***
Молодая баронесса Бастон вздрогнула и отвела взгляд от едва вспенившейся воды медного таза. Из-за недостатка мыла нельзя было даже смыть с себя зловоние. Рэйлин устало коснулась влажной ладонью лба, убирая назад длинные темные волосы. Холодные капли скользнули вниз по бледной коже, исчезая за высоким воротником камзола. В замке, где её никто не видит, куда не ступает нога человека, а только бегают пару слуг, где никогда не бывает гостей, можно было не задумываться над своими нарядами и надевать одежду отца, оставив платья на случай "выхода в люди". Воспоминания о матери ускользали легко, словно уносимые ветром осенние листья. — Евлин, — крикнула баронесса, — принеси ещё мыла. Слуга только виновато пожал плечами. У него просто замечательно получалось делать то единственное, что он умел: разводить руками. — Нет больше мыла, госпожа баронесса. Давеча граф последний кусок забрал. Рэйлин в ярости сбросила медный таз с деревянной перекладины. Мыльная вода растеклась по каменному полу, едва засыпанному ярко-желтой сухой соломой. В молодой баронессы с детства были проблемы с гневом, и не смотря на идеальное воспитание и манеры, характер девушки больше напоминал характер невоспитанного мальчишки. Из-за этого было много проблем с будущими женихами, которые заполучат не только прекрасную баронессу, но и деньги (которых уже почти нет), и замок (старый, неухоженный, почти разваливающейся), и владения (коих было достаточно много, но из-за отсутствие денег у владелицы людей на этой территории почти что не было. Только бедные крестьяни, которые в силу своего возраста уже не могли переехать, шайки разбойников и кочевники). Это не особо волновало молодую Бастон, так как она всегда рассчитывала только на себя, и была уверена, что сможет унаследовать все владения отца и гордо носить звание графини. Девушка слышала, что такое возможно. Если нет наследников мужского пола, и при смерти родителей, дочь может унаследовать титул отца — графа. Просторная зала, несмотря на запустение, была неплохо освещена. Золотые столбы света начинались от самой дырявой крыши, где гулили вечерние голуби. — Из города нет вестей? Евлин отвечал отрицательно. Взметнули вверх испуганные птицы, посыпался с крыши песок и воздушные перья. Желтые лица предков смотрели угрюмо со старых полотен, рамы которых давным-давно заложили, чтобы зимой протапливать хотя бы несколько комнат. Здесь было холодно даже летом, что уж говорить о суровых зимних ночах. Замок был средних размеров, но баронессе всегда казалось, что он нереально огромен для неё одной. Но даже если бы она захотела кого-то позвать сюда жить, никто бы не пришел. Как Рэйлин ненавидела своих беспечных предков, как проклинала их бессонными ночами на жесткой постели, полной клопов! Отважные и жестокие, уверенные в своем богатстве, эти мрачные благородные рыцари промотали всё, что у них было: не осталось ни денег, ни скота, ни совести. Только гордость молодой баронессы, но некому показывать эту черту характера. Рэйлин решила, что грядущей зимой на растопку пойдут пожелтевшие портреты. Омерзительная нищета, страшные лица почерневших фресок — вот всё, что ей оставили в приданное. — Оставь меня, — приказала Бастон, отворачиваясь. Горячий шелест лета за окном звучал словно дьявольская насмешка. Рэйлин нетерпеливо ждала ответа от пфальцграфа О’Браена, которому уже несколько недель назад отправила длинное письмо с требованием позволить ей осуществить справедливое возмездие над старшим братом, который отравил почти всю её семью, и взвалить на свои хрупкие плечи титул графини. Ненависть и унизительное бремя нищеты тяжелыми камнями висели на шее баронессы Рэйлин, не давая ей сделать ни одного глубоко вздоха. Пфальцграф хранил молчание. — У Вас урок богословия, — неохотно напомнил Евлин, — шевалье Томсон просил меня передать. Тень злой усмешки скользнула по губам миледи. Ни богословие, ни другие науки никак не могли помочь расправиться с Родриком, ненавистным братом, или раздобыть денег. Дядя упрямо заботился о том, чтобы последняя наследница в роду получила самое блестящее образование, какое только возможно при отсутствии денежных средств. Несколько лет Рэйлин содержалась при монастыре, один известный рыцарь научил её владеть мечом и луком, в тайне от остальных, но по просьбе самой баронессы. Когда об этом узнал уважаемый дядя баронессы, был довольно большой скандал. Шевалье Томсон с двенадцати лет преподавал девушке литературу. Рэйлин знала наизусть «Буколики» Вергилия, мрачно усмехалась комедиям Плавта, умела размышлять о трудах Аристотеля и Платона. Она свободно владела греческим и латынью, прекрасно контролировала чувства и могла бы легко блистать при дворе, купаясь в лучах злого обожания. Но Рэйлин была нищей и опьянена жаждой кровной мести. Ничто, кроме дров для камина и замысла возмездия, не волновало её сердца. Молодая баронесса никого не любила, ничему не радовалась и ждала только одного рокового поединка. Барон Бенри, уважаемый дядя, же продолжал тратить последние сбережения на ткани. Одевал племянницу, словно куклу, и отправлял в город «по хозяйственным нуждам», явно надеясь сбыть её с рук. Однажды за Рэйлин посватался один не бедный граф, но получил весьма холодный отказ, потому как был из рода Кобояки. С дворянской гордостью Бастон могла соперничать только гордость самого дьявола. — Так скажи шевалье Томсон, что я жду дядю из города. Евлин недовольно поморщился. Его госпожа как будто помешалась на ответе пфальцграфа, которого все обитатели замка ждали уже почти месяц. По правде говоря, самого пфальцграфа Евлин видел только один раз в жизни, когда