Цветение

— ….и обещаешь ли ты, что никогда не возжелаешь женщины иной, кроме Богини нашей?

— Да!

— Обещаешь ли, что все мысли твои будут заняты лишь служению её чудесному лику?

— Да!

— Обещаешь, что не познаешь большей радости, чем жить ради неё и отдавать ей всего себя без остатка?

— Да!

Туманная мгла окутала улицы. Людей в это время года почти в городе не было, поэтому вместо привычного топота каблуков, смеха и гомона слышался стук капель прошедшего недавно дождя, шипение кьёров, роющихся в пустых мусорных баках, и одинокие призывы жрецов храмов. Всё же ненастная погода — явный признак приближающегося цветения ликорисов. И многие старались оказаться поближе к великому чуду. — Если вы посвятите свою жизнь нашей богине — Флорис Вителиум — никогда не познаете одиночества, страха смерти и, — молодой жрец запнулся. Ни смотря на опустевший город, ему всегда казалось, что это самое тяжелое время — цветение. — И вы сможете глядеть на ликорисы её святейшества! Он дурашливо улыбнулся. Молодые барышни, внимательно слушавшие его, звонко засмеялись — всё же порой среди безумных фанатиков встречались и милые парни. В пустынном городе становилось невыносимо скучно, и зазывающие со всех сторон культисты сродни надоедливым мухам действовали на нервы.Но сегодняшний сильно отличался — хоть на лицо и простоват, но имел необычайную харизму и бархатный голос. — Ох, если среди жрецов Богини Плодородия много таких чудесных парней, как ты, то мы обязательно подумаем! — Девушки отправили шутливый поцелуй, сделали реверанс на прощание и направились по своим делам, весело хохоча и обсуждая «того милашку». Парень удрученно вздохнул. Это время года всегда самое тяжелое. — Они довольно милые, ты так не считаешь? — Промурлыкала над самым ухом, как ни в чем не бывало, радуясь своей невидимости, девушка. Её перевернутый глаз уродливо метался вверх-вниз, контрастирую с милым голоском и невинным выражением лица. — Я не могу говорить с вами на улице — меня сочтут за сумасшедшего. — Прошептал он, стараясь не обращать на неё внимания. Но, нисколько не обидевшись, она обняла его сзади — жрец чувствовал, как эта девушка уткнулась ему между лопатками, казалось, даже ощущал ехидную улыбку. — Флоренс, ты так давно не был в храме. Я соскучилась, — тактика игнорирования не получалась — ему ужасно хотелось расцепить её объятие и бежать куда-нибудь прочь, дальше от янтарного глаза, теплых рук, ярких неестественно зеленых, словно молодая трава, волос и нежно-розовых тонких губ-усмешек. —  Сначала Ди, теперь ты. Не заставляй меня расстраиваться. Флоренс от бессилия закрыл глаза. — Ты дал мне обещание, что твоя жизнь принадлежит мне, что ты принадлежишь мне, поэтому даже не думай от меня бегать, Фло. Девушка, расцепив объятия, встала перед жрецом. Ветер заколыхал её короткие волосы. Янтарный глаз смотрел внимательно и насмешливо, словно с упрёком. Но теперь второй — всегда закрытый — хаотично дергался: кожа ходила ходуном от движения глазного яблока, и это выглядело ещё более безумно и беспорядочно. Плащ, за который её бы точно сожгли, если бы увидели, трепетал, развеваясь как флаг. — Открой, глаза, Флоренс. Взгляни на свою богиню. Без права выбора парень всё же подчинился. Ему было сложно смотреть на Флорис — дева, его богиня нисколько не подходила на описанное в священных книгах: ни божественной, слепящей красоты; ни взгляда, что влюблял и покорял; ни желанных томных губ; ни трепета и нежности в словах, действиях, самой сущности. Перед ним нечто уродливое — ужасно сходное с человеком, но имеющее дикую, неподдающуюся распознанию мимику — только саркастичная, подлая усмешка легко читалась — и этот глаз. Большой, перевернутый, лежащий вертикально, подобно зрачку кьёра он пугал и настораживал своей чуждостью. И если взглянуть на неё в общем, обобщив и распотрошив каждую деталь, любой человек поймёт: перед ним наспех собранная кукла. Не богиня. Не великая и