О мужественности Иваизуми Хаджимэ

— Ты мне нравишься, Ива-чан. Как мужчина нравишься. Ойкава решил обрушить на Иваизуми своё признание весной в конце третьего года старшей школы, когда в Мияги только-только зацвела вишня. Поэтому Иваизуми запомнил его лицо под сенью деревьев на школьном дворе. А после того, как они расстались, поступив в разные университеты, Хаджимэ часто снились розовые лепестки в непослушных волосах. Последующие семь лет Иваизуми учился без продыху, играл за университетскую волейбольную команду, иногда умудрялся подрабатывать, а после устроился в небольшую финансовую контору в Сендае, где часто брал сверхурочные, чтобы оплачивать съёмную квартиру. Время от времени родители посылали ему овощи и заготовки, добродушные соседки собирали скромные обеды на работу за помощь по дому. Иваизуми настолько самозабвенно окунулся во взрослую жизнь, что уже не помнил, что именно он пытался ею вытеснить из своей головы. Под Новый год память его освежило письмо в почтовом ящике. Письмом оказалось приглашение на встречу одноклассников. «Будем рады Вас видеть» гласила официозная подпись внизу. Иваизуми покрутил листок и так, и сяк, и ничего кроме чопорного текста приглашения на нём не обнаружил. Совсем не желая надумывать себе причастность Ойкавы к этой бумаге, он поспешил закрыть квартиру, оставив всё за её дверьми. — Сто лет тебя не слышал, — тянул слово за словом Мацукава на том конце провода. С годами его манера речи ни разу не изменилась. — Я получил приглашение. А ты? — Получил. — И что, идёшь? — Ещё не знаю. — Они выбрали вполне подходящую дату. Второго января — как раз у большинства будет возможность приехать. Хотя, может быть, это и не очень справедливо: допустим, кто-то хотел подольше побыть дома в праздничные дни… А тут бац, и снова нужно смотреть на эти лица, — Мацукава смеялся, а Иваизуми мысленно задался вопросом, всегда ли Иссей был таким болтливым. — Я не планировал ехать домой в эти дни. — А праздники с кем собрался отмечать? Или завёл себе подружку? Колись, ты наконец-то познакомился с кем-то после Ойкавы? Семь лет подряд Иваизуми не разрешал себе даже в мыслях произносить это имя, а Мацукава назвал его так просто, как обычно произносят «Сегодня прохладно» или «Рад встрече». И он не понимал, почему люди считали, что могут ковыряться в твоих затянувшихся ранах, если по их меркам прошло достаточно времени, чтобы «отпустило». — Нет, ни с кем не знакомился. Поговорим об этом потом. Я кладу трубку. Иваизуми работал, чтобы жить, и жил, чтобы работать. Он почти не играл в волейбол — довольствовался матчами по спортивным каналам. Он ни с кем всерьёз не знакомился и лишь иногда спал с какими-то девушками. Ему исполнилось двадцать пять, жизнь шла своим чередом. И всё было хорошо, пока он не вспоминал, что на земле существовал такой человек, для которого он всегда был «Ива-чаном». И сколько бы «Ива-чан» ни оглядывался назад, он всё так же трусливо отворачивался, думая, что исправлять что-то уже слишком поздно. Поэтому вопрос о том, пойдёт ли он на встречу одноклассников, незамедлительно поставил Иваизуми в тупик. При одной мысли об этой встрече у него потели ладони и портилось настроение. Но вместе с тем в нём проклёвывалось маленькое острое чувство — предвкушение. Второго января во всей Мияги выдалась мерзкая погода. С неба падал то ли снег, то ли дождь, и дул колючий северный ветер. Иваизуми не без труда нашёл ресторанчик, в котором собралось много людей ещё до его прихода. Озябший и мокрый, он выцепил глазами Мацукаву и присоседился рядом. Волна шума и смеха накрыла его с головой: все просто фонтанировали эмоциями спустя столько лет. Хотя Иваизуми был уверен, многие из его одноклассников и не расставались вовсе. — Я рад, что ты всё же здесь, — Мацукава положил руку ему на плечо. — Я не ожидал, но тоже рад тебя видеть. — Как грубо. Вы слышали, какой этот парень грубый? Иваизуми, ты стал ещё хуже с нашей последней встречи. Перед ним поставили светлое пиво и тарелку жареных креветок. Рефлекторно вцепившись в ручку кружки, Хаджимэ попытался незаметно осмотреть весь зал. От каждого похожего затылка или профиля у него учащалось сердцебиение: мозг начинал лихорадочно думать, что делать, что сказать, но Ойкавы Тоору среди посетителей не было. Он с трудом мог признаться самому себе, что пришёл сюда далеко не из-за Мацукавы или Ханамаки, но спросить у кого-либо из присутствующих об Ойкаве всё равно не решался. Отчего-то Иваизуми считал заинтересованность слабостью. Когда он оставил свои поиски и уткнулся в кружку с пивом, колокольчик над входной дверью приветливо зазвенел. С улицы потянуло непогодой, а вокруг послышались эмоциональные возгласы. — Извините, опоздал. Ну и трудно же вас найти! — на нём было чёрное драповое пальто, в которое ещё не впитались мелкие дождевые капли, и тёмно-синий шарф. Его щеки были красными и наверняка холодными, а волосы по обыкновению торчали в разные стороны. Иваизуми не донёс кружку до рта. Они встретились взглядами буквально сразу же, и Хаджимэ показалось, что по спине заструился холодный пот. Для надёжности он поставил кружку с пивом на стол, чтобы та случайно не выскользнула у него из рук. У Иваизуми не было времени подумать, почему его тело реагирует на их встречу таким образом, потому что Ойкава избавил его от необходимости первым подбирать слова: — Давно не виделись, Ива-чан. Как поживаешь? Он улыбнулся ему так, как улыбался в старшей школе. И точно такую же улыбку Иваизуми получил в ответ на своё «Выкинь из головы эту дурь. Именно потому, что я мужчина, я не могу тебе нравиться». Ничего не изменилось в этой улыбке, и, несмотря на то, что Ойкава сроду обладал весьма непростым характером, для «Ива-чана» у него всегда была заготовлена эта доброжелательная, самая искренняя улыбка. — Я нормально. Работаю… всё нормально, — пробормотал Иваизуми в ответ и припал к кружке. — Ха-ха, я рад. Маццун, когда ты звонил мне в последний раз? Совсем забыл обо мне? Когда он сел за стол напротив Мацукавы, его тут же облепили девушки, как и раньше. Разница была в том, что Ойкава перестал казаться самовлюбленным подростком, и женское внимание ему, безусловно, льстило, но не более. Со всеми он общался на одном дружеском уровне, смеялся, шутил. И на Иваизуми он смотрел столько же секунд, сколько и на всех остальных. — Ойкава-сан, где ты работаешь? — Играю за сборную Японии! Хотел бы сказать я, но!.. Я просто начинающий архитектор в небольшой строительной фирме… — В строительной фирме? Звучит престижно! — Да врёт он все! Посмотрите на него, какой из него архитектор? — Маццун снова проявил бессердечность. — Ну а сам ты, Мацукава, где пристроился? — Он преподаёт физическую культуру в частной школе для детей богатеньких родителей. — Эй! Зачем ты раскрываешь мои карты? Иваизуми слушал весь этот трёп в пол-уха и не мог для себя понять, почему так жадно съедает глазами этого парня напротив. Даже откровенно ловя себя на этом и заставляя прекратить, он снова возвращался взглядом к нему. Его волосы стали чуть короче, шея — немного мощнее, его пальцы были по-прежнему тонкими, а взгляд стал спокойней. Когда сознание как будто бы прожгла одна-единственная мысль, Иваизуми поспешил ретироваться из-за стола. «Как я жил семь лет, не видя этого каждый день?» — Ты мне нравишься, Ива-чан. Как мужчина нравишься. — Выкинь из головы эту дурь. Именно потому, что я мужчина, я не могу тебе нравиться. Лучше пригласи на свидание какую-нибудь девчонку. — Всё в порядке, тогда просто забудь это. Давай потусуемся со всеми после церемонии вручения? Потусоваться со всеми Ойкава Тоору так и не пришёл. И в тот раз Иваизуми испытал облегчение от того, что не обнаружил его среди других своих одноклассников. Перед поступлением в университет в Сендае он написал ему сообщение, в котором спрашивал, «куда всё-таки Дуракава решил поступать», однако ответа не дождался, и в итоге они так и не увиделись перед тем, как расстаться на всё это время. Иваизуми окунулся в учёбу, а что стало с Ойкавой, он и понятия не имел. Первые полтора года было трудно ничего не знать о нём, а потом жизнь задала совсем иной ритм, и думать о Тоору времени не осталось. — Что это? Ты сбежал ото всех? Стоишь тут сам по себе… Иваизуми вскинул голову и в зеркале напротив увидел Мацукаву, привалившегося к кафельной стене. — Как я ещё могу стоять в мужском туалете. — Ну, не знаю… Например, так? Он расстегнул штаны и отвернулся к писсуарам. Иваизуми по-прежнему стоял, упершись руками в раковину, и смотрел на белый фаянс. — Ты часто общаешься с Ойкавой? — Созваниваемся иногда. Тебе вдруг стало интересно? — Боюсь, что только мне. — Что ты сказал? — Мацукава застегнул ширинку и поравнялся с ним напротив зеркала, включил воду. Хаджимэ отмахнулся и, ещё раз сполоснув руки под холодной водой, направился к выходу. — Не впадай в заблуждения. Не знаю, что там у вас произошло, но Ойкава к тебе не поменялся. Перестань накручивать себя и сам это увидишь. — Я сказал ему то, после чего нельзя не поменяться. — Как ты всё усложняешь… Просто иди обратно и разговаривай с ним, если тебе хочется именно этого. Иногда ты так долго запрягаешь. Несмотря на внушающие советы Мацукавы, Иваизуми так и не смог выдавить из себя больше, чем до этого. Один раз он спросил у Ойкавы, где тот живёт, два раза просил передать солонку, и один из них он задел его пальцы своими. Только когда