Рэйлин приносила ему присягу. И уже тогда этот широко улыбающийся господин не произвел на него хорошего впечатления. Баронесса же, наоборот, казалось, глаз не сводила с наместника короля. Томсон тогда шепнул своему подопечному, что выше головы не прыгнешь. Младшая Бастон от этих проницательных слов пришла в ярость и неделю ни с кем не разговаривала. — Провинция О’Браен, — холодно продолжала Рэйлин, — многим обязана моей семье. Мы много лет верно служили короне. Бесчестно со стороны пфальцграфа забывать об этом. Баронесса объясняла своему слуге почему так уверена в положительном ответе со стороны пфальцграфа. Но, кажется, она хотела скорее добавить уверенности себе. Евлин не нашел, что на это ответить — поэтому просто откланялся и покинул залу, оставляя свою госпожу одну. В коридоре он столкнулся с шевалье Томсоном, который нес в руках свитки пергамента. Кен пересказал ему свой разговор с Рэйлин, но шевалье только вздохнул и не стал спорить. — Поведение баронессы в последнее время очень беспокойное, — заметил он, опуская взгляд на свои свитки. Хотя сам прекрасно понимал, что госпожа всегда отличалась своей неординарностью, и понятными только для неё поступками. — Воистину, — согласился Евлин. — И зачем ей только сдался этот ответ господина пфальцграфа — не знаю, словно бес в неё вселился. Томсон машинально прижал широкую ладонь к своему кресту и попросил помиловать молодую баронессу, которая не ведает, что творит. — За баронессу остается только молиться: чувствую, недоброе она что-то замышляет. — Когда бы барон Бенри, — ворчливо заявил Евлин, — оторвался от философских камней и прочей ереси, быть может и выбил бы дурь из головы. — Не нам судить их. Я слышу шум. Кажется, барон вернулся из города. Приятная суета охватила пустынный замок. Залаяла собака, испуганные серые голуби беспокойно вспорхнули в вечернее бледно-розовое небо. Немногочисленная прислуга сбежала вниз встречать барона Бенри Бастона из города. Через небольшое окно Томсон увидел баронессу Рэйлин, сбегающую впереди всех по полуразрушенной лестнице навстречу дяде. Она как всегда была прекрасна. Удивительная девушка — гордости и дерзости ей не занимать, ведет себя как невоспитанный мальчишка, редко бывает в смятении и всегда уверена в себе и своих действиях. Но выглядит всегда женственно, и если ей того надо, всегда может выиграть в любой леди. Ведь её воспитание и манеры позволяют показать, что она настоящая графиня. Пускай и лишилась она этого титула при смерти отца. Вот и сейчас, бежит, один раз споткнувшись, как маленький мальчишка, но всё же её вид восхитителен — красивое изумрудное платье, темные волосы собраны в замысловатую прическу, хотя пару прядей всё же выбрались с сильных оков шпилек и заколок. Видел, как Бенри спешился и отдал племяннице письмо, скрепленное большой красивой печатью. Баронесса сразу же распечатала его и отошла, склоняясь над желтым листом. Несколько минут Рэйлин стояла неподвижно, а потом вдруг в бешенстве кинула письмо прямо на землю и быстро пошла прочь по аллее из вековых сосен. Вот опять, ведет себя совсем не так, как подобает леди. Шевалье только вздохнул и покачал головой. Евлин закусил губу. — Господин пфальцграф, стало быть, отказал в помощи. — Баронесса просил его покарать дипломатически важного посла, к тому же, ещё и допустить грех братоубийства… не удивительно, что пфальцграф отказал. Любой честный христианин так же поступил бы на его месте. И не стоит забывать про то, что она просит дать ей титул графини, это большая редкость, не уверен, что в наших краях такое вообще возможно. Евлин снова пожал плечами и пошел встречать барона с дороги. Теплый летний вечер спускался на замок, медленно заволакивал поля и золотил изумрудные пики высоких деревьев. Холодновато пахла мята, клонились ко сну фиолетовые цветы. Бенри стоял спиной к родовому замку и смотрел вслед уходящей племяннице. Будь его воля, он бы уже давно занял место её отца, сплавив его дочь какому-то богатому графу. Но Рэйлин уперто не хочет идти под венец, а барон не может её заставить, так как это не в его полномочиях — сейчас он ниже по званию, нежели его племянница, недо-графиня, как сам Бенри называет её в мыслях. Но только в мыслях. Большего не позволено. Евлин ласково погладил по крупу старого коня и взял его под уздцы, собираясь отвести в конюшню. — Рэйлин совершенно собой не владеет, — спокойно заметил Бенри. — Госпожа баронесса очень ждала положительного ответа, Ваше Благородие. Бенри только устало прикрыл глаза. — Это не оправдывает подобного поведения. Шевалье слишком много позволяет баронессе, следует быть с ней строже, — барону определенно не нравилось поведение его племянницы. — Да, Ваше Благородие. Как идут дела в городе? — Лучше, чем я ожидал. Мне удалось расплатиться с ломбардцем, теперь, возможно, он снова даст нам ссуду. Старый конь смотрел на Бенри печальным взглядом. Начинало холодать, к реке опустился пушистый туман, а баронесса всё не возвращалась. Бенри медленно поднялся по ступеням и отправился в свою алхимическую лабораторию, перешедшую по наследству от одного кузена. В последнее время барон стал очень увлекаться поисками философского камня, изучал формулы и свойства металлов, за что крестьяне за глаза прозвали его чернокнижником и крестились каждый раз, когда он появлялся в городе. Летние сумерки сгущались, краски темнели. Шумел ручей подле дикого виноградника. Ночь плыла с края заката как огромная щука. Небольшой замок с полуразрушенной часовней уже почти утонул в тени, хотя яркие полевые цветы совсем рядом все еще золотил ленивый вечерний луч. Рэйлин отстраненно смотрела на