ужасная. Не дающая жизнь. Кукла. — Я твоя богиня, я твоя любовь. — Ты моё проклятие. Она рассмеялась оглушительно громко — таким смехом можно было бы ломать стены. Флоренс глубоко вздохнул — это время года самое тяжелое. — О, смотри, воительницы идут! — Будто обычная девчонка, ткнула пальцем в стройный ряд облаченных в мощные доспехи девушек, шагающих отточенным маршем. — Всё же какие у Ди хорошенькие девочки. Каждый раз смотрю и всё не могу перестать наслаждаться этим. Флоренс, может тебе тоже научиться какого-нибудь ритуальному танцу? — Как связан марш и танцы? — Жрец, уставший даже пытаться объяснить богине, как он выглядит со стороны, говоря с пустотой, попросту решил разобраться хотя бы с одной из своих проблем — понять логическую цепочку всевышней. — Простите? — Одна из воительниц, проходившая как раз мимо, удивленно вскинула бровь — шлем она держала в руках. Золотистые длинные волосы спадали на плечи; чуть пухлые губы изогнулись нервно, готовые вот-вот сказать колкость; щеки багрились — совсем не похожа на воина. — А? — Флоренс судорожно начал искать оправдание. — Ликорисы! Знаете, есть легенда, что когда великая Флорис в первую ночь отчаялась увидеть снова солнце, то слёзы её падали на землю и превращались в цветы: «…точно маленькие капельки на тоненьких нитях, окутанные её материнской любовью они светили своим белым светом — столько же, сколько звёзд на небосклоне. Так велика была её печаль». Воительница смотрела на жреца цепко и остро, пряча раздражение. Вокруг неё столпились остальные — они шушукались, хихикали, иногда перекидывались на своём витиеватом языке фразами. — Я знаю легенду о ликорисах, — ей казалось, что парень делал из неё то ли дурочку, то ли маленького ребенка. — Всё же их красный цвет — первая кровь, пролитая нашей богиней. Я спрашиваю, ты имеешь что-то против нашего марша? Тебе кажется смешным это? Думаешь, ваши ритуальные танцы и зазывания не ребяческая дань предкам, а действительно «дар для богов»? Флоренс понимал всё меньше — девушка вела себя максимально алогично. Стоявшая рядом и хихикающая Флорис не помогала, а наоборот выводила из себя. Ведь если бы не её глупая привычка болтать на улице, если бы не эти никчемные провокации, если бы не её этот глаз так и кричащий «ну же только попроси меня и я сделаю для тебя всё, мой сладкий». — Фэй, не слишком ли ты жестока? — Какая-то из воительниц через улыбку саркастично высказалась, заставляя всех немного опомнится. — Возможно, он просто немного бредил — ты же знаешь, какие жрецы Флорис полоумные фанатики. Парень рефлекторно краем глаза стал следить за ней, но она лишь беззаботно перекатывалась с ноги на ногу, будто совершенно не слушая этот «милый» диалог. Но сам Флоренс готов был поспорить, что губы богини изогнули в неизменной саркастичной ухмылке. Фэй смущенно цыкнула своим боевым товарищам. — «И сказала она: «Будет долгая ночь, и короткий день; будет печаль, и будет радость; будет дикий зверь, и будет человек; будет Бог, и будет Смерть; буду я, и будет нескончаемая, съедаемая, опаленная пламенем, закаленная кровью война», — Фло глядел в глаза воительнице — там читалось удивление и испуг. Там было непонимание. — Разве скоро не цветение? Почему бы вам не отправиться в ближайший храм и не очистить своё сердце, любуясь за цветами? Жрец улыбнулся. Девушки, заскучав, потихоньку начали идти вперед, подгоняя друг друга — они уже не шли маршем, всё время оборачивались и хихикали. Фэй до сих пор стояла рядом со странным парнем. — Вам разве не нужно тоже идти? — Флоренс хотел поскорее навсегда распрощаться с нахальной девушкой — в его жизни уже есть одна и её вполне достаточно. — Моё имя Фэйград, — Она надела шлем, — я до сих пор лишена фамилии, но вы можете обращаться ко мне по имени, фанатичный жрец. И она ушла. - Ты ведь думаешь, что это время года самое тяжелое, не так ли? — Флорис снова обняла жреца. — …только никогда не оставляй меня, прошу. — Ага.