собравшиеся начали делиться на микрогруппы для афтерпати, а Ойкава перебирал всевозможные отговорки, чтобы не присоединяться ни к одной из них, Иваизуми смог застать его один на один. — Может… может, пропустим ещё по стаканчику где-нибудь? — коряво предложил он и, поймав вопросительный взгляд Тоору, добавил: — Вдвоём. Ойкава мешкал чуть меньше минуты, а после с улыбкой согласился. Они дождались, пока шумиха вокруг поутихнет, и покинули заведение под задумчивый взгляд Мацукавы. Глядя на Ойкаву, на его непринуждённость и открытость, Иваизуми всё больше и больше сгорал от желания задать ему столько вопросов, и главный из них: неужели ты всё забыл и не держишь ни капли обиды? Но в этой обстановке, в которой, казалось, всё было, как раньше, он и представить не мог, что спросит что-то в этом роде. Одно лишь его слово о прошлом — и та дружественная атмосфера между ними рухнет в мгновение ока. Если Ойкава не начинал говорить об этом сам, значит, ему совсем не хотелось возвращаться в ту весну на школьном дворе. — Так ты всё же живешь в Токио? — Да, в Токио, — Тоору кивнул и отправил в рот ещё один кусок мяса. — Арендная плата удовлетворяет: сорок тысяч в месяц. Работа недалеко, на машине минут пятнадцать. В общем, меня всё устраивает. Перед ними на электрической конфорке в центре стола шкварчали ломти свинины. В помещении тихим гулом разносились голоса посетителей, за окном морось сменилась на медленно падающий снег. Иваизуми в основном смотрел на пиво на дне своей кружки и иногда, когда замечал, что Ойкава отворачивался, украдкой рассматривал и его. В нём действительно почти ничего не изменилось: его профиль, глаза и ресницы, губы, щёки — всё это было до ужаса знакомым. Раньше Хаджимэ видел это каждый день. Каждый день слышал назойливое «Ива-чан», каждый день невзначай дотрагивался до него то во время игры, то просто пошатнувшись на улице. А теперь Ойкава сидел напротив него за столом, и Иваизуми чувствовал, как внутри скребётся неприятное ощущение: Ойкава Тоору больше не его. Он почти ничего не знал о его жизни. Какие фильмы он полюбил за это время, куда ездил отдыхать. Как получилось, что он завязал с волейболом. Был ли у него любимый человек. — Ну а ты, Ива-чан? Что нового произошло? Мы столько не виделись, как будто полжизни. Расскажи, как живёшь? — Да нечего рассказывать… Выучился и пошёл работать, как все. — Ты никогда не был энтузиастом. — Когда ты возвращаешься в Токио? — Послезавтра. — Понятно. Он ощутил себя загнанным в цейтнот, как будто Тоору сказал не «послезавтра», а «сейчас», и у него совершенно не оставалось времени спросить о том, о чём он боялся думать всё это время. — Маццун говорил, ты завёл подружку? — Ойкава подпёр щеку кулаком и уставился ему прямо в глаза. — И как она? — Не помню, чтобы делился с Мацукавой таким. — Да? А он мне это сегодня за ужином сказал. — У него длинный язык, — Иваизуми потупил взгляд, но по-прежнему чувствовал, что на него смотрят. — Почему ты спрашиваешь об этом? — Ты никогда не пользовался популярностью у девушек, весь в учёбе и волейболе. Вот и спрашиваю. — Знаешь, это довольно грубо. Тоору засмеялся и тут же извинился за свою бестактность, хотя оба они знали, что тогда, семь лет назад, никто из них не стал бы просить прощения за неправильно подобранные слова. И это создавало ощущение отчуждённости. — А что насчёт тебя? Ты завёл девуш… — он не успел договорить, когда из ниоткуда выросла официантка, которой Ойкава начал надиктовывать закуски из меню. В этот же момент Иваизуми почувствовал свой вопрос неуместным и смолчал. Вечер плавно переходил в ночь, время не останавливалось, и, когда на их столе появился счёт на оплату, Иваизуми понял, что не успеет сказать то, что должен. Все их разговоры не сворачивали с прямой линии и не заходили дальше дружеских тем. И как бы Хаджимэ ни хотел вывести Тоору из равновесия, он не мог предпринять попыток сделать это. Без ожидаемых результатов он вышел из заведения вслед за другом. Они шли вдоль по улице бок о бок. Мокрый асфальт покрывал тонкий слой снега, и этот же снег оседал и не таял в волосах Тоору. Иваизуми понял, что почти свернул себе шею, смотря на это, только когда Ойкава окликнул его: — Со мной что-то не так, Ива-чан? — Мы сейчас разъедемся и снова не увидимся бог знает сколько. — Тебя это беспокоит? Я не менял почту, ты всегда можешь написать Ойкаве-сану! — Нет, я… — нахмурившись, он сунул руки в карманы и сжал замерзшие пальцы в кулаки. — Я хотел сказать тебе. Знаю, возможно, спустя столько лет это прозвучит нелепо, но я с того самого момента хотел сказать тебе это. Если мои слова задели тебя тогда, то извини. Я не имел в виду, что мне противно, или что я считаю это мерзким. Я просто не знал, что сказать. Ты… — Хватит, замолчи. Иваизуми остановился, как вкопанный, когда Ойкава резко затормозил. Его дружелюбие сползло по лицу, оставив после себя только тревогу и раздражение. — Замолчи, Ива-чан, и никогда не говори этого больше. — Но почему? Разве это плохо, что я осознал, насколько по-свински поступил? — он не заметил, как повысил голос и развернулся к Ойкаве лицом. — Я жил с этим всё это время, а ты говоришь замолчать? Почему ты… — Ты жил с этим? Правда, хватит. Я изо всех сил старался не дать этому разговору случиться, а ты взял и так всё испортил в одну секунду, — Тоору был откровенно зол, но на лице его читалась растерянность. Он даже толкнул Иваизуми в плечо, когда решил, что тот слишком близко. — «Если мои слова тебя задели»? Ты смеёшься? Это я жил с этим все семь лет, а сейчас ты появляешься и хочешь так просто всё разрешить, потому что совесть замучила? Прости, я ухожу. Он так резко развернулся в противоположную сторону, что Иваизуми растерялся и не сразу среагировал: — Чёрт возьми, выслушай меня! Почему ты не можешь просто послушать? Мы на улице, не веди себя, как… — На март у меня назначена свадьба. Я женюсь, Ива-чан. Же-нюсь. Пожалуйста, не вороши то, что уже прошло, и не ищи со мной встреч после этого. Ойкава сказал это на одном дыхании, ровно и чётко, так, что у Иваизуми даже не было времени осмыслить его слова. Он так и стоял посреди улицы, смотря, как под падающим снегом Ойкава Тоору перебегает дорогу, чтобы поймать такси. В последнюю секунду, когда автомобиль с шашками был в паре метров от Ойкавы, он представил, что они действительно больше никогда не увидятся. Тоору уедет в Токио, устроит там свою жизнь, а он так и останется в Сендае, чтобы снова пропадать на работе. И вряд ли он получил бы теперь ответы на свои письма к нему, даже если бы начал писать. Всё это смешалось в голове Иваизуми, и он, не помня себя, сорвался с места. — До автобусной станции С., пожалуйс… — Ойкава не успел закончить, как его затолкнули на заднее сиденье автомобиля. — До станции С., — повторил Иваизуми, и растерянный водитель кивнул в ответ. — Какого хрена ты делаешь? Ты пьян! Остановите машину, я хочу вый… Его пальцы сжимались и разжимались, когда Иваизуми сдавливал оба запястья. У него перехватило дыхание, когда под губами он почувствовал холодные и сухие губы Хаджимэ. И ему показалось, что сердце сейчас остановится, когда Иваизуми толкнулся языком в его рот. Тело не слушалось Ойкаву и размякало в руках «Ива-чана». Он хотел сопротивляться, но его руки сдались, а губы сами открылись для губ Иваизуми. В груди часто-часто билось сердце, и всё время казалось, что ему это снится. Но холодные щеки Хаджимэ, его нахмуренные брови и плотно закрытые глаза были реальностью. Его язык во рту, вкус алкоголя, его холодные пальцы на горячих запястьях под рукавами пальто, тепло его тела — всё было настоящим. Ойкава с поражением самому себе выдохнул и крепко стиснул чужую шею в объятиях. — Идиот, Ива-чан… ты ведь даже не гей. — Не хочу это слышать от того, кто женится через пару месяцев. Иваизуми частенько снился школьный двор в период цветения вишни и Ойкава, чьё признание так и осталось в том дворе. Слова, которые он сказал ему в ответ, в его снах всегда звучали тишиной, будто он открывал и закрывал рот, как рыба. И вместо этого во снах Иваизуми ощущал какую-то гордость: о том, что произнёс Ойкава, ему хотелось рассказать всем. Чтобы все узнали, что у Короля уже есть «дама сердца». В своих снах Иваизуми никогда не мог дать ему ответа, потому что был слишком счастлив. *** На востоке занимался рассвет. Первые лучи восходящего солнца пронизали сумеречную комнату Ойкавы рыжими полосами сквозь горизонтальные жалюзи. Одетый в пижаму, Тоору неподвижно сидел на разворошенной постели и смотрел на то, как небо на горизонте становится блёкло-жёлтым. Часы на стене мерно отсчитывали секунды. Скоро будет слышно, как близ его дома пройдёт первая электричка. Ойкава не знал, сколько он спал прошедшей ночью — он даже не обращал внимания на время, пока пялился в темноту окна, озаряемый лишь подсветкой монитора на письменном столе. У него затекла шея, спина и ноги, но он продолжал смотреть, не чувствуя сна и усталости. Ему предстоял важный день, и, возможно, Ойкава мог сказать, что его бессонница — просто излишнее волнение. Но он прекрасно понимал: возможно, этот день изменит его жизнь так, что ему придётся приложить все свои силы, чтобы жить её самому дальше. Учитель по физике подозвал к себе Иваизуми, увидев его на выходе из корпуса. Скорее всего, он хотел похвалить его за результаты теста. Иваизуми слушал его, иногда смущённо выдавливал улыбку на своём