхнул внутрь вместе с сенсеем, вызывая лифт. Дазай дул губы буквально несколько мгновений, а когда раздвинулись створки, спросил:       — Какой?       — Выше, чем вам.       Накаджима смиренно улыбнулся и нажал кнопку этажа Осаму — не хотел выдавать, где живет, каков самонадеянный наглец! Но мужчина смирился, тепло ему улыбаясь. Вышел из лифта, помахал ему рукой и ввалился в свою квартиру, вставая посреди чистого пустого коридора в полном оцепенении.       И ему вдруг стало так грустно и одиноко, что даже... закололо в груди.

***

      В дверь громко застучали. Ацуши пытался заснуть, воткнув себе в уши наушники, время было слишком ранним для сна, но усталость свалила его, и он не мог сопротивляться. Завтра утром перепишет конспект. Завтра утром сбегает в магазин и приготовит себе на завтрак чего-нибудь сытного и красивого, а не как всегда — голый кофе и пачку снеков, торопливо брошенную в сумку, чтобы перекусить по пути. Но стук продолжался, и он был такой настойчивый, что даже музыка не могла заглушить его, так что Накаджима неохотно поднялся, кутаясь в толстовку, почти что проклиная неожиданного гостя, но все равно загораясь любопытством — было не так много людей, которые могли бы навестить его в такой час. Он подобрался к входной двери, с недоверием косясь на нее, и медленно открыл, на всякий случай делая шаг назад.       Внутрь ввалилось тело, тут же прижимаясь, опаляя шею несвязным:       — Ацуши-чан, Ацуши-чан, Ацуши-чан... — вызывая по всему телу мурашки.       Накаджима зарделся, отпихивая от себя пахнущее алкоголем тело, признал в нем своего учителя и широко распахнул глаза.       — Дазай-с... Как вы нашли мою квартиру.       Его голос вмиг помрачнел и похолодел в попытке уязвить чужие чувства, дать ментальную отрезвляющую пощечину, но он не был зол — только сконфужен и неприятно удивлен. Если Осаму ходил по всем этажам и стучался во все квартиры, пытаясь найти его, то Ацуши обязательно треснет сенсея по голове и хорошенько отчитает; пусть они были разных категорий и возрастов, он не постыдится назвать чужое поведение бестактным и ребяческим — словом, не подходящим такому человеку, каким Дазай являлся. Но вот он. Стоит напротив него, бесконечно грустный и несчастный, с бутылкой сакэ в руке и красными от алкоголя щеками.       — Ацуши-чан... — зашептал он. — Выпей со мной, выпей.       — Я не буду пить, мне завтра в университет! — возмутился парень, взмахнув руками. — Вам, кстати, тоже. Ответьте на мой вопрос.       — Отвечу, если выпьешь.       — Господи, да что с вами не так!.. Вы могли бы выпить с кем-то из своих друзей, коллег, я не знаю...       — У меня нет друзей.       Тихий голос прервал его горячее возмущение, и Ацуши вмиг насторожился, приготовился слушать. Осаму опустил голову, дрожа, будто от плача — совсем как неловкий нескладный подросток, сбежавший из дома и вернувшийся, признающий свои ошибки. Но, когда он поднял голову, внутри у Накаджимы все похолодело — мужчина улыбался. Неловко, вымученно, но до больного широко, имитируя счастье — такая улыбка была даже страшнее того вгрызающегося в душу взгляда, каким он всегда смотрел на своих студентов и на него в том числе.       — У меня никого нет, — продолжал он. — У меня есть работа, которую я ненавижу, и цель, которую ненавидят все окружающие. А еще... это, — Дазай встряхнул рукой в перчатке, которая держала бутылку. — Единственное, что не дает мне скатиться на абсолютное дно — ты видишь здесь парадокс? Иронию? Я вижу. И мне так... смешно.       Он тихо смеялся, прикрывая свободной рукой свой улыбающийся рот, он трясся и покачивался, будто собирался вот-вот упасть. Ацуши судорожно размышлял — дело приняло более серьезный оборот, и даже желание узнать, как он нашел его квартиру, отступало на второй план. Есть вещи поважнее.       — Вы... Если вы смогли найти меня, — осторожно и тихо начал парень, — то вы сможете открыть дверь на крышу?       — Смогу.       Как он и думал.       Учитывая склонности Осаму к суициду, было непозволительно оставлять его одного в таком состоянии. Если Накаджима прогонит его сейчас, то потом будет винить себя, даже если ничего не произойдет, даже если сенсей вернется к себе, упадет на постель, отрубится и просто не придет на пары. Ацуши вздохнул. Сделал шаг вперед, отнимая руку от его рта, взял ее в свои и легонько сжал, заглядывая ему в глаза — это должно было его успокоить.       — Тише, — мягко произнес он. — Все хорошо. Я выпью с вами, на крыше, ладно? Дайте мне переодеться.       Дазай кивнул, опуская голову, коснулся губами рук, держащих его руки, потерся о них щекой, вгоняя Накаджиму в краску, и ласково посмотрел ему в глаза, почти спокойно. Парень смутился, отворачивая голову в сторону, осторожно разжал свои пальцы и вернулся в свою комнату, тяжело вздыхая. Он с сожалением посмотрел на свою постель, наверняка еще теплую, такую мягкую и желанную, но мысли о сладком сне пришлось отставить на второй план, и Ацуши сменил домашние штаны на джинсы, взял куртку и пару сложенных стопкой пледов, возвращаясь к входной двери. Всю недолгую дорогу до крыши они молчали. Осаму отчаянно жался к нему, дышал в шею, пытался обнимать, хотя его мягко отстраняли, и в целом это было странно — сенсей создавал впечатление пусть и несерьезного человека, но довольно холодного, отстраненного от общества, одинокого. Он был красив, обаятелен, развязен, но была в нем сила, поддерживающая контроль, однако сейчас этого контроля... не было.       Ключ у Дазая был с собой. Он открыл запертую дверь, пьяненько взмахивая рукой в пригласительном жесте, Накаджима неуверенно ступил вперед, неловко ежась от холода, и Осаму забрал из его рук плед, подбираясь к самому краю крыши у сетки, чтобы расстелить его и усесться. Ацуши опустился рядом, накидывая на себя куртку, и ему протянули бутылку:       — Давай. Пей.       Парень опешил, в неловком молчании пялясь на чужую руку, мания наставника споить его вызывала легкую горчащую на корне языка тревогу, но он покорно взял алкоголь из его пальцев и крепко зажмурился, делая пару глотков. Он пил и раньше, но только за компанию, впрочем, как и сейчас, только разница была в том, что теперь он не знал, чего ожидать.       — Если вы попросите порвать сетку и спрыгнуть вместе с вами, я не прыгну, — предупредил Накаджима, и Дазай тепло улыбнулся.       — Пей еще, — будто пропустил его реплику мимо ушей.       Ацуши пил. Горло жгло, на глазах выступали слезинки, но бывало и хуже, поэтому парень терпел, убеждая себя, что делает это ради благой цели — все же Осаму нуждался в этом, и кроме него ему никто не мог помочь. Почувствовав приятное тепло и короткий спазм, вызванный алкоголем, Накаджима протянул ему бутылку и утер губы, глядя на огни ночного города и бледно-черную полосу горизонта. В глазах поплыло. Между ними вновь повисла тишина. Ацуши не знал, что его ждет, не знал, когда ему стоит уйти, но он был рядом и пил с ним, и потеплели щеки, и даже настроение немного поднялось.       — Я спросил у вахтера, — сказал Дазай и осторожно забрал бутылку из его рук, сделал пару глотков. — Вот и все.       Парень усмехнулся тихо, почти незаметно, но остался сидеть, сам не зная почему — он ведь уже получил ответ на свой вопрос, больше его ничего не держало. Осаму тоже это заметил:       — Не волнуйся. Я не спрыгну, как бы мне ни хотелось этого, ты можешь спокойно идти. Было... эгоистично с моей стороны просить тебя уделять мне время, которое ты мог бы потратить на сон.       — Сейчас еще не так поздно... Я могу побыть с вами, если вам станет от этого легче, — проговорил Накаджима, обнимая колени руками и заглядывая Дазаю в лицо. Мужчина печально смотрел на почти закончившуюся бутылку сакэ, прикрывая глаза, потом перевел взгляд на Ацуши, мягко ему улыбаясь.       — А если... нет? — спросил он тихо, и порыв ветра взметнул его темные растрепанные волосы, обрамляя лицо завивающимися прядками.       Накаджима только приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыл, так ничего и не ответив. И все же он не ушел. Взял второй плед, расправил его, накинул на плечи, распахивая и глядя на наставника в ожидании — одним взглядом предлагая пригреться вместе с ним. Осаму допил остатки алкоголя, опустевшая бутылка откатилась в сторону, и Дазай прильнул, смущая парня такой чрезмерной близостью, выдохнул ему на шею, обнимая.       Шум города доносился откуда-то снизу, но успешно глушился ветром и плотным осенним воздухом. Они сидели в молчании, и если поначалу Ацуши испытывал напряжение, нежелание находиться здесь, дрожа от холода, то теперь ему было даже... хорошо. Неловко, но хорошо. Осаму потянул его лечь на плед, они устроились, кутаясь плотнее и прижимаясь друг к другу плечами. Облака висели над далеким серым горизонтом, но прямо над ними, в темно-синей вышине, мерцали звезды и тускнел белый круг луны, заслоняемый пробегающими мимо рваными тучами. Накаджима засмотрелся. Голова немного кружилась, хотелось спать, но этот скудный пейзаж ночного неба чем-то цеплял, пленил, западал глубоко в душу, будто намеревался стать одним из тех воспоминаний, что рождались от наблюдения за прекрасным и содержали в себе больше, чем могло бы показаться на первый взгляд.       Руки коснулась рука. Ацуши выдохнул, отстраняя пальцы от чужих, но Дазай упрямо сплел их, переворачиваясь на бок и всматриваясь в глаза напротив — желто-фиолетовые, мерцающие в тусклом свете от луны и огней Токио, простирающихся внизу до самого горизонта. На мгновение Осаму даже почувствовал себя... живым. Он ощутил этот самый момент, атмосферу ночной тишины, осеннюю прохладу, пробирающуюся под тонкий, но все же греющий плед, едва уловимый сладкий запах парня, что всегда подходил к нему после лекций, что убирал его дом и готовил ему еду, что был с ним прямо здесь и сейчас...       У Дазая редко когда получалось жить «моментом». Большую часть своего времени он был либо в прошлом, либо в настоящем — думал об ушедших тяготах, осевших неприятной липкой тиной на глубине души, думал о будущих заботах, работе, учебе, смерти.       — Ацуши-кун, — выдохнул он тихо, устало, даже немного хрипло.       Он не оказывался в «моменте» наедине с кем-то — только с собой. Когда возвращался в пустую квартиру и съезжал по двери на пол, слишком замотавшись, чтобы идти до спальни; когда ел сваренный из пакетика суп, сидя в кухне и слушая заунывный гул рефрижератора, даже когда приходил на крышу, как сейчас, и курил, глядя на точки далеких звезд в размышлениях о жизни. Но если рядом курил кто-то еще, чувство «момента» терялось.       — Зачем... ты здесь?       Накаджиме было нечего сказать. Парень только смотрел на Осаму в ответ, немного растерянно, отчаянно, потому что и сам не знал, зачем.       — Я же так захочу тебя поцеловать, — усмехнулся Дазай; между их лицами едва ли было двадцать сантиметров, так что угроза была небезосновательна. Сердце в груди Ацуши быстро заколотилось, он зарумянился, отстраняясь подальше, но не расцепляя сплетенных рук.       — Что вы такое... говорите?.. — смущенно, даже немного сердито пробормотал он. — Вроде бы взрослый человек, а...       — Я хочу поцеловать тебя, — сказал Осаму решительнее, накрывая свободной ладонью чужую щеку и вынуждая Накаджиму нервничать еще сильнее. — Ты сам захотел остаться, — проговорил он, — надеялся, что мне станет легче. Мое «легче» вот такое. Оно тебя не устраивает?       — Я... Ох...       Ацуши выдохнул, кусая губы, бегая взглядом, но стараясь не смотреть Дазаю в лицо. Это была правда — он хотел остаться. Однако такое его действительно не устраивало. Накаджима хотел было сказать, что этого не должно случиться, что они парни, что он его учитель, что во всем виноват алкоголь и это неправильно, в конце концов, но... Какие бы причины ни были, они не могли воспрепятствовать поцелую. Разве от соприкосновения губ может разверзнуться земля и впустить в этот мир адское всепожирающее пламя? Разве будет плохо поцеловаться здесь, на крыше, где свидетели — только тусклые одинокие звезды?       — Неужели вам настолько тоскливо, Дазай-сан?       Пальцы сжались крепче. Осаму криво улыбнулся, стягивая с себя очки, подался вперед, шумно сглатывая и стремясь коснуться чужого рта своим, но Ацуши едва отпрянул от неожиданности, прерывисто задышал и... замер, все-таки позволяя себя поцеловать. Он не занимался этим так долго, что уже почти забыл, как правильно это делать. Впрочем, проблем не возникло, ведь Дазай вел его — сминал губы своими, то ли не решаясь углублять поцелуй, то ли вправду наслаждаясь этой невинной сухой лаской, гладил по щеке, тихонько чмокал, ерзая и едва слышно шурша пледом. Затем он все же пустил в ход язык и нежно заулыбался, чувствуя отдачу и чужое старание, чувствуя движение чужих приоткрытых уст и прерывистое частое дыхание, вырывающееся из них.       Они молчали. Им не нужно было комментировать действия друг друга, им не нужно было координироваться, синхронизироваться, перебрасываться ласковыми словечками. Они не были близки. Но каждый из них по-своему ценил момент этого единения, слишком нежный, слишком чувственный, самый яркий за последние недели и месяцы их серых жизней. Осаму подобрался еще ближе, вжимаясь в теплое ослабевшее тельце, провел по щеке, за ушком, поудобнее переплел пальцы держащихся рук, осторожно приоткрывая рот и вползая языком меж мягких губ, встречая чужой язык, теплый и влажный, тянущийся к нему. Дыхание сбивалось, и едва получалось втянуть воздух через нос, они дышали друг другу в рты, причмокивая слюной и меняя положение, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Накаджима почти ничего не слышал из-за гула пульсирующей в висках крови, в глазах мутнело, и парень протянул руки вперед, чтобы обнять сенсея за талию и крепко прижаться. «Не хочу... — трепетало в мыслях легкой хрупкой бабочкой. — Не хочу, чтобы это прекращалось. Когда еще будет возможность поцеловать кого-то, поцеловать вот так?»       Дазай порывался отстраниться, но Накаджима проникся и целовал сам, не давая прерваться, скользил ладонями по спине, сжимал холодными пальцами одежду, вылизывая его рот так усердно, будто это не он только что мялся и смущался, как нежная дева. И все же у Осаму получилось остановить безумие, охватившее парня, вжался лбом в его лоб, мягко потерся носом о нос, выдыхая в раскрасневшиеся губы.       — Ш-ш-ш, — прошуршал он, гладя Ацуши по голове. Мужчина был пьян и удовлетворен и теперь хотел разве что заснуть и никогда не проснуться, но в его руках было нечто чистое и светлое, отогнавшее одиночество в этот вечер, отогнавшее одиночество вчера, за бокалом шампанского и тихим разговором.       — Я... Ха-а... — выдохнул Накаджима, обнимая его крепче — как же было тепло... — Не хотите... остаться у меня?       Он не надеялся на что-то большее. Им в действительности двигали чистые искренние чувства — желание помочь, не оставить в пустой квартире, составить компанию в тепле своей постели, обнявшись так же крепко и немного неловко. Близко.       — Хочу, — последовал тихий ответ, и Ацуши спрятал заплывшее жаром лицо на чужой груди.       Им нужно было как минимум подняться, но двигаться не хотелось совершенно. Осаму приподнял его голову за подбородок и поцеловал вновь, не менее нежно, чем в первый раз, будто по-настоящему. Когда Дазай отстранился, Ацуши не успел понять, как его потянули и усадили, но, осознав, по-прежнему находясь в теплом коконе пледа, поднялся вместе с ним, сгреб второй плед в охапку, направляясь в сторону двери. Горели щеки, горели уши, он совсем немного жалел, но не мог обманывать себя — этот поцелуй был самым приятным событием, что он пережил на этой неделе.       Они вернулись в квартиру Накаджимы, выбрались из пледа, осторожно разуваясь и стараясь не упасть. Ацуши предложил воспользоваться своей ванной комнатой, и Дазай не отказался, принимая из его рук полотенца, скрылся за дверью, почти сразу же включая воду. Накаджима особо не беспокоился о нем, поэтому просто переоделся обратно в домашнее, наконец-то вернулся в свою остывшую постель и накрылся одеялом, проверяя телефон. Когда шум воды стих, Осаму прошмыгнул в его комнату в одной только рубашке и белье. Ацуши еще не спал и потому отодвинулся — места на расстеленном диване было предостаточно, но мужчина подобрался к нему как можно ближе, влез под одеяло и крепко обнял, пригреваясь у теплой груди. Больше они не целовались. Гладили плечи, макушки, нежились в компании друг друга, но касаться губами губ как будто стало для них негласным запретом.       Накаджиме... нравилось. С Дазаем он заснул намного быстрее, нежели с бьющей в наушниках музыкой в одиночестве, но, быть может, отчасти этому поспособствовал алкоголь. Проснулся он по обыкновению рано и не стал будить учителя, только осторожно выбрался из его объятий и поспешил на кухню, чтобы приготовить им завтрак.       Будто то, что произошло ночью, не было чем-то необычным. Будто те поцелуи не требовали продолжения, а объятия ничего не значили.       Ацуши не обманывал себя и не стремился к этому, поэтому признавал каждый пункт и думал только о том, много ли Осаму выпил перед тем, как прийти к нему, и нужно ли ему будет похмеляться. Ненавязчивым и практически незаметным жестом заботы послужила бутылка минеральной воды, поставленная в центре стола. Парень боялся, что отядзукэ остынет, поэтому задушил в себе нежелание будить Дазая и вернулся в спальню, чтобы потрясти его за плечо.       Завтрак в тишине, неторопливые сборы, бьющие в окна лучи золотого солнца — утро было самым светлым за последний месяц, и Осаму даже засмотрелся в окно, ожидая, когда Ацуши оденется и бросит тетради в сумку. Потом нужно было зайти в квартиру Дазая, но и его долго ждать не пришлось.       Они добрались до метро, до сих пор не обмолвившись ни единым словом о произошедшем, и разошлись, словно были незнакомы, даже не попрощавшись, не обернувшись друг на друга. Накаджима по обыкновению подошел после лекции, разве что только разнервничался сильнее, чем обычно, Осаму по обыкновению ответил на его вопросы, и вот уже пришла вторая группа на следующую пару. Забыться в рутине дня было просто, вернуться домой, вовсе забыв о том, что утром он был не один — тоже.       Будни снова захлестнули собой. Дазай уставал. На столе копились кружки из-под кофе, которые было до ужаса лень мыть, громоздились бумаги. Ацуши совмещал учебу и работу, мило улыбался клиентам и испытывал искреннее счастье, когда те были с ним так же любезны, как он, и проявляли дружелюбие.       Но в один день поступил заказ убраться в одной из квартир его дома. Накаджима неловко мял белый передничек, ожидая, когда ему откроют, и, когда дверь распахнулась, солнечно улыбнулся, проговаривая:       — Здравствуйте, Дазай-сан! Сегодня я буду вашей горничной!