Она явилась ночью, облаченная в красное — кровь.

Зубы её был остры, как у дикого зверя.

Она подарила этому миру любовь,

Но её саму ждала лишь потеря

И цветов немое молчание;

В янтаре застыли слёзы –

Самое горькое прощание

Для истинной матери Богов.

… в обычной одежде она выглядела ещё более странно и не похоже на воительницу. — Что вы здесь делает? — Флоренс впервые за долгое время прибыл в храм. Всё же цветение — великий праздник, в который двери священного места отрывались для всех желающих увидеть запретное, таинственное и божественное. День великого покаяния. Поэтому в храме был наполнен людьми: от обычных крестьян до дворян. Но даже в этот день увидеть жреца, поклонника другого бога — дикая странность. — Как и все пришла на праздник, — Фэй спокойно смотрела на мирно покачивающуюся гладь водоема с ликорисами — те были ещё закрыты и напоминали маленький клубочек на тонкой, точно нить, ножке. — Разве вы сами это мне не предложили? — Я думал, вы благоразумно решите забыть о случившемся и больше не будете приставать к не в чём неповинным жрецам, — всё же в храме дышалось по-другому, словно каждый глоток воздуха — это глоток воды после похода по жарким пескам пустыни. Поэтому Флоренс не сильно задумывался над сказанным, давая себе говорить «чужими божьими устами» — те шептали ему на ухо сладко и верно, будто родная мать успокаивала плачущего ребенка. Те шептали настырно и громко, будто боясь, что кто-то иной, чьё злато волос и блеск аккуратных губ, будет услышан, а главное понят. — Вы держитесь нахальнее и увереннее, чем при нашей первой встрече, — девушка взглядом гипнотическим и прямолинейным будто пригвоздила жреца к земле: вот-вот и её огромная змеиная пасть поглотит его полностью, без остатка и прощального слова. — Вам не кажется, что это неправильно судить человека лишь по одной встрече, госпожа Фэй, — люди вокруг спешили занять места получше, совсем не замечая странную парочку. На самом деле Флоренс был благодарен этому — если бы кто-нибудь сейчас ткнул в него пальцем, перемывая косточки и придумывая невесть что в духе «невероятно история любви», то он бы пожалел тут же о содеянном. Шепот всё более громкий, шуршащий и скоблящий изводил. Чужие голоса, смех, да даже крики других жрецов Флорис — всё царапало изнутри, почти ломало кости, заставляя выворачиваться и стонать. Но Фло стоял, тяжело дышал и как мантру повторял: «Это время года самое тяжелое; это время года самое тяжелое; это время года самое тяжелое; это время года самое тяжелое; это время года самое тяжелое» — Эй, вы плохо себе чувствуете? — Он очнулся, когда её лицо было недопустимо близко. Светло-карие глаза — цвет младой коры — отражали его лицо и самый настоящий испуг. Будто яростный смерч страха закручивал его фигуру, окруженную неистовым свечением — ореолом неподдельной заботы и переживания за другого. Флоренс отшатнулся назад, запаниковав, встретившись лицом к лицу с незнакомым ему доселе чувством. Над ухом заголосили ещё сильнее. Ему начало казаться, что мир превращался в сумасшедший круговорот, затягивающий его в самый эпицентр, где ему точно перемелют все кости, разотрут в песок и развеют по ветру, не оставив ничего от бренного человеческого тела и даже «вечной души». — Ты же знаешь, нет ничего вечного, — шептало в самые губы. — Нет, со мной всё хорошо, вам не стоит беспокоиться, — её руки касались шеи, плеч, проводили по волосам и как-то чуждо, ненормально вонзались в кожу, не оставив после себя не царапин, не крови, только боль. — Скоро начнутся церемонии, вам следует поторопиться. И он ушёл первый, поспешил скрыться от людских глаз и её острых прикосновений, слов и мыслей.