вечно хмуром лице, отводил глаза и кивал. Ойкава смотрел на него, привалившись спиной к дереву. Пышная крона цветущей сакуры роняла на него свои лепестки. Ойкава смотрел спокойным вдумчивым взглядом, почти так же, как полночи смотрел в окно. И лишь когда Иваизуми заметил его и направился в его сторону, он сделал своё лицо привычным для «Ива-чана». — Мне сказали, что ты здесь. — Кто сказал? — Мацукава сказал, — Иваизуми пнул попавшийся под ноги камень. — Я бы съел двойной гамбургер. Что скажешь? — И клубничный растаявший коктейль? — Ну и его тоже. Ойкава широко улыбнулся тому, как потупился Иваизуми, хотя никто из них не удивлялся, насколько хорошо они изучили предпочтения друг друга. Иваизуми выглядел как обычно хмурым и растрёпанным. Его волосы торчали в разные стороны, между бровей на переносице собрались мелкие морщинки. Он просто стоял и пинал камни в пыли, иногда разминая шею или оглядываясь по сторонам. Ойкава хотел запомнить его таким. Ойкава хотел запомнить всё, потому что, возможно, Иваизуми возненавидит его в следующую секунду. — Эй, Ива-чан. — У тебя тут в волосах… — Иваизуми, не меняя выражения лица, без задней мысли потянулся к нему и выцепил лепесток, застрявший во всклокоченных волосах, — …застряло. Тоору выдохнул и мысленно сосчитал до десяти. Он был уверен, что Иваизуми совершенно не заметил, как у него вспотели ладони. Как предательски был готов задрожать его голос. И как от волнения у него вот-вот закружилась бы голова. — Ты мне нравишься, Ива-чан. Как мужчина нравишься. Они выскочили из такси, не доехав и двух кварталов до нужной остановки. С неба по-прежнему падал мокрый снег, только хлопья его стали больше, а ветер стих. Тишину сумеречной голубой улицы раз в полминуты нарушали проезжающие мимо машины. Ойкава смотрел вслед удаляющемуся такси, и его блёклое дыхание растворялось в холодном январском воздухе. Иваизуми до сих пор не мог пересилить себя и не смотреть на него. Когда на мосту перед ними застучал колёсами поезд, перебивая свет фонарей, Ойкава будто очнулся. — И что теперь? — произнёс он, по его лицу быстро бежали полосы рыжего света. — Что теперь? — вторил Хаджимэ. Тоору вздохнул. — Всё это кажется бредом. — Есть такое. — «Есть такое»? Послушай, это ведь ты, — Ойкава ткнул пальцем в грудь Иваизуми, — ты устроил это всё. Ты позвал меня выпить, ты затеял этот разговор, которого я старался избегать как мог, ты затащил меня в такси, и ты… ты сделал то, что сделал. Небось уже пожалел? Что засунул свой язык мне в рот? Ведь лучше бы я целовал «какую-нибудь девчонку», верно? Иваизуми молча отвернулся и уставился на мокрый асфальт под ногами. Его замшевые ботинки намокли и покрылись тёмными пятнами. Ойкава, не получив никакой ответной реакции, на несколько секунд закрыл лицо руками. — Боже… я знал, что это было плохой идеей, не стоило даже… — …и в такси ты сам сел. — Что ты сказал? — Нет, я не пожалел, — уверенно ответил Иваизуми, по-прежнему смотря себе под ноги. Возможно, ему ещё сложно было смотреть в глаза Ойкаве в тот момент, когда он пытался собрать все свои мысли и ощущения воедино. Отчасти он понимал Ойкаву: происходящее не вязалось с реальностью. Он настолько глубоко увяз в своей повседневной жизни, каждый день в которой был копией предыдущего, что уже не представлял, как его реальность может так круто повернуть в другую сторону. Впрочем, он и не удивлялся — чего ещё следовало ожидать от появления в его жизни Ойкавы Тоору. Он появился и, ровным счётом не предпринимая ничего, стал центром вселенной для Хаджимэ, который все семь лет пытался об этом центре забыть. Иваизуми поднял голову и обернулся. Лицо Ойкавы, озарённое тёплым светом фонарей, смотрело на него так просто и так доверчиво, что на секунду у него сдавило грудь. Ойкава был здесь, был реален, и, возможно, чего-то сильно ждал. Его глаза казались несоразмерно большими и сияющими — на мгновенье Хаджимэ показалось, что это слёзы, но он знал: Ойкава не станет. Он ни за что не покажет свою слабость. — Я не пожалел, что поцеловал тебя, — громче произнёс Иваизуми. Тогда же он заметил, как Ойкава поджал губы. — И я бы сделал это ещё раз, если бы… ты разрешил, — тише добавил он. — Если ты скажешь, что это было ошибкой, я тебя никогда не прощу, — пробормотал Ойкава. — Понял. — И я не стану слушать твои оправдания, что ты не гей. — Ясно. — И будет бесполезно извиняться. Я никогда не приду на встречу одноклассников. — О’кей. — И занесу тебя в чёрный список. И сменю почт… Иваизуми открыл глаза только для того, чтобы увидеть нахмуренное лицо Ойкавы, и как он сосредоточенно зажмурился, когда их губы соприкоснулись. Он почувствовал, что руки Тоору беспорядочно ищут поддержки и, в конце концов, найдя края его парки, отчаянно вцепляются в них. По мосту снова побежала электричка, сотрясая железобетонную конструкцию под собой, и перебивая рыжий свет фонарей сверху. Снег прекратился. Они взяли по банке кофе в круглосуточном магазине и теперь шли через пустой парк с заброшенным на зиму прудом. Где-то на другом конце парка один раз залаяла собака, и единожды мимо них проехал велосипедист в экипировке. В темноте ещё далеко мерцали яркие цвета светодиодной подсветки колёс его велосипеда. — Как родители? — Порядок. А твои? — Тоже нормально. Большую часть времени Иваизуми молчал. Ойкава тоже не стремился расспрашивать его и рассказывать о своём. Скорее всего, он, как и Хаджимэ, чувствовал, что пропасть между ними размахом в семь лет не преодолеть вот так запросто, заполняя пустоты дежурными вопросами. А говорить напрямую о наболевшем было слишком непросто — ни один из них не мог должным образом набраться смелости, да и не обладал необходимой осторожностью. Поэтому они молчи пересекали знакомые улицы родного города в ночной тишине и иногда обменивались какими-то фразами невзначай. Иваизуми было неловко. Всякий раз он пытался украдкой смотреть на Ойкаву, и не столько для того, чтобы просто видеть его, сколько для того, чтобы знать, что всё в порядке. Каждый раз, будто случайно оборачиваясь назад или оглядываясь по сторонам, Иваизуми боялся увидеть досаду, печаль или злость на лице Ойкавы. Всё, что связывало их сейчас, казалось Хаджимэ настолько хрупким и эфемерным, что он каждую секунду переживал внутри себя, что это может исчезнуть так же, как и семь лет назад. Разница была лишь в одном: в тот раз Иваизуми сам всё испортил. И он мысленно обещал себе во что бы то ни стало не допустить прошлых ошибок. Его выдернул из размышлений задумчивый вздох Ойкавы, и тогда же он слабо ударился в спину затормозившего друга. — Что «ох»? — Я и не заметил, как мы вышли на улицу к моему дому. — И вправду… Иваизуми заозирался по сторонам, и действительно: блуждая по городу, они пришли в район, где прошло всё их детство. Он даже не мог с точностью сказать, где он бывал чаще: в доме Ойкавы или в своём собственном. Воспоминания о былом моментально покинули его, как только на смену им пришло осознание: их прогулка закончена. С дрожью внутри Иваизуми ждал от Ойкавы «Мне пора» и напряжённо смотрел ему в затылок. — Ну, что ж… мы о многом смогли поговорить, — натянуто бодро подытожил Ойкава. — Не смеши меня. — Я знаю, я знаю, — Ойкава засмеялся. — Я ведь должен был что-то сказать. — Не смейся, когда тебе не смешно. — … не смеяться? — Не делай такое лицо, как будто всё в порядке. Как будто тебя всё устраивает. Или тебя действительно всё устраивает? Если нет, то не надо выдавливать из себя этот смех, Дуракава. Ойкава растерянно смотрел на него. Иваизуми впервые смог сказать ему это. Прежде пытаясь не видеть этого, часто закрывая глаза и принимая как должное, он наконец-то сказал ему. «Если тебе больно, пусть болит, но не скрывай этого от меня». Спустя всё это время к нему пришло осознание, насколько тяжело для сильного Ойкавы быть сильным. И он больше не хотел, чтобы Ойкава делал вид, что всё хорошо, когда думал, что Иваизуми его не видит. — Ладно… — только и ответил Ойкава, всё так же удивленно пялясь на Хаджимэ. — Но я всего лишь хотел предложить тебе зайти, Ива-чан. «Я всего лишь хотел предложить тебе зайти». Иваизуми совершенно не хотел задумываться о том, что все домочадцы Ойкавы уже давно спят, и что завтра, возможно, его мокрые замшевые ботинки кто-то из них найдёт брошенными у входа. Это и все остальные мысли покинули голову взвинченного Иваизуми, когда он, быстро скинув промокшую одежду в темноте коридора, пробирался вслед за Ойкавой к его комнате на втором этаже. Холодные пальцы Тоору сжимали его запястье, под ногами поскрипывал дощатый пол, и Иваизуми широко распахнутыми глазами смотрел вперёд. Он впервые был таким возбуждённым и зацикленным за все разы, что бывал в этом доме. — Я могу сделать чай, если нужно, — первое, что произнёс Ойкава, как только они очутились в его комнате при свете яркой лампы дневного света. Взъерошенный Иваизуми только молча уставился на него. Всё это время он чувствовал себя так, будто они убегали от погони, и когда он закрыл за собой дверь в комнату, то инстинктивно прижался к ней спиной. Так и стоял, вперившись в Ойкаву растерянным взглядом. — Ты в порядке? Выглядишь каким-то бледным… — В порядке, — механически ответил Иваизуми. — Я говорю, что могу сделать чай, если… У Ойкавы после холодного ночного воздуха были красные щеки, завитки его мокрых от снега волос торчали в разные стороны, а его обветренные губы были яркими и