окна замка из-за зарослей терновника. В одном из них, украшенном обезглавленной статуей гаргульи, робко загорелся огонь свечи. Баронесса отвернулась и машинально опустила узкую кисть в мутную зеленоватую воду реки. Ладонь с уродливым шрамом на запястье разжалась. Бастон с ненавистью отвернулась — шрам на левой руке был ещё одним доказательством того, что она проклята богом. Столь очевидная печать уродства при остальной красоте — какая, в самом деле, жестокая ирония! Должно быть, в городе о баронессе уже сочинили не одну злую песенку. За те несколько лет, которые Рэйлин провела при монастыре, она научился ловко прятать уродливый, глубокий шрам, который к слову у неё с детства. Девушка сама не знала, как он появился. Ужасный, красноватого оттенка, даже почти черный шрам. Мать говорила, что он у неё с рождения, что это родимое пятно. С коим рождаются счастливцы. В монастыре говорили, что родимыми пятнами рождаются бесноватые. Рэйлин пока не могла решить, кому из них стоило верить. В сине-зеленой глубине воды видела баронесса свое отражение, словно в чаше. Она вспоминала день, когда приносила присягу, когда стояла подле пфальцграфа на коленях и, принимая титул баронессы, произносила заученные слова. Пфальцграф тяжело смотрел на неё и улыбался. Говорил, что был бы рад видеть Бастон при своем дворе, что последняя наследница рода Бастон украсила бы его свиту. Ярость вновь неистово закипела в душе. Рэйлин подняла с земли камень и кинула его в воду. Раздался глухой всплеск, и по неспокойной поверхности реки побежали широкие круги. «Разочарование, гнев, гордость — всё это чувства, чрезвычайно опасные», — звучал в сердце баронессы голос настоятеля монастыря. Рэйлин отогнала прочь лишние воспоминания. Страшная идея посетила её, пока она смотрела на затихающую воду. Она вдруг резко поднялась, едва не запутавшись в лозах виноградника из-за пышного платья, и быстро пошла по извилистой тропе назад к замку. То, что раньше было в душе баронессы лишь семенем, неожиданно проросло и дало горькие плоды. Рэйлин с облегчением осознала, что терять ей нечего. Знания, которыми она обладала, не нашли применения. Красота, которая была ей дарована, никого не радовала. Злость, которую она хранила в душе, не знала выхода. В доме Рэйлин встретила шевалье Томсона, однако баронесса не обратила на него внимания и властно повелела Евлину принести немедля бумагу и перо с чернильницей. Барон Бенри появился в дверном проеме, со спокойным изумлением рассматривая племянницу. — Госпожа баронесса, — Томсон позволил себе окликнуть свою воспитанницу, — не стоит принимать решений в гневе. Цицерон говорил… — «Гнев — начало безумия», — холодно перебила Рэйлин. — Он ошибался. Гнев — начало прозрения. «Какой там Цицерон, — мрачно подумал Евлин. — Бумагу только последнюю за зря переводит — вот тебе и Цицерон». Баронесса придвинула кресло, украшенное гербом семьи Бастон, ко столу и жестом указал Евлину, куда положить бумагу, чернильницу и перо. — О каком прозрении Вы говорите? — настороженно спросил Томсон, подходя ближе. — Раньше я надеялась на справедливость. Я надеялась, что у господина пфальцграфа хватит чести, чтобы не забывать семьи, которые жертвовали собой ради процветания провинции. Теперь я вижу ясно — наместник короля не справляется со своими обязанностями. Им недовольны ломбардцы, которых он обложил налогами, им недовольны другие феодалы. В провинции не растет ничего, кроме смуты. Шевалье и барон молчали, смотря на молодую миледи, словно на умалишенную. Неужели эта девчонка, эта гордая и нищая баронесса, не имевшая ни родителей, ни близких друзей, действительно говорила сейчас о мятеже? — Смуте, как известно, нужен предводитель. Завтра же я встречусь с бароном Андетто и спрошу, что он думает об этом. Наступила тишина. Мрак залетал в замок неслышно, как ночная птица. Евлин выронил из рук чернильницу, и она глухо упала на пол, покатилась под старинный дубовый стол. — Ты безумна, — холодно произнес Бенри, не страшась своей племянницы, хотя все знали — девушка страшна в гневе. Бенри Бастон со скрежетом зубов осознавал и принимал, что девушка, которую обучили сражаться на мечах и шпагах, — она не просто глупая девчонка, она — стратег. Она могла бы пойти войной и победить, только благодаря своему уму. Но сейчас ею овладела злость на пфальцграфа, на дядю, на саму ситуацию в целом, на себя и своё бессилие. Рэйлин не обратила на слова внимания. Она сама подняла чернильницу и принялась писать послание барону Кондетто, с которым когда-то давно, в детстве, играла на деревянных мечах. Теперь Прит унаследовал титул и стал одним из самых богатых баронов провинции О’Браен. Бастон справедливо полагала, что старый друг сможет оказать пособничество в мятеже против пфальцграфа. — Основное войско теперь в Шотландии — дорога свободна, — равнодушно рассуждала Рэйлин, сворачивая письмо. — Наместник короля в провинции должен говорить от священного имени, а не порочить его. Наш долг оберегать честь земли, которая испокон веков принадлежала нам. Девушка была умна, она разбиралась не только в искусстве и стихах, она знала, как вести войну, как сражаться. Ей это было необходимо, так как она могла потерять всё. Томсон постарался оставаться спокойным, хотя чувствовал сильную горечь. Всё, чему он учил Рэйлин, казалось, прошло мимо неё. Ничего не усвоила баронесса из Священного Писания, ничему не научили её трагедии великих греков, раз так легко теперь поддалась она зову дурмана. Но не шевалье было судить ученицу за грех гордыни. Бенри молчал, прикрыв глаза, и явно над чем-то раздумывал. Ему тоже тяжело жилось в непривычной нищете