***

— Вау, а я думала, что ликорисы нельзя продавать! — Девушка восхищенно смотрела на алые цветы — точно кровавые капли, застывшие в воздухе. — Нет, что вы, я их не в коем случае не продаю, — Флоренс держал цветок аккуратно. Они уже давно в нём не вызывали ни восторга, ни бережного трепета, ни восхищения. Наоборот, ему всё больше казалось это какой-то насмешкой, кривой ухмылкой той самой, янтарём обжигающей и будто обычным ножом дробящей на части. — Это мой подарок всем людям в честь Цветения. Примите их и Флорис вас благословит. Девушка приняла цветок, прощебетав что-то в духе «это такая честь» и «такие всё же красивые», и ушла по своим делам, крепко держа, как сокровище, полученный дар. Флоренс вздохнул. Он уже давно не понимал, правда ли красив или это проделки богини — он уже давно не помнил своего лица. Как и не помнил жизнь до. Воспоминания текучей водой проскользнули сквозь пальцы, не оставив после себя и «капли», и кусочка. «Меня зовут Флоренс» — повторял он себе каждое утро. «Я жрец богини Флорис Вителиум» — твердил громко и четко, стоя у зеркала. «Мой храм находится рядом с Клаустрей» — слова больно царапали горло. «Мой родной город ХХ» — цеплялся за фразу с отчаяньем утопающего. «Моя мама пела мне в детстве чудесные клаустрейские колыбельные» — мысли начинали метаться бешеным зверем. « В этом году мне исполниться….» — что-то внутри с треском разбивалось. — Ты уже и не помнишь, дорогой? — Она как обычно явилась беспардонно и выдохнула слова в губы. — Да. Он и не сопротивлялся. Только протягивал цветок очередной миленькой девушке, улыбаясь и говоря привычные фразы. Город потихоньку оживал — дышать становилась всё легче. В нём было абсурдное желание окружить себя как можно большим количеством людей, чтобы их голоса, их тепло, их настоящее, непризрачное присутствие скрыло его от янтаря чужого взгляда. Чтобы её объятия отошли на второй план с приходом другого, заботливого прикосновения. Той иной, совершенно чуждой ему. — Быстрее, быстрее! Они вернулись с боевого похода! — Детишки бесцеремонно пробежали мимо, плечом врезавшись, но даже не извинившись за это у жреца. Флоренс не обиделся, лишь мотнул головой в ту сторону, куда они направились. — Пойдём туда? Посмотрим, как блестят их доспехи? — Над самым ухом бестактно, горячо и со смешинкой, как могла только она. — Посмотрим на неё? И он пошёл — не потому что Флорис предложила, а чтобы и правда увидеть её, взглянуть на доспех и не найти там ничего от…

«ты видишь, видишь же, кровь на ней — она такая как он, как они »

Он смотрел на неё, на кровь — искал что-то иное кроме отвращения и страха.

«если хочешь выжить — то борись»

«слабые умирают»

«ты слабый, ХХХХ, поэтому тебе не выиграть»

Флоренс не мог оторвать своего взгляда от алых пятен, словно те околдовали его — они казались ему столь чуждыми на доспехах Фей. Его крепко обнимала она. И теперь объятья, от которых он так отчаянно бежал, стали спасением — в нём всё трещало на кусочки, больно сжимало сердце и в горло царапали чертовы лепестки ликорисов.

«братишка, мы немного переделали правила — ведь папа, к сожалению, отправился в вечный сон»

« братишка, ты же примешь правильное решение»

« твой отец? а, я думаю он прекрасный человек»

— Флоренс, это не любовь, забудь — в её руках тот же меч, что когда-то держал твой отец. В её мыслях тоже учение, что твердил твой отец. В её жизни та же кровь, что была пролита твоим отцом и братьями. В её чреве та же гниль, что породила твоего отца и его идеи. В её сердце тоже пламя ненависти, что твой отец разжег в твоём. — …и нет для меня большей радости, чем служить тебе, и нет для меня большего счастья, чем желать твоего благословения, и нет лучше женщины, матери и дочери, чем ты. Он шёл вперёд, пытаясь убежать от себя самого, оттого чувства морозного воздуха, когда-то обжигающего его босые ноги, лёгкие и горячего собственного сбитого дыхания, от адреналина, заполняющего в ту ночь кровь и заставляющего двигаться — ему снова шестнадцать, в глазах полно слёз, а в мыслях звенящее эхо страха. Только теперь сжимало сердце объятиями то ли божественных рук, то ли стеблей священных цветов — он бы был так рад выкинуть куда-нибудь прочь эту неожиданную, неправильную, сбившую его с верного пути любовь. — Вернёмся в главный храм? - Да.