влажными — Тоору имел плохую привычку постоянно облизывать их. Откуда он такой взялся? — спросил бы себя Иваизуми, если бы у него было время на размышления. Но времени у него не было. Тёмно-синий вязаный шарф, который Ойкава до этого зачем-то сжимал в руке, бесшумно упал на пол. Всё, о чем Иваизуми подумал, так это то, что с Ойкавой они целовались так, как ни с одной девчонкой до этого он не целовался. Иваизуми до сих пор не считал себя геем. Он также не мог сказать, что повторил бы то же самое семь лет назад, будучи старшеклассником или вообще когда-либо с другим парнем. Он только ощущал непреодолимую тягу к Ойкаве, который, как ему казалось, всё ещё был далёк и недосягаем. Как будто сам Иваизуми по-прежнему стоял на школьном дворе, осмысляя услышанное, а Ойкава давным-давно зажил своей жизнью: работал, ходил в бассейн, виделся с племянником, планировал свадьбу. «Подожди меня!» — хотелось ему крикнуть изо всех сил, но отчего-то он не мог. Поэтому Иваизуми жмурился и шумно хватал ртом воздух в перерывах — лишь бы на дольше хватило. Он чувствовал, как быстро бежит время, и каждую секунду боялся, что это может закончиться. — Постой, — первым отстранился Ойкава. Его губы опухли ещё сильнее, он никак не мог отдышаться. — Что не так? — Не то чтобы… — Снова хочешь сказать, что я посчитаю это ошибкой? Или хочешь спросить, не пожалел ли я уже об этом? Я не отказываюсь от своих слов. — Я бы всё отдал за это тогда, — усмехнувшись, признался Ойкава. — Лишь бы нравиться тебе так же сильно, как ты мне. Ойкава произнёс это, и в комнате повисла тишина. Иваизуми показалось, что его окатили холодной водой — эта волна прошибла всё тело, он моментально вспотел, а в животе закрутилось необъяснимое волнение. «Я женюсь, Ива-чан. Же-нюсь». Какая она, та девушка, которая через пару месяцев станет твоей женой? Как давно вы знакомы? Смогла ли она заменить тебе меня? Вспоминал ли ты обо мне, будучи с ней? Влюблён ли ты в неё больше, чем был влюблён в меня. — Что такое, Ива-чан? — Да вспомнил тут кое-что. Иваизуми медленно разжал пальцы на плечах Ойкавы и поднялся с кровати, на которую они спонтанно присели через минуту после того, как Тоору выронил из рук шарф. За окном снова пошёл снег, особенно хорошо его было видно близ фонаря, освещавшего улицу. Какой-то человек в длинном чёрном пальто выгуливал собаку в ночи. Собака периодически останавливалась и отряхивалась. Иваизуми почувствовал такую невыносимую горечь, что, ему казалось, готов был расплакаться. — Как зовут твою невесту? — Мияко. — И как она? — Милая и очень заботливая. — Пожалуй, то, что тебе нужно. — Угу. Всё я же сделаю чай. Тоору вышел, с тихим щелчком закрыв за собой дверь, а Иваизуми так и остался стоять возле окна, снедаемый доселе незнакомым чувством. Оно будто парализовало всё его тело, отравляя каждую клетку, заставляя ненавидеть себя и свою беспомощность, и — Иваизуми был уверен — именно оно не давало ему сказать то, о чём он думал всё время, находясь рядом с Ойкавой. Нравлюсь ли я тебе так же сильно, как раньше? Смог бы ты любить меня? Ему было неважно, откуда берутся эти вопросы в его голове, Иваизуми чувствовал одно — ревность и сожаление пожирали его изнутри, и от этого всё вокруг теряло свой смысл. Он ощущал то опустошенность, то злость, адресованную неизвестно кому. И от чая, заботливо приготовленного Ойкавой, становилось только хуже. Ко всему Иваизуми знал наперёд: потрескавшиеся губы Ойкавы и его холодные щёки, по которым бежит рыжий свет фонарей, теперь надолго останутся в его памяти. И если раньше он возвращался к воспоминаниям об Ойкаве с чувством вины, то теперь на смену ему придёт сожаление. Хаджимэ уткнулся носом в глубокую чашку с тёплым чаем. — Как-то стало совсем не весело, — вздохнул Ойкава, первым оборвав затянувшуюся паузу. — Всё «весело» осталось там, в школе, — буркнул в ответ Иваизуми и мотнул головой. — Да, с Ива-чаном в школе было очень круто! Столько воспоминаний, от которых можно кататься со смеху, — Ойкава расплылся в улыбке и как-то мечтательно засмотрелся на потолок, — … но не всегда быть с Ива-чаном значит веселиться. — Что ты хочешь сказать? — Иногда быть с Ива-чаном — больно, — улыбнулся Тоору. Он тряхнул головой и залпом допил остатки остывшего чая в своей кружке, а потом отвернулся к окну и с минуту смотрел в расходившуюся темноту за стеклом. Время близилось к утру. В глазах Ойкавы отражались блики от холодного света фонаря. И в этот момент он показался Иваизуми самым одиноким существом на планете. — Мы скоро расстанемся, — тихо заговорил Ойкава, а потом улыбнулся. — Я всё же хочу провести это время с тобой так, как мне того хотелось. Можно? — Можно что? — опешил Иваизуми. Иваизуми мог только предполагать, как теперь сложатся их жизни дальше, однако он не предчувствовал ничего более радостного, чем то, что уже у них было. Он с тоской думал о своей работе и съёмной квартире, представляя, как вернётся к своему быту, в котором будут только спортивные каналы, пиво из жестяных банок в одиночестве по вечерам и случайные девушки. Быт, в котором не-будет-ойкавы-тоору. Иваизуми не мог не думать об этом, когда от возбуждения и ощущения Ойкавы рядом у него едва ли не слезились глаза. Лежа на спине и изучая потолок в комнате, в которой он бывал несчётное количество раз. Ощущая его губы на своей шее, его руку у себя в паху, его солёные щёки своими губами. Ничего большего, только руки и рот — пообещал ему Ойкава, и под конец Иваизуми подумал, что он не был бы против всего остального, даже если бы Тоору не остановился. У него попросту не было времени рассуждать обо всём этом, бояться последствий и обдумывать каждое своё действие — он и так слишком много думал о времени. До такой степени много, что в какой-то момент принял решение: просто отпустить эту мысль. Не было смысла торопиться схватить Ойкаву за руку, урвать короткий поцелуй в ухо или висок, каждый раз ловить его взгляд, как будто они никогда больше не увидятся. В какой-то момент Иваизуми почувствовал, что должен сделать одну-единственную правильную вещь — отдаться ощущениям. Отключить голову и просто плыть по течению — так решил для себя Иваизуми Хаджиме, смотря на взлохмаченную макушку Ойкавы, нависшего над ним. И когда большая и тёплая волна ощущений накрыла его с головой, он совсем потерял счёт времени. Созерцая блёклое небо, наполняющееся утренней синевой, Иваизуми совсем ничего не пытался понять. Почему он распластался на кровати Ойкавы с расстёгнутой ширинкой, почему тело отказывалось двигаться, и почему тяжёлая голова Тоору до сих пор давила на плечо — всё это роилось в сознании Иваизуми, но он совершенно не желал хоть на секунду выходить из этого тёплого, влажного, тянущегося транса. Возможно, где-то на периферии сознания он понимал: задумайся он об этом хоть немного, и всё рухнет в один миг. Поэтому Иваизуми так и лежал в прострации, уставившись на небо за окном и неосознанно считая горячие выдохи Ойкавы в свою шею. — У меня была подружка пару месяцев назад. Хорошая была девчонка. Не то чтобы у меня с ней было что-то серьёзное… так, встретились пару раз. Оба из них были в кино, а потом в моей квартире. Не хочется обижать таких девчонок, как она. Да я в общем-то и не специально… просто… сложные они какие-то, эти девушки. Не звонишь ей после всего — она обижается. Позвонишь, попросишь прощения — тоже обижается. А за что извинялся-то? И сам толком не знаешь. — С чего это ты решил рассказать? — подал голос Ойкава, не поднимая головы с плеча Хаджимэ. — Просто, чтобы ты знал. Я же знаю про тебя и… Мияко. Решил, что правильно будет, если ты тоже будешь знать. — Знаешь, по сравнению со свадьбой… это сущий пустяк. Ойкава невесело усмехнулся, и Иваизуми вторил ему кривой улыбкой. Между ними снова натянулась тишина, но теперь она не настораживала как прежде. На смену тревоге и спешке пришло тяжёлое и тихое чувство печали — Иваизуми понял это, когда смотрел на безмятежное утреннее небо. С рассветом их время полностью вышло. В запасе не осталось и получаса. Даже пары минут, чтобы спросить, не сожалеет ли Ойкава о произошедшем, о чём он думает, так же смотря в окно, сможет ли он теперь просто уехать, как будто ничего и не было. Иваизуми показалось, что, проглотив все эти вопросы, он действительно подавится. — Тебе пора, Ива-чан, — произнёс Ойкава, и Иваизуми непроизвольно вздрогнул от этих слов. Не то чтобы он не был готов к ним, но всё его нутро ощутимо протестовало против происходящего. Это неправильно, неправильно! — кричало это чувство внутри него, однако его зов становился всё тише и тише под давлением многотонного ощущения необратимости и беспомощности. Иваизуми перебирал в голове всевозможные слова и предлоги, которые могли бы позволить ему и Ойкаве задержаться здесь и сейчас вместе, но каждое слово застревало в глотке, и он ничего не мог выдавить из себя. Вместо этого Иваизуми поднялся с постели, отряхнулся, застегнул штаны и оправил воротник водолазки. Взлохмаченный Ойкава поднялся следом и теперь сутуло сидел посреди смятых подушек и одеяла. — Первый автобус уходит… — В шесть утра, я знаю. Не впервой. Ойкава усмехнулся и потёр рукой шею, отведя глаза. Иваизуми смотрел на него, сам не зная, чего выжидая, но всё же, неловко почесал затылок и потупил взгляд. Чего бы он ни хотел услышать от Ойкавы в этот момент, ничего бы не произошло. Это был не фильм, не книга и не комикс — это была реальность. В реальности люди могут расстаться раз и навсегда, и никто из них не сделает шаг друг другу навстречу. Иваизуми Хаджимэ был в том возрасте и жил такой жизнью, когда человек перестаёт верить в романтические счастливые небылицы. В мире, в котором жил Хаджимэ, если человек говорит «Я ухожу», то он уходит. И от осознания этого горечь, расползшаяся внутри него, только усилилась. Он в последний раз окинул Ойкаву тяжёлым взглядом. И совсем не для того, чтобы тот смог прочесть в нём немую просьбу, а, скорее, чтобы запомнить его таким в этот самый момент. Ссутулившимся, с опущенной головой, всклокоченными волосами, стройным, почти прозрачным, на фоне этого голубого рассвета. Когда Иваизуми задержался взглядом на растрёпанных волосах Тоору, его рука машинально потянулась к ним, и он почти почувствовал под пальцами эти жёсткие вьющиеся волосы, но в последний момент остановился. Отчего-то Хаджимэ показалось, что он больше не имел на это права. — Что ж… — пробормотал Иваизуми, отдёрнув руку, — я рад, что мы смогли увидеться. Береги себя. — И ты себя, Ива-чан. — И нормально питайся. — И ты тоже позаб… — Не перетруждайся на работе. Соблюдай режим дня. Не спи с открытым балконом и не разгуливай в сырой одежде по улице, если попал под дождь. — Ива-чан, достаточно… — Никому не давай себя в обиду, ладно? Я надеюсь на твой выбор. Пусть Мияко как следует позаботится о тебе. А, и кстати, я ведь так и не поздравил тебя с помолвкой. Тоору был неподвижен, но Иваизуми украдкой видел, как он смотрит на него во все глаза. Он не хотел замечать. Не хотел, потому что всеобъемлющей печали в этом взгляде хватило бы на них двоих с лихвой. Хаджимэ выдохнул и наконец замолчал. Тоору поднялся с постели со словами, что проводит его до дверей. Холодный утренний воздух заставил Иваизуми передёрнуть плечами, как только он оказался на пустынной улице среди одинаковых серых домов, ровными рядами выстроившихся вдоль тротуаров. Ярко-голубое небо на востоке подёрнулось бледным жёлтым, и фасады домов постепенно начали золотиться лучами восходящего солнца. На каждом участке было пусто. Калитки заперты, шторы на окнах задвинуты, припаркованные автомобили молча дожидались своих владельцев. Вокруг не было ни души. Из-за этой утренней тишины у Иваизуми создавалось ощущение, что время здесь остановилось. Он спускался вниз по улице вдоль домов, мимо которых сотни тысяч раз в детстве они с Ойкавой пробегали или проезжали на самокатах. Мимо которых в средней школе он неоднократно проезжал на велосипеде, чувствуя крепкую хватку рук Ойкавы на своём животе. И мимо которых они всегда шли бок о бок в старшей школе. Иваизуми остановился посреди пустой дороги, солнце светило ему в спину. *** Мобильный разрывался от шумной вибрации и вот-вот норовил упасть с края прикроватной тумбы. Иваизуми с трудом разлепил глаза и не сразу понял, где он находится. Это должна была быть комната Ойкавы, но вид за окном совсем не напоминал пейзаж, который он наблюдал сегодня ранним утром из окна. Ему потребовалось почти полминуты, чтобы понять, что это дом его родителей, его комната, и что его мобильный трещал над ухом от входящего звонка. В тени на стене большие круглые часы показывали половину первого пополудни. — Я уж думал, ты помер, — невесело пошутил Мацукава на том конце линии. — Как дела? — Маццун… — Он самый. Что с твоим голосом? Похмелье замучило? Ты так долго не брал трубку… Как всё прошло? Ему показалось, что вопросов слишком много. Ночь для Иваизуми была бессонной и трудной. Встреча одноклассников, попойка с Тоору, разговор в его доме, и… Воспоминания, которые Иваизуми сперва принял за сон, ворвались в его голову ярым потоком. Это было то чувство, когда после сна ощущаешь горечь или осадок, но не сразу вспоминаешь, с чем это может быть связано. Но он вспомнил. Вспомнил обветренные шероховатые губы Ойкавы, его жёсткие волосы и солёные щёки, его холодные пальцы у себя под бельём, и его сгорбившуюся фигуру на кровати у окна. — Ты здесь? Иваизуми, не отключайся, — голос Мацукавы был относительно бодрым, но всё же сквозил беспокойством. Даже такой, как он, не мог не брать во внимание то напряжение, в котором находились его друзья прошлым вечером. — Так что там с Ойкавой? Вчера лишь слепой не видел, что вы решили зависнуть вдвоём после общего сбора. А когда все наши напились, то только и делали, что обсуждали ваш долгий разрыв. Ну? — С Ойкавой… ничего. С Ойкавой… — прохрипел Иваизуми и замолчал. Он смотрел в пустой белый потолок, но видел совсем другое. «Ничего нельзя вернуть назад». — Я… всё испортил, Маццун. — Что испортил? — Вряд ли мы когда-нибудь ещё увидимся. Думаю, это действительно конец для нас. — Вон как заговорил… — протянул Мацукава, а следом выдержал недолгую паузу. — Собирайся. Встретимся на автобусной остановке, как обычно. — Не думаю, что могу сегодня… — Я уезжаю сегодня вечером, поэтому ноги в руки — и чтобы через час был на месте. Помнишь закусочную там через дорогу? С клетчатыми скатертями? Вот там и встретимся. Иваизуми ничего не оставалось, кроме как согласиться, потому что Мацукава сразу же положил трубку, давая тем самым понять, что не примет никаких возражений. Кроме того, он действительно мог уезжать вечером этого же дня, и Иваизуми решил, что, по крайней мере, будет неуважительно проигнорировать предложение, сделанное в таком контексте. Он ещё раз зарылся лицом в одеяло, и на секунду представил, как отчаянно обнимал Ойкаву каких-то семь часов назад. Нагревшееся теплом его тела одеяло источало ненавязчивый цветочный запах кондиционера для белья — мать Хаджимэ щепетильно подходила к вопросу подготовки комнаты перед приездом сына — и от этого Иваизуми казалось, что пусть на какие-то секунды, но ощущение Ойкавы рядом с ним продлевалось. Спустя столько лет скатерти в закусочной у станции по-прежнему оставались клетчатыми, разве что цветовая гамма с ярко-красного и белого сменилась на темно-синий и жёлтый. Обстановка здесь была такой же, как и в школьную пору: шумели многочисленные посетители, телевизор на стене транслировал новости, а из кассетного магнитофона ровесника Иваизуми доносился старый соул. Это место не было популярно среди школьников или студентов, но отчего-то друзья периодически собирались здесь. Иваизуми краем глаза уловил силуэт высоченного Мацукавы, промелькнувший мимо окна, и через секунду колокольчик над дверью оповестил о новом посетителе. — Зовёшь меня на встречу, а сам приходишь не вовремя, — проворчал Иваизуми, но интонация его была настолько усталой, что его слова прозвучали, скорее, как сокрушение, а не упрёк. — Глянь на часы, — отозвался Мацукава, снимая мокрую куртку — на улице снова шёл снег, — я пришёл вовремя. Просто ты появился раньше. И за это получишь похвалу от Мацукавы-сенсея. — Ничего не хочу слышать… Мацукава засмеялся, тряхнув влажной копной волос. Тут же к нему подоспела официантка, и он, по примеру Иваизуми, заказал себе только чёрный кофе. Он что-то говорил о заторе на главной дороге по пути сюда, сокрушался о том, что плохо убирают дороги в такой-то снегопад, следом поведал о тётке, которая заявилась к нему домой с самого утра якобы поздравить с праздниками, а потом поддёрнул рукава водолазки и, умостив руки на столе, уставился на Хаджимэ. — Я знаю. Про тебя и Ойкаву знаю. — Чего? — опешил Иваизуми. Он не готов был вот так в лоб слышать такие вещи, в которых ещё и фигурировал Ойкава. Да и его мозг никак не мог выстроить логический мост от тётки Мацукавы до его (Хаджимэ) отношений с Тоору. — Я к тому говорю, что нечего вокруг да около ходить в разговорах со мной. Я, пожалуй, единственный, кто знал это с самого начала. Не подумай ничего такого. Ойкава сам рассказал мне, в школе ещё. Как сейчас помню, выдал мне на перемене, мол, свет ему не мил без Ива-чана, я тогда даже булку свою доесть не смог. Сидел и смотрел на него во все глаза, а он пялился в одну точку с тупой такой, печальной улыбкой. И про то, как ты отшил его, я тоже узнал сразу же. Собственно, поэтому я тебя сюда и позвал сегодня. — …а где связь? — как будто не своим голосом выдавил Иваизуми. Не то чтобы всё остальное, сказанное Мацукавой, не привлекло его внимание, просто этих слов было слишком много, чтобы он за раз смог воспринять их и переварить. Он отупело смотрел на одноклассника, распахнув глаза, и больше не мог вытянуть из себя ни единого вопроса. — Связь, говоришь… — Мацукава отпил из чашки принесенного официанткой кофе и, поморщившись, высыпал в него сразу три пакетика сахара. — Это было перед самым выпускным. Он позвонил мне уже за полночь, я сразу понял, что дело неладно. Знаешь, Ойкава ведь не из тех людей, которые являют свои эмоции как они есть. Вот ты, например, если злишься, то и наорёшь, и выругаешься, и морду злобную сделаешь настолько, что и лезть к тебе не захочется. А он тихий, как тростник. Думаю, что он никого не хочет обременять своими переживаниями, и поэтому носит всё в себе. Что уж поделать, видать, воспитан он так. Ты ведь как никто другой знаешь, какой он показушник… а для чего всё? Так вот позвонил он мне, и тихим таким, спокойным голосом рассказал. Без сантиментов и слёз, как настоящий мужик. Он не передавал твои тогдашние слова, просто сказал: «Я всё испортил. Думаю, это конец для нас». Знакомые слова? Я как от тебя их услышал, мне на секунду даже дышать трудно стало. Кофе в белой керамической