на руинах ушедшей славы. Кобояки давили на барона, предлагая заключить брачный союз, но Бенри скорее позволил бы ростовщикам разобрать по камням свой замок, чем пошел бы на сделку с кем-то из рода Кобояки. — Замок О’Браенов, госпожа баронесса, не взять даже с шестьюдесятью рыцарями, — снова постарался образумить Рэйлин шевалье. — И не придется, — возразила графиня. — Достаточно будет захватить Летний замок — он пустует, так что это не составит труда. Бунта нынче опасаются, как чумы. Пфальцграф согласится на наши условия. «Чьи это „наши“, хотелось бы понять!» — тайком зубоскаля, думал Евлин. — Какие условия, баронесса? — тихо спросил Томсон. Он не был в восторге от безумной идеи госпожи, но перечить не смел, как и все в этой комнате, в этом замке. — Предоставление справедливого суда над моим братом, отмена налогов на торговлю ломбардцев, которые обеспечат нам экипировку. Была одна битва при Льюисе, и вторая, стало быть, возможна. Приводя в пример восстание английских баронов против короля Генриха Третьего Английского, Рэйлин, тем не менее, забывала, что оно было подавлено, несмотря даже на победу мятежников при Льюисе. — Победить в одной битве не значит победить в войне, — прохладно заметил Бенри. — Мы не будем столь амбициозны, как Симон де Монфор. Никто не говорит о вторых «Оксфордских провизиях» — всего лишь о некоторых справедливых уступках. Отдав письмо Евлину, баронесса сложила руки крестом и подошла к окну. Разруха, праздник лета, немая торжественность 1298 года — вот, что видела и чувствовала она вокруг себя. Бастон гордо подняла голову, смотря на безоблачное вечернее небо. Затем она обратилась к Евлину: — Завтра на рассвете отправляйся к барону Кондетто, он теперь должен быть в городе. Кен мрачно посмотрел на Рэйлин, но перечить не посмел. Молча откланялся и вышел, собираясь постелить себе соломы для сна — ужинать всё равно было нечем. Темнота наполняла окрестности. Лоскутки прошедшего дня ещё видны были на краю горизонта, где догорал светлый летний вечер. Обитатели замка разбрелись по комнатам, тайком раздумывая над предстоящей безумной авантюрой, задуманной молодой баронессой. Каждого из них ничто не могло образумить. Барон Бенри желал продолжать недешевые алхимические эксперименты, Кен завидовал слугам богатых господ, а шевалье Томсон просто был меланхоличен и никого в жизни не судил. Буря тревожных ожиданий неотвратимо надвигалась на старинный замок рода Бастон, окутывая его в свою кроваво-красную дымку. Евлин разбрасывал солому по каменному полу и зло говорил себе под нос, понося свою госпожу: — Всё запрокидывает голову… по-другому её голова запрокинется однажды. И о чем только думает эта девушка! Не было в Кен Евлине на первый взгляд ничего примечательного: так же, как и большинство слуг, он много бранился, пил и сплетничал. Однако выпало ему по жребию стать спутником баронессы, которую история вознесла на самый гребень. Окружила ореолом мистики и загадки, сохранила её деяния в памяти человечества на сотни лет. Июль 1298 года от Рождества Христова запомнился сильной засухой, битвой при Фолкере и отчаянным восстанием баронов провинции О’Браен. Безумным желаниям баронессы Бастон суждено было исполниться. Кто-то желал власти, кто-то — сомнительной славы. Ломбардцы, как и предполагала Рэйлин, хотели избавиться от налогов, затрудняющих торговлю. Мятежникам удалось собрать небольшое воинство, состоящее бог знает из кого: опальных рыцарей, беглых монахов, вольноотпущенников, грабителей, разбойников и просто тех, кому однажды не угодила Корона. Во главе неорганизованного смешанного отряда стояли три барона провинции О’Браен: баронесса, то ли графиня Бастон, барон Кондетто и барон Шимура. Барон Бенри смог воспользоваться старыми связями и написал письмо епископу с просьбой о поддержке. Епископ не дал однозначного ответа, но обещался по крайней мере спрятать баронессу Рэйлин в монастыре в случае неудачи. Во многом восстание держалось только благодаря молодой Бастон, которая порой разражалась такими пламенными речами о пороках пфальцграфа, что наместник короля представлялся не то Антихристом, не то самим Сатаной. Особенно суеверные бунтовщики стали бояться пфальцграфа, свято веря, что тот крепко связался с нечистой силой — благо, Рэйлин могла быть крайне красноречива, когда обстоятельства того требовали. Она сама убеждала себя в пороках наместника короля, часами представляла себе кровавую расправу, забывая о том, что для такой ярости не было совершенно никаких причин. Самоубеждение, впрочем, помогало плохо: из памяти никуда не улетучивался образ на первый взгляд добродушного, образованного и принципиального человека, которому Рэйлин присягнула на верность. Но пфальцграф посмел встать на пути справедливой расправы и даже поставил под удар честь баронессы, отказав ей в праве принять титул графини. Рэйлин не знала наместника короля и едва была знакома с ним, но воспринимала такой отказ, как предательство. Томсон очень жалел свою воспитанницу, предчувствуя беду. От мятежников сильно пострадал пока один лишь только охотничий замок, который удалось разграбить в первую же неделю восстания. Бастон, увидев, как обезумевшие люди берут себе всё, что попадалось на глаза, несколько растерялась и разозлилась. Она хотела было остановить это бесчестье, позорившее её имя предводителя, но Томсон благоразумно удержал её от необдуманных действий. Рэйлин полагала, что бунт представляет собой нечто вроде торжественной рыцарской прогулки, во время которой иногда проходят турнирные, почти дружеские бои. Грабежи, убийства, насилие над прислугой несколько не вписывались в