***

— Фэйград, в последнее время ты чем-то обеспокоена. Что-то случилось? Казармы послушников богини войны отличались от обычных военных — знаки и святыни в углах комнаты, особый горьковатый запах благовоний и далекий звон колокольчиков. Фей до сих пор не могла понять, как искусство войны и священные ритуалы сочетались в этом месте и не вызывали никакого отторжения. Даже звонкие голоса большинства жриц и то словно были на своих местах. Словно так странно, дико и при этом правильно неразлучным трио превращали всё в гармонию, неподходящую хаосу войны. — Нет, Даяна, тебе не стоит волноваться за меня. — Фэйград попыталась улыбнуться — вроде даже получилось. — Просто тот жрец, которого мы тогда встретили в городе, пропал. — А! Тот, которого ты тогда чихвостила? — Подруга, остановившая тогда Фэй, хлопнула в ладоши, будто в её голове сложилось два плюс два. — Неужели наша великая воительница влюбилась? — Боже, Дая, я беспокоюсь, ведь в последнюю нашу встречу он выглядел бледно. — Конечно, ты же у нас беспокоишься о самочувствии каждого встречного-поперечного, — воительница плюхнулась на скамью — всё же нет ничего приятнее, чем снять тяжелый, грязный доспех. — Не утрируй, — блондинка кивнула в сторону бани. Даяна изменила свои выводы, поняв, что ванна — вот оно, лучшее изобретение человечества. — Это странный жрец. — Вы про того, что мы встретили тогда в городе? — Одна из отряда Фэйград, нечаянно услышавшая о чём говорят девушки, резко остановила их. Выглядела она взволнованно, словно ведала самую секретную информацию из всех. — Мне тут знакомый из послушников Флорис рассказал, что это оказывается её главный жрец. — Главный жрец? — Фэй нахмурила брови. Ей казалось, что её разводят как ребенка в день Проказ Суольфуорис. — Да! — Неожиданно девушка, посмотрев по сторонам, будто сейчас скажет что-то не для лишних ушей, наклонилась вперёд. — Более того выбранный самой богиней. — Да ладно тебе брехать! — Даяна шикнула на сплетницу и направилась в ванну. Фэйград поспешила за ней, хотя двигалась уже чисто по инерции.

Никто не понимал, откуда он пришёл. Его ноги были стоптаны в кровь, на руках красовались бесчисленные порезы от веток, а в глазах стоял ужас. Мальчишка не видел ничего — мысли его были одурманены чем-то страшным и опасным. Жрецы хотели прогнать прочь странного гостя — тот выглядел, как сбежавший из золотой клетки ребенок какого-то герцога или, что ещё хуже, как наложник.

Но тут явился её голос. И все в зале замерли.

— Я хочу этого мальчишку.

И никто не возразил, никто и слова никогда больше не сказал.

— С этого дня ты Флоренс и мой главный жрец, не разочаруй меня, мальчишка.

Он уже и не понимал эта жгучая боль, окутывающая его, вызвана неоправданными ожиданиями от неудавшейся любви или от её проклятия, насланного гневом собственничества и ревности. Но цветы распускались в нём, царапая, калеча и заставляя вновь и вновь сплевывать кровь вместе с лепестками. В перерывах между припадками он слышал лишь её досадливое и нежное «Это нужно перетерпеть, дорогой». И когда накатывала в очередной раз, корчась, умоляя и захлебываясь своими соплями, слюнями и кровью, он твердил, что не любит, не любит, не любит, не любитлюбитлюбитлюбитлюбитлюбитлюБИТ.

«это нужно перетерпеть, сладкий, и за этим будет новая светлая жизнь»

«слабый умирает»

«братишка, отец спит, просто спит»

« а? кровь? хех, возможно, он и не просто спит.но ты же примешь правильное решение, братишка»

— Не беспокойся, я спасу тебя от всех ночных кошмаров. Фэйград окинула город ещё одним взглядом. Ей нужно было двигаться дальше — долг перед богиней и народом требовал этого. Но от чего-то болело сердце. — Какой всё же странный жрец, — по лицу скатилась слеза — на её памяти впервые за десять лет. — Удачи, господин Флоренс. Даже она не могла тягаться с божественным решением. Особенно она.