чашке, до этого издававший соблазнительный насыщенный аромат, теперь казался Иваизуми остывшей тёмной жижей, в которой отражалось его угрюмое лицо. Что давали ему слова Мацукавы? Он понятия не имел. Будто они были сказаны для того, чтобы ещё раз содрать корку с незажившей раны, и Иваизуми поймал себя на мысли, что это был не первый раз, когда Мацукава позволил себе копаться в его прошлом. Однако он не испытал злости в отношении одноклассника. Всё, что почувствовал Хаджимэ в этот момент, так это только удушающее отвращение к самому себе. К своему лицу, к своему голосу, к своей интонации, с которой он отверг признание Ойкавы в тот день на школьном дворе. — Что я должен был сделать? — спросил Иваизуми как будто бы самого себя. Этот вопрос явно предназначался не для Мацукавы. — Я ответил ему, как чувствовал. Что я должен был ответить? Мы были пацанами, я понятия не имел, что чувствовал в тот момент. Меня и без того пугала перспектива взрослой самостоятельной жизни, а тут ещё и это признание накануне выпуска. Возможно, имей я тогда мозги себя сегодняшнего… я бы не оставил ему эти грёбаные воспоминания. И эти ощущения… тоже не оставил бы. — Эй, теперь нет смысла заниматься самобичеванием из-за того случая. Самое паршивое, что ты можешь сделать, это сожалеть. Ничто в мире не является настолько бессмысленным, как сожаление. Ты не можешь изменить вчера, а вот завтра — вполне себе. Понимаешь, о чем я? — Мацукава вперился в него убеждающим взглядом, но лицо Хаджимэ оставалось непроницаемым. — Изменить завтра, — усмехнулся он в ответ. — Изменить… я понимаю, о чем ты. Конечно, я понимаю. Только вот… — Иваизуми поджал губы, и всё его лицо в один миг превратилось в одну сплошную досаду, — …он помолвлен. Ойкава женится через несколько месяцев. Разве я, появившийся из ниоткуда и осознавший свой поступок, имею право рушить его жизнь сейчас? На данном этапе, когда выбор для него определяет направление жизненного пути? Разве кто-то вроде меня имеет право лишать его равновесия… ты и сам это понимаешь, Маццун. — А что в альтернативе? Существовать, а не жить, с бесконечным сожалением и угрызением совести? — Для такого человека, как я, думаю, это самый подходящий исход. Прости… я знаю, что ты уезжаешь уже сегодня, — Иваизуми отодвинул от себя чашку с недопитым кофе и взял в руки куртку, брошенную рядом на диване. — Лёгкой дороги, и береги себя. И спасибо, что позвал. Я, правда, благодарен тебе за всё это, но в нашем случае уже ничего не изменить. Остаётся только принять это. В любом случае, ещё увидимся. Он оставил деньги на столе и поднялся, наспех наматывая на шею шарф и надевая куртку на ходу. Отчего-то Иваизуми почувствовал, что ещё пара минут, проведённых в этом заведенье, и он распрощается со своей врождённой стрессоустойчивостью. Для себя Хаджимэ решил, что сложившиеся обстоятельства послужат ему наказанием за его черствость и за разбитое в школьные годы сердце Ойкавы. Определённо, так было немного легче переживать чувство, что изнутри драло его грудную клетку. По крайней мере, он сможет сколько угодно перед сном вспоминать эти несколько часов, проведённые с Ойкавой в его комнате этим утром. — Ну, удачи тебе, — бросил напоследок Хаджимэ. — Ага, и тебе, — Мацукава залпом допил кофе на дне чашки. — Кстати, брак фиктивный. Иваизуми на мгновенье застыл напротив входной двери, как вкопанный, а затем всё же вышел на улицу. *** — Ты представить себе не можешь, как много я думал об этом, — на выдохе произнёс Ойкава, а Иваизуми крепко зажмурился, стиснув зубы. То ли от пробежавшего по спине озноба, то ли от того, каким возбуждающе тихим был голос над его ухом. Он никогда прежде не видел Ойкаву таким, даже не думал о нём в таком ключе, и вот сейчас, когда руки его некогда друга доводили Хаджимэ до исступления, он впервые едва почувствовал нечто, отдалённо напоминавшее вожделение. Скользящие движения чужой руки, влажные поцелуи за ухом и на шее, вжатое между его бёдер колено Ойкавы и его мутный взгляд — всё это заставляло Иваизуми постепенно осознавать один-единственный факт. Он желал Ойкаву Тоору. Здесь и сейчас он хотел его, как мужчина мужчину, и этот факт окончательно раздавил крупицы надежды на возвращение былой дружбы. «Для этого ли я погнался за ним?» — спрашивал себя Иваизуми, но не мог дать себе чёткого ответа. — Ива-чан, я думал об этом так много, что, кажется, я сейчас сплю. Прости… Пожалуйста, не думай обо мне так… Я, правда, теряю голову от того, что ты сейчас рядом и позволяешь мне это. Посмотри… меня даже трясет, как пацана. Тоору поднял ладонь между их лицами, и по ней действительно было видно, что его тело била крупная дрожь. Взмокший и возбуждённый, он попытался улыбнуться, но получилось из ряда вон плохо, поэтому он опустил голову, пряча глаза. Иваизуми вдруг испытал острую необходимость почувствовать его дрожащие влажные губы своими и, взяв Ойкаву за подбородок, заставил поднять голову. — Не смотри на меня так… Я не хочу, чтобы ты см… — начал было бормотать Ойкава, но не смог продолжить, когда почувствовал язык Иваизуми у себя во рту, и этого ему сполна хватило, чтобы забыться. Он нехотя оторвался от губ Хаджимэ, облизываясь и тяжело дыша. — Я хочу сделать это ртом. Ты… разрешишь? Обещаю, что не зайду дальше этого. Иваизуми показалось, что в его теле нет сил, чтобы удивляться. Каждая мышца в нём как будто онемела от накатившего удовольствия, и всё, что он смог сделать, это откинуться на спину, закрыв раскрасневшееся лицо руками, тем самым давая своё согласие. «Почему он так хорош в этом?..» Те же самые часы на стене в его комнате отсчитывали секунды после шести часов вечера. Открыв глаза, Иваизуми понял, что это снова не дом Ойкавы, и что секунду назад мать позвала его на ужин. Тогда же он понял, что лежит на своей кровати в уличной одежде, а в комнате на повторе звучит «Прибытие пришельца*» — любимая песня Ойкавы. Иваизуми хлопнул себя ладонями по лицу и на секунду зажмурил глаза. Чувство реальности постепенно оставляло его, когда он вспоминал утро этого дня. Стоило лишь на секунду перенестись в комнату Ойкавы, как остановиться уже было невозможно. Ему казалось, что несколько этих жалких часов после семи лет разлуки были самыми счастливыми за всё это время. Пытаясь вспомнить, когда ещё он был так счастлив, Иваизуми не мог назвать ни одного события из своей жизни после выпуска из школы. Не говоря о принятии его на работу, удачных свиданиях с девушками, да и, пожалуй, с победами в матче это было не сравнить. Определённо, сражаясь бок о бок с прекрасным капитаном Аоба Джосай на волейбольном поле, он испытывал некоторую эйфорию, но совсем отличную от той, что он почувствовал теперь. И Иваизуми понимал: дело было не только в физическом контакте между ним и Ойкавой. Это было нечто большее. Настолько естественное и необходимое чувство радости от пребывания рядом с ним… а если Ойкаве было необходимо целовать и трогать друг друга — да пусть так, Иваизуми был готов на это, лишь бы они оставались вместе. — Хаджимэ, — донёсся голос матери за дверью, — сколько можно звать тебя? Ты что, заснул? Еда уже остывает, — она постучала и заглянула внутрь. — А… я задремал, — Иваизуми приподнялся на кровати, потирая глаза. — Сейчас спущусь. Мать снисходительно улыбнулась ему и, что-то попутно говоря самой себе, удалилась. Как будто её здесь и не было. Иваизуми смотрел на закрывшуюся дверь и всё никак не мог прийти в себя. Что он должен был сделать? Этот вопрос никак не покидал его, хоть он и не пытался найти на него ответа. Едва он покинул Ойкаву сегодняшним утром, как каждую секунду времени, проведённого в одиночестве, ему казалось, что он чего-то не сделал. Нужно было куда-то успеть, что-то предпринять, и если он продолжит бездействовать, то рискует навсегда остаться позади. В его голове не было ровным счётом никакого чёткого плана — одни ощущения да и только, но для Иваизуми этого внутреннего беспокойства хватало с лихвой, чтобы осознать, что он не мог больше сидеть на месте, как отсиживался все эти семь лет. Возможно, вот он — его шанс всё исправить, и, пройдя мимо него, Иваизуми мог потерять всё, и в этот раз насовсем. Он машинально потянулся к телефону на тумбе. Мацукава долго не брал трубку. — Ты всё же позвонил? Я уже собира… — Во сколько уезжает Ойкава? — резко перебил его Иваизуми. На том конце Мацукава опешил, и потому на какое-то время замолчал. В трубке слышался шум машин, и, казалось, голос диспетчера на станции. — В двенадцать пополудни. — Ты говорил с ним? После того, как всё произо… Хотя нет, не говори. Я понял. Спасибо, Маццун. — Что ты собираешься делать? — протянул Мацукава. — Твой голос звучит не так, как при нашей встрече. Впрочем… сейчас у меня не так много времени, чтобы обсуждать это. Как, видимо, и у тебя. В любом случае, что бы ты ни решил, сделай так, чтобы не сожалеть об этом после. Я и Ойкава поддержим тебя. Когда Мацукава повесил трубку, Иваизуми хватило нескольких секунд, чтобы сорваться с места. С грохотом закрылась входная дверь его комнаты, и, когда он пронёсся вниз по лестнице, мать обеспокоенно выглянула с кухни, а отец прикрикнул на Хаджимэ, чтобы тот не разнёс дом. Под негодующие возгласы родителей Иваизуми наспех накинул на себя куртку, попутно намотал на шею шарф, впопыхах извиняясь, и выскочил из дома. «Я и Ойкава поддержим тебя?» Внушив себе, что времени у него в обрез, Иваизуми даже