картину, нарисованную живым воображением баронессы. Однако Рэйлин была умна и умела контролировать чувства, если того желала. Она скоро сообразила, что попыткой остановить грабежи очернит себя перед мятежниками и потеряет свой авторитет, которого так сложно было добиться хотя бы по одной причине — она женщина. И всё же люди пошли за человеком носящим фамилию Бастон, хоть это и особь женского пола. Баронесса выстроила на манер римских ораторов длинную мудрую речь, в которой призывала воинов направить свой праведный гнев исключительно на пфальцграфа. Выступление вышло хорошим, но не на столько, чтобы перебороть людскую скупость — грабежи продолжились. Сейчас девушку было не узнать — красивых, пышных платьев не было. Пожелтевшие от частых стирок в грязной воде штаны, были заправлены в высокие сапоги. Под кожаным плащом можно было заметить теплую безрукавку и серую рубаху, которая явно была ей велика. А коричневая шляпа скрывала блестящие темные волосы, туго связанные лентой. Внешне девушка была похожа на низкого парнишку, и даже не все полагали, что их ведет в бой женщина. Мятежники перехватили карету с приближенными наместника короля, чем обратили на себя желанное внимание. Рэйлин понимала — если они смогут удержать Летний замок, принадлежавший пфальцграфу, хотя бы неделю, восстание можно считать состоявшимся. Ненависть и решимость согревали баронессу, когда она ехала впереди своего отряда и несла в руках знамя провинции. Над верхушками сосен показались башни пустынного Летнего замка. Мятежники без особенных затруднений миновали внутренний двор и принялись грабить богатые залы. Рэйлин с отвращением смотрела на эту картину, не желая признавать, что она дело рук её. — Отчего же Вы невеселы, баронесса? — спросил Корт, спешиваясь. Бастон мрачно на него посмотрела и ответила только потому, что воспитание того требовало: — Мне нездоровится. Из замка доносились крики и грохот. Гобелены, красиво украшенные подсвечники, посуда — все это сваливалось в несколько уродливых больших куч, откуда каждый брал, сколько мог унести. Во дворе испуганные гуси разбегались в разные стороны, отчаянно отбиваясь от захватчиков. Звон, лай, ругательства, крики немногочисленной прислуги шумели в голове молодой графини, вызывая мигрень. Она медленно спешилась и побрела через главный вход в одну из зал, где было несколько потише. В камине чернел пепел растопленных когда-то давно дров, герб семьи О’Браен украшал каминную стену. Всю мебель сгребли кое-как в один угол, поломав при этом резные скамьи и изящные канделябры. Рэйлин машинально повернула голову, рассматривая попорченное убранство гостиной. За небольшими портьерами висел большой портрет пфальцграфа во весь рост, который в суматохе позабыли изуродовать. Художник умело изобразил наместника короля со шлемом в руках, в парадной мантии, из-под которой виднелась великолепно отделанная рукоять именного меча. Темноволосую голову пфальцграфа венчала корона провинции О’Браен, украшенная рубинами и малахитом. Наместник короля выглядел торжественно и даже властно, но в то же время едва заметная, лукавая — почти мальчишеская — усмешка красовалась на его лице. Подле ног пфальцграфа сидели гончие, преданно глядя на своего хозяина. Широкоплечий, высокий, Дилан производил впечатление человека немного замкнутого и хитрого, но в то же время сильного духом. Рэйлин резко отвернулась, но затем всё-таки снова перевела взгляд обратно на портрет. Пфальцграф был явно старше самой баронессы. На портрете ему, должно быть, было около двадцати пяти лет, хотя выглядел он моложе. Родовитый, богатый, образованный (это было сразу заметно по выражению лица) — должно быть, его дворяне много судачили о том, почему он до сих пор не женился. Грабежи продолжались вплоть до самого позднего вечера. Затем мятежники отужинали, чем пфальцграфу бог послал, и стали стелить себе кровати. Дворяне разместились, как и подобает, на втором этаже, в гостевых комнатах. Постепенно как будто краснел свет вечернего солнца, утихали ветер в деревьях и пение птиц. Беспокойные сумерки робко вступили во внутренний сад замка, скользнули легкой дымкой по гравию дорожек и заглянули в разбитые окна. Рэйлин медленно бродила по небольшой библиотеке, которую мятежники по невежеству не тронули. Многие хранившиеся здесь книги стоили гораздо дороже золота. Смотритель библиотеки, напуганный до полусмерти, пустил молодую баронессу в комнату и сразу же удалился, шаркая по полу турецкими туфлями. Бастон смотрела на корешки книг, с праздным любопытством узнавая, что увлекало пфальцграфа более всего. Наместник короля явно не был большим приверженцем куртуазного служения даме: литературы на эту тему прослеживалось немного. Зато сборников поэзии вагантов, прославляющих земную радость плотского наслаждения и отрицающих феодальные отношения, в библиотеке содержалось много. Манускрипты со стихами на латыни занимали большую часть помещения. Также пфальцграф явно увлекался римской литературой, в особенности Овидием и Вергилием. Баронесса без стеснения изучала книги, читала редкие записи на обложках и машинально любовалась орнаментами и иллюстрациями. Такой богатой библиотеки баронесса не видела ни разу в жизни: в монастыре ей приходилось иметь дело только с неумело переписанными манускриптами, где латынь порой более походила на народную, чем на классическую. С полумучительной отрадой Рэйлин погружалась в мир чужой души, всё пытаясь подобрать ключ к её замку. Уже оплыла свеча на столе, уже Евлин ненавязчиво звал госпожу почивать, уже спали беспробудным сном мятежники и разбойники, а баронесса всё читала, сидя за крепким дубовым