не стал задерживаться у расписания на автобусной остановке, а рванул напрямик вдоль по улице. Стемнело, и снег не думал прекращаться. В ярком свете фонарей его крупные хлопья проносились мимо Иваизуми как светящиеся искры фейерверков. Он бежал так быстро, что едва ли слышал что-либо вокруг. Ни то, как громко стучали его ботинки по сырому асфальту, ни то, как гулко под горлом билось сердце. Лишь на секунду он случайно задумался о том, что такая нагрузка стала для него непривычной, когда понял, что дыхание сбилось слишком быстро с начала дистанции. Больше Иваизуми ни о чём не мог думать. Его мобильный разрывался от очередного входящего звонка: то наперебой звонили мать и отец, обеспокоенные такой выходкой всегда примерного в поведении сына. В любой другой ситуации Иваизуми бы поднял трубку или, как минимум, подумал бы про себя, что обязательно нужно будет извиниться перед родителями по возвращении, но в этот момент он без угрызений совести сбросил вызов и поставил телефон на беззвучный режим. Упираясь обеими руками в свои колени, опустив голову и восстанавливая дыхание, Иваизуми крепко сжимал в ладони холодную трубку. Подвеска на телефоне в форме волейбольного мяча хаотично болталась из стороны в сторону. Он снова стоял здесь. Он снова стоял здесь, где ряды одинаковых домов теперь пестрили рыжими окнами. И перед одним из них, в тёплом уютном свете из окна гостиной на первом этаже, мокрый от пота и снега Хаджимэ стоял посреди тротуара. Шторы на окне были задёрнуты, но Иваизуми предполагал, что, скорее всего, вся семья Ойкавы в это время собралась за ужином. На втором этаже одинокое окно было тёмным. Глубоко вдохнув носом, Иваизуми поднёс трубку к уху. Каждый гудок казался ему бесконечным и будто бы усиливал внутреннюю дрожь волнения. Он буравил взглядом окно комнаты Ойкавы и всё крепче прижимал трубку к уху, пока приторно вежливый автоответчик не сообщил ему, что абонент не отвечает на звонок. — Я и без тебя это слышу, твою мать… — выругался Хаджимэ. Он набрал его ещё раз и ещё раз, получив один и тот же механический ответ оба раза. — Что с твоим телефоном, Дур… Телефон зашёлся вибрацией, и Иваизуми, не веря своим глазам в этот момент, резко нажал на зелёный. — Это… это я, — выдохнул он в трубку. — Ива-чан, что случилось? Ты звонил несколько раз, так не похоже на тебя… знаешь, я ведь могу и волноваться, ага? Хочешь, чтобы Ойкава-сан начал переживать за тебя? — комично запричитал Тоору. Иваизуми почувствовал, как зашлось сердце. — Серьёзно, что случи… — Я подумал, что хочу встретиться. Что скажешь? — Встретиться? Сейчас? — Сейчас. — В чём дело, Ива-чан? — голос Ойкавы посерьёзнел, но в нём по-прежнему слышались волнение и настороженность. Иваизуми не знал, чем именно они вызваны в этот момент. — Если честно, я сейчас с семьёй. Ты же знаешь, мне уезжать уже завтра… — Знаю. Я… не думаю, что могу просить тебя о подобном, но, — Хаджимэ перевёл дыхание и сглотнул слюну, — если не попрошу, точно буду жалеть, как в прошлый раз. Сейчас мы снова разъедемся по разным городам, и чёрт знает, когда мы сможем встретиться вновь, и сможем ли вообще. Поэтому… я прошу тебя. Пожалуйста, дай мне тебя увидеть. На том конце линии Ойкава, казалось, потерял дар речи. Он тихо дышал в трубку и ничего не говорил. Иваизуми не подгонял его, и терпеливо ждал услышать хоть что-нибудь в ответ на свои слова, по-прежнему сверля взглядом окно в комнату на втором этаже. Крепче сжав телефон в холодных пальцах, Иваизуми напрягся всем телом и даже стиснул зубы от волнения, когда между горизонтальных ламелей в окне увидел едва различимую фигуру Ойкавы. В эту же секунду до него дошёл пронзительный визг автомобильной сигнализации на соседнем дворе, и, вероятно, Ойкава услышал его тоже. «Я сейчас спущусь», — с этими словами Ойкава положил трубку, а Иваизуми подумал, что голос, которым они были произнесены, отчего-то дрожал. Казалось, его лицо было всем, что Иваизуми жаждал увидеть в этот момент. Как только Ойкава показался на крыльце, живой и почти осязаемый, а не в виде туманного воспоминания, Иваизуми почувствовал, как в животе всё скрутило в тугой узел волнения. Его едва ли не бросило в пот, а в ушах зазвенело. Единожды у него в голове промелькнула мысль, что из-за Ойкавы он, возможно, стал слишком восприимчивым, но обстоятельства были отнюдь не те, чтобы рассуждать об этом. Когда Ойкава оказался напротив него на расстоянии в один шаг, и Иваизуми даже смог уловить его запах, все посторонние мысли моментально покинули его голову. — Что с тобой? Ты весь мокрый, — Тоору озадаченно вздёрнул брови, и как только его рука потянулась к лицу Хаджимэ, последний тут же перехватил её. — Ива-чан, что за странное поведение? Объясни толком, что произошло… иначе я не смогу помочь тебе. Иваизуми не нужна была помощь. Держа ладонь Ойкавы в своей и смотря в его лицо так близко, он уже чувствовал себя в разы лучше, чем до этого. Казалось бы, большего он и пожелать не мог — разве что стоять вот так с ним рядом в этой вечерней тишине под снегом бесконечно долго. Он крепче сжал пальцы Ойкавы и, помешкав, опустил голову. Нужные слова никак не приходили на ум. Тоору долго смотрел на него, а после, выдохнув, как-то измученно улыбнулся. — Я понял. Давай пройдёмся. Только сначала возьми это, — он снял тёмно-синий шарф со своей шеи и заменил им пропитавшийся потом шарф на шее Иваизуми. — Теперь можно идти, да? А это я оставлю себе. Иваизуми потупился, но всё же молча кивнул. Тёплый шарф Ойкавы источал свежий приятный запах. Казалось бы, то, из-за чего он так торопился сюда сломя голову, уже здесь, рядом с ним, но отчего-то Иваизуми не ощущал должного удовлетворения. Ойкава шагал подле него, молча уставившись себе под ноги, а Иваизуми до сих пор не вымолвил ни слова. Почему-то Иваизуми казалось, начни Ойкава говорить раньше него, вот тогда-то и наступит конец всему. Он мысленно подгонял себя, мол, быстрее, скажи же что-нибудь, пока он не начал говорить первым!.. Но все слова, какие крутились на языке, когда он был один в своей комнате, улетучились бесследно. Слишком много мыслей перегружали его голову в последние сутки, и вот теперь, стоило Иваизуми оказаться один на один с предметом своих долгих дум, он готов был окончательно растеряться. На долю секунды его даже охватило чувство дежавю, как день назад, когда перед домом Ойкавы Иваизуми больше всего боялся, что тот подведёт их встречу к логическому завершению. Он не мог больше ждать. В конце концов, Ойкава был тем единственным человеком, кто всегда понимал Иваизуми с полуслова, поэтому ему оставалось надеяться, что он будет услышан, какие бы слова он ни подобрал. — Я хотел бы… — Может, зайдём погреться? — они заговорили одновременно, и Иваизуми вскинул голову, растерянно уставившись на друга. Ойкава кивал ему на маленькое кафе через дорогу, светящаяся витрина которого заманчиво приглашала замёрзших зевак на чашку горячего кофе. — Прости. Что ты начал говорить? — Если ты не против, то давай ещё пройдёмся? — коряво предложил Иваизуми, и тихим бормотанием добавил: — Не уверен, что смогу собрать мысли в кучу в окружении посторонних людей. — Так что ты хотел? — Ойкава вновь поравнялся с ним. Они свернули на узенькую улочку вдоль небольшого парка с детской площадкой. Деревья по периметру площадки стояли в снегу, фонари тусклым рыжим светом освещали паутины их голых крон. — Я… много думал. Много думал о том, что произошло там, тогда… ну, у тебя дома. — Ах, ты об этом. Ива-чан, послуш… — Нет, подожди. Позволь мне договорить. Пожалуйста, — Иваизуми остановился и с трудом заставил себя посмотреть в глаза Ойкаве. Он надеялся, что Тоору увидит в его взгляде это немое прошение выслушать, и последний действительно замолчал. — Мне, правда, трудно говорить об этом. Я всё ещё не до конца осмыслил произошедшее. Поэтому прояви терпение. — Ха-ха… в этом весь ты, — улыбнулся Ойкава. — Что касается слов, ты всегда был таким тугодумом… — Видать, твоя правда, — Иваизуми, забывшись, неловко потёр рукой шею, и на мгновенье его пальцы задержались в складках шарфа Ойкавы. — В общем… я не знаю, что ты думаешь об этом, но у меня… никак из головы не идёт. Ты и твоё лицо, все эти слова, твоя помолвка… Я не знаю, чего именно хочу от тебя. Но одно могу сказать точно: уехать, ничего с этим не сделав, я не хочу. Я не хочу с сожалением вспоминать этот день. Не хочу после всего осознать что-то важное. Не хочу думать, что всё могло быть иначе. Как бы это сказать… мне достаточно… мне достаточно видеть тебя рядом. А больше ничего и не нужно. Прости… возможно, ты ждал этих слов от меня гораздо раньше, но, как ты уже заметил, я беспросветный тугодум. Ойкава смотрел на него во все глаза, и выражение его лица было нечитаемым для Иваизуми. Свет фонарей освещал его со спины тёплым рыжим, и падающий снег светящимися точками обрамлял его силуэт. Ойкава молчал, его дыхание белым паром вырывалось наружу и растворялось в холодном вечернем воздухе. Они так и стояли друг напротив друга под ветвистой тенью деревьев. Иваизуми первым сделал глубокий вдох. — Я постараюсь понять. Если ты скажешь, что это ничего не меняет, я никогда больше не побеспокою тебя. И если ты скажешь, что я не имею права влезать в твою жизнь, я приму это. И если… если у тебя действительно есть любимый человек, я, честно, приложу все усилия, чтобы порадоваться за тебя. Ну… вот и всё, наверное, — неловко