столом. Сквозь сумрак лунный дышал цветочным ароматом сад и тихо плескалась вода небольшого пруда. Дверь неожиданно раскрылась, и в комнату вошел барон Шимура, останавливаясь подле Бастон. Рэйлин неохотно отложила книгу и поднялась, едва заметно склоняя голову в знак приветствия. — Я надеялся застать Вас до ночи, чтобы переговорить, — сухо заметил Корт, смотря на главаря мятежников тяжелым взглядом. Глаза Корта в полумраке как будто светились неживым желтым сиянием. — Уже поздно, господин барон, наш разговор может подождать до завтра, — прохладно ответила Бастон, убирая книгу на место. Не обратив внимания на недовольство Рэйлин, Корт продолжал. — Что Вы, графиня, намерены делать после того, как восстание состоится и пфальцграф примет наши условия? — он специально называл девушку графиней, не смотря на то, что такой титул ей не принадлежал. Нет, это совсем не глубокое уважение, это насмешка. И Бастон понимала это, но возникать не могла, так как боялась потерять поддержку со стороны барона Шимуры. Бастон машинально поправила корешок книги и неохотно повернулась. — Вызову брата на судебный поединок. — После бунта Вам будет нелегко справляться в одиночку. Эти слова почему-то сильно разозлили Рейлин. Она знала своего брата, — худощавый, не высокий человек — она не могла ему проиграть. Лицо её осталось нечитаемым, но в душе всё сильнее разгорался огонь ярости. — Вы что, сватаетесь за меня? — довольно грубо уточнила Бастон. — Полно, графиня. Мы среди убийц и негодяев, в захваченном замке наместника короля. Теперь неподходящее время для клятв в вечной верности. Ваш опекун, барон Бенри, уже дал свое согласие. Корт в прошлом был как-то связан с Родриком, и черт знал, что он замышлял теперь и как именно намеревался использовать Рэйлин в своих интересах. Барон Шимура, видимо, принимал Бастон за дурочку, раз думал, будто та даст свое согласие. Бенри, определенно, желал для племянницы хорошей партии, но если бы Рэйлин сказала свое резкое «нет» — барон уступил бы. — Дал свое согласие? Вы поговорили с ним прежде, чем со мной? Корт не нашелся, что на это ответить. Рэйлин молчала какое-то время, презрительно глядя перед собой. — Я своего согласия не даю, — сказала она наконец. — Теперь прошу Вас меня оставить. Какое-то время в библиотеке было тихо, медленно догорала свеча. Липкое чувство отвращения сковало Бастон и она едва сдерживалась от того, чтобы его выказать. Злости барона Шимура ничто не скрывало. Неизвестно, воспринял ли он этот отказ как оскорбление или просто раздражался от нарушения каких-то своих, неведомых планов, но забывать об этом инциденте он явно не имел намерения. — Вы скоро вспомните этот разговор, графиня, — холодно произнес Корт, уделив особое внимание последнему слову, и вышел, не откланявшись. Рэйлин только презрительно усмехнулась и, кликнув Евлина, отправилась в свои покои. Сон долго не приходил к ней. Чужая постель казалась непривычной, в каждом шорохе угадывалась тревога. Размытые образы посещали Бастон: ей грезилась главная зала Летнего замка, портрет, с которого сходит пфальцграф, чтобы принять присягу, давно почившая графиня Кэйлина, нежно вплетающая в волосы дочери розу. Затем зала становилась вдруг садом, где водили хороводы и пели веселые песни. Окончательно проснулась Рэйлин только на рассвете. Пронзительно-голубое небо розовело, за широкой рекой поднимался слабый дымок. Если бы баронесса решила прогуляться по стенам или хотя бы выглянуть в окно — она безусловно заметила бы нечто странное. Пфальцграф О’Браен стоял подле стен крепости впереди отряда рыцарей Святого Ордена Тамплиеров. Мятежники по большей части были люди необразованные и несветские: о родстве наместника короля с человеком из Ордена никто не знал. А между тем, Никлаус был тамплиером и должность занимал весьма высокую: сам Великий Магистр доверял ему и почитал своим другом. Быстро собрать отряд профессиональных рыцарей не составило труда. Дилан немало удивился, узнав о неожиданном восстании. Графиня Рэйлин понравилась ему, и он не понимал, отчего вдруг та решилась на бесчестный поступок. Взять крепость, называемую Летним Замком, представлялось затруднительным: стены были высоки, ворота отличались крепостью — Дилан сам руководил работами по укреплению любимой резиденции. Задумчиво пфальцграф прогуливался вдоль крепких стен и размышлял, как следует поступить. Идти на поводу у мятежников он не собирался, чего бы они не требовали. Остановившись на мгновение, Дилан заметил, что на стене крепости зачем-то нацарапали слова «ненависть», «низость» и некоторые другие, разобрать которые уже оказалось невозможно. Не успел О’Браен удивиться странным надписям, как один из рыцарей Ордена подвел к нему какого-то человека, явно дворянина, но, судя по всему, небогатого. Человек поклонился и учтиво ждал позволения заговорить. — Как Ваше имя, сударь? — спросил пфальцграф, внимательно разглядывая собеседника. — Барон Шимура, мессир. Я возлагаю надежды на Ваше милосердие… И барон Шимура рассказал мессиру, сколько было мятежников, какое оружие имелось, а заодно и указал на то, что небольшая потайная дверь, ведущая в сад, никем не охраняется. — Вы сама беззаботность, — довольно прохладно заметил пфальцграф, смерив Корта презрительным взглядом. Шимура никак на это не отреагировал. Его почти сразу же взяли под стражу и отправили в палаточный лагерь, где принято было остановиться на время осады. Рыцари Святого Ордена под предводительством пфальцграфа без промедления проникли внутрь крепости и с грохотом вступили в спящие залы. Звон мечей и лат отразился от древних стен. Криками и мольбами наполнилось светлое летнее утро. Багровые ручьи расползались в разные стороны по каменному полу, впитывались в ковры и лежащие в куче гобелены. Кто-то из мятежников всё же смог схватить оружие и обороняться, но сражение длилось недолго. Тамплиеры были искусными воинами, возможно, самыми искусными во всей Европе, и одолеть бывших лавочников, клириков и крестьян большого труда не составляло. Некоторые мятежники пытались бежать, но их быстро догоняли и поражали в спину. Люди падали на землю, стонали, проклиная в душе баронессу Бастон с её пламенными речами о пороках пфальцграфа. Ласково светило солнце, вздрагивал от слабого ветерка сад, в котором стрекотали стрекозы и беззаботно летали ранние птицы. Дилан вышел из внутреннего двора и спустился вниз, оглядываясь по сторонам. Латы его блестели, высоко был поднят щит, окованный бронзой и украшенный гербом семьи О’Браен. На лезвии именного меча алела чья-то кровь. Прекрасный сад, разбитый за стенами крепости более ста лет назад, встретил пфальцграфа душистым запахом цветов и робким пением птиц, испуганных поднявшимся криком. Пройдя по гравию, Дилан остановился подле небольшого декоративного пруда. Под прозрачной поверхностью воды медленно проплывали красные рыбы. Как в зеркале, отражался от воды, казалось, весь сад, и безоблачное небо, и тонкие ветви кустарника. Вдруг в отражении мелькнул чей-то силуэт. В водном зеркале можно было разглядеть коричневую, потертую шляпу, росчерк блестящего на солнце меча… Пфальцграф резко обернулся и увидел перед собой того, кто поднял против него восстание. В громоздких недорогих латах невозможно было узнать баронессу Бастон, от которой Дилан совсем недавно принимал присягу. Невозможно узнать девушку. Перед ним будто стоял не высокого роста парень. В одной руке сжимал мятежник тяжелый меч, в другой держал гербовый щит, указывающий на принадлежность к роду Бастон. — Желаю здравствовать, сударь, — поприветствовал мятежника пфальцграф. — Снимите шляпу, когда с Вами говорит наместник короля. Рэйлин сжала зубы и подняла меч, готовясь нападать. Дилан не двигался, а на лице появилась злая ухмылка — он не узнал баронессу. — Полно, барон, — спокойно сказал он. — Ваше войско разбито, проявите же благоразумие. Но Бастон проявлять благоразумие не собиралась, предпочитая смерть позору. Она медленно направилась к пфальцграфу, держа наготове меч и щит. Дилан едва заметно вздохнул. Он был военно обучен и прекрасно сражался как пешим, так и на коне, блистая на любом турнире. Рэйлин владела мечом на удивление хорошо при отсутствии должного военного образования и нападала с яростью и отчаянием запутавшегося в себе человека. Они сошлись. Вначале только наносили сильные удары мечами и щитами, а затем крепко вцепились друг в друга, будто забывая, что находятся на поле битвы, а не на турнире, где со стороны считаются наносимые удары. Удивительнее всего было то, что ярость девушки не позволяла ей пасть перед пфальцграфом, сражаясь почти на равных, хотя парень был намного выше и сильнее. Схватка длилась несколько минут, когда вдруг раздался громкий свист пролетаемой стрелы. Пфальцграф отшатнулся. Стрела точно попала между доспехов и, пронзив кольчугу, поразила бок. Дилан резко дернул за неё и со злостью отбросил в сторону. — Выстрел хорош, — хрипло заметил он, оглядываясь на мгновение. — Жаль, лучника не видно. Бастон не ответила, переводя дух. Затем она снова кинулась на пфальцграфа, встречая в ответ такое же отчаянное сопротивление. Все удары меча Рэйлин разбивались о крепкий щит, пока плохо скованный меч и вовсе не переломился пополам. Бастон в бешенстве бросилась вперед, атакуя оставшимся обломком. Наместник короля быстро закрылся щитом, а затем выбил им же осколок меча из рук баронессы. Следующий удар задел голову. Рэйлин покачнулась и потеряла сознание, медленно оседая на землю. Шляпа отлетела в сторону, стягивая тугую ленту с волос, которые рассыпались по зеленой траве. Дилан застыл, с удивлением разглядывая лицо своего противника. О’Браен никак не мог принять информацию, что перед ним лежит девушка. Бледное лицо с правильными чертами больше не искривляла ярость и ненависть. Черные волосы слиплись от пота и крови, но нисколь не портили вызывающей красоты баронессы. Пфальцграф несколько растерялся. Во время принесения присяги он счел Бастон слабой девчонкой, которая не продержится долго и вскоре отдаст титул барона своему дяди, и теперь был сбит с толку. Возможно, Рэйлин просто сильно похорошела за прошедшее время, ибо при первой встрече Дилан не обратил на её долгие взгляды особенного внимания. Рэйлин понравилась ему, но только лишь в качестве верного вассала и потенциального друга. Теперь несостоявшуюся графиню, впрочем, нельзя было назвать ни той, ни другой. Резкая неожиданная боль кольнула бок, и пфальцграф вспомнил о своей ране. Перед глазами слегка помутнело — сказывалась потеря крови. Рядом раздались звон подков и лошадиное ржание. Через главные ворота, отбитые у мятежников, в Летний Замок въехали близкие друзья пфальцграфа — граф Зельв и виконт Хьюго. Спешившись, они поспешили к наместнику короля. Виконт сразу же послал за лекарем и велел принести носилки. — Куда же подевался этот негодяй лучник? — спросил граф, внимательно осматривая стены и щурясь от яркого солнца. — Я никого не вижу. Дилан тяжело дышал и зажимал рукой в тяжелой перчатке свою рану. — Должно быть, его жена, Психея, позвала к столу*, — пошутил он. Виконт Хьюго и граф Зельв молча переглянулись, не зная, как реагировать на это замечание. — Неужто ты влюблен? Пфальцграф усмехнулся, чуть наклоняясь вперед. — А ты не видишь? Стрела пронзила бок насквозь. Вокруг наместника короля постепенно собирались тамплиеры и прочие участники подавления бунта. Никлаус пробирался вперед сквозь толпу к своему кузену. — В кого! — мрачно заметил виконт. — В безумную мятежницу, изменницу… — Полно, — хрипло перебил пфальцграф. — Ворчишь, как Капеллан в своем трактате**. Я вижу по глазам, что она достойный человек. Зельв равнодушно посмотрел на лежащую без чувств баронессу, до сих пор не веря, что бунт подняла девчонка. — Её глаза закрыты, — справедливо заметил граф, складывая руки крестом. Красоту Рэйлин нельзя было отрицать, как и совершенные ею злодеяния. Ни виконт, ни граф не понимали, как мог Дилан так легко забыть измену и сменить гнев на милость. Порой пфальцграф удивлял своих придворных самыми непредсказуемыми решениями. Он был человек решительный и принципиальный. Титула пфальцграфа он добился сам, выслужившись в качестве прекрасного военачальника. Король доверял и благоволил ему. Множество ценных связей было в распоряжении Дилана, и перечить ему представлялось сложным и даже опасным: пфальцграф слыл большим упрямцем и всегда настаивал на своем, не отступая. — Перенесите графиню в мой шатер, — О’Браен кинул взгляд на девушку, для себя отмечая, что титул графини она заслужила взаправду, — а мне отдельно постелите у герцога Никлауса. И вышлите к Бастон её слугу для удобства. Кажется, он где-то здесь остался, пусть найдут… Никлаус устало закрыл глаза и тихо спросил: — Что скажет государь, кузен? Дилан сам лег в расшитые серебряными нитями носилки и снял с себя шлем. Задумчиво смотрел он в бездонное летнее небо, будто пытался разглядеть в синеве самого Бога. — Что барон Шимура один во всем виновен. Бастон очень молода, судя по всему, её задействовали против воли. Уверен, барон Бенри подтвердит мои предположения. Никлаус довольно выразительно посмотрел на друзей своего кузена, но благоразумно промолчал, первым выстраиваясь в процессию, которая провожала носилки с пфальцграфом. Ручные птицы более не пели. Сильный ветер тревожил гладь пруда и цветущие кустарники. Воздух становился душным, над кровавыми лужами кружили мухи. Рыцари в белых мантиях, украшенных красными крестами, дворяне в гербовых накидках, сам наместник короля в носилках медленно покидали замок, оставляя после себя смерть и запах пепла. В прекрасном саду, на затоптанном гравии подле кустарника, одиноко лежала сорванная кем-то еще не распустившаяся роза. Примечания: * Психея была женой Амура. Дилан намекает, что его пронзил стрелой бог любви. ** Андрей Капеллан — французский теоретик куртуазный любви, живший в 12 веке. В трактате «О любви» он, грубо говоря, пишет о том, что есть любовь и какая она должна быть между рыцарем и Дамой. Сам трактат довольно короткий и может показать странным, но, тем не менее, он был очень популярен в свое время, хотя церковь его, естественно, не одобряла.Часть 1
5 ноября 2017 г. в 22:53
В 1284 году от Рождества Христова еще возможна такая тишина, которая нам не известна.
Бесшумно скользит игла по гобелену. Красивые ладони графини Бастон крепко натягивают жесткую ткань. Старая гончая следит стеклянным взглядом. Отблески апрельского солнца, преобразованные зеленоватым стеклом, скрещиваются на каменных стенах.
Тяжелая дверь на поломанных петлях растворяется с трудом, принося вихрь холодного воздуха. Гончая поворачивает тяжелую голову и закрывает глаза.
Вторжения дрожь нежеланна: отшатывается в страхе каминный огонь, дребезжат как сварливые нищие плотные стекла.
Запыхавшийся слуга кричит, распугивая последние тени вековой гармонии. На его руках — ребенок двенадцати месяцев от роду, очень хмурая, худая, но невероятно красивая даже для своего возраста, девочка.
— Сударыня, она заговорила!
Торжество известия понимают и ворчливый каминный огонь, и гончая, приоткрывшая один мутный глаз, и евангелисты, смотрящие измученным взглядом с полотна гобелена.
Кэйлина больше не терзает ткани иглой.
— Неужели заговорила? — взволнованно спрашивает графиня. — Что же она сказала, Евлин?
Маленькая девочка не сводит мрачного взгляда с матери, сжимая в маленькой белой ладони свою единственную блеклую погремушку, больше похожую на сломанную вилку.
— Ударила ладонью по столу, сударыня, и сказала «хочу».
— Ах вот оно как.
Гордая улыбка освещает лицо Бастон. Она с нежностью проводит ладонью по крыльям золотого небесного орла, которого успела закончить. Под пальцами — только грубость ниток.
— Почему же леди сказала «хочу», Евлин? — интересуется графиня с нежностью и легким материнским укором.
Евлин смотрит на ещё маленькую хмурую графиню и отвечает:
— Потому что я не дал ей поиграть с солнцем.
Металлическое солнце семьи Бастон, единственное украшение полуразрушевшегося замка, висит в главной зале, окруженный посеревшими фресками. Солнечными днями метал впитывает в себя разноцветные искры и горит, горит, как звезда Вифлеема среди ночного неба. Надпись под солнцем, выведенная неизвестным мастером, гласит: «Тайны святые свято храню».
— Наше солнце волшебно блестит в погожие дни… — с тихим вздохом говорит Кэйлина, поднимаясь. — Ты уже распознаешь красоту, Рэйлин.
Рэйлин с инфантильной злостью бросает свою блеклую погремушку на каменный пол, повторяя наивно и твердо:
— Я хочу.
Глаза женщины сияют, наполняясь слезами искреннего сострадания. Чуть дрожащая ладонь графини скользит по мягким волосам дочери. Святые обитатели гобелена водят хороводы под золотыми крылья орла. Бледные губы из нитей безустанно шепчут: «Вот дочь и ужас твой».
Бесконечное множество слов горит на измученных губах Кэйлины, но срывается одно только хриплое:
— Пусть будет так, как она хочет…