подытожил Иваизуми, опустив глаза. Отчего-то он перехотел видеть реакцию Тоору на свои слова. — Прости, что вывалил на тебя вс… Замолчав на полуслове, Иваизуми успел увидеть только покрасневшие ладони Ойкавы, которые тут же ощутил на своих щеках, а подняв глаза, столкнулся с его взглядом. Ойкава прижался своим холодным лбом к его лбу, и его мокрые от снега жесткие волосы начали покалывать Иваизуми лицо. — Ты прав. Я действительно не хочу, чтобы ты влезал в мою жизнь. Я не привык, что меня выбивают из колеи — ты же знаешь, я всегда действую по своему плану. И я безмерно рад тому, что ты вырос таким благородным и самоотверженным человеком, Ива-чан, раз готов отринуть свои желания ради моего спокойствия и благополучия, но… всегда, — Ойкава на секунду замялся и тут же улыбнулся будто бы сам себе — наверное, такую улыбку Мацукава назвал «тупой и печальной», промелькнуло в голове Иваизуми в этот момент, — …тем, что я всегда хотел, был Ива-чан. И сейчас ничего не изменилось. Ты не единственный, кто не смог забыть вчерашний вечер. — Я… — Говорят, если человек смотрит на твои губы, в этот момент он хочет поцеловать тебя, — перебил его Ойкава и облизал сухие губы. — Ты всё ещё смотришь. — Будешь облизывать, они снова обветр… Ойкава поцеловал его робко, без натиска и спешки. Его губы аккуратно прижались к губам Иваизуми, а холодные ладони теснее обхватили лицо. Иваизуми почувствовал, как в одну секунду его тело бросило в жар, а к лицу прилила кровь. Эти ощущения всё ещё были свежи в его памяти, и тогда же до него дошло, что всё время, проведённое без Ойкавы, он желал почувствовать это вновь. Желал так сильно, что, как только получил возможность, не смог контролировать своё тело. Его руки сами по себе сомкнулись на талии Ойкавы, плотнее прижимая их тела друг к другу. Не размыкая объятий, Иваизуми сошёл с тротуара из-под света фонаря, чтобы оба они могли скрыться в тени под деревом. Он почувствовал пальцы Тоору в своих волосах на затылке, и, не разрывая поцелуй, прижал последнего спиной к стволу дерева. Ойкава рвано выдохнул в поцелуй, тогда же их взгляды вновь встретились. — Кажется, это первый раз, когда я вижу тебя таким настойчивым, — с улыбкой пробормотал Ойкава. Его дыхание сбилось, а губы поблёскивали от слюны. Иваизуми в ответ на это тяжело выдохнул и снова прижался лбом ко лбу Ойкавы. — Тебе тяжело? — Не то чтобы… — Давай помогу? — Не… не нужно, — Иваизуми воспротивился этому открытому и простому предложению, но всё же уточнил: — Не здесь. — Ну конечно не здесь, — засмеялся в ответ Ойкава. — Зима ведь… Остаток пути Иваизуми думал о том, что будет, если его запала не хватит до того времени, когда они доберутся до номера в мотеле. Но образ Ойкавы, его возбуждённый сконцентрированный взгляд, рука, крепко сжимающая ладонь Иваизуми, всё это ни на секунду не давало Хаджимэ перегореть, наоборот — будто бы подгоняло в спину. Поэтому, стоило двери номера закрыться изнутри, как Ойкава вновь оказался прижат спиной к стене, а его руки беспорядочно поползли по спине Иваизуми, задирая водолазку. От прикосновения его ледяных ладоней Иваизуми прогнулся в спине и стиснул челюсти, но сильнее вжал колено между бёдер Ойкавы, теснее притиснувшись к его груди своей. Они даже не включали свет, поэтому Хаджимэ по наитию следовал губами по шее Ойкавы, когда тот запрокинул голову. Тёплая гладкая кожа притягивала своей близостью и запахом — особенным запахом, который становился сильнее за ухом ближе к линии роста волос. Иваизуми вдохнул его полной грудью так сильно, что, показалось, закружилась голова. — Так вот что чувствовали девчонки… — хрипло прошептал Ойкава, смотря на него из-под опущенных ресниц, — про которых ты рассказывал… — Сравниваешь себя с ними? — Я впервые делаю это так. — Как? — Ну… как будто на принимающей позиции. — О чём ты только думаешь, Тупокава… Тоору засмеялся — кажется, он рад был услышать одно из своих школьных прозвищ, данное ему самим Иваизуми. Он глубоко втянул носом воздух и нехотя оттолкнул Хаджимэ от себя, так быстро, что последний даже не успел опешить, как Ойкава уже оказался перед ним на коленях. Забрякала пряжка ремня, и Иваизуми закусил губу, сдерживая предвкушающий выдох. — Лучше обопрись на стену, — произнёс Ойкава за секунду до того, как прижался щекой к низу живота Хаджимэ. Даже через хлопковое бельё Иваизуми чувствовал контраст температуры его до сих пор холодного лица. Он неосознанно провёл ладонью по волосам Ойкавы и запустил в них пальцы, осторожно сжимая у корней. И когда он придерживал его голову своими руками, до Хаджимэ наконец дошло, почему Ойкава советовал ему опереться на стену — от этого влажного поглощающего чувства тесноты его колени то и дело подкашивались. Он будто бы вернулся на сутки назад, когда его плечо чувствовало тяжесть головы Ойкавы, лежавшего на его груди, а за окном собирался рассвет. Разница была лишь в том, что теперь в окне около двуспальной кровати в номере мотеля распростёрлась полуночная темнота, а дома района, в котором жил Ойкава, сменились на ярко освещённую улицу, пестрящую всевозможными вывесками, бегущими строками и таблоидами. Медленно падал снег, и Иваизуми как завороженный наблюдал за этим, перебирая волосы Ойкавы, тихо дышащего в его шею. — Долго будешь гостить у родителей? — подал голос Тоору, вырвав Хаджимэ из длительного оцепенения. — Думаю, ещё пару дней… я могу уехать в любой момент. Здесь ведь рядом. — Ну да, точно. «А ты?» застряло у Иваизуми поперёк глотки, и он не мог пересилить себя, чтобы озвучить эти слова. Этот и куча других вопросов постепенно возникали у него в голове, но ни один из них он не был способен задать Ойкаве. «У тебя был такой опыт с другими мужчинами?», «Как часто ты делал это?», «Твой брак действительно фиктивный?», «Ты любишь Мияко?», «Ты останешься со мной?» — Кажется, ты чем-то озадачен, — Ойкава навис над ним, упершись локтями в его грудь. — Нет, не совсем, это… — взгляд Хаджимэ заметался от лица Ойкавы по сторонам. Отчего-то ему показалось, что в этот момент Тоору способен прочесть его мысли. — Да, наверное, ты прав. — И в чём же дело? — Ойкава вновь взял его лицо в свои ладони, призывая смотреть только себе в глаза. Иваизуми в ответ беспомощно поджал губы, чувствуя, как Ойкава гладит его щёку большим пальцем. — Скажи мне, как есть. Я пойму, ты ведь знаешь. — Знаю, да… — Ну? — Когда ты возвращаешься? — Как и говорил, завтра. Он не ждал от Ойкавы какого-то конкретного ответа. Он не ждал, что речь зайдет об отсрочке поездки или об отмене свадьбы; пожалуй, больше всего он хотел услышать, что его ближайшие планы изменились с возвращением в его жизнь Иваизуми Хаджимэ. Но он совсем не хотел сознавать то, что произошедшее между ними за последние два дня, никак не повлияет на принятое Ойкавой решение. Поэтому, не найдя, что ответить, Иваизуми молча кивнул и отвернулся к окну, вновь прижав Ойкаву к своей груди. «Вряд ли я мог рассчитывать на нечто большее». *** Когда Иваизуми открыл глаза, он по-прежнему лежал в одежде на кровати в мотеле, прикрытый толстым мягким покрывалом. Сквозь задёрнутый тюль на окне ему прямо в глаза светило яркое солнце. Только вот прояснившаяся погода была слишком далека от настроения Иваизуми. То, что место на кровати рядом с ним пустует, он понял сразу же, как только открыл глаза. Воспоминания вчерашнего дня не заставили себя долго ждать, и слова Тоору о том, что он уезжает сегодня, вновь всплыли в памяти Хаджимэ, как только он бросил короткий взгляд на часы. Начало двенадцатого. Он поднялся на кровати и сел, хмурым взглядом осматривая комнату. Из разбросанных на полу вещей остались только его ботинки, куртка и тёмно-синий шарф, который Ойкава повязал ему на шею предыдущим вечером. Глядя на это, Иваизуми почувствовал, как неприятно нечто сжалось у него в груди, но вместе с тем он не испытал злости или обиды. Вероятней всего, Тоору ушёл, не попрощавшись, потому что так было проще и легче для каждого из них. Наверное, слишком велико было неприятие того факта, что после произошедшего им предстояло расстаться, и, возможно, на месте Ойкавы Иваизуми поступил бы так же. Он протёр глаза рукой и, чувствуя небывалую опустошенность во всём теле, вновь повалился на спину. Делать ничего не хотелось. — Да, да, прости, мам, — донёсся приглушённый голос из-за двери, и в первые несколько секунд Иваизуми не придал этому никакого значения, пока в замочной скважине несколько раз не провернулся ключ. — Я уже не могу говорить, поэтому обсудим это позже, когда вернусь домой, — тише произнёс Ойкава, а когда заметил ошарашенного Иваизуми, то улыбнулся и добавил: — Я кладу трубку, увидимся позже. — Т-ты!.. — Доброе утро, Ива-чан! — Дуракава, почему ты…?! Да как ты… а твои билеты?.. Из его рук выпал бумажный пакет, французский багет и круглые булки с кунжутом из него вывались на пол. Лицо Ойкавы, залитое солнечным светом, расплылось в широкой улыбке, когда его, подошедшего к кровати, Иваизуми слёту схватил за руку и притянул к себе. Его нос, щёки и руки были до ужаса холодными, а расстёгнутое пальто пахло свежестью улицы и выпечкой из пекарни. Не помня себя минуту назад, Иваизуми сгрёб его в объятия, и единожды выругался, когда Ойкава со смехом запустил свои ледяные пальцы под его водолазку. Осадки наконец прекратились, и это означало, что в ближайшее время весь выпавший за несколько суток